Текст книги "А сколько звёзд на небе? Сборник рассказов"

А сколько звёзд на небе?

Началась эта история с исполнения мечты. Хотя, как ни странно, к этой самой мечте прямого касательства не имела. Как-то вечером, когда Васька вернулся с улицы, умылся и сел за стол, отец внимательно посмотрел на него, пригладил усы и сделал многозначительное лицо.

– Василий, ты, я вроде помню, хотел с рыбаками в море выйти? – спросил он.

– А что, можно? – с замиранием сердца, почти шёпотом произнёс Вася.

– Одному нет, а со мной можно. Да и не просто выйти, а, Бог даст, поможешь! Тут вот в чём дело-то… Наши кедрачи горелые стоят, а орех нужен. Вот и сговорились мы с мужиками артельно в Шарыжалгай на лодках сходить. Там шишка нынче уродилась на загляденье.

– Ух ты, папань, а это ж тогда мы и на парусах пойдём?

– На них! – усмехнулся в пышные усы отец. – Ну что, не испугаешься, моряк?

– Не-а… – замотал головой мальчик. – И пойду, и слушаться тебя обещаю. Вот от сих до сих! – Вася сделал движение ладошкой от пяток до макушки.

– Это хорошо! Слушаться, оно, брат ты мой, всегда лишним не будет! – кивнул отец.

– Георгий, а не опасно это? Не рановато ещё сына с собой брать?

– Мама, ничего не рано! Я уже вон какой вырос! – и Вася опять махнул поверх головы рукой, как бы показывая на свой вполне взрослый рост.

– Ничего страшного с ним не случится. Ни на шаг от себя не отпущу, не волнуйся!

После того как родители договорились по принципиальному вопросу, настал черёд частностей. Что Василий на себя наденет, где будет сидеть в лодке и на какой лодке ему можно плыть, а на какой категорически нет. В конце концов всё было улажено.

Вышли, как только стало светать. Наладили паруса и двинулись вдоль берега в сторону Култука. Флотилия состояла из пяти рыбацких лодок с небольшими парусами. Василий сидел рядом с отцом во второй лодке. Он обеими руками крепко держался за борт и, не отрываясь, смотрел вперёд. Долго тянулись в сторону Слюдянки. Вася, из-за волнения ночью почти не сомкнувший глаз, боролся с накатывавшей дремотой.

Видя, как сын Георгия Петровича, как уважительно называли мужики в Утулике Васиного отца, клюёт носом, невысокий, рыжий, начисто бритый и так не похоже на других разговорчивый парень со смеющимися серыми глазами, бывший к тому же «старшим» их лодки, решил рассказать мальчику про поход. Как только они дойдут таким макаром до Култука, то там их подхватит култучный ветер и быстрёхонько потащит вдоль того берега до нужного места.

– А почему мы прямо до того берега не поплывём? Так ведь быстрее получится! Зачем такого кругаля давать? – искренне удивился уже окончательно проснувшийся мальчик.

– Эх, мил человек, а ты умишком-то своим прикинь! – улыбнувшись, ответил «старший». – Как ты думаешь, сколько до другого берега? Молчишь? Так вот, что я тебе скажу. Ты не смотри, что берег близким кажется, до него вёрст тридцать с гаком будет. А Байкал-море сейчас добрый, а через час буря совершенно спокойно может начаться. Что мы тогда делать будем? А вот что! Перевернёт нас и потопит на раз-два! А ежели и не потопит, то ветер култучный унесёт скорлупки наши в море и ищи-свищи нас потом!

Вася сидел красный, как буряк, глядя себе под ноги. Ему казалось, что такого позора он ещё никогда не испытывал. Наверное, все артельщики сейчас в душе смеются над ним, таким неграмотным и не понимающим самых простых вещей. Тоже мне моряк!

– Эй, малец, чего такой смурной? Да ты не забижайся на меня! – усмехнулся парень. – Для первого раза правильные вопросы задаёшь, а я, как человек знающий, обязан просто тебе всё объяснить, чтобы потом, значит, ошибок не наделал. А наделаешь, на мне грех будет!

– Василий, а Игнат ведь дело говорит. Не надо обижаться. И незнания своего стыдиться не надо, – отец потрепал мальчика по голове. – Ты ведь не рыбак и всех этих премудростей не знал. А теперь знаешь! И Байкал уважать будешь. Правильно я говорю?

