Текст книги "История Смутного времени в России в начале XVII века"

Дабы поставить Сапегу в возможность успешно исполнить свое поручение, отряд его был усилен до тридцати тысяч человек присоединением к нему нескольких хоругвей польских и тех из казаков и русских бунтовщиков, которые под начальством Лисовского опустошали набегами своими области Рязанскую, Владимирскую и Нижегородскую, а на возвратном пути выжгли уже под самой Троицей находящийся посад Клементьевский.

Сапега выступил из Тушина тринадцатого сентября и на другой день расположился в Братовщине, где остался несколько дней, вероятно, поджидая Лисовского²⁰¹.

Царь, известившись о разделении сил неприятельских, решился воспользоваться оным для нападения отдельно на Сапегу в надежде нанести ему сильный удар. В сем предположении он истощил последние средства для снаряжения трехполкного ополчения, составленного из тридцати тысяч конницы и десяти тысяч пехоты²⁰², под главным начальством брата своего князя Ивана Ивановича Шуйского, который имел под собой в Передовом полку окольничего князя Григория Петровича Ромодановского, а в Сторожевом окольничего же Федора Васильевича Головина²⁰³. Князь Шуйский, двинувшись из Москвы по Троицкой дороге, прибыл двадцать первого в Братовщину, но не застал уже там Сапеги, который в тот же день перешел в село Воздвиженское.

Двадцать второго числа Шуйский быстро продолжал следование свое, дабы нагнать неприятеля, но Сапега сам отнюдь не уклонялся от боя. Переход его, сделанный накануне, имел целью сблизиться с Троицей и совершен был единственно потому, что он нимало не подозревал подступления царского войска. Когда же лазутчики известили его о приближении Шуйского, то он поспешил укоротить ему путь. Оставив в Воздвиженском лагерь свой под прикрытием значительной части пехоты и нескольких сотен конницы, он воротился к Братовщине. Обе рати сошлись близ села Рахманова. Бой был жестокий и с переменным счастьем. Сапега первый сделал нападение, но встретил сильное сопротивление от храброго князя Ромодановского и предводительствуемого им Передового полка²⁰⁴. Поляки, два раза опрокинутые, потеряли пушки свои и уже готовились решительно оставить место сражения. Но Сапега, раненный пулей в лицо, еще не отчаивался и кричал своим землякам, что бегство не спасет их, ибо Польша далеко, что лучше лечь на поле брани, чем подвергаться постыдному плену, и что он умоляет их еще раз попытаться исторгнуть победу из рук неприятеля. Увещания его подействовали на две хоругви гусарские и на две пятигорские, которые одни еще не были совершенно расстроены. Они вслед за ним бросились на царских воинов с таким стремлением, что русские, в свою очередь, не выдержали их натиска и требовали помощи от Большого и Сторожевого полка. К несчастью, Сторожевой полк имел в Федоре Головине малодушного вождя, который передал ему свою робость, и весь полк дрогнул и опрокинулся на Большой полк. Смятение сделалось всеобщим. Царское войско обратило тыл и было на расстоянии пятнадцати верст преследуемо Сапегой, который взял двадцать знамен и множество пленных.

Страшным последствием сего разгрома было конечное уничтожение побежденного войска. Воеводы возвратились в Москву только с малым числом своих приближенных²⁰⁵. Все же ратные люди, вопреки долгу и чести, оставили хоругвь свою и разошлись по домам.

Ужас столицы был неизобразим. Казалось, что исчезал последний луч надежды к ее спасению. При общем унынии не только простолюдины, но даже важные переметчики стали тайно выезжать в Тушино. Царь, чтобы остановить постыдное бегство, хотел сперва испытать действие великодушного средства. Он объявил всенародно, что никого не желает удерживать при себе принужденно, что всякому дается на волю избрать одно из двух: или свободно выехать из Москвы, или целовать крест на том, что останется там в осаде без всякой шаткости. Но в несчастные времена ничто не удается, и благородный поступок царя только временно тронул сердца. Хотя, под влиянием первого увлечения, все клялись умереть за московский дом Пречистой Богородицы, но на другой же день многие из присягнувших не усомнились отъехать в Тушино, и позорный пример, ими данный, нашел множество последователей. В числе знатных людей, запятнавших себя столь низкой изменой, летописцы называют стольников князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, князя Алексея Юрьевича Сицкого, Михайлу Матвеевича Бутурлина и князей Ивана да Семена Засекиных²⁰⁶. Кроме того, большая часть замосковных помещиков, изнуренных продолжительной службой, хоть и не передавались самозванцу, но не менее того оставляли столицу и разъезжались по домам под предлогом хозяйственных занятий. Напрасно встревоженный царь обратился тогда к принудительным мерам. Повсеместно разосланными указами было повелено всем без изъятия дворянам и детям боярским ехать на службу в Москву, под опасением смертной казни за ослушание²⁰⁷. Таковому же наказанию и отобранию всего имущества в казну подвергались те из обывателей, городских и деревенских, которые бы стали укрывать нетов²⁰⁸ или даже принимать их только на ночлег. Но изнемогающее правительство уже было так мало уважаемо, что везде предписанные строгости остались без исполнения. Никто из разъехавшихся не воротился, и царские силы в Москве состояли уже почти единственно из помещиков Северской земли и Заречной Украйны²⁰⁹, кои, потеряв поместья свои, только в одном царском жалованье находили средство к пропитанию себя и семей своих и ревностно искали случая отомстить мятежникам за претерпенное от них разорение.

Если бы Рожинский и Сапега решились воспользоваться первой тревогой столицы, чтобы идти на приступ оной, то, вероятно, они овладели бы Москвой и вместе с тем окончили бы войну торжеством поддерживаемой ими холопьей стороны. Но польские вожди не отважились предпринять сего. Избегая неминуемой траты людей своих на приступе и имея в виду, что среди ужасов, обыкновенно сопровождающих такого рода военные действия, трудно было бы уберечь от расхищения московские сокровища, коими надеялись овладеть, они стояли на том, чтобы столицу не добывать открытой силой, а вынуждать к сдаче посредством строгого стеснения²¹⁰. Сапега даже не пошел под Москву после своей победы, а, следуя первоначальному начертанию, обратился на Троицу²¹¹. Вечером двадцать третьего сентября он уже приветствовал несколькими пушечными выстрелами тамошних иноков, которых, впрочем, не успел привести в робость.

Начальник их, архимандрит Иоасаф, сам готовясь к подвигу необычайному, одушевлял всех пламенным усердием к православию и России. Смотря на доблестного старца, с твердостью вступающего на геройскую стезю трудов и опасностей, никто не отказывался содействовать ему с самоотвержением, внушаемым его назидательными увещаниями. Укрепляемый вдохновениями искренней веры и беспредельной любви к Отечеству, он не только принял на себя заведывание осажденным местом по части хозяйственной, но даже и в ратном деле; начальствующие воеводы окольничий князь Григорий Борисович Роща-Долгорукий и Алексей Голохвастов совещались с ним и ничего не предпринимали без его согласия²¹².

Троицко-Сергиев монастырь, построенный посреди довольно пересеченной местности, между оврагов и высот, представляет вид неправильного четырехугольника, имеющего в окружности шестьсот сорок две сажени. Укрепления его состояли из прочно сложенной каменной стены, коей вышина, вообще в четыре сажени, доходила в некоторых местах до шести и семи, а толщина нигде не была менее трех сажень. Впрочем, толщина сия не была сплошная каменная. В ней вделаны были двуярусные каморы со сводами и бойницами для подошвенных выстрелов. На углах и посреди боков ограды находились башни. Речка Кончура, протекая у подошвы стены, образовывала с западной и южной сторон некоторый род естественного рва. Подход к стене с южной и северной сторон еще затруднялся несколькими прудами. К обители прилегали предместные слободы, а против юго-восточного угла оной, у подошвы высоты, к Кончуре клонящейся, находился малый монастырь, который назывался Подольным. При первом появлении Сапеги внешние строения сии были сожжены, дабы отнять возможность у врагов безвредно угнездиться в оных. Только для удобности вылазок сохранены были вне ограды мельница на Кончуре за Подольным монастырем и пивной двор, находящийся на западной стороне и на самом берегу Кончуры. Обнесенный твердым тыном, двор сей составлял наружное укрепление, имеющее с монастырем надежное сообщение посредством тайника. Огромные склады жизненных припасов и военных снарядов, предусмотрительностью архимандрита заблаговременно учрежденные, обеспечивали потребности продолжительнейшей осады. В людях также не только не было недостатка, но даже можно сказать, что оказывалось вредное излишество. При подступлении неприятеля все жители окрестных селений, с женами и детьми, искали убежища в обители. Сострадательный Иоасаф никого принимать не отказывался, хотя чрезмерная теснота и напрасное потребление съестных припасов были неминуемым следствием такого снисхождения. Впрочем, несмотря на большое стечение народа, воинов было не много, ибо, кроме некоторых монахов, прежде служивших в войске, и малого числа служивых людей, при Долгорукове и Голохвастове находившихся, все прочие были поселяне, вовсе к ратному делу не привыкшие. Но и они именем веры и Отечества, архимандритом возбужденные, обещали в бранных подвигах не отставать от настоящих воинов. Таким образом набралось в обители до 3000 вооруженных защитников²¹³. Их разделили на два разряда, один для службы внутренней, а другой для наружной. Люди первого разряда, подчиненные головам из монахов и дворян, были распределены по стенам, башням, воротам и подошвенным бойницам. Каждый знал, какое место ему оборонять, и ни в каком случае не должен был оставлять оного. Для вылазок же назначался исключительно второй разряд, который также предполагали употреблять в виде запасного войска для подания помощи в случае нужды тем местам ограды, на которые во время приступов более прочих стал бы напирать неприятель.

Сии благоразумные распоряжения не вполне успокоивали Иоасафа. По несчастью, он не мог доверять самим воеводам. Старший, князь Роща-Долгорукий, уже известен был замечательно удачной обороной города Рыльска в 1606 году против победоносного под Добрунем царского войска, но подвиг сей, совершенный им в пользу первого самозванца, давал печальное понятие о его верности. Голохвастов также принадлежал к числу людей, на преданность коих нельзя было полагаться безусловно. При сих сомнениях архимандрит почел полезным теснее связать всех клятвенным обещанием, всенародно и торжественно совершенным. Двадцать пятого числа, в день праздника святого Сергия, воеводы и все чиновные и простые люди, на брань обрекающиеся, целовали крест при гробе чудотворца на том, чтобы всем дружно и без измены стоять за отечественную святыню и до последней капли крови охранять ее от поругания иноверцев.

Пока таким образом в обители все устраивалось к обороне, неприятель принимал нужные меры для обложения осажденных. Сапега главный стан свой основал на Дмитровской дороге. Лисовского отряд поместился за Терентьевской рощей между дорогами Московской и Александровской. Оба стана были прикрыты крепкими окопами. Дороги же Переславльская и Углицкая наблюдалась отдельными заставами.

Стеснив монастырь и перехватив все сообщения оного, польские вожди ожидали сдачи, ибо они не предполагали, чтобы горсть иноков и воинов, поддерживаемая толпой крестьян, осмелилась в самом деле сопротивляться победоносному войску. Но когда несколько дней протекло в грозном молчании со стороны осажденных, то Сапега и Лисовский решились двадцать девятого числа послать в монастырь боярского сына Бессона Ругошина с грамотами, в коих требовали покорности с обещанием богатых наград воеводам и с угрозами в случае упорства не щадить защитников и в особенности предать мечу всех монахов. Но осажденные не дали себя ни обольстить, ни застращать. Ругошина отправили обратно в неприятельский стан с грамотой, удостоверяющей в непреклонной решимости их верой и правдой стоять за православие и отечество²¹⁴.

Сапега, получив ответ, немедленно приступил к осадным работам. В ночь с тридцатого сентября на первое октября он велел прикатить туры и из оных устроить девять батарей в следующем порядке, начиная с правого крыла: первую на крутой горе против мельницы, другие три за прудом, а именно вторую в Терентьевской роще, третью подле Московской дороги и четвертую на Волкуше-горе; а последние пять на Красной горе: пятую против Водяной башни, шестую против погребов Пивного двора и келаревых келий, седьмую против келарской и казенной палат, восьмую из рощи против Плотничной башни и, наконец девятую возле Глиняного оврага, против башни Конюшенных ворот. На Красной горе в то же время неприятель выкопал за батареями широкую и глубокую параллель на всем протяжении от Келарева пруда до Глиняного оврага.

В следующие дни поставили на батарее шестьдесят три орудия, которые открыли огонь третьего октября. С тех пор стрельба продолжалась беспрерывно. Неприятель старался разрушить стены и вместе с тем метанием бомб и каленых ядер распространять ужас и разорение на самую внутренность монастыря. Но в обители никто не дрогнул, кроме одного монастырского служки, Осипа Селевина, который перебежал к Сапеге. Прочие все бодрствовали и частыми вылазками докучали осаждающим.

В ночь с шестого на седьмое Лисовский сделал покушение врасплох занять мельницу близ Подольного монастыря²¹⁵. К счастью, ночь была светлая, и занимающие мельницу люди вовремя приметили его подступление и отразили его с некоторым уроном. Сам Лисовский был ранен в руку. Но так как, несмотря на сию неудачу, неприятель успел в то же время открыть подступный ров под горой близ мельницы, в направлении к Красным воротам, то должно полагать, что осажденные сами очистили мельницу во избежание напрасной траты людей²¹⁶. Двенадцатого числа подступный ров доведен уже был до высоты против Круглой башни, и из оного повели подкоп против сей башни.

Медленный ход подкопных работ не соответствовал нетерпению Сапеги. Он решился попытаться открытым приступом овладеть монастырем. В сем намерении, желая охрабрить своих воинов, он угощал их тринадцатого октября во весь день, а под вечер выступил из лагеря и расположился со всем войском своим под прикрытием параллели возле батарей Красной горы. Вместе с тем Лисовского полки расположились по Терентьевской роще до Сазонова оврага и на дорогах Переславской и Углицкой до Мишутина оврага. Во весь день все батареи действовали безумолчно, а по захождении солнца неприятель, прикрываясь придвинутыми щитами и рублеными тарасами, на колесах подкаченными, со всех сторон с лестницами устремился к стенам при громе музыки. Но самые меры, принятые Сапегой для возбуждения своих воинов, произвели противное действие. Вступая в бой в нетрезвом виде, они сражались без толку. Осажденным нетрудно было отбить людей, едва державшихся на ногах, которые при отступлении своем, в беспамятстве произведенном, помешали щиты, тарасы и лестницы. Орудия сии на другой день были подобраны осажденными и употреблены ими на дрова, в коих начинали нуждаться в монастыре.

После сего неудачного покушения, в течение целой недели, неприятель ежедневно подходил к стенам и старался лестью и угрозами склонить к сдаче защитников обители. Но в оной никто и не помышлял о покорности. Там, по мере продолжения осады, воинственный дух все более и более вкоренялся. Вскоре представился случай убедить в том врагов. Несколько поляков пришло девятнадцатого числа брать капусту на огороде, лежащем поблизости и насупротив северо-восточной Круглой башни; многие из монастырских защитников, почитая обидным для себя допускать их под глазами своими к такому упражнению, решились самопроизвольно спуститься с стен по веревкам и стали рубить грабителей огорода. Хотя сие происходило без ведома начальников, однако князь Долгорукий и Голохвастов почли необходимым поддержать непослушных воинов своих и для того учинили сильную вылазку, как конницей, так и пехотой. Высыпав из Конюшенных ворот, вылазка разделилась на два полка, из коих один направился вправо, через огород по плотине Нагорного пруда к Служней слободе, а другой сперва пошел на Княжее Поле за токарню и за конюшенный двор, а потом, повернув влево, переправился за Глиняный овраг и учинил нападение на батареи, устроенные близ сего оврага на Красной горе. С обеих сторон сражались упорно, но осажденные были отбиты и не без урона возвратились в монастырь. В особенности под батареями много пало стрельцов, казаков и поселян.

Хотя среди самой неудачи осажденные выказали блистательную храбрость, однако Сапега, поощренный полученной им поверхностью, решился, не упуская времени, сделать поиск на вытеснение их из Пивного двора. Двадцать третьего октября, в восьмом часу вечера, вдруг загремели все батареи, и поляки со всех сторон с воплем устремились к стенам. Главные же усилия их были направлены на Пивной двор. Приметав к оному бревна, дрова, хворост и смолу, смешанную с берестой и порохом, они зажгли все сии вещества в надежде огнем истребить тын, составляющий главнейшее укрепление двора. Но самое зажженное ими пламя, осветив их полки, подвергло их метким выстрелам из пушек и пищалей осажденных. Наступатели не выдержали стрельбы и отошли в таборы свои, а осажденные спешили потушить пламя. Урон поляков убитыми и ранеными был тем значительнее, что для развлечения сил монастырских они с прочих сторон подходили слишком близко к стенам, полагаясь на безопасность темной ночи. Но осажденные нашли способ и тут осветить ряды их спускаемыми с башен огненными козами и, таким образом, приобрели возможность везде придать надлежащую меткость своей стрельбе.

Вскоре после того осажденные, в свою очередь, стали помышлять о наступательном действии и благоразумно положили произвести оное на слабейшую часть неприятельской обложительной черты. Ротмистры Брушевский и Сума, содержавшие заставы у Мишутина оврага и на Княжьем Поле, находились более всех прочих отрядов в отдалении от таборов Сапеги и Лисовского, и потому трудно было им получить своевременно надлежащее подкрепление, а из сего следовало, что нападение на них представляло несомненные выгоды. Двадцать шестого числа князь Долгорукий и Голохвастов, отпев молебен в соборе, сделали вылазку из Конюшенных ворот, в Мишутин овраг, представляющий им удобность скрытного следования. Предприятию их способствовала беспечность польских ротмистров, которые худо береглись. Брушевского рота, схваченная врасплох, была рассеяна, и сам Брушевский попался в плен. Потом воеводы взошли на Княжье Поле, сбили роту Сумы и втоптали ее в Благовещенский овраг. Сапега наскоро выслал на помощь разбитым людям своим несколько конных и пеших полков, приближение коих удержало воевод от дальнейшего преследования бегущих, и осажденные возвращались в монастырь без малейшей потери.

Впрочем, частный успех сей нисколько не улучшал положения монастырских защитников, а напротив того, последствием оного было большее стеснение их. Неприятель придвинул ближе к стенам черту обложения и засел по ямам и по плотинам прудовым, возбраняя осажденным черпать воду и выгонять скот свой на водопой. Но сии трудности не столько еще тревожили монастырских начальников, сколько показания плененного ротмистра Брушевского, который на пытке объявил, что осаждающие точно ведут подкоп под стены, но что он не знает, в каком месте производится подземная работа.

В сей неизвестности должно было ежечасно ожидать гибели, казавшейся неизбежной, потому что невозможно было угадать, куда направить противодействие на отвращение угрожаемой опасности. Только одно существование подступного рва, выведенного неприятелем от мельницы до высоты напротив Красных ворот, подавало некоторый повод подозревать, что из него ведутся подкопы против восточной части ограды. Сколь ни слаба была догадка, архимандрит и воеводы вынуждены были довольствоваться оной. Троицкий слуга, Влас Корсаков, искусный в горокопном деле, получил от них приказание устроить частые слуховые колодцы под башнями и под нижними стенными камерами и вместе с тем выкопать глубокий ров перед стеной на всем протяжении восточной стороны ограды. Неприятель, усмотрев сию работу, вознамерился было препятствовать оной, но высланная им на копателей пехота потерпела много от пушечного и мушкетного огня, коему подверглась на близкое расстояние, и, наконец, была опрокинута воинами, высыпавшими из монастыря.

Так как взятые при сем случае в плен поляки единогласно подтверждали, что подкопы ведутся, а на вопрос, в каком месте, отзывались неведением, то решено было сделать сильную вылазку в направлении подступного рва. Первого ноября в девять часов утра пешее и конное войско выступило из монастыря и устремилось на неприятеля, который, ожидая нападения сего, изготовился к отпору. Осажденные были совершенно разбиты и вогнаны в монастырь с уроном весьма чувствительным в рассуждении их малолюдства. Они потеряли сто девяносто человек убитыми и ранеными и семь пленных.

В сих печальных обстоятельствах уныние и страх распространились в обители. Все с трепетом ожидали губительного взрыва, долженствующего их беззащитно предать в руки врагов. Одни иноки, воспламененные теплой верой, бодрствовали и, увещаниями своими укрепляя упадших духом, успели убедить всех полагаться на помощь Божию или готовиться к принятию мученического венца, уготовляемого для пострадавших за православие.

Сапега, дабы не дать опомниться осажденным, в следующую же ночь приказал прикатить ближе к стенам от стороны подступного рва туры и тарасы, под прикрытием коих он предполагал весть войско свое на новый приступ. Употребленные в сию работу поляки много потерпели от монастырской стрельбы. Когда же рассвело, то осажденные выслали на вылазку конных и пеших людей, которые отогнали неприятелей и овладели турами и тарасами их. Некоторые из сих орудий были сожжены на месте, а другие внесены в монастырь. Другая вылазка, учиненная четвертого ноября, хоть и в меньших силах, имела важные последствия. Несколько пеших людей вышли из монастыря к Нагорному пруду и направились к подступному рву. Засевшие в оном поляки и русские бунтовщики выскочили им навстречу. Произошла довольно сильная схватка, на коей с обеих сторон было несколько убитых и много раненых. Но осажденным посчастливилось взять в плен одного дедиловского казака, который, изнемогая от полученных им ран, горько раскаивался в своей измене и успел еще перед смертью объявить, что подкоп ведется под юго-восточную угольную башню. Сие первое положительное показание побудило воевод укрепить угрожаемое место новой внутренней оборонительной чертой. Для сего они приказали вывести позади угольной башни от южной части ограды до Святых ворот стену из насыпанных землей тарасов, прикрыть ее частоколом и поставить на ней пушки.

Известие, данное дедиловским казаком, подтвердилось еще выбежавшим в следующую ночь из неприятельского табора донским казаком Иваном Рязанцевым, который показал, что подкоп под юго-восточную башню уже готов и что неприятель намерен начинить его порохом восьмого ноября. Осажденные положили с общего совета сделать сильную вылазку, когда по расчету времени должно будет полагать, что порох уже внесен в подкоп, но что неприятель не успел еще забить входа в оный. Для лучшего же удобства предполагаемой вылазки повелено было открыть потаенные ворота из-под городовой стены в ров. Каменосечцы отыскали и очистили старый вылаз возле сушильной башни и приделали к оному три железные двери.

Уже шестая неделя начиналась с тех пор, как обитель подвергнута была ежедневной стрельбе батарей неприятельских, но никогда еще действие оных не оказывалось столь жестоким, как восьмого ноября. Даже внутри Троицкого собора нельзя было укрыться от ядер. Среди сего ужасного опустошения осажденные имели утешение сокрушить главное из неприятельских орудий. На батарее, устроенной в Терентьевской роще, находилась огромная пушка, которую называли трещерой и которая вредила более прочих. Воеводы приказали обратить преимущественно на нее действие стенных орудий, что исполнилось успешно. Ударами с башни Водяных ворот испортили ее затравку, а с Красной башни и Святых ворот разбили ее жерло.

Наконец, настал день важных подвигов для доблестных защитников монастыря. Девятого ноября, за три часа до рассвета, воеводы, помолившись в соборе, пришли к потаенному ходу и приказали людям мало-помалу выходить в ров и там скрываться до времени. Между тем из Пивного двора вышли головы Иван Есипов, Сила Марин и Юрий Редриков со своими сотнями и с поселянами и засели на луковом огороде и на плотине Красного пруда; а с другой стороны головы Иван Ходырев, Иван Болховский, Борис Зубов и Афанасий Редриков с многими пешими сотнями и со всей конницей выступили из Конюшенных ворот. Троицкие монахи распределены были по всем полкам для поощрения сражающихся, коим в ясак дано было имя святого Сергия. Выступлению отрядов сих из монастыря благоприятствовали густые тучи, затмевающие наступающий утренний свет. Но когда все уже готово было к нападению, то сильный ветер развеял облака, и сделалось ясно. Тогда ударили три раза в осадные колокола, и по сему условленному знаку православные витязи спешили на бой. Ходырев с товарищами, обогнув северо-восточный угол обители, с воплем ударил на поляков около Служней слободы, смял и прогнал их за мельницу на луг. В то же время голова Иван Внуков, выскочив из монастырского рва с залегшими в оном людьми, устремился от Святых ворот к подступному рву, вытеснил оттуда врагов и также сбил их под гору на Нижний монастырь и за мельницу. При сем случае отыскан был вход в подкоп. Двое клементьевских крестьян, Никон Шилов и Слота, отважились спуститься в оный и поджечь снесенный уже туда порох. К сожалению, оба они не успели удалиться и жизнью заплатили за геройское самоотвержение. Так как вход в подкоп не был еще забит, то монастырские станы остались невредимы, а, напротив того, разрушилась только вся подкопная работа.

Между тем Есипов с товарищами вел жаркое дело на Московской дороге. Пройдя через плотину Красного пруда, он смело, но безуспешно приступал к неприятельской батарее на горе Волкуше. Сам он был ранен, а сотни его, отбитые, отступили до Нижнего монастыря к отряду Внукова. Поляки и русские изменники преследовали их, но были остановлены Внуковым, который от Нижнего монастыря обратился на них по плотине и по берегу Круглого пруда. Неприятель не выдержал его нападения и, в свою очередь, гонимый до Терентьевской рощи и до горы Волкуши, потерпел великий урон. Особенно отличился тут Данило Селевин, брат бежавшего к неприятелю Осипа Селевина. Не стерпев поношений, коим подвергался за преступление его, он сказал перед всеми воинами: хощу за измену брата своего живот на смерть переменити, и, с пешей сотней своей проникнув до колодца св. Сергия, напал на стоящих там конных казаков изменнического атамана Чики. Селевин своеручно убил трех казаков, а хотя четвертый и нанес ему самому смертельную рану копьем в грудь, но он и его изрубил саблей. Мужественному Внукову также суждено было положить живот свой за Отечество. Когда, по оттеснении врагов, он воротился на Нижний монастырь, то изменнические казаки снова подступили под оный, и Чика выстрелом из самопала убил Внукова.

Царские воеводы, видя, что истреблением подкопа уже достигнут предполагаемый предмет вылазки, а драгоценная кровь храбрых защитников обители еще проливается без видимой цели, послали всем повеление прекратить битву и возвратиться в монастырь. Но нелегко было уговорить к отступлению разъяренных воинов; многие из них даже вовсе не послушались и продолжали сражаться близ Московской дороги. В особенности иноки, исполненные воинственного духа, возженного в них пламенным усердием к православию, отвергали предлагаемое им успокоение и подвизались на новые опасности. Некоторые из них, придя на Пивной двор к начальствующему там чашнику, старцу Нифонту Змиеву, предложили ему учинить поиск на неприятельские батареи, на Красной горе устроенные. Нифонт одобрил предприятие сие в особенности потому, что неприятель, обратив усилия свои главным образом к Терентьевской роще и к горе Волкуше, казалось, не ожидал нападения на Красную гору. Чашник, взяв с собой двести воинов и тридцать монахов, вышел из Пивного двора, переправился за ручей и устремился на батареи. Когда же с монастырских стен увидели горсть священных витязей, бесстрастно наступающих, то многие из находящихся в обители ратных людей, увлекаясь великодушным соревнованием, бросились к Конюшенным воротам для поддержания сражающихся. Напрасно воевода Голохвастов хотел противиться сему, по его мнению, безрассудному стремлению и приказал страже, у ворот находящейся, никого не выпускать из обители. Но его не послушались, отогнали стражу, отворили ворота, и конные и пешие сотни поспешили на Красную гору на помощь воинам, вышедшим из Пивного двора, коих первое покушение овладеть батареями было безуспешно. Принятые пушечными и ружейными выстрелами с батарей, они были отбиты и отступили к Пивному двору. Когда же соединились с ними многочисленные монастырские охотники, то все вместе снова взошли на гору с решительным намерением приступить к батареям. Но тут подверглись они губительному перекрестному огню с неприятельских батарей, из коих устроенная на горе Волкуше действовала им во фланг, а та, которая находилась на Терентьевской роще, поражала даже их в тыл. В сем опасном положении, несмотря на храбрость свою, им невозможно было сохранить должного устройства. Поляки и русские изменники, пользуясь их замешательством, вышли из-за батарей Красной горы и погнали их под гору, но сами, остановленные выстрелами с монастырских стен, возвратились на батареи, где загремела музыка в ознаменование победы, по мнению их, несомненной, ибо они отнюдь не полагали, чтобы осажденные, после претерпенного ими поражения, осмелились еще помышлять о возобновлении своих усилий. Радость их была преждевременна. Троицкие воины не упали духом и нисколько не намерены были отказаться от своего предприятия. Но, наученные опытом, они убедились, что невозможно им было овладеть батареями с лица, и потому положили захватить оные с тыла. Искусно пользуясь местностью, они все скрытно потянулись под горой вправо и засели в оврагах Глиняном, Косом и Благовещенском. Когда, таким образом, успели они обойти батареи, то отважнейшие из них, Иван Ходырев и Ананий Селевин, с малочисленной конной дружиной выскочили из Косого оврага и помчались полем в тыл девятой батареи, на левой оконечности неприятельской параллели находящейся. Туда же за ними последовала и прочая конница и пехота, скрывавшаяся в оврагах.