Текст книги "История Смутного времени в России в начале XVII века"

Весть о покорении Тулы побудила Лжедимитрия поспешно отступить в Трубчевск. Нет сомнения, что следовало бы царю с имеющимися при нем в сборе значительными силами идти за злодеем, дабы уничтожением его истребить последний плевел мятежа в государстве. Но не должно упускать из виду, что сам Василий, по стечению печальных обстоятельств, сопровождавших его избрание, и последствий оного, пользовался только властью ограниченной и потому часто находился в необходимости воздерживаться от выгоднейших предприятий единственно из угождения к своим приверженцам. Так и в этом случае помещики, утомленные пятнадцатинедельным стоянием под Тулой, желали отдохновения, и царь не почел возможным отказать им. Правда, возвращаясь сам в Москву, он приказал было князю Скопину и Ивану Никитьевичу Романову с главной ратью идти из Тулы на Пчельну, для удержания Лжедимитрия, но когда пришла весть об отступлении самозванца из Козельска, то распустили все войско до первого зимнего пути, оставив только в поле наблюдательный отряд под Калугой¹²⁸; да, кроме того, от царя поручено было Григорию Сунбулову из Мещовска сделать поиск на Брянск¹²⁹. Сунбулов занял Брянск беспрепятственно. Василий, желая удержать за собой сей город, послал туда на воеводство боярина князя Михайла Федоровича Кашина да Андрея Никитьевича Ржевского, которые укрепились, прикрыв вверенное им место валом, обнесенным твердым тыном. Так как для успокоения умов полагали полезным придавать сколь можно более важности покорению Тулы, то царь имел торжественный въезд в столицу тридцать первого октября. Василий сидел один в колеснице, обитой красным сукном и запряженной четырьмя белыми лошадьми. Его сопровождали бояре и другие чиновники, числом до двух тысяч, все верхом. У Кремлевского моста, будучи встречен оставшимися в Москве боярами, он слез с колесницы и с ними пошел пешком в крепость. При всех церквах звонили в колокола.

В столице уже ожидали царя посланники, вновь прибывшие из Польши. Король Сигизмунд среди тревог, рокошанами ему причиняемых, желал до удобнейшего времени усыпить Россию и потому решился, в исполнение данного им обещания князю Волконскому, отправить в Москву для переговоров Станислава Витовского и князя Друцкого-Соколинского со свитой, из пятисот четырнадцати человек состоящей¹³⁰. Посланники прибыли в Смоленск еще в первых числах августа; но, по причине военных обстоятельств, их везли так медленно, что они доехали до Москвы не прежде двенадцатого октября. Допущенные к царю тринадцатого ноября, они поднесли ему подарки, поздравляли его от имени короля с восшествием на престол и объявили, что имеют приказание войти в сношение с боярами о важных делах и требовать как отпуска в Польшу прежних послов, воеводы Сандомирского, дочери его и всех задержанных поляков, так и вознаграждения за понесенные убытки сими особами и прибывшими под покровительством их иноземными купцами. Царь назначил для переговоров с посланниками бояр князя Ивана Михайловича Воротынского и Ивана Федоровича Колычева, думного дворянина Василия Борисовича Сукина и думных дьяков Василия Телепнева и Андрея Иванова. Но при первом приступе возникло между уполномоченными обеих сторон важное несогласие, препятствующее успешному ходу переговоров. Витовский и Соколинский не иначе соглашались приниматься за дело, как при содействии Олесницкого и Гонсевского. Русские, напротив того, не желали, чтобы новые послы вошли в сношение с прежними, коим слишком известно было печальное положение государства. Упорство было одинаковое с обеих сторон.

Между тем известия в столице, получаемые из-за Оки, были не весьма благоприятными. Бездействие царских войск снова ободряло мятежников, смущенных было падением Тулы. Не только дальние Северские города не покорялись царской власти, но даже и Калуга не сдавалась. Там начальствовал поляк Скотницкий, и обыватели слепо вверились сему иноплеменнику, укреплявшему их в упорстве против царя¹³¹. Василий предложил казакам Беззубцева, взятым в плен в прошлом году в Заборье после поражения Болотникова под Москвой, идти заслуживать вину свою под Калугой. Казаки поклялись служить верно и в числе четырех тысяч отправились в Калужский стан. Но прибытие их было полезным для одних врагов. Царь, отпуская атамана Беззубцева, дал ему поручение объявить калужским жителям, что они получат прощение, если сдадутся добровольно. Калужане отвечали, что и не помышляют о сдаче, а знают одного царя Димитрия, который не замедлит выручить их. В доказательство своей решимости они сделали сильную вылазку.

Между тем как в городе единодушно готовились к обороне, в стане осаждающих, напротив того, возникали опасные крамолы. Царь поступил неосторожно, поверив раскаянию закоснелых злодеев. Казаки, имея снова оружие в руках, жаждали только случая обратиться к прежнему своему ремеслу и не скрывали более изменнических намерений. Устрашенные их наглостью, царские воеводы обратились поспешно к Москве с прочими войсками, оставив в стане много пороху и съестных припасов. На другой день казаки известили калужан об отступлении воевод и просили, чтобы их приняли в город. Но начальствующий в оном Скотницкий не доверял им и, принимая их предложение за военную хитрость, отказал отворить им ворота крепости. Тогда казаки решились идти к Лжедимитрию и в сем намерении переправились за Оку ниже Калуги. В скором времени калужане убедились, что стан покинут. Они спешили захватить все оставленные там запасы и послали к казакам с просьбой возвратиться в Калугу. Но казаки, обидевшись первым отказом, продолжали путь свой, кроме ста из них, коих калужане успели уговорить.

Сам самозванец недолго оставался в бездействии. Он получил новое подкрепление из Польши, хотя и не многолюдное, ибо оно состояло только из двухсот воинов, но не менее того важное по чрезвычайным способностям вождя их полковника Лисовского¹³². Отчаянный наездник, вынужденный оставить отечество, где по судебному приговору осужден был на смертную казнь, отличался не только отважной предприимчивостью, но и замечательным искусством в ратном деле. По совету его самозванец решился воспользоваться распущением главного царского войска, чтобы снова действовать наступательно¹³³. Выступя из Трубчевска, он осадил Брянск, в надежде скоро овладеть сим вновь укрепленным замком, но тамошние воеводы, боярин князь Кашин и Ржевский, изготовились на отчаянную оборону, несмотря на скудость имеющихся при них запасов.

Когда таким образом междоусобие опять сильно разгоралось в Северской области, на другом краю государства, в приволжских степях, возникали новые неустройства. Язва самозванства сделалась столь неимоверно прилипчивой, что отовсюду являлись новые шайки грабителей, прикрывающихся именем какого-нибудь царевича, выдуманного самими ими без малейшего правдоподобия. Так, почти в одно время огласились десять новых самозванцев, из коих два, признанные строптивыми и вероломными астраханцами, назывались: один царевичем Августом, Иваном Ивановичем, сыном царя Ивана Васильевича от четвертой супруги его Анны Алексеевны Колтовской, которая никогда не имела детей и находилась еще в живых в Тихвинском монастыре, где была пострижена повелением супруга своего по кратковременном с ним сожитии; другой царевичем Лаврентием Ивановичем, сыном бездетно умершего царевича Ивана Ивановича, старшего брата царя Федора Ивановича¹³⁴. Прочие восемь оказались в разных юртах казацких, именовались царевичами Федором, Клементьем, Савельем, Семеном, Васильем, Ерофеем, Гаврилом и Мартыном и выдавали себя за сыновей царя Федора Ивановича¹³⁵. Все эти обманщики не имели ни малейшей образованности, ибо принадлежали к низшим сословиям и по большей части выходили из дворовых людей и крестьян.

Несмотря на то, астраханцы до такой степени пристрастились к царевичу Августу-Ивану, что набрали для него рать, с коей он направился вверх по Волге¹³⁶. Хотя боярин Шереметев все еще стоял близ Астрахани на Бальчике однако, он не противился движению мятежников, вероятно, потому, что воины его не переставали еще бороться с удручающей их болезнью. Август-Иван подступил под Саратов и сильно нападал на сей город. Но защищавшие оный воеводы Замятня Иванович Сабуров и Владимир Аничков, с находящимися при них ратными людьми низовых городов, оборонялись так мужественно, что с большим уроном отбили обманщика, который принужден был воротиться в Астрахань.

Объявившиеся между казаков самозванцы не имели даже временного успеха. Они находили последователей только потому, что давали предлог к разбойничествам, прикрытым мнимо политическими видами. Но когда казаки узнали, что новый Лжедимитрий с значительными силами воюет в Северской земле, то они условились действовать под именем уже известным; несколько тысяч из них отправились под Брянск и привезли с собой Лжефедора. Лжедимитрий не пощадил себе подобного: злодей торжествующий предал смерти злодея беззащитного¹³⁷. Остальные семь юртовских самозванцев равномерно скоро исчезли, не оставив в наших летописях ни малейшего следа своего существования.

Между тем царь Василий, получив донесение об утеснении Брянска, поспешил принять меры для подания помощи осажденным. Посланное для сего предмета войско находилось под начальством боярина князя Ивана Семеновича Куракина, и вместе с тем повелено также князю Василию Федоровичу Литвину-Мосальскому двинуться из Мещовска к Брянску и составлять передовую дружину князя Куракина.

Осажденные находились уже в крайности. Доведенные голодом до необходимости питаться лошадиным мясом, они в изнурении своем вынуждены еще были ежедневно с боя добывать себе воду и дрова. Вся надежда их основывалась на внешнюю помощь. В самом деле, пятнадцатого декабря князь Мосальский явился под Брянском, но его еще отделяла от замка река Десна, которая из-за идущего по ней льда казалась непреодолимым препятствием. Осажденные, обманутые в надежде своей на помощь, изъявляли горесть свою жалобными воплями и слезно просили пришедших товарищей не оставлять их на верную погибель. Тронутые их отчаянием, воины Мосальского возопили единогласно, что лучше всем умереть, чем быть свидетелями конечного истребления братий своих. Под влиянием великодушного порыва они решились на подвиг геройский и, бросившись в реку, поплыли к городу, разгребая осиливавший их лед, под выстрелами ожидавших их на противоположном берегу поляков и бунтовщиков. Брянские сидельцы для облегчения своих избавителей сделали вылазку в тыл неприятелю, который, опасаясь быть поставленным между двумя огнями, отступил на малое расстояние и тем дал возможность плывшим выйти безвозбранно на берег. Летописцы с удивлением замечают, что дерзновенное сие предприятие совершилось с такой неожиданной удачей, что при переправе ни один человек и ни одна лошадь не погибли. Мосальский, соединившись с брянчанами, смело ударил на врагов, много превосходящих его числом, вытеснил пехоту из шанцев и решительно отбил самозванца от города. Когда таким образом горсть храбрых воинов славно оканчивала дело, приспел и князь Куракин, который, остановясь на правом берегу Десны, напротив Брянска, укрепил стан свой. В ночи сделался сильный мороз. Река встала, и сообщение между обоими берегами стало свободным. Куракин воспользовался этим обстоятельством, чтобы снабдить Брянск всеми нужными запасами для выдержания продолжительной осады¹³⁸.

Самозванец, желая вознаградить свою неудачу, сам перешел Десну и напал на Куракина. Сражение было упорное, но без решительного перевеса ни для той, ни для другой стороны. Однако князь Куракин, принимая в соображение, что бесполезно было бы ему подвергаться новому бою для удержания занимаемого им стана под Брянском, когда сей город достаточно уже был обезопасен изобильным снабжением всеми потребными припасами, отступил вместе с Мосальским в Карачев. Самозванец следовал за ними, но, видя, что они укрепились в Карачеве, он не решился открытой силой вытеснять их оттуда, прошел мимо и расположился в Орле.

Царь, желая остановить его стремление, послал восьмого января 1608 года брата своего, князя Димитрия Шуйского, собрать трехполкное войско в Алексине. В Большом полку при князе Димитрии находились еще боярин князь Борис Михайлович Лыков и князь Григорий Константинович Волконский; начальниками Передового полка были бояре князь Василий Васильевич Голицын и Михайло Александрович Нагой; наконец, Сторожевой полк составляли воины, бывшие под Брянском и приведенные из Карачева князьями Куракиным и Мосальским¹³⁹. По последнему пути князь Дмитрий из Алексина перешел в Болхов.

Обе стороны довольно спокойно зимовали, самозванец в Орле, а царские воеводы в Болхове. Выпавшие глубокие снега, сопровождаемые жестоким морозом, препятствовали важным военным действиям¹⁴⁰. Происходили только мелочные дела между кормовщиками.

Царь Василий, среди тяжких и печальных забот, обременявших его, не оставлял намерения вступить в супружество с помолвленной им еще при Лжедимитрии княжной Марией Буйносовой, но до тех пор не имел ни малейшего свободного времени, чтобы заняться свадьбой. Наконец, пользуясь временным отдохновением и прекращением зимой военных действий, он венчался с княжной Марией семнадцатого января¹⁴¹. При этом случае не было особенных пиршеств, которые, в самом деле, не согласовались бы с трудными обстоятельствами тогдашнего времени.

Между тем самозванец все более и более усиливался. К нему из Польши стекались не одни бездомовные витязи, но даже знатнейшие паны не гнушались принимать участие в предприятии, представляющем лестную приманку для их тщеславия и корыстолюбия. Таким образом прибыли в Орел, один за другим, Самуил Тишкевич c семьюстами человек конницы и двумя сотнями пехоты, Витовский с восемьюстами конницы, Велегловский с двенадцатью хоругвями, четырьмя ротами Рудницкого, Хрущинского, Казимирского и Михалинского, старый Тишкевич и Тупальский с четырьмя сотнями коней, князь Роман Наримунтович Рожинский с тысячей коней, Зборовский и Стадницкий с тысячью шестьюстами коней, Млоцкий, Виламовский, Рудский, Орликовский, Копчинский, Мадалинский, Гайовский и многие другие¹⁴². Всего собралось под знаменами вора семь тысяч поляков отборного войска. Кроме того, при нем также находилось восемь тысяч казаков донских и запорожских под начальством Заруцкого и довольное количество русских злодеев.

Из всех панов, окружавших самозванца, никого знатнее не было князя Рожинского, который потом почитал себя вправе домогаться главного начальства¹⁴³. Меховецкий, уже признанный гетманом войска, принужден был уступить ему сие звание. Но он решился на сие не без внутренней досады, которая часто выражалась нескромным противоречием Рожинскому. Однако же вражда его против гетмана имела для него пагубные последствия. Несколько месяцев спустя гордый князь в порыве гнева, возбужденного новыми противоречиями Меховецкого, убил его в самой ставке самозванца.

По открытии весны с обеих сторон стали готовиться к походу. Самозванец, уповая столько же на измену, сколько и на открытую силу, рассылал повсюду грамоты, в коих он против всякого вероятия старался убеждать, что он тот же самый Димитрий, которого полагали убитым на Москве и которому все повинны покориться, как истинному сыну царя Иоанна Васильевича¹⁴⁴. Воззвание, писанное с некоторым жаром и обещающее всем милостивое прощение, могло только, впрочем, иметь вредное действие при успехе оружия мятежников. Итак, все зависело от того, какой оборот примут ратные дела. Первый поиск учинен был царскими воеводами, начальствовавшими в Переславле-Ря-занском, князем Иваном Андреевичем Хованским и Прокопием Петровичем Ляпуновым, которые подступили под Пронск в намерении овладеть сим городом, изменившим царю¹⁴⁵. Пронские жители защищались храбро, но не могли отстоять острога, в коем все дома были выжжены. Самый город уже едва держался; но, по несчастью, Ляпунов был ранен в ногу. Рязанцы, доверявшие только ему одному, потеряли дух и, покинув почти доконченное предприятие, вернулись в Переславль.

Между тем и князь Димитрий Шуйский выступил из Болхова в намерении выгнать самозванца из Орла. Но в царском войске уже замышлялась измена. При оном находилась довольно значительная немецкая дружина, коей начальники ротмистр Бартольд Ламсдорф, поручик Иохим Берх и прапорщик Георг фон Аален семнадцатого апреля послали сказать самозванцу, чтобы он смело шел на Шуйского и что они при первом сражении перейдут к нему со всеми немцами¹⁴⁶. Самозванец и Рожинский, полагаясь на их обещание, немедленно собрались в поход и пошли на князя Димитрия, коего встретили двадцать третьего апреля на половине дороги от Орла к Болхову, близ селения Каменки. Завязалось жаркое дело. Князь Василий Васильевич Голицын, робкий не только при исполнении преступных замыслов, но и на ратном поле, ужасеся вельми, по словам летописца, и обратил тыл со вверенным ему Передовым полком, который, опрокинувшись на Большой полк, смял его¹⁴⁷. Поляки, сильно напирая, жестоко секли бегущих, и гибель целого войска была бы неизбежна, если бы князь Куракин со Сторожевым полком не поспешил на помощь малодушным товарищам своим. Решительно ударив на поляков, он остановил стремление их и прикрыл общее отступление, при верном содействии самых тех немцев, на предательство коих полагался неприятель. По счастью, изменившие начальники были так пьяны, что забыли позаботиться об исполнении злодейского умысла своего, и подчиненные их, не подозревая ничего и не получая никакого приказания, по собственному побуждению вошли в бой, дрались честно и храбро и побили много поляков¹⁴⁸. Оправившееся царское войско остановилось в нескольких верстах от места сражения.

На другой день поляки и мятежники продолжали наступать. Битва возобновилась, но без значительных усилий с той и с другой стороны¹⁴⁹. Рожинский, несколько смущенный накануне претерпенным поляками уроном, не отваживался на решительное нападение, и, вероятно, царское войско удержалось бы в занимаемом им месте, ежели бы князь Шуйский и товарищи его, не доверяя собственным силам своим, не стали преждевременно готовиться к отступлению и не отпустили назад к Болхову пушечный свой снаряд. Гетман, известившийся о сем обстоятельстве через перебежавшего к самозванцу каширского боярского сына Никиту Лихарева, не усомнился более дружно ударить на царские полки, которые, встревоженные робкими распоряжениями своих начальников, не выдержали натиска и побежали врассыпную. Тогда отрезвившийся уже Ламсдорф почел удобным привести в действие свою измену¹⁵⁰. Отведя в сторону своих всадников, он хотел вести их к самозванцу с распущенными знаменами. Но немцы имели жен и детей своих в Москве: страшась за них, они по большей части отказались участвовать в предательстве и поскакали вслед за отступающими царскими воинами. При Ламсдорфе осталось не более двухсот человек, которые все вместо ожидаемого ими награждения были изрублены с гнусным начальником своим запорожскими казаками, исполнявшими в точности приказание, данное Рожинским при вступлении в сражение, отнюдь не щадить немцев, коими он полагал себя обманутым.

Живо преследуя разбитых, неприятель настиг и отбил тянувшиеся к Болхову пушки¹⁵¹. Царские воеводы, оставив в Болхове пять тысяч человек, сами с прочим войском спешили безоглядно к столице¹⁵².

Самозванец немедленно подступил к Болхову, где и не помышляли обороняться. Часть засевших в сем городе воинов разбежалась; затем оставшиеся, не полагая уже себя в состоянии противиться, отворили ворота вору, которому и присягнули по примеру начальника своего князя Третьяка Федоровича Сеитова¹⁵³.

Выйдя из Болхова, неприятель разделился надвое: Лисовский с отрядом, состоявшим из запорожских казаков, бунтующих поселян и малого числа поляков, направился к Коломне, а самозванец и Рожинский с главными силами пошли к Калуге и расположились лагерем в устье Угры. Ослепленные неосторожной доверчивостью, они дозволили князю Сеитову составлять их передовую дружину с одними воинами, вместе с ним сидевшими в Болхове. Все они хотя и и передались самозванцу, но только по необходимости, а в сердце своем сохраняли верность царю. Лишь только переправились за Угру, то князь Сеитов со всеми людьми своими отделился от самозванца и поспешил привести их к царю¹⁵⁴.

Столица уже находилась в сильной тревоге. Князь Димитрий Шуйский, возвратившийся в оную пятого мая, привел с собой весьма немного войска, ибо, кроме понесенного в сражении урона, многие ратные люди во время отступления покинули его и разошлись по своим городам. Царь для заслонения Москвы вынужден был собрать новую рать, которая под начальством бояр князя Скопина-Шуйского и Ивана Никитича Романова расположилась двадцать девятого мая на берегах речки Незнани¹⁵⁵.

Действия самозванца становились опасными в особенности потому, что он распоряжался совершенно в духе разрушительных предначертаний Болотникова. По повелению его объявили повсюду, что крестьянам, присягнувшим ему, отдавались земли господ их, служивших Василию, и что даже дозволялось им жениться на барских дочерях, коих успеют захватить в поместьях¹⁵⁶. Столь лестной приманкой увлеченная чернь везде восставала в пользу злодея. Устрашенные дворяне и дети боярские покидали дома свои и уходили в Москву с женами и детьми. Таким образом все украинские города, за Окой лежащие, оставшись без защитников, принуждены были покориться самозванцу.

Хотя междоусобие более чем когда-либо принимало вид решительной борьбы между помещиками и их рабами и хотя в сих обстоятельствах утверждение власти царя Василия казалось необходимым для сохранения прав высших сословий, но среди самых сословий сих явились предатели, которые по честолюбивым или малодушным расчетам готовились перейти к самозванцу, столь удачно открывшему поход свой. Воспользовавшись тревогой, произведенной в стане на Незнани полученным известием, что неприятель обходит оный и другой дорогой устремляется к Москве, князь Иван Катырев, князь Иван Троекуров и кромский беглец князь Юрий Трубецкой стали подговаривать воинов к измене¹⁵⁷. Но злоумышление было вовремя открыто. Заговорщиков схватили и отправили в Москву, куда царь приказал также идти и князю Скопину с войском. По надлежащем исследовании виновные были уличены. Но царь, не переставая действовать под влиянием бояр, не решился строго наказать князей родовитых. Они были разосланы по темницам: Катырев в Сибирь, Трубецкой в Тотьму, а Троекуров в Нижний Новгород. Сообщники их не столь знатные, Яков Желябовский, Юрий Невтев и Григорий Толстой, поплатились за них и были казнены.

Первого июня самозванец переправился через реку Москву и расположился в селе Тушине, в пятнадцати верстах от Москвы, на Волоколамской дороге¹⁵⁸. В следующие дни происходили под столицей частые сшибки между его войсками и царскими. Но злодей не отважился на приступ первопрестольного города и перешел в село Тайнинское, в семнадцати верстах от Москвы, близ Ярославской дороги¹⁵⁹. Сим движением Рожинский надеялся отрезать сообщение столицы с заволжскими областями, откуда ожидала она главнейших подкреплений и подвозов, но вместо того неприятель сам оказался в трудном положении: собственные его подвозы, получаемые им из-за Москвы-реки, были перехватываемы царскими войсками, коим, выходя из столицы, удобно было нападать на обозы сии во время следования их, и в особенности при переправе через реку. Рожинский, видя невозможность держаться в Тайнинском, девятого числа потянулся обратно к Тушину¹⁶⁰. Царь, желая не допустить его до Москвы-реки, послал наперерез ему трехполкное войско под начальством князя Скопина, который имел при себе в Большом полку Ивана Никитича Романова и князя Василия Федоровича Литвина-Мосальского¹⁶¹. Начальниками Передового полка были боярин князь Иван Михайлович Воротынский и окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский, а Сторожевого стольник князь Иван Борисович Черкасский и окольничий Федор Васильевич Головин¹⁶². Неприятель был встречен уже поблизости Тушина, и завязалось жаркое дело. Царские воеводы сражались храбро, но не могли помешать врагам пробиться до Тушина и сами отступили на Ходынку¹⁶³.

На другой день Рожинский, после тщательного обозрения, расположился между реками Москвой и Всходней, на высотах позади селения Тушина; эта местность, сама по себе выгодная, была еще искусственно укреплена твердыми окопами¹⁶⁴. Укрепленный Тушинский стан представлял столь верное убежище самозванцу, что он основал в нем постоянное свое местопребывание, отчего и получил от летописцев название Тушинского вора.

Царь, со своей стороны, принимал деятельнейшие меры для прикрытия столицы. Оставив на Ходынке князя Скопина с полками, ему вверенными, Василий сам взялся поддерживать его и, выступив четырнадцатого июня из столицы с другой ратью, расположился в двух верстах от Арбатских ворот на Пресне и Ваганьке¹⁶⁵. При царе находился князь Мстиславский, при нем же были воеводами: дворовыми брат его князь Иван Иванович Шуйский и окольничий князь Данило Иванович Мезецкий, а обозным Роман Дмитриевич Бутурлин¹⁶⁶. Сосредоточивая таким образом главные силы против Тушинского стана, не обнажали, однако, Москвы и с противоположной стороны. Боярин Афанасий Александрович Нагой, князь Григорий Григорьевич Гагарин и стрелецкий голова Ратман Дуров получили приказание занять острог за Яузой у Таганских ворот.

Обе стороны оставались две недели в совершенном бездействии¹⁶⁷. Самозванец, вероятно, надеялся овладеть столицей посредством одной измены, но все старания его, чтобы взволновать в свою пользу столичную чернь, остались безуспешными. Московские обыватели были очевидцами гибели Отрепьева, и нелегко было вовлечь их в новый обман. Впрочем, и между ними были разные мнения насчет Тушинского вора: разумнейшие не сомневались в двойном самозванстве его; иные же, более легковерные, полагали, что действительно он мог быть Отрепьевым, спасенным своим чародейством от нанесенных ему ударов. Но и те, и другие не тужили о нем, первые гнушаясь покориться явному злодею, а последние потому, что страшились мести колдуна, жестоко ими истязанного и поруганного. Кроме того, вся сила помещичьей стороны сосредоточивалась в Москве, где господствовали стекшиеся туда во множестве дворяне и дети боярские из всех областей, занятых мятежниками. Столица готовилась к упорному сопротивлению под влиянием сих необходимо ревностных защитников Васильева престола, под сенью коего они надеялись возвратить утраченное достояние и сохранить оспариваемые преимущества.

Самозванец и Рожинский, наскучив бесплодным стоянием, начали помышлять о нападении, но предварительно гетман хотел разведать о настоящем положении царских войск. Он послал двадцать третьего июня некоторых из приближенных своих в Москву под предлогом наведаться о задержанных там польских послах¹⁶⁸. По непростительной оплошности дозволено было сим благовидным лазутчикам ехать в столицу и обратно через Ходынский стан, который они имели таким образом возможность высмотреть совершенно. Проезд их еще имел то вредное действие, что подал повод царским воинам поверить пронесшемуся в Москве слуху, что поляки примирились с царем. Обманутые сим ложным известием, они пренебрегли мерами военной осторожности. Сам знаменитый Скопин не уберегся, и в следующую ночь стражи его беспечно предались сну. Пробуждение было ужасно. Рожинский, в ту же ночь скрытно подступив, ударил перед рассветом врасплох на беззаботный стан, положил на месте до тысячи четырехсот царских воинов, прочих рассеял и захватил тридцать пушек и множество обозу¹⁶⁹. Поляки и мятежники преследовали бегущих под самый город. Царь принужден был выслать на выручку гонимых из собственного полка своего ближних людей, стольников, стряпчих, жильцов и стрелецкие многие сотни¹⁷⁰. Царские воины, ободренные сей помощью и стыдясь своего бегства под самыми стенами священного города, возвратились к бою с твердой решимостью победить или умереть. Неприятель не выдержал их сильного натиска, был смят и гоним в свою очередь. Легкие сотни, предводительствуемые Василием Ивановичем Бутурлиным, живо преследовали его до самой речки Химки и остановились только в виду Тушинского стана, в окопах коего Рожинский спешил укрыться. Совершив подвиг свой, царские воеводы возвратились к Москве и стали под самым городом, прикрываясь своими обозами¹⁷¹.

Между тем как Москва отстаивала себя от Тушинского вора, действия Лисовского угрожали ей с другой стороны. Предприимчивый наездник, отделившийся, как уже сказано, от самозванца из-под Болхова для следования к Коломне, не посмел, однако, перейти за Оку, пока самозванец оставался на устье Угры, и засел в Зарайске. Известившись о том, рязанские воеводы вознамерились загладить неудачу, бывшую под Пронском, изгнанием врагов из Зарайска. Но бесстрашный Прокопий Ляпунов еще не излечился от полученной им под Пронском раны, и начальство над войском, состоящим из рязанцев и находящихся в Рязани арзамасцев, вверено было брату его Захару Ляпунову вместе с князем Иваном Хованским¹⁷². Захар не уступал в дерзновении Прокопию, но не имел ни его разума, ни его распорядительности. Подступая под Зарайск, сам он и его люди в нетрезвом виде шли беспорядочной толпой. Лисовский, высмотрев неустройство русских, вышел из города к ним навстречу, разбил их без труда и взял многих в плен. Одни арзамасцы потеряли триста человек убитыми. Лисовский велел похоронить их в трех ямах и насыпать над ними большой курган в память своей победы.

Польский вождь был уже усилен многочисленной толпой развратных людей и бродяг украинских, стекавшихся под его хоругви и прельщенных его обещаниями не возбранять никому грабить и неистовствовать вволю. Таким образом, имея в сборе до тридцати тысяч человек, не зная, впрочем, что самозванец уже находился под столицей, он сам не усомнился перейти Оку и подступил под Коломну. Тамошние жители защищались, но бесполезно. Город их был взят приступом и претерпел ужасные бедствия; самые церкви не были пощажены.

Из Коломны Лисовский двинулся прямо на Москву, взяв с собой плененных им коломенских епископа Иосифа и воеводу боярина князя Владимира Тимофеевича Долгорукого. Владыку, коего поляки в особенности ненавидели за сопротивление его браку Отрепьева с Мариной, тащили привязанного к пушке; нравы уже до такой степени испортились в народе, что самое благочестие не имело более отголоска в сердцах многочисленных русских сподвижников Лисовского, и они беспрепятственно дозволили в глазах своих позорить святительский сан.