Вася облегчённо кивнул. На него были устремлены взгляды всех взрослых, сидевших в лодке. Но в них, на радость мальчику, не было иронии, а было полное согласие со словами отца. Эти люди совершенно искренне желали ему добра.

Засветло дойти до Шарыжалгая не получилось, и флотилия вынуждена была приткнуться у мысочка, который, как и весь остальной берег, сразу после береговой линии круто уходил под воду. Насколько было возможно, вытащили носы лодок на сушу и привязали верёвками к растущим у воды соснам. Развели костёр и сгоношили простой рыбацкий ужин.

По насыпи над берегом редко-редко пыхтели паровозы, тащившие за собой пару-другую товарных вагонов.

– Вот раньше, до революции, тут что уток по осени поездов этих шастало. Только, бывало, ввечеру у костерка дремать начнёшь, а тут на тебе: чучух-чучух, чучух-чучух. Паровозы, как самовары трёхведёрные из тунельки выползают, вагоны тащут и дыму за ними – жуть. И один за другим, один за другим! – мечтательно вспоминал кто-то из сидящих вокруг костра. – Частенько только с рассветом засыпать удавалось. А теперь что?

– Ничего! – донёсся с другой стороны костра чей-то убеждённый голос. – Власть наша ещё молодая, ещё только на ноги встаёт! Будут тебе поезда не то что как утки, а как мураши, один за другим без счёта ходить.

– Ну, дай-то Бог! – согласился начавший разговор рыбак.

Совсем стемнело. Постепенно всё в лагере замирало. Люди, уставшие за день, завернувшись кто в старый рыбацкий плащ, кто в куртку, засыпали.

На следующий день после полудня вереница лодок вошла в открытый заливчик и пристала к берегу у небольшого села. Немного поговорив с местными, утулицкие вытащили лодки подальше на берег, взяли огромные мешки, несколько вёдер, котелки, провизию, какие-то странные приспособления, завёрнутые в рогожу и завязанные бечёвкой, и гуськом стали подниматься по некрутому тягуну в гору.

Действительно, кедр здесь был с обильным урожаем. Смастерив на месте несколько «колотов» – эдаких огромных деревянных молотков на длинной, почти в рост человека, ручке, мужики стали стучать по кедрам, а с тех градом, с шумом стуча по веткам, падали смолистые шишки. Василий, открыв рот, смотрел за тем, как отец и другие артельщики ловко ставят молоток на ручку и с размаха колотят («Ах вот почему колот!» – понял мальчик) по стволам огромных деревьев.

– Эй, Василий, ты чего это ворон считаешь? – серьёзным голосом заметил отец. – Ну-ка отойди от кедра подальше, а то не ровён час шишкой по голове ударит! Ей-богу, сейчас на голову ведро надену! Возьми мешок и следи со стороны, куда падают. А как колотить по кедру перестанут, то ты эти упавшие шишки в мешок собирай. Наберёшь сколько унести сможешь и сразу к дяде Степану тащи.

Вася так и сделал. Наполнив очередной мешок шишками, он, кряхтя, тащил его на взгорок, где дядя Степан шелушил шишки с помощью какой-то большой тёрки и длинной ребристой палки.

– Ну что, Василий Георгиевич, не устал? – улыбаясь в свою густую бороду, спрашивал Степан и испачканными в смоле руками принимал у мальчика мешок, переворачивал его, энергично встряхивая и придерживая ногой рассыпающиеся по земле шишки.

– Не, дядя Степан, щас ещё притащу! – забирая у старого охотника пустой мешок и утирая со лба катящиеся капельки пота, стараясь казаться бодрым и сильным, мотал головой Вася.

– Во молодец! Помощник какой отцу вырос! – удивлялся Степан.

Несколько дней артельщики собирали шишки, шелушили, отделяли орех, ссыпали его в большие мешки. Когда же мешки становились полными, пузатыми и почти неподъёмными, то их ещё раз встряхивали, стучали несколько раз оземь и, удостоверившись, что больше в них не войдёт ни единой ореховой горсти, завязывали горловины крепко-накрепко прочными верёвочками. Самые крепкие мужики время от времени, погрузив мешок на спину, уходили с ним вниз к Байкалу, где сгружали его в одну из больших лодок, оставляя орех под охраной утуликских охотников, приплывших вместе со всеми, но оставленных специально охранять лодки и собранный односельчанами урожай.

После тяжёлого дня, когда нестерпимо ныли и руки, и ноги, и спина, люди, как дети, радовались простой незатейливой каше и ароматному таёжному чаю. А когда голод бывал удовлетворён, артельщики располагались вокруг очага и, погружённые в дымные облака от догорающего костра и махорки, отпугивавшие ненавистный гнус и комарьё, мечтали о будущем и вспоминали прошлое. Васю особенно интересовало последнее. Страсть как интересно было слушать рассказы бывалых охотников о неравных схватках с медведем, многодневных погонях за хитрым соболем или чудесных спасениях во время жутких наводнений на горных речках. До чего же романтичной казалась тогда мальцу таёжная жизнь. Он непременно решил стать охотником. И ещё решил Василий, что когда вырастет, то обязательно заведёт себе охотничью собаку. И непременно лайку. Она будет самая умная и преданная и обязательно не раз спасёт ему жизнь. А он будет любить её больше всех на свете и всегда давать лучший кусок мяса.

Но всё когда-нибудь заканчивается. На десятый день нагруженные оставшимися кулями с орехом и скарбом, принесённым с собой, мужики длинной цепочкой начали спускаться в сторону озера. Даже Вася нёс за плечами небольшой мешок, наполненный замечательно пахнущими орешками.

Отходить в обратный путь решили на следующее утро. Как заведено, разложили на берегу костёр. Кто-то из местных, бывших в родстве с утуликскими, принёс рыбки, да небольшую часть орехов выменяли на картошку и сварили замечательную уху.

Стемнело. Долго не засыпали. Ведь тяжёлая работа была сделана и предстоял пусть не очень лёгкий, но такой долгожданный путь домой. Часть артельщиков, расположившаяся вокруг костра, тихо разговаривала между собой. Некоторые, улёгшись на куртки, молчали. Кто-то думал о своём, кто-то, возможно, уже уснул.

Честно говоря, вся обстановка к этому располагала. Вася, который мало что понимал в мудрёных разговорах взрослых, решил лечь ближе к берегу и просто полюбоваться окружающим видом.

Байкал был тих. Еле заметный прибой лениво шуршал в темноте камешками.

Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…

Те же волны, которые ударялись о борта рыбацких лодок, похожих по форме на собранную в горсть ладошку, звучали совершенно по-другому.

Плюх… Плюх… Плюх…

Эти «ш-ш-ш» и «плюх» бесконечно следовали один за другим, как будто не прибой, а какие-то волшебные часы убаюкивали всё вокруг, отмеряя только им известные интервалы времени. Через всё чёрное небо горностаячьим хвостом пролегла туманная белая полоса, погружённая в неосязаемое абсолютно прозрачное вещество, в котором, как застывшие пузырьки со светляками внутри, мерцали звёзды. Изредка небосвод прочерчивали быстро гаснущие полоски. Со слов отца Вася знал, что это метеоры (маленькие камешки, сгорающие где-то высоко-высоко в небе) оставляют после себя только огненный след.

Освещаемая лишь звёздами темнота и убаюкивающий прибой навевали сон. Сквозь накатывающую дремоту мальчик слушал разговор двух рыбаков, которые, как и он, утомлённые умной беседой у костра, решили последовать Васиному примеру и устроились прямо около лодок, на вершине галечного намытого Байкалом невысокого вала.

– Эх, сколько живу, всё никак к этой красоте привыкнуть не могу! – тихо произнёс в темноте низкий голос. – До чего ж Господь мир наш приятно для глаза устроил.

– Да, дядя Пахом, – уважительно подтвердил другой рыбак. Судя по голосу, был он значительно моложе своего товарища. – Я вот тоже смотрю на небо и никак не пойму, сколько же ентих самых звёзд? Наверное, очень много! Сколько же пальцев надоть, чтобы их все пересчитать? Небось, всей деревни не хватит, ещё и култукских придётся звать.

– Эх, безграмотная твоя голова, Стёпка! – сокрушённо произнёс дядя Пахом. – Тут пальцев всей губернии не хватит. Спрашиваешь, сколько звёзд? – было слышно, как он самодовольно усмехнулся. – Я тут недавно цифирю слыхал, говорят очень огромная. Миллион! Возможно, и звёзд миллион. Хотя сомневаюсь. Должно быть, их ещё больше. Может, даже, – тут он сделал многозначительную паузу, – целая тыща! Во как!

– Да-а-а… – ошарашенно протянул невидимый в темноте Стёпка, – ужасть!

Вася уже было совсем собрался объяснить этим двум большим людям, что тысяча меньше миллиона. А уж звёзд-то точно намного больше. Но в этот момент мальчик почувствовал чьё-то присутствие, повернул голову и увидел, что рядом с ним стоит неслышно подошедший отец. Георгий Петрович улыбнулся и приложил палец к губам. Вася понимающе кивнул в ответ и промолчал.

На утро флотилия вдоль берега потянулась в обратный путь.

Отец стоял в лодке рядом с Василием. Мальчик сидел на корме, небрежно держась за борт одной рукой, а за руль другой и смело вёл лодку вперёд, выполняя время от времени команды Игната. Поглядывавшие на сына лесника рыбаки улыбались.

– Как тайга да Байкал быстро мальца повзрослили! – понимающе подмигнул один мужик другому.

Но, несмотря на всё это, если много позже Вася пытался вспомнить свои первые «морские» дни, то прежде всего на память почему-то приходил вызывавший невольную улыбку ночной разговор двух не знакомых ему неграмотных деревенских рыбаков.

Заячья лапка

Всю ночь бушевала в Тунке метель! Свистела и шипела в ветках близкого хвойника. Бросала комья снега в маленькие окна стоявшего на окраине села крошечного бревенчатого дома.

Василий, лёжа на кровати, в почти полной темноте долго прислушивался к тому, как порывы злобного зимнего ветра, завывавшего в трубе, как в наказание за оплошность, с силой стучали незакрытой калиткой.

– Эк лютует-то февраль! – услышал мальчик тихий голос матери. – Георгий, закрыл бы калитку-то. А то не ровён час залезет в стайку44
  Стайка – загон для скота, хлев.


[Закрыть] кто-нибудь.

– Да уж… Это ж я коня заводил в потёмках. Вот и не запер! – сокрушённо прошептал Георгий Петрович в ответ. Встал с кровати. Запалил керосиновую лампу. Огонёк, выбравшись из краешка фитиля, радостно заплясал. По стенам заметались едва заметные тени. Хозяин, кряхтя, натянул штаны и рубаху. Подошёл к двери. В полутьме пошарил ногами. Нашёл валенки. Долго гонял их по полу, пытаясь надеть. В конце концов всунул ноги в длинные войлочные голенища, накинул огромный овечий тулуп, поднял воротник и вышел в сени55
  Сени – входная часть (прихожая) традиционного русского дома; неотапливаемое и нежилое помещение.


[Закрыть], захлопнув за собой низкую тяжёлую дверь. Через несколько секунд об неё с той стороны застучал ветер. Хлопнула наружная дверь, и всё почти стихло. Только по-прежнему на улице металась белым крошевом зимняя круговерть.

Прошло с полчаса. Наконец отец, снова бухнув входной дверью, вошёл в сени. Слышно было, как он долго стучал валенками друг о друга и отряхивал тулуп. Дверь в комнату отворилась, и он осторожно, боясь разбудить спящих, вошёл, аккуратно перешагнув высокий порог. Следом за ним внутрь дохнуло чистым морозным воздухом. Георгий Петрович прикрыл дверь и стал раздеваться.

– Ты чего так долго, батя? – не в силах сдержать любопытства и своего волнения за отсутствовавшего отца, прошептал мальчик.

– Ты чего не спишь-то? – вопросом на вопрос ответил отец.

– Не спится. Вот лежу, зиму слушаю…

– А-а-а… Ну тогда оно конечно! – сразу понял его отец. Он присел на краешек скамьи рядом с Васиной кроватью. – Намело сугробов – еле до калитки дошёл. Пришлось лопату в стайке взять. Коняга наш чего-то волнуется. Насилу успокоил – погладил да корму побольше задал. Мне ж на нём завтра заказы по селу развозить. Так вот, пока лопатой себе путь до калитки прокопал, пока вокруг калитки почистил… Темень же стоит, ни зги не видно. Почитай на ощупь всё делаешь. Калитку насилу закрыл. Теперь уж надёжно!

– Ну, брат ты мой, – увлечённо продолжал шептать отец, убедившись, что женская часть семьи – и жена, и маленькая Валюшка – крепко спит, – завтра, я думаю, один не справлюсь. Встанем вместе да в две лопаты быстро сугробы эти раскидаем.

– А то! – с радостью в голосе прошептал Вася. Он был очень горд, что отец воспринимает его как своего главного помощника. – Как встанешь, сразу меня буди! Помогу. Кто ж, если не я-то?

– Ну вот и хорошо! – удовлетворённо кивнул отец. Встал с лавки, на цыпочках прокрался к их с Марией Фёдоровной кровати и аккуратно лёг на краешек.

– А, Георгий, ну как? – сонно проговорила мать. – Закрыл калитку? Снегу небось много намело?

– Спи, спи. Всё я сделал! – сквозь накатывавшую в тепле после холода зевоту, проговорил отец.

Он укрылся своим концом одеяла, глубоко и, судя по всему, удовлетворённо вздохнул.

Через несколько минут со стороны родительской кровати слышались лишь ровное дыхание спящей матери и похрапывание отца. Младшая сестра Валюшка, молодец, так и не проснулась за всю ночь ни разу!

А Василий лежал и думал о том, что вот и вырос он совсем, коли батя желание его, Васи, помочь воспринимает как само собой разумеющееся. Доверяет, значит. И так сделалось на душе у Васи легко и хорошо, просто страсть как.

А сложная у них в Тунке66
  Тунка́ (бур. Түнхэн) – село в Тункинском районе Бурятии. Расположено в центре Тункинской долины на левобережье Иркута, на берегах реки Тунки, в 1 км от места её впадения в Иркут.


[Закрыть] жизнь, не то что в Утулике раньше. Трудная.

Папаня-то, оказывается, не только за лесом ухаживать может, но и посуду лудить, и инвентарь всякий починять. Если бы не это, совсем плохо было бы. Не пригодился он новой власти. Некогда ей было лес охранять, а стало быть, и лесники не нужны стали.

– Революция, она, брат ты мой, разрушить много чего может. Про то в книгах и про Великую Французскую революцию написано, и про другие прочие. А вот новую жизнь на пустом месте строить сло-о-ожно. Так-то! – как-то раз в порыве откровенности сказал Василию отец.

Бурят знакомый, который отцу предложил сюда перебраться, быстро ему клиентов нашёл. Конягу, пусть и старого, дал. С домом, пусть и маленьким и на отшибе у леса, но тёплым и очень добротным, помог.

Так и началась их жизнь на новом месте. Вот и Вася будет отцу помогать, а то как же ещё? Мать с Валькой-то кормить нужно.

Сюрприз собрался он завтра родным сделать. Накануне, ещё до метели, расставил в окрестном лесу петли на зайцев, как охотники ещё в Утулике его учили. А зайцев, судя по всему, было предостаточно. Всё на лесных снежных полянках исследили.

Представлял себе Вася, как завтра ввечеру идёт он домой с прогулки как бы, а за плечами мешок большой несёт. Ну, мать, ясное дело, спросит, где его нелёгкая носила и кто будет ей орехи кедровые на масло щелкать помогать. А он ухмыльнётся так по-взрослому, немножко покровительственно и, не говоря ни слова, мешок ей этот отдаст. Возьмёт она его, а там два, нет, три толстых зайца. Вот, небось, обрадуется и про орехи свои забудет. А то на днях щёлкает это он вечером орешки и ядрышки бросает в таз. А вокруг этого таза, кроме него, и мать, и отец сидят и тем же делом заняты. А живот у Василия урчит, есть хочется, сил нет! Вот он пару ядрышек невзначай и проглотил. Так мать ему ложкой по лбу брякнула. Прям стыдоба…

– Ты, – говорит, – зачем глотаешь? Из чего масло давить будем, если так дальше пойдёт?

Обиделся сначала Василий на мать, а потом подумал-подумал и решил, что ведь все они голодные сидят. И батя, и мама. Ну разве что Валюху кормить получше пытаются. Вот и пришла тогда ему мысль про зайчатину. И добытчиком в семье себя покажет, и мать, может, не будет заставлять его эти противные орехи щёлкать.

Так, мечтая о своём завтрашнем триумфе, и заснул Василий.

Наутро как будто и не было метели. Сквозь морозные узоры маленьких окошек пробивались в полутёмную комнатку лучи низкого зимнего солнца. Печь потрескивала, распространяя вокруг себя не жаркое ещё тепло. Мать что-то стряпала, отец, подобравшись поближе к окошку, чинил варежку. Валюшка сидела за столом в одной ночной рубашонке, напевала только ей одной известную песенку, в которой никак нельзя было узнать ни мелодии, ни слов, болтала ногами и одновременно расчёсывала своей единственной тряпичной кукле длинные нитяные волосы.

От всех этих движений танцевавшие в воздухе пылинки делали солнечные лучики объёмными и бережно дотягивали их до старых напольных ковриков и тёмных бревенчатых стен. Ярким пятном в дальнем углу белела родительская кровать, застеленная кипенно-белым77
  Кипенно-белый – чисто белый, ярко-белый.


[Закрыть] покрывалом. От её никелированных ножек отражались солнечные зайчики.

Отец, почувствовав взгляд Васи, повернул к нему голову и улыбнулся.

– А вот и наш соня проснулся. Ты на меня не обижайся, что не разбудил. Полночи ведь не спал. Ну, дай, думаю, помощник мой немного поспит. Всё равно не к спеху. Вот, видишь, варежка прохудилась, шью.

И отец показал свою варежку с большой прорехой на пальце, из которой свисала суровая нитка с иглой на конце.

Василий кивнул, вскочил, надел штаны и, собрав всю свою волю в кулак, подошёл к лавке у печи, на которой стояло ведро с холодной водой. Из-под лавки выглядывал большой таз. Мать, улыбнувшись, подошла к ведру, взяла в руку ковшик и ногой выдвинула таз.

– Ну, давай полью!

Вася, склонился над тазом и, внутренне весь напрягшись, выставил вперёд сложенные горстью ладошки. Через секунду на них из маминого ковша полилась обжигающе холодная вода.

Умывшись и обтершись полотенцем, он надел рубаху и сел за стол, за которым уже отец и Валюшка ели дымящуюся картошку, заправленную кедровым маслом. Девочка, взяв в ложку кусочек, долго дула на него и, удостоверившись язычком, что картошка остыла, отправляла её в рот. Отец же брал картофелину в руку, ломал пополам, макал в масло и в соль и, обжигаясь, бросал эту половинку в рот, как кочегар уголь в топку паровоза. Василий присоединился к отцу. Ему нравилось, как бесстрашно Георгий Петрович хватает зубами горячие куски картошки и, не дуя, решительно глотает их. Он тоже взял картошку, но поменьше, измарал её в масле и соли, закрыл глаза и сунул картофелину в рот. Нет, она всё же была о-о-очень горячей, невообразимо горячей. На глазах навернулись слёзы от того, что на язык как будто попал уголёк из костра. Не в силах больше терпеть, мальчик открыл рот и стал часто-часто дышать, пытаясь охладить лежащую во рту картофелину.

Мать, увидев это, всплеснула руками, кинулась с кружкой к ведру с водой, зачерпнула полную и быстро сунула её в руки Василию. Мальчик тут же опрокинул в рот всю воду. Разом! Судя по тому, что «уголёк» с языка не исчез, стало ясно: язык он обжёг основательно.

– Ну куда ж ты, окаянный! Ведь картошка-то только из печи. Обжёг себе небось всё? Вон на сестру смотри, пример с неё бери! – ругалась мать.

Валюшка, услышав похвалу, вздёрнула носик, поправила косички и, поглядывая на Васю своими чёрными глазищами, картинно стала дуть на картошку.

– Ну ладно, мать, человек торопится не просто по глупости, а мне помочь хочет. Сговорились мы с ним ночью этой, – отец погладил страдальца по голове. – Ну, ничего страшного, сейчас ледышку на язык положишь, легче будет. Больно?

Не в силах ничего ответить, Василий только головой кивнул.

– Я сейчас оденусь да лопаты из сарая принесу, а ты пока тоже не мешкай88
  Не мешкая – немедля, поторапливаясь.


[Закрыть], одевайся теплее. На улице мороз – будь здоров! Ватные штаны чтоб надел!

Георгий Петрович быстро оделся, поднял воротник тулупа, завязал тесёмки шапки под подбородком, натянул варежки и встал у входа.

– Ну ладно, мать, пойду я. Васёк мне расчистить снег поможет, а то ни к воротам, ни к стайке не подступишься. Намело чуть не по пояс! Дай бог, сегодня день поудачнее будет! Ну, с Богом!

Он схватил два тяжёлых мешка с мастерски облуженной99
  Облужение (посуды) – ремонт посуды, покрытие её тонким слоем олова.


[Закрыть] посудой, взятой на ремонт у жителей Тунки. Предстоял развоз заказов по дворам и получение пусть и небольшой, но так необходимой им сейчас платы. Посуда громыхнула, когда он взваливал её на свои плечи. Ногой Георгий Петрович открыл себе дверь. Клубы тёплого воздуха, превратившись в пар, вырвались из избы. Василий, уже полностью одетый, бросился к двери и, дождавшись, когда отец тяжело перешагнёт через порог, плотно прикрыл дверь.

Положив в рот остывшую картофелину и превозмогая боль пережёвывая её на ходу, мальчик быстро оделся и, что-то промычав матери, выскочил из дома.

Поднявшееся над далёкими заснеженными горами солнце набиралось сил в попытке пусть хоть сегодня оторваться от их макушек и вознестись вверх в манящее ярко-синее небо. Кругом всё искрилось: сугробы, иней на крыше, запорошённые метелью деревья, заиндевевшие усы отца, морда их старенького коня, помогавшего отцу в его нелёгкой работе.

Вася вышел из избы и, озирая занесённый двор с высокого крыльца, вдохнул чистейший зимний воздух. – Ух, как холодно! – высоко поднимая коленки, спустился вниз.

Отец дал ему лопату, вторую взял себе, и они дружно, но с разных сторон – от стайки и от крыльца взялись за дело. Через час их небольшой дворик был уже чист. Только сугробы вдоль невысокого забора стали в несколько раз выше.

– Ну спасибо, сынок, выручил! Пойду я, пожалуй, пока заказчики по делам не разбежались. Ворота за мной закрой!

Отец навьючил на Жоржа, как он весьма вычурно по-дореволюционному величал коня, мешки. Накрепко перевязал их. Конь потихоньку пошёл хорошо знакомой дорогой в сторону центра села, а хозяин двинулся следом, аккуратно ступая по борозде, проделанной в высоких сугробах полозьями саней.

Мальчик ещё несколько секунд смотрел вслед удалявшимся отцу и Жоржу, потом вздохнул, постучал рукой об руку и, взявшись за воротину, закрыл её, установил на место перекладину.

– Ну всё… Теперь нужно пойти проверить заячьи петли. Не замело бы их, а то ведь можно и не найти. Вот будет досада! Придётся опять одну картошку есть, – подумал Василий.

Он поднялся на крыльцо, вошёл в дом и, быстро захлопнув дверь, чтобы не пустить мороз, встал у порога.

– Всё, мам! Двор почистили, отец на заработок ушёл. Ворота я закрыл.

– Ну что стоишь? Раздевайся да заходи уже!

– Мам, а можно я погуляю чуть-чуть?

– Да холодно же! Обмёрзнешь!

– Не, я тепло оделся. Да ты не бойся, я тут, за забором, в лесочек и обратно!

Мать с сомнением покачала головой и испытующим взглядом посмотрела на Василия.

– Чего тебе в лесочке этом запонадобилось? Коль гулять хочешь, гуляй во дворе. Мне спокойнее будет.

– Хочу крепость построить, а тут снегу мало! – произнёс мальчик первое, что пришло в голову, и сам испугался. Стоило матери взглянуть в окно и увидеть горы снега вдоль забора, как весь план с зайцами мог рассыпаться.

– Ну ладно, иди. Только чтоб как я позову, сразу домой шёл. Далеко не отходи!

– Ладно. Я тут, рядышком буду!

И, пока мать не передумала, Вася выскочил вон из дома. За калиткой сугробы были. Но почему-то идти было не очень трудно. Проваливался он чуть ниже колена, а дальше чувствовался твёрдый наст.

«Ну вот и хорошо, – подумал мальчик, – проще идти. Так я все петли проверить успею».

Первая из семи петель была действительно прямо за ближайшим молодым ельником, и Василий направился прямиком к ней. Он уже предвкушал, как будет снимать с петли толстую тушку зайца.

Но на месте петли его ждало полное разочарование. Привязанный за молодую ёлочку конец верёвки болтался поверх снега, а на самом его кончике были какие-то красные пятна.

– Что ж это такое! Неужто вырвался? Поранился, но вырвался! Наверное, так и было, – рассуждал Вася. – Жалко, конечно, но у меня ещё шесть петель есть. Пойду остальные проверю. Ну не может быть, чтоб все сбежали!

Но и на второй, и на третьей было то же самое. А проверяя четвёртую, он вообще растерялся. Здесь, судя по всему, заяц не вырвался. Потому что на конце затянутой петли болталась оторванная кем-то заячья лапка.

– Так… Значит, во все мои петли зайцы попались, но кто-то их съел.

Вася слышал, что зимой местные бурятские собаки иногда давят деревенских кур. Он сам слышал, как ругались между собой хозяин пропавшей курицы и предполагаемый хозяин пса.

И вправду, мальчик пригляделся и увидел рядом с петлёй припорошённые снегом собачьи следы. Правда, были они какие-то чересчур большие. Ну да мало ли какие собаки в Тунке могут жить.

Расстроенный Вася решил, что коли уж и эти петли собаки опустошили, то до других они наверняка добрались.

Скорее уж для очистки совести он решил проверить остальные петли. Следующая находилась справа от тропинки за густым кустарником. Но едва он сделал несколько шагов в ту сторону, из-за кустов вышла собака. Огромный зверь светло-серой масти с торчащими вверх короткими ушами и висячим, как полено, хвостом. Он встал в тридцати шагах от мальчика и внимательно на него посмотрел.

– Ох ты, какая огромная собака, – пронеслось в голове у Васи, – такая не то что зайца, сохатого, наверное, слопать может!

В груди у мальчика на мгновение всё похолодело, сердце застучало быстро-быстро, а ноги как будто приросли к промёрзшей земле. Он ощутил, как тоненькая струйка пота побежала вниз по распаренной от долгого движения спине.

«Попробовать испугать её, что ли? – пришла в голову мысль. – Вдруг поможет?»

– Кыш отсюда, окаянная! – закричал Вася и замахал руками.

Собака, секунду постояв на месте, не побежала прочь, как мечтал об этом мальчик, а сделала несколько небольших шагов в его сторону, не отрывая от Васи своего гипнотического взгляда.

Тут уж Василий испугался по-настоящему! Продолжая махать руками и громко кричать, он стал пятиться задом. Собака подняла морду вверх, понюхала воздух и сделала ещё несколько шагов.

Вася пошёл быстрее. Собака стала приближаться уже без остановок, а из-за кустов показались ещё несколько таких же.

Мальчик, продолжая пятиться, выскочил из ближнего ельника и, увидев свой дом, припустил в его сторону что есть силы.

Собаки перешли на лёгкий бег. Похоже, они либо не сомневались в том, что добыча никуда от них не уйдёт, либо, наевшись зайчатины, немного отяжелели, но расстояние между ними и Васей уменьшилось не очень сильно.

Вдруг сквозь стучавшую в ушах от быстрого бега кровь мальчик услышал голос матери:

– Вася, беги, это волки!

Мгновенно в его голове всё встало на свои места. И размер, и масть, и висячие хвосты… Конечно, волки!

Мама выскочила ему навстречу за калитку с огромным медным тазом и схваченным по дороге поленом. Она стала что есть силы стучать поленом по днищу таза. Поднялся ужасный грохот.

– Беги, сынок, беги! – кричала она.

Вася рванул из последних сил и буквально ввалился в открытую калитку. Мама тут же захлопнула её изнутри и с лязгом задвинула засов. Снова схватила таз и вновь принялась изо всех сил колотить по нему поленом.

А волки вдруг остановились. Их нервировал этот ужасный лязгающий звук. Передний, самый матёрый волк склонил голову набок, прислушался к заливистому лаю деревенских собак, сунул нос в снег и мотнул головой, чтобы убрать приставший к морде маленький клочок заячьего меха, развернулся и огромными прыжками бросился обратно в ельник. За ним потянулась и вся небольшая стая.

Через несколько минут пространство между домом и лесом снова стало пустынным. Только по поверхности искрящегося снