Текст книги "История Смутного времени в России в начале XVII века"

Успех утешал осажденных, но не облегчал их гибельного положения. Среди прочих нужд в особенности чувствителен для них был ощущаемый недостаток в дровах. Все кровли, чуланы и задние сени были уже сожжены²⁸¹. Обратились к житницам, но и их истребление не доставляло достаточного средства на потребности продолжительного сурового времени года. Необходимость требовала допускать почти ежедневные малые вылазки для добывания дров в ближних рощах. Неприятель часто устраивал близ рощ засады, которые причиняли вылазкам немалый вред.

К усугублению опасностей, угрожавших осажденным, единодушие в них очевидно ослабевало. Не все в одинаковой степени одарены крепостью духа, чтобы бестрепетно взирать на возрастающие бедствия. Многие, отягченные нравственной усталостью, устремляли все желания свои к скорейшему избавлению от тяжких своих страданий. Другие, более виновные, старались уже об извлечении личных выгод из замышляемого ими предательства. Раздор и измена вкрадывались в обитель, где до тех пор господствовала вера и воспламененное ею усердие²⁸². По несчастью, не было согласия даже и между главными вождями, князь Долгорукий и Голохвастов явно враждовали друг против друга. За Долгорукова стояли воины, священники и простые монахи, а Голохвастов имел на своей стороне слуг и поселян. Среди сих смут Долгорукому донес дьякон Гурий Шишкин, что монастырский казначей Осип Девочкин давно ссылается с неприятелем, что первый изменник, Осип Селевин, перебежал к Сапеге по его же наущению и, наконец, что ему даже удалось уговорить к предательству самого Голохвастова, который обещал при первой большой вылазке запереть ворота за высланными людьми, дабы воспрепятствовать их возвращению, а между тем через другой вход впустить в обитель польских воинов. Донос коснулся и живущей в монастыре царицы-инокини Марфы Владимировны²⁸³. Ее обвиняли в тесных связях с Девочкиным, в переписке с неприятелем и в торжественном признании самозванца за истинного государя и внучатого брата своего. Долгорукий, пораженный важностью доноса, приказал схватить Девочкина и допрашивать в съезжей избе. Напротив того, Голохвастов созвал всех преданных ему поселян у съезжей избы для избавления Девочкина. Долгорукий не без труда успел усмирить мятеж и согласить поселян не останавливать розыска над Девочкиным, за которого, впрочем, явились новые важные заступники. Архимандрит и соборные старцы ходатайствовали за него, от того ли, что действительно не было ясных доказательств в его измене, или, может быть, благоразумные иноки опасались строгостью, даже справедливой, но неуместной, довести до отчаяния Голохвастова и побудить его к явному междоусобию при помощи многочисленных его приверженцев. Как бы то ни было, Девочкин не был казнен, а оставлен в темнице, где долгое время спустя он умер от лютой болезни.

Частные измены продолжались. Двое переяславских детей боярских, Петр Отушков и Степан Лешуков, перебежали к неприятелю и объявили, что обитель снабжается водой посредством подземных труб, проведенных из Нагорного пруда. По сему известию Лисовский приказал нарядить работников для разрытия плотины Нагорного пруда и спуска воды через Служень овраг в речку Контуру. Опасаясь, чтобы осажденные не известились о сей работе через перехваченного языка, он строго предписал своим воинам уклоняться от боя с выходящими из монастыря людьми. Но самая хитрость Лисовского возбудила осторожность в монастырских воеводах. Подозревая, что под оной кроется какой-либо тайный умысел, они ночью выслали охотников, которые тихо приползли к польскому часовому, схватили его и привели в обитель, где на допросе он объявил о раскопке плотины. В ту же ночь осажденные дружно принялись за дело. Все трубы вдруг были отворены; провертели даже и такие, которые от долгого неупотребления засорились. Вода хлынула стремительно и через края наполнила все запасные пруды, во внутренности обители находящиеся; в то же время высланный отряд перебил неприятельских работников, перекапывавших плотину Нагорного пруда.

Архимандрит неоднократно писал в Москву к келарю Авраамию Палицыну, чтобы он приложил все старания о присылке в монастырь помощных людей. Келарь действовал неусыпно, но не весьма успешно. Он беспрестанно умолял царя и требовал ходатайства братьев его, патриарха и Думы боярской, чтобы не оставлять славной обители на осквернение лютому врагу. Его утешали пустыми обещаниями, которых исполнить не намеревались по причине стеснительного положения самой столицы. Авраамий вынужден был объявить, что Троица не в состоянии держаться более месяца, если не примут меры для ее спасения. Тогда встревоженный патриарх представил Василию, что с падением Лавры утратится всякое сообщение Москвы с заволжскими областями, откуда сама столица могла единственно ожидать своего избавления. Царь убедился наконец в необходимости усилить монастырских защитников, но и тут посылаемое подкрепление было почти вовсе ничтожно. Оно состояло только из шестидесяти казаков, под начальством атамана Сухана Останкова, с коими отпустили также двадцать пудов пороха. Келарь, со своей стороны, отправил еще с Останковым Никифора Есипова с двадцатью троицкими слугами.

Останков и Есипов удачно пробрались сквозь неприятельские полки, окружающие монастырь, и вступили в оный пятнадцатого февраля с потерей только четырех казаков, которых неприятель успел захватить и которых Лисовский, в досаде своей за пропущение прочих, приказал казнить в виду обители²⁸⁴. Нельзя было оставить без наказания варварства, столь противного военным обычаям и могущего поколебать твердость осажденных. Долгорукий и Голохвастов совершили месть, и совершили ее жестоко. По повелению их сорок два пленных поляка выведены были на гору старой токарни и казнены под Глиняным оврагом, а девятнадцать казаков претерпели ту же участь у Нагорного пруда на взгорке напротив таборов Лисовского. Это зрелище привело неприятелей в такое отчаяние, что они хотели убить первого виновника оного – Лисовского. Сапеге стоило немало труда, чтоб избавить его от смерти. Впрочем, прибытие вспомогательного отряда ненадолго облегчило осажденных. В непродолжительном времени большая часть людей Останкова и Есипова сделались жертвой свирепствующей заразы, которая еще долго не переставала опустошать обитель.

Наконец, благорастворенность весеннего воздуха распространила целебное влияние на здоровье страждущих. С первых чисел мая месяца болезнь начала ослабевать и скоро совершенно прекратилась. В смертоносном течении своем она поглотила до двух тысяч человек.

Сапега, зная хорошо бедственное положение осажденных, не предпринимал ничего важного против них в течение зимы, а оставался в наблюдении. С одной стороны, он должен был опасаться сообщения заразы, а с другой – он не полагал нужды в каких-либо усилиях против ежедневно изнемогающего неприятеля и считал падение лавры необходимым последствием погибели ее защитников. Но когда зараза миновала, а осажденные не переставали обороняться, то польский вождь решился безотлагательно воспользоваться их ослаблением для нанесения сильного удара всеми полками своими. С полудня двадцать седьмого мая примечено было в его войсках необыкновенное движение. Всадники подъезжали к стенам для обозрения. Другие скакали по Клементьевскому полю и, казалось, избирали места для орудий. Осажденные изготовились к отпору, хотя число из них способных к бою едва доходило до тысячи человек²⁸⁵. Но в минуту опасности пламенное усердие одушевляло и слабейших. Самые женщины толпились на стенах и запасались каменьями, варом и известью. Также не оставили очистить подошвенные бойницы²⁸⁶.

Когда смерклось, неприятели скрытно и тихо подползли к стенам, везя за собой лестницы, тарасы и рубленые щиты. Залп из орудий, поставленных на Красной горе, подал знак к приступу. Загремела музыка; поляки и русские изменники устремились с воплем к ограде; но намерение их напасть врасплох не могло исполниться. Их уже ожидали и приняли мужественно. Из подошвенных бойниц истребляли их пушечным и ружейным огнем, а со стен поражали каменьями, обливали варом и ослепляли известью. Не давали им ни прислонить лестниц, ни придвинуть щитов и тарасы. Бой продолжался всю ночь без малейшего успеха со стороны врагов, которые с рассветом отступили. Осажденные сделали вылазку и, преследуя бегущих, побили многих из них, тридцать человек взяли в плен и овладели всеми приступными снарядами.

Неудача сия привела Сапегу в сильное недоумение. Продолжать ли еще осаду, казавшуюся уже безнадежной, или, не теряя времени напрасно, отойти к Москве? Разрешение сего важного вопроса Сапега предложил созванному им третьего июня генеральному колу. Тщеславным полякам показалось тяжко отказаться от начатого предприятия. Коло положило отнюдь не отступать, не взяв монастыря. К несчастью, крамолы продолжались в монастыре²⁸⁷. Распря между обоими воеводами дошла до такой степени, что двадцать четвертого июня Голохвастов хотел было склонить слуг и клементьевских крестьян к отобранию ключей от ворот от князя Долгорукова, которого выставлял человеком, не заслуживающим их доверия²⁸⁸. Но слуги и крестьяне, хотя и преданные Голохвастову, не осмелились явно восстать против главного вождя, имеющего на своей стороне воинов. Скоро после того князь Долгорукий имел случай доказать, сколь несправедлива была клевета, товарищем против него рассеиваемая. Сапега, хотя претерпенные им неудачи мало располагали его к новому приступу, почел невозможным противиться общему желанию воинов своих, неотступно просящих позволения еще раз испытать счастья. В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое число поляки под покровительством действия мортир со всех сторон устремились к ограде с щитами, лестницами и проломными ступами. Князь Долгорукий явился на стене в опаснейшем месте и первый подавал доблестный пример защитникам монастыря, которые, в битвах забывая личную вражду, дружно стояли против злодеев России. Неприятелю удалось было зажечь сруб, поставленный осажденными в виде отводной башни впереди острога, прикрывающего пивной двор. Пользуясь сей мгновенной выгодой, он стал уже прислонять лестницы к острогу. Усмотрев сие с водяной башни, старец Гурий Шишкин и сотник Николай Волжинский кинулись из монастыря к пивному двору. За ними последовали один монастырский служка, два казака и несколько стрельцов. Вознаграждая малолюдство отважностью, они со стремлением ударили на нападающих, отбили их и потушили пожар сруба. Бой продолжался всю ночь. К утру поляки отступили, бросив приступные свои орудия.

К отраде осажденных им тогда сделалось известным, что слухи о приближении князя Скопина-Шуйского со вспомогательным шведским войском уже начинали тревожить врагов.

В Москве жаждали известий об успехе данного поручения князю Михайлу Васильевичу. Все взоры были устремлены на Новгород. Царь и с ним все благомыслящие россияне ожидали избавления Отечества преимущественно от действий юного героя. Но надежда на будущие подвиги его не скоро должна была исполниться. Ему еще предстояло испытать тяжкие искушения и победить важные препятствия.

Посланные от него в Выборг полномочные Головин и Зиновьев вступили там в переговоры со шведскими полномочными, которыми назначены были Эран Бойе, Арвид Вильдман, Тенес Эранзон Стирискельд, Отто Мернер и секретарь Эрик Элофзон. Казалось, что нетрудно было уговориться в деле, полезном для обеих сторон. Если для спасения России нужна была помощь шведов, то Швеции также для собственной безопасности своей необходимо было не допускать поляков овладеть Россией и сделаться опасными соседями для самой Швеции. Но так как беда для России была близка, а для Швеции отдаленная, то шведы воспользовались сим, чтобы возвысить свои требования. Условленная в Новгороде богатая плата их вспомогательному войску не удовлетворяла еще всем их желаниям. Отложив всякую благопристойность, они не устыдились домогаться приращения владений своих в ущерб союзной им державы и настоятельно просили об уступке Корелы. Сколь ни тягостно было для русских добровольно предавать в руки иноплеменников русский город, однако Головин и Зиновьев, видя непреклоннось шведов, вынуждены были покориться злой необходимости. Впрочем, уговорились не оглашать до времени о сей уступке, неминуемо долженствовавшей произвести сильное негодование в России, и потому, не упоминая о сей горестной статье в общем договоре, сделали об оной особое тайное постановление. На сем основании обоюдные записи были подписаны двадцать восьмого февраля. Сущность оных была следующая: 1) шведам выставить на службу царя пять тысяч наемного войска за условленную плату; 2) кроме того, им же прислать еще безденежно столько войска, сколько король заблагорассудит; 3) во время похода их в России церквей не разорять и людей безоружных не забирать; 4) пленных с бою русских отдавать на откуп, в Швецию же отправлять только пленных поляков; 5) всем шведским войскам состоять в полном повиновении у князя Скопина-Шуйского; 6) шведам не выдавать изменникам русских полномочных, а привести их с собой безвредно в Новгород; 7) им же русских городов никаких не только не брать на себя, но даже возвращать царю и те, которые, держа сторону вора, взяты будут ими вооруженной рукой; 8) России, со своей стороны, отказаться навсегда от всех прав своих на Лифляндию; 9) во время пребывания шведов в России продавать им корм по истинной цене, принимать от них в уплату шведские золотые и серебряные деньги беспрепятственно и снабжать пеших людей их подводами безденежно; 10) опешившимся шведским всадникам давать лошадей по настоящей цене, которую и зачитать в число следующей им платы; 11) привезенные русскими полномочными четыре тысячи рублей раздать немедленно наемным воинам и им же дать еще по прибытии их в Новгород двести рублей, не зачитая ничего из сих пяти тысяч рублей в число условленной платы; 12) если в зимнее время понадобится королю послать от тысячи до двух тысяч воинов (в шведском подлиннике сказано до трех и более воинов) сухим путем из Финляндии в Лифляндию, то пропустить их через Ижорскую землю; 13) в случае, ежели впоследствии встретится королю нужда в помощи царя, то послать ему точно такое же количество войск, какое он теперь посылает в Россию; 14) князю Скопину-Шуйскому в Новгороде, а потом и самому царю в Москве утвердить заключенный договор, и, наконец, 15) с обеих сторон не входить ни в какой договор с королем Польским без ведома и причастия обеих сторон²⁸⁹. В тайном отдельном постановлении русские полномочные обещали через три недели после вступления в российские пределы королевских воевод доставить им уступочную запись на Корелу за новгородской печатью и за подписью князя Скопина-Шуйского, а еще два месяца спустя прислать им таковую же запись за царской печатью и в то же время сдать им город Корелу со всем уездом, вывезя, впрочем, из уступаемой земли церковную утварь, русские пушки и всех россиян и корелян, которые не пожелают оставаться в подданстве Швеции²⁹⁰.

Если шведы дорого продавали свое содействие, по крайней мере, они не жалели усилий, чтобы помощь их соответствовала важности цели. Не ограничиваясь условленными пятью тысячами человек, они изготовили близ Выборга до восьми тысяч конницы и пехоты²⁹¹. Главное начальство над этим ополчением, состоящим из шведов, шотландцев, датчан, англичан и цесарцев, вверено было королем Якову Делагарди. Сей вождь был незаконнорожденный сын дочери короля Иоанна и, следственно, племянницы Карла IX, и хотя имел от роду только двадцать семь лет, но сделался уже известным в 1601 году, в котором вместе с Гилленгиельмом упорно защищал город Вольмар против поляков²⁹². Взятый в плен при сдаче города, он был разменен и потом служил в Нидерландах в войске лучшего полководца тогдашнего времени, принца Маврикия Нассавского²⁹³, и под его руководством усовершенствовался в ратном деле. Под ним частными вождями были Аксель Курк, Андерс Бойе, Христофор Сомме и Эверт Горн²⁹⁴.

Делагарди выступил из Выборга и двадцать седьмого прибыл на границу, где соединился с Иванисом Ададуровым, высланным князем Скопиным к нему навстречу с двумя тысячами трехстами русскими²⁹⁵. Первым следствием появления шведов в России было покорение Орешка, которого жители добровольно обратились к повиновению царю; начальствующий там закоренелый крамольник боярин Салтыков отъехал в Тушино. Делагарди хотел было мимоходом нечаянно овладеть Копорьем, но так как ему не удалось подойти скрытно, то, не желая терять время под маловажным городом, он отказался от своего предприятия и продолжал путь свой к Новгороду.

Впрочем, шведы не торопились походом своим. Они шли не менее двух недель от границы до Тесова, хотя пройденное ими расстояние составляло только триста восемьдесят верст. Весенняя распутица могла быть причиной сей медленности, которая также была сообразна настоящим выгодам шведов. Так как условленная плата рассчитывалась со дня вступления их в российские пределы, то тратой времени они усугубляли свою награду. С другой стороны, им желательно было не прежде соединиться с князем Михайлом Васильевичем, как по миновании срока, назначенного для получения от него подтверждения договора касательно уступки Корелы. Делагарди своей особой прибыл в Новгород четырнадцатого апреля, но войско его оставалось в Тесове. Князь Скопин принял шведкого военачальника как будущего избавителя России, встретил его за городом и с сердечным умилением кланялся ему, опустя руку до земли. Русский и шведский полководцы, оба юные, оба отличные, скоро сблизились, и взаимные дружеские сношения их подавали надежду на отвращение важных трудностей, возникающих с первого шага. Шведы требовали подтверждения уступки Корелы и выдачи заслуженного уже ими месячного жалованья. По первому предмету Скопин спешил удовлетворить их и пятнадцатого апреля выдал им подтвердительные грамоты Выборгских договоров²⁹⁶. Но в рассуждении платы представлялась совершенная невозможность. В Новгороде так нуждались деньгами, что, несмотря на сделанные пожертвования митрополитом, духовенством, купечеством, посадскими и уездными людьми, которые все дали по возможности деньгами, сукном и камкой, расход на образование русского войска был так значителен, что новгородская казна совершенно истощилась. В сей крайности князь Михайло Васильевич уговорил Делагарди довольствоваться на первый случай пятью тысячами рублей деньгами и соболями на три тысячи (всего примерно на двадцать шесть тысяч шестьсот шестьдесят семь нынешних серебряных рублей), что все не составляло и пятой части условленного месячного жалованья. Князь обещал заплатить сполна недоимку, когда открыто будет сообщение со столицей.

Устроив сие важное дело, князь Михайло Васильевич занялся военными распоряжениями. Рассчитывая со свойственной ему осторожностью, что небезопасно было бы впустить в Новгород столь значительное число иноземцев, он дозволил Делагарди направить на Новгород только три тысячи шестьсот конных французов и шотландцев, предводительствуемых Эраном Бойе и Отто Мернером²⁹⁷. Прочее же войско Делагарди, состоящее еще из четырех тысяч человек, получило приказание идти под начальством самого Делагарди прямо из Тесова в Старую Руссу на стоявшего там Кернозицкого²⁹⁸, и Скопин выслал туда же из Новгорода Семена Васильевича Головина и Федора Чулкова с отрядом, составленным из дворян, детей боярских, казаков, стрельцов и охочих людей. Головин на пути своем получил донесение от князя Ивана Мещерского, занимавшего Порхов с дворянами и детьми боярскими Шелонской пятины, что под сей город подступили тысяча поляков и русских изменников, посланных Кернозицким. Мещерский просил помощи. Головин немедленно отрядил к Порхову часть дворян, детей боярских и казаков под предводительством голов Лазаря Осинина и Тимофея Шарова, которые, предварительно сославшись с Мещерским, восьмого мая напали врасплох на неприятелей, осаждающих Порхов, разбили их совершенно, отобрали все их набаты, знамена и коши и взяли в плен сто восемьдесят человек. С другой стороны,

Головин продолжал следование свое к Старой Руссе, куда Горн вступил беспрепятственно с передовым войском, состоящим из двухсот сорока шведов. Кернозицкий, не дождавшись его прихода, зажег город и отступил за Ловать, но, желая иметь точное сведение о силе наступающего отряда, он снова выслал за реку разъезд из трехсот человек конницы, который одиннадцатого мая подошел под Старую Руссу²⁹⁹. Горн, извещенный о приближении неприятеля, встретил его и принудил искать спасения своего в бегстве, оставив тридцать пленных в руках шведов. На другой день Головин и Делагарди прибыли в Старую Руссу и тотчас же отправили Чулкова и Горна, усиленного шестью сотнями семьюдесятью шведами, для преследования Кернозицкого³⁰⁰. Передовая дружина их из иноземцев и двухсот русских, предводительствуемая самим Горном, настигла Кернозицкого пятнадцатого вечером при селе Каменке. Шведский начальник, несмотря на малочисленность бывших при нем людей, не усомнился переправиться через реку, отделяющую его от неприятеля. Кернозицкого воины, устрашенные его смелостью, смялись и побежали по направлению к Торопцу, побросав девять пушек, все знамена и часть обоза. Кроме того они потеряли до тысячи четырехсот человек. Одна только наступившая ночь спасла все войско от конечной гибели. В оцепенении непостижимого ужаса неприятель сопротивлялся так слабо, что шведский урон состоял только из шести человек. Засим Горн и Чулков заняли Торопец.

Последствием первого успеха шведского войска было отложение от самозванца городов: Старицы, Осташкова, Холма, Великих Лук, Невеля и Ржевы Пустой³⁰¹. Самый Псков поколебался. Тамошние именитые люди, духовенство и дети боярские, полагая, что приспело удобное время взять верх над буйной чернью, тайно послали от себя к князю Михайле Васильевичу посадского человека Семена Савельева с обещанием сдать город, если явится перед оным царское войско. Скопин, постигая, сколь полезно было бы для него не оставлять за собой воровского гнезда в важном городе, немедленно приказал идти из Порхова под Псков князю Мещерскому, Осинину и Шарову, подкрепленным несколькими шведами.

Неожиданный случай, казалось, представлял несомненным покорение Пскова³⁰². Город сей загорелся двадцать пятого мая по неосторожности людей, варивших кисель на Полонищи. Пожар сделался ужасным. Весь средний город и Кремль сделались добычей пламени. Не успели даже предохранить от огня складов пороха, от взрыва коего опрокинулись две набережные стены по Великой и по Пскове. Сгорело также множество оружия. Тогда некоторые из псковских детей боярских, не полагая возможным, чтобы жители вздумали еще защищаться, несмотря ни на малое количество уцелевшего пороха, ни на недостаток оружия, ни даже на большие проломы, обнажавшие крепость, отъехали к новгородцам, вероятно, дабы опередить товарищей своих в изъявлении усердия своего к царю.

Пока сие происходило, князь Мещерский приближался к Пскову, и двадцать восьмого мая он напал в десяти верстах от города на атамана Ефима Корсякова, сторожившего Порховскую дорогу с отрядом псковских казаков. Казаки были сбиты, и царские воины на плечах их устремились к городу, который нашли едва ли не вовсе без обороны. Хотя Корсяков еще накануне доносил о подступлении Мещерского, большие люди, желающие всемерно облегчить для царского войска покорение Пскова, утаили сие известие и самого присланного вестника посадили в тюрьму, дабы он не разглашал своего поручения. Они рассчитывали, что двадцать восьмое мая падало в тот год на воскресенье недели св. отцов, в которое обыкновенно псковитяне выходят из города за Великую реку, на стретение иконы св. Богородицы, приносимой из Печерского монастыря. Удаление черни в совершенно противоположную сторону от Порховской дороги подавало им надежду, что Мещерский овладеет городом беспрепятственно. В самом деле, обыватели, ничего не подозревая, высыпали за Великую на Трубину гору в ожидании прибытия иконы, как вдруг пушечные выстрелы с Великих ворот возвестили об угрожающей опасности. Все опрометью кинулись обратно в город и едва успели вовремя засесть на стенах. Начальники царского войска, видя псковитян, готовящихся к обороне, воздержались от нападения на самый город. Посланные не на бой, а только для споспешествования действиям именитых людей, долженствующих по заверению Савельева сдать им город, они признали полезным стараться прежде всего обессилить преданную самозванцу чернь, которая в особенности опиралась на содействие стрельцов. В сих обстоятельствах овладение Стрелецкой слободой, лежащей за Великой, на правом берегу речки Мирожи, было бы весьма важно, потому что пленение там живущих жен и детей стрельцов могло смирить буйство сих необузданных ратников. В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое царские воины переправились за Великую и приступили к Стрелецкой слободе; но стрельцы мужественно отбили их, и они вынуждены были довольствоваться сожжением предместья Завеличье и отогнанием вблизи оного пасущихся коров. После сего малоуспешного поиска они стали на Любатове, откуда посылаемыми разъездами опустошали окрестности.

Между тем в городе все было в страшном волнении. Отысканный и выпущенный из тюрьмы вестник атамана Корсякова служил живым свидетельством о тайных сношениях именитых людей с теми, коих народ почитал за врагов. Раздраженная чернь, отложив всякое повиновение к подозреваемым ею властям, сама стала распоряжаться по внушению свирепых своих страстей. У всех дворян и детей боярских, находящихся еще в Пскове, отняли боевых коней и отдали стрельцам для вылазок, а у тех, которые после пожара отъехали к новгородцам, описали даже все имение, а жен их посадили под стражу. Трудно было бы винить чернь, если б она ограничилась сими предостерегательными мерами, вполне оправданными справедливым недоверием. Но скоро она вышла из пределов умеренности, для нее вовсе не естественной. Должно признаться также, что приверженцы царя поступками своими раздували пламень народной ярости. Именитые люди и духовенство не переставали сноситься с новгородцами. В один день священник и дьякон церкви Николая Чудотворца перелезли через городскую стену в намерении передаться новгородцам. За ними погнались. Дьякон успел безвредно уйти в Любатово, но попа поймали и пытали. Он оговорил многих, которых также схватили и пытали у Смердьих ворот. Хотя у пытки находились самозванцевы воеводы, Александр Жировой-Засекин и дьяк Иван Луговский, и также старосты псковские и посадские, но слушались не их, а простого стрельца Тимофея, по прозвищу Кудекуша Трепец, который при помощи суровой настойчивости своей сделался настоящим властителем города. По мановению его ударили в набат, и чернь стала пресыщаться лютейшими неистовствами. Бывшего царского воеводу боярина Петра Шереметева удавили в тюрьме, а многих детей боярских мучили, жгли и ломали им ребра. Трепец основывал владычество свое на ужасах губительства.

Царское войско недолго стояло в Любатове. Так как малочисленность его отнимала надежду силой покорить Псков, то во избежание напрасных трудов и бесполезной траты времени князь Скопин отозвал в Новгород князя Мещерского с товарищами³⁰³. Таким образом, псковичи остались при своей воле или, лучше сказать, при своем своевольстве.

Князь Михайло Васильевич оставался в Новгороде только для того, чтобы дать время Делагарди обогнуть озеро Ильмень и поравняться с ним. Когда же известился, что шведский вождь переступил за Шелонь, то Корнилий Чеглоков получил от него повеление двинуться по Московской дороге с иноземцами, приведенными Эраном Бойе и Мернером³⁰⁴. Вслед за сими передовыми и сам Скопин выступил из Новгорода десятого мая с главным русским войском, которое, за отряжением Головина и Чеглокова, едва ли состояло из трех тысяч человек³⁰⁵. Подвизаясь на действия решительные, князь чувствовал необходимость держать в совокупности средства свои и всемерно избегал опасного раздробления сил. Вследствие сего он послал повеление Головину, Делагарди и Горну следовать к Московской дороге на соединение с ним³⁰⁶. Одному Чулкову предписано было оставаться в Торопце для удержания в повиновении вновь покорившиеся города.

Горн, на возвратном пути своем из Торопца, известился, что неприятельский отряд засел в лежащем поблизости Холма Хлавицком монастыре.³⁰⁷ Горн немедленно обратился туда, взял приступом монастырь и истребил находящихся там неприятелей. По совершении сего подвига он двадцать третьего мая возвратился к Делагарди, который направил его в Торжок с восемью сотнями человек конницы и двумя сотнями пехоты³⁰⁸.

Сей город уже готовился покориться. Слух о приближении новгородской и иноземной рати произвел сильное впечатление на граждан, которые послали к князю Скопину с повинной. Обрадованный князь предписал шестнадцатого мая Чеглокову спешить в Торжок и оберегать тамошних жителей до его прибытия³⁰⁹.

Наступление Скопина немало тревожило самый Тушинский стан, и тем более, что там имели известие, что и с другой стороны, в окрестностях Оскола и Ливен, показались крымские татары, призванные также царем на помощь Москве³¹⁰. В сих обстоятельствах гетман Рожинский признал за нужное созвать на коло все польское рыцарство для совещания о предстоящих действиях³¹¹. Гетман предложил собранию разрешить вопрос: можно ли с надеждой на успех действовать против вновь ополчающихся за царя союзников его? Хвастливые ляхи возопили, что нечего опасаться шведов, ими двенадцать лет сряду постоянно поражаемых в Лифляндии. С общего согласия положили отрядить часть войска на князя Скопина, а главным силам, не отступая от столицы, оставаться в Тушине.

Для исполнения сего предначертания Рожинский отправил навстречу князю Михайлу Васильевичу пана Зборовского с двумя тысячами польских копейщиков, к коим придал еще тысячу русских всадников, предводительствуемых злодеем князем Григорием Шаховским³¹². Кроме того, для усиления Зборовского предлагалось ему присоединить к себе отряд Кернозицкого, отступавшего по направлению предстоявшего ему пути.

Зборовский следовал сперва на Зубцов, где известился, что во вновь передавшемся царю городе Старице находится весьма мало ратных людей. Легкое завоевание польстило ему; он повернул на Старицу и в ночное время напал на сей город. Сопротивления почти вовсе не было. Граждане, видя свое бессилие, не защищали стен, а искали убежища в башнях и церквах, но и там не избегли смерти. Зборовский, желая сделать жестокий пример над отпадающими от самозванца, предал огню и мечу весь город, не щадя и малолетних. Совершив сию кровавую месть, Зборовский двинулся к Торжку и осадил там Чеглокова.