Текст книги "История Смутного времени в России в начале XVII века"

Изумленный неприятель оставил батарею и побежал к восьмой и седьмой, из которых также был постепенно вытеснен без большого затруднения. Но овладение остальных двух батарей на Красной горе потребовало больших усилий со стороны Троицкого войска. Сапега успел привести значительное подкрепление к своим людям. Поляки и изменнические казаки ободрились и стали сражаться упорно, но не могли отстоять шестой и пятой батарей и решительно отступили в таборы свои. Таким образом, после битвы, продолжавшейся от раннего утра до самого вечера, блистательная победа увенчала труды незабвенных монастырских воинов. Они взяли и ввезли в обитель восемь пушек, множество разного рода оружия, некоторое количество ядер и несколько бочек пороха. Батареи на Красной горе были сожжены. Сапега потерял множество людей. Осажденные, обозревая одержанное ими место сражения, насчитали до тысячи пятисот неприятельских трупов около прудов Конюшенного, Круглого, Келарского и Клементьевского, у приступного рва, против Святых ворот, близ мельницы и церквей Нижнего монастыря и на параллели и батареях Красной горы. Кроме того, у неприятелей выбыло из строя несколько пленных и до пятисот раненых. Впрочем, победа дорого стоила и осажденным. Урон их, хоть далеко и не доходил до неприятельского, не менее того был им весьма чувствителен в рассуждении их малолюдства. У них убитых было сто семьдесят четыре да раненых шестьдесят шесть человек. Архимандрит и воеводы послали к царю в Москву сына боярского Скоробогатова с донесением о сем славном деле, от коего ожидали важного облегчения для осажденных.

Действительно, Сапега уже не помышлял о постановлении разрушенных батарей и подступов. Наступающая зима не позволяла ему заниматься осадными работами, и он вынужден был довольствоваться тесным обложением обители. Однако прежде чем оставить еще занимаемые им батареи, он хотел попытаться выместить на осажденных за понесенное от них поражение. Устроив засады у рыбных садов, в Сазонове и Мишутине оврагах, он выслал к стенам малый отряд, дабы выманить вылазку. Действительно, осажденные вышли из монастыря и погнались за неприятельским отрядом, который, умышленно отступая, наводил их на засады. К счастью, сторожа, поставленные на колокольне, вовремя усмотрели кроющихся в оврагах людей. Тотчас же осадный колокол подал вылазке знак к немедленному отступлению. Неприятель, обманутый в надежде своей окружить троицких воинов, преследовал их живо и припер их к стенам, но, сим неосторожно приблизившись к оным, подвергся сильному огню из стенных бойниц и спешил удалиться. После сего неудачного покушения Сапега не медлил более превратить осаду в простое облежание.

В то время, как таким образом горсть верой вдохновленных воинов крепко отстаивала твердыню, вверенную ее охранению против многочисленного войска Сапеги, отряды, посылаемые сим польским вождем на поиск в разные направления, не встречали должного сопротивления. Почти везде измена или малодушие споспешествовали их действиям. Первым городом, покорившимся неприятелю, был Суздаль. Находящиеся там ратные люди хотели было защищаться и стали изготовливаться к выдержанию осады, но обывателей смутил злодей Меншик Шилов; по наущению его они целовали крест самозванцу с соизволения самого архиепископа их Галактиона, в сем случае отступившего от твердости, оказываемой везде русским духовенством²¹⁷. Преступным подобострастием своим он не успел, однако, угодить врагам отечества; сверженный ими со святительского престола, он скончался в изгнании²¹⁸. Сапега прислал в Суздаль на воеводство Федора Плещеева. Во Владимире царским воеводой был окольничий Иван Иванович Годунов, который, по семейным связям своим, казалось, не мог не быть упорнейшим противником самозванца²¹⁹. Под Кромами, во время измены Басманова и целого войска, он вместе с князем Телятевским оказал примерную верность, за что оба пострадали при Отрепьеве. Но в нем, так же, как и в Телятевском, чувство долга не имело твердого основания. Оба истощили в одном похвальном действии всю возможную для них стойкость. Мы видели уже, что Телятевский, после убиения Отрепьева, согласился сделаться злейшим сообщником гнусного Шаховского. Годунов также при первом случае оказался вероломным. Устрашенный быстрым распространением измены, он не послушался царского указа, повелевающего ему ехать на воеводство в Нижний, а остался во Владимире, коего жителей привел к присяге Тушинскому вору²²⁰.

Неприятель действовал столь же удачно и в другую сторону. Сапега отрядил под Переславль служившего при нем испанца, дона Жуана Крузатти, с несколькими поляками и семью сотнями казаков²²¹. Переславцы не только не оборонялись, но даже в соединении с Крузатти пошли под Ростов. Начальствующий в сем городе князь Третьяк Сеитов, узнав одиннадцатого октября о приближении врагов, вышел к ним навстречу в намерении не допустить их до города. Но казаки разбили его и втоптали в город. Устрашенные ростовцы хотя еще и защищались, но недружно и без должного устройства. Многие из них побежали в Ярославль и звали с собой митрополита Филарета²²². Святитель отвечал, что дорожит не столько жизнью, сколько исполнением священной обязанности не покидать паствы своей в годину опасности.

Между тем неприятель ворвался в город, беспощадно предавая все огню и мечу. Бегущие граждане искали убежища в соборной церкви, где нашли митрополита в полном облачении, который и среди окружающих его ужасов не терял бодрости и увещевал их не предаваться злодеям. Слова его имели такое сильное действие, что все положили обороняться в церкви, приготовясь причастием Святых Таин к мученической смерти. Переславцы, оказывавшие всевозможное ожесточение против несчастных соседей своих, сильно приступили к собору и, наконец, успели выбить двери оного. Тогда митрополит, убедившись в совершенной невозможности дальнейшего сопротивления, вышел к ним с хлебом и солью и умолял их о помиловании несчастных единокровных своих. Но переславцы, в неистовом исступлении, потеряв всякое уважение к святыне, не переставали свирепствовать в самом храме²²³. Верные защитники оного были побиты и церковные сокровища расхищены. Не уцелела и богатая рака святого Леонтия.

Переславцы, пресытившись злодеяниями, возвратились в свои дома, оставив Ростов выжженным, разграбленным и заваленным двумя тысячами трупов его обывателей²²⁴. Митрополита Филарета отправили в Тушинский лагерь босого, в польском худом платье и в татарской шапке. Но самозванец принял его с большой честью, как ближнего сродника мнимого брата его, царя Федора Ивановича. Он даже объявил его московским патриархом; однако, зная его непреклонную добродетель, держал под строгим присмотром. Из добычи ростовской Сапега прислал Марине образ св. Леонтия, снятый с гроба сего угодника, весь из чистого золота, весом в пять пудов²²⁵. Образ сей ценили в пятьдесят тысяч злотых (столько же нынешних серебряных рублей). Сапега назначил воеводой в Ростов Матвея Плещеева.

Гибель Ростова печально отразилась не только на ближних, но даже на заволжских городах. Из Ярославля именитейшие граждане выбежали, покинув дома свои²²⁶. Тамошний воевода князь Федор Борятинский и оставшаяся чернь спешили целовать крест самозванцу под условием не подвергать обывателей никакому грабежу и насилию²²⁷. Впрочем, ярославцы не отказались служить вору, как лично, так и имуществом своим. Они обязались снарядить тысячу всадников и выставить значительное количество съестных припасов. Кроме того, они собрали и послали в Тушино тридцать тысяч (сто тысяч нынешних серебряных). Но все сии пожертвования не защитили их от наглости присланных к ним поляков, которые, вопреки данному обещанию, оскорбляли и били жителей, грабили лавки и безденежно брали все, что хотели.

Романовские татары поддались самозванцу без сопротивления, а также Рыбна, Молога, Углич, Кашин, Бежецкий Верх, Городец, Устюжна-Железнопольская, Белозерск, Чаронда, Пошехонье, Кострома и Галич с его пригородами²²⁸. Даже не нужно было мятежникам рассылать отряды для покорения дальних мест. Города повиновались одним грамотам. Так, например, присягнули самозванцу Вологда с воеводой своим Никитой Пушкиным по отписке ярославского воеводы князя Борятинского, а в Тотьме Кузьма Данилович Строганов со всеми жителями по отписке вологодского воеводы Пушкина. Во всех сих местах содержалось много польских пленных и государственных узников. Всех их освободили и между прочими выпустили из Каменной пустыни и известного злодея, князя Шаховского, который спешил в Тушино, где сделался главным советником тамошнего вора²²⁹.

Весьма замечательно, что, несмотря на нетрудные и многочисленные отложения городов, самозванцева сторона находила мало истинных приверженцев в заволжских областях. Тамошний народ еще не заразился духом буйства и бесчинства, в южной полосе России столь сильно развившегося, и несколько держался русской старины, а потому не без внутреннего омерзения смотрель на союз с иноверными иноплеменниками. К тому же тут крестьяне не имели повода много жалеть об утраченном праве перехода, ибо нет сомнения, что они по причине малоплодной почвы обитаемой ими земли и тогда жили, как теперь живут, на оброке, то есть на всей воле своей, под покровительством господ, и, следственно, действие помещичьей власти являлось для них только с благотворной стороны.

Со всем тем, если в заволжских жителях не было влечения к самозванцу, то также не было и пламенного усердия к установленному правительству. Прилагая главнейшее попечение о сохранении личных вещественных выгод своих, они даже и верность основывали на расчете, а не на побуждениях истинного долга. Сии расположения в особенности ясно обнаружились в совещаниях города Устюга Великого с городом Соль-вычегодском²³⁰. Вологодский воевода Пушкин, продолжая выказывать усердие свое к самозванцу, грамотами своими требовал подданства ему и от сих городов. Но устюжане сами не пристали к измене и увещевали также вычегодцев не торопиться присягой Лжедимитрию, представляя им, что еще нельзя угадать, на которой стороне останется перевес, что по отдаленности их обоих городов они всегда успеют по собственному побуждению послать с повинной к самозванцу, а что если им теперь покориться, то тем выслужится у вора один вологодский воевода Пушкин. Вычегодцы приняли совет своих соседей, и оба города остались верными царю вследствие осторожного, но безнравственного расчета.

На правой стороне Волги являлось более теплых сподвижников самозванцу. Вся мордва и нагорная черемиса возмутились в пользу Лжедимитрия, коему покорились города Чебоксары, Цывильск, Алатырь, Арзамас, Балахна, Юрьевец-Повольский, Лух, Шуя и Муром и даже сам царь Касимовский со своим городом²³¹.

Под Москвой ничего важного не происходило. Царь, не желая бесполезно изнурять ратных людей дальнейшим стоянием в лагере в зимнее время, приказал шестого декабря разместить их по домам деревянного города, оставив только от своего полка заставу на Ваганькове. Войска расположились до весны следующим образом: у Петровских ворот боярин князь Воротынский с Передовым полком; у Тверских боярин князь Иван Иванович Шуйский с Большим полком; у Никитских боярин князь Мстиславский с Государевым полком; у Арбатских князь Иван Борисович Черкасский со Сторожевым полком; у Чертольских отряд боярина князя Василия Васильевича Голицына; у Калужских отряд боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского; у Серпуховских отряд Василия Ивановича Бутурлина; за Яузой отряд князя Григория Федоровича Хворостинина; у Покровских ворот отряд боярина князя Ивана Семеновича Куракина; у Фроловских отряд боярина князя Лыкова и, наконец, у Сретенских отряд боярина князя Андрея Васильевича Голицына²³².

Самозванец, видя, что вся Россия постепенно покоряется ему, надеялся без больших усилий одолеть царя и вынудить к сдаче столицу чувством ее одиночества, среди измены преданного государства. Только со стороны Новгорода Тушинский вор предусматривал еще для себя некоторую опасность и потому решил стараться занятием сего города отвратить последнюю грозу и рассеять собирающееся там войско прежде, чем князь Скопин успеет привести оное в достаточное число и надлежащее устройство. Исполнение сего намерения было поручено самозванцем польскому полковнику Кернозицкому, отряженному из Тушина с двумя тысячами поляков и четырьмя тысячами русских изменников²³³.

Следуя к Новгороду, Кернозицкий мимоходом занял Тверь и Торжок. Мужественный архиепископ Феогност не имел возможности в другой раз спасти от изменников стольный град свой. Неприятели схватили его, позорили и отослали в Тушино. Впоследствии он бежал из вражеского стана в намерении пробраться в Москву, но его догнали на дороге и бесчеловечно умертвили²³⁴.

В начале декабря князь Михайло Васильевич Скопин, известившись, что Кернозицкий приближается к Новгороду, положил на мере выслать сильный отряд в Бронницы для недопущения его к переправе через Мсту. Окольничий Михайло Игнатьевич Татищев сам вызвался предводительствовать сим отрядом. Скопин, похваляя его за усердие, велел ему готовиться к походу, но в то же время некоторые новгородцы явились к князю с доносом на Татищева, на коего изводили, будто бы он просится на Бронницы только для того, чтобы изменить царю и способствовать неприятелю к завладению Новгородом. В такое смутное время князь не отважился сам рассудить важного дела. Он собрал всех ратных людей, призвал Татищева и объявил всенародно о сделанном на него извете. Воины страшно взволновались и без всякого расспроса, не требуя ни доказательств преступления, ни оправдания обвиняемого, бросились на Татищева и умертвили его. Князю Михайлу Васильевичу оставалось только оплакивать неосторожность, с коей он подвергнул участь знатного чиновника бессмысленному суду скопища, страстями обуреваемого. По крайней мере, он велел схоронить честно Татищева в Антониевском монастыре.

Следствием сего горестного происшествия было, что многие дворяне, не видя надежного обеспечения личной безопасности своей против самовольства воинов, оставили Новгород и искали убежища в стане Кернозицкого. К вящему несчастью, происшедшая смута остановила посылку отряда в Бронницы, и Кернозицкий, беспрепятственно подступивший под Новгород, стал у Хутынского монастыря, стеснил город и разорял окрестности.

Скопин находился в большом недоумении. Если опасно было терпеть неприятеля в таком близком расстоянии от города, наполненного строптивой чернью, с другой стороны, не менее ненадежным казалось князю идти на Кернозицкого с войском, еще малочисленным и непослушливым. Но неожиданная помощь скоро прекратила заботу славного вождя. В вековых лесах Обонежской пятины жили люди простонравные, непричастные смутам, распространенным завистливыми страстями почти по всей России. Когда дошел до них слух о угрожающей опасности древнему дому св. Софии, то они поднялись на выручку оного. Но, несмотря на усердие их, земля их, хотя и обширная, но малонаселенная, не в состоянии была выставить значительного войска. Степан Горихвостов успел, однако, собрать в Тихвине до тысячи человек, с коими он выступил к Новгороду. За ним следовал Евсевий Резанов с другим отрядом, составленным из людей Заонежских погостов. Когда Горихвостов достигнул Грузина, то неприятель успел схватить несколько людей, неосторожно отделившихся от его отряда. Пленные сии, отосланные к Кернозицкому, были им допрашиваемы о количестве подступающего войска. Но они все были необразованные поселяне, которым самим мало случалось видеть в сборе столько людей, сколько было при Горихвостове, и потому они спроста и без всякого умысла показали, что в Грузине находится множество воинов, за которыми идет еще большая сила. Кернозицкий, введенный в заблуждение их уверением, не посмел оставаться под Новгородом. Он поспешил отступить за Мсту, а потом переправился через Ловать и занял Старую Руссу.

Впрочем, освобождение Новгорода почти не изменило печального положения дел в России. Стоявшие за царя города Москва, Коломна, Переславль-Залесский, Казань, Нижний, Смоленск и Новгород и геройская обитель Троице-Сергиева представлялись как лучезарные, но малочисленные оазисы среди мрачного господства мятежа, распространявшегося на все государство, кроме ледовитых оконечностей оного. Правда, верные города отличались от прочих богатством и многолюдством и потому не нуждались еще в военных средствах, но разобщенные силы их не могли действовать в совокупности, необходимой для успеха, и, следственно, можно было предвидеть постепенное падение самих последних оплотов, а вместе с тем и конечное торжество разрушителей общественного устройства в России.

Глава 4 (1608–1609)

Среди печальных событий, повергших Россию во время царствования Шуйского в столь несчастное положение, надежда на избавление Отечества более и более исчезала, в особенности потому, что самые претерпеваемые бедствия, поражая и обессиливая умы, направляли их то к злодейству, то к малодушию. Нигде не раздавался более отголосок чести и обязанности! В самой Москве, до тех пор еще пребывавшей в повиновении, постыдные страсти распространяли разврат даже в рядах тех защитников престола, кои по званию своему должны были менее прочих колебаться в верности своей. Во всех почти сословиях нравственные понятия до того исказились, что присяга почиталась пустым обрядом. Все, более или менее, действовали по одному только низкому расчету, и самые даже преступные связи с изменниками казались одной только дозволенной осторожностью. Из знатнейших семейств некоторые отъезжали в Тушино к самозванцу по тайному соглашению со своими родственниками, еще остававшимися при царе, дабы во всяком случае иметь везде заступников и таким образом обезопасить род свой, какая бы сторона ни восторжествовала²³⁵. Другие слуги царские, к вящему соблазну, так сказать, открыто торговали своим вероломством и часто переезжали из Москвы в Тушино и обратно для получения жалованья то от царя, то от вора. Летописец называет сих бесстыдцев перелетами и уверяет, что многие из них до десяти раз перебегали от одной стороны к другой. Им нигде не доверяли, но они везде были принимаемы благосклонно, ибо строгость казалась неуместной, и каждый надеялся поощрением побегов ослабить своего врага. Корыстолюбие жителей столицы побуждало их еще к другим преступлениям. Хотя Тушинский стан утопал в изобилии съестных припасов, но в нем нуждались в соли и в лекарственных зельях. И то, и другое было туда тайно доставляемо из Москвы с большой выгодой для занимавшихся сим промыслом, который оказывался тем более вредным, что вскоре и самое оружие таким же непозволительным путем отправлялось из столицы в Тушино. Зло столь глубоко вкоренилось во все сердца, что благонамеренные люди, гнушавшиеся изменой и доводившие до царя замыслы предателей, вооружали против себя общее мнение, и их порочили, называя клеветниками и наушниками.

Впрочем, царь Василий не изменял сам себе. Окруженный вельможами вероломными, чиновниками безусердными и чернью строптивой, он бодрствовал и удерживал в повиновении столицу при содействии как украинских помещиков, коих преданность к нему основана была на личных выгодах, так и высшего духовенства, единственного сословия в России, непричастного беззаконию и не совратившегося со стези долга и правды. Дотоле усилия царя были не безуспешны, и Москва, отовсюду стесняемая, еще бессмутно переносила все неудобства, сопряженные с присутствием неприятеля под ее стенами. Но Василий предусматривал, что эта притворная покорность не могла быть продолжительной, что возрастающие бедствия должны, наконец, сокрушить власть его, и видел, что в таковых обстоятельствах одна внешняя помощь оставалась для его спасения. Все помышления его обратились к сему предмету. Начатые сношения князя Скопина со шведами поддерживали в нем надежду, но он желал на выручку столицы подвинуть сколько можно более войска и, не довольствуясь собирающимся в Новгороде отрядом, предписал боярину Шеину снарядить новую рать в Смоленске, а боярину Шереметеву приказал идти также к Москве с низовой силой, которая столь бесполезно стояла под Астраханью на Бальчике²³⁶. Царь рассчитывал, что если бы удалось всем сим войскам соединиться, то составилось бы довольно значительное ополчение. Кроме того, неблагоразумие польских и русских сподвижников самозванца готовило уже на помощь Василию неожиданных ратников.

Мятежники, вместо того, чтобы добрым обхождением стараться привлечь к себе жителей занимаемых ими замосковных городов и областей, обращались с ними неистово и искали только наживы и удовлетворения гнуснейших страстей. Самозванец, всем обязанный полякам, не смел ни в чем им противоречить. Знатнейшие из них, к крайней досаде и угнетению русских, выпросили себе в собственность разные города; так, например, Тотьма и Чаренда отданы были Заруцкому²³⁷. Паны для заведования пожалованными местами посылали своих людей, которые своевольничали, обирали обывателей и отнимали красивых жен и дочерей у мужей и отцов. Сими нестерпимыми обидами не ограничивались бедствия мирных жителей. Польские пахалики [пахолики?] толпами выходили из Тушинского стана под предлогом отыскания живности и, собираясь в шайки, усиленные множеством пристававших к ним русских злодеев, чинили ужаснейшие разбои по селам и деревням²³⁸. Безумие изменников равнялось только их ожесточению. Раболепствуя полякам, они безропотно подвергались трудам и опасностям для сбережения иноземных союзников своих. Часто сражаясь одни, они, однако, лучшую часть добычи уступали полякам, которые только издали смотрели на их битву. Впрочем, поляки довольствовались грабежом и насилованием женщин. Достававшиеся им пленные получали от них помилование, к крайней досаде русских кровопийц, которые, осмеивая таковое милосердие, называли их бабами, а сами пресыщались истязаниями несчастных, попадавших к ним в руки. Разнообразность мучительств была для них забавой. Они топили, расстреливали, метали со стен, рассекали по суставам, сажали на кол. Нередко также, в утонченной лютости своей, они в глазах родителей жгли детей, разбивали им головы и носили их, воткнув на копья и сабли. Изверги истребляли все, чего унести не могли. Таким образом, они бросали в воду или втаптывали в грязь ненужные им жизненные припасы, а домашние потребности кололи на мелкие куски. Самое уважение к святыне не могло сохраниться в безбожных сердцах. Они в алтарях кормили псов и лошадей, церковную утварь употребляли позорно, пьянствовали из сосудов, ризами и воздухами украшали не только себя, но и животных своих и на иконах играли в зернь. Священники были в особенности предметом их поруганий. Они заставляли их молоть хлеб, рубить дрова и прислуживать сопутствующим им блудницам.

На всем обширном пространстве, подвергшемся их опустошительным набегам, груды пепла означали места, где были усадьбы, а дороги, заваленные трупами, сделались сборищем хищных птиц и плотоядных зверей. Самозванец, чувствуя, сколько таковые неистовства вредили ему в общем мнении, разослал всем воеводам своим настоятельные приказания ловить и строго наказывать разорителей, но злодеи находили бессовестных покровителей в польских вождях. Сам Сапега не устыдился ходатайствовать за схваченного во Владимирском уезде Наливайку, который своеручно предал мучительной смерти девяносто трех несчастных обоего пола²³⁹. Правда, самозванец отказал Сапеге, и Наливайка был повешен во Владимире, но пример сей мало подействовал на прочих поляков и на казаков, которые, увлекаясь корыстолюбием и своевольством, не переставали разбойничать.

Замосковные люди, поддавшиеся вору единственно в надежде обезопасить себя от убийства и разорения, видели, к сокрушению своему, что жестоко обманулись в своем ожидании. Власть самозванца нисколько не предохраняла их от свирепейшего насилия, и постыдным малодушием они обесчестили себя без всякой пользы. Тогда они решились свергнуть постыдное иго и снова покориться царской власти. Народ вообще был так готов к противодействию, что почти в одно время Галич, Кострома, Вологда, Белоозеро, Устюжна, Городец, Бежецкий-Верх и Кашин отложились от вора. В Вологде двадцать девятого ноября посадили в тюрьму присланных туда из Тушина для взимания поборов поляка Уншинского и Федора Нащокина. Галичане ревностно занялись составлением ополчения и сам выставили с сохи по пятьдесят человек пеших и по пятьдесят конных. Кроме того, они призвали к себе пять тысяч человек луговой черемисы и просили еще помощи от соседних городов, никогда не участвовавших в измене. По их настоянию в Устюжне приступили к сбору по десять человек с сохи, а в Сольвычегодске усердие было столь велико, что собрали с малой сошки²⁴⁰ по четыре человека. Богатейшие из тамошних владельцев, четверо Строгановых, Максим, Никита, Андрей и Петр, дали даже по пять человек с сошки. Одни только пермяне не отличились радением к общему благу. Ограничившись одними обещаниями, они под разными предлогами медлили сбором ратных людей и, казалось, выжидали развязки, чтобы покориться победителю.

По несчастью, народные восстания, не исключая и предпринимаемых по внушению истинного долга, почти всегда омрачаются ненужным и омерзительным свирепством. В Костроме самозванцева воеводу князя Дмитрия Мосальского долго мучили и потом, отрубив ему ноги и руки, утопили в реке; подобную же участь претерпели присланные туда для сбора казны польские шляхтичи Горецкий и Грибовский²⁴¹. Народ, бросая их в реку, кричал им: «Полно вам, глаголи, жрать наших коров и телят! Ступайте в Волгу ловить нашу рыбу»²⁴².

Также и на правой стороне Волги дела принимали лучший оборот для царя, при содействии непоколебимой твердости Нижнего Новгорода, где хоругвь верности никогда не переставала развеваться среди обширного владычества измены. Мятежники, желая ниспровергнуть сей оплот законности, начинали уже собираться в прилегающих уездах. Нижегородцы просили помощи у боярина Шереметева, шедшего с Бальчика вверх по Волге. Шереметев, тотчас по прибытии своем в Казань, послал к ним голов Андрея Микулина и Богдана Износкова с отрядом, составленным из стрельцов, казаков и служилых литовцев и немцев²⁴³. Отряд прибыл в Нижний первого декабря, и нижегородцы принялись за дело. Главные неприятельские силы шли к Нижнему правым берегом Оки, но и на левой стороне сей реки мятежнические толпы собирались в Балахне.

Нижегородцы почли необходимым сперва избавиться от ближайших врагов. Но, прежде чем действовать открытой силой, они пытались одним убеждением отвести балахновцев от неприязненных намерений. Двадцать первого ноября они писали им, что самозванство Тушинского вора очевидно, ибо не могло оставаться ни малейшего сомнения в умерщвлении истинного царевича Димитрия, и что во всяком случае они предлагают им оставаться с ними в добрых соседственных сношениях, не тревожа один другого за разномыслие, до тех пор, пока утвердится на московском престоле всем государством единодушно признанный царь. Но балахновцы отвергли мирные предложения, почему и решено было немедленно обратиться на них. Главный воевода князь Александр Андреевич Репнин остался в городе, а товарищ его, Андрей Алябьев, переправился с отрядом через Оку второго декабря и устремился на Балахну. На половине дороги от сего города, при деревнях Копосове и Козине, он встретил мятежнические шайки, рассеял их, отбил у них пушки и много пленных и, преследуя их, овладел и Балахной; возвращаясь с победой в Нижний, он привел с собой балахновского воеводу Степана Голенищева и лучших балахновских жителей. Впрочем, была разбита только слабейшая часть неприятельского войска; оставалось еще разделаться с главными его силами, состоящими из арзамасских и алатырских детей боярских, татар, черемис, мордвы, бортников и всяких поселян, которые под предводительством присланного из Тушина воеводы князя Семена Юрьевича Вяземского, наступая по правой стороне Оки, спешили на отмщение за поражение товарищей своих. Храбрый Алябьев вышел из города, сошелся с ними пятого числа под Богородском и разбил их наголову. Неприятель, преследуемый на расстоянии пятнадцати верст, потерял знамена, набаты и пятьсот человек пленных. Только наступившая ночь спасла бегущих от совершенного истребления. В числе пленных находился и сам князь Вяземский, которого нижегородцы, гнушаясь его изменой, повесили, не дожидаясь о нем царского указа. Ободренные таковыми удачами, нижегородские воеводы не ограничились уже одним охранением вверенного им места и сами обратились к наступательным действиям. Девятого Алябьев снова вышел из Нижнего и направился по правому берегу реки Оки. Встреченные им мятежнические скопища десятого при селе Вореме и одиннадцатого в Павлове были рассеяны и потерпели большой урон. Следствием их успехов было не только возвращение к повиновению царю окрестных селений, но влияние оных распространилось даже и на левую сторону Оки, где черный народ ожидал только случая, чтобы восстать против поляков и изменников за претерпенные от них бедствия. Пользуясь расположением умов, чарочник Федор Красный в Юрьевце-Повольском, крестьянин Григорий Лапша в Решме, Иван Кувшинников в Балахне, Федор Нагавицын в Городце и Илья Денгин в Холуе собрали значительные толпы, которые, совокупясь под главным начальством Красного, вступили в Лух, где жители еще прежде прибытия их отложились от изменников, схватили и отослали в Нижний несколько поляков и дворян, предавшихся по малодушию самозванцу; дома их были разорены в наказание за преступление. Из Луха Красный с товарищами направился на Шую, также уже поддавшуюся царю Василию.

Между тем и вологжане действовали наступательно, в намерении очистить весь левый берег Волги от мятежников, которые господствовали еще в Пошехонье и близлежащих селениях²⁴⁴. Высланный из Вологды голова Ларион Монастырский с отрядом ратных людей занял пятнадцатого декабря Пошехонье и село Белое. Оттуда он перешел в село Данилово, где поставил острог, чтобы обезопасить себя от стороны Ярославля.

Хотя таким образом противодействие разливалось довольно быстро, однако самозванцевы сподвижники успели на время остановить стремление граждан и поселян, еще недостаточно приученных к воинскому делу и не подкрепленных никаким стройным войском. Скопин еще не в состоянии был выступить в поле, а Шереметев не отваживался отдаляться от Казани, пока наступательными действиями со стороны Новгорода не развлекутся неприятельские силы. В сих обстоятельствах нетрудно было сначала опытным воинам одолеть одних новобранцев. По первым известиям об отложении галичан Сапега пятого декабря выслал на них из стана под Троицей Стравинского с пятьюстами человек польской конницы, но, получив донесение, что восстание делается всеобщим, он пять дней спустя почел необходимым выслать еще вслед за Стравинским Лисовского с двумя тысячами донских казаков²⁴⁵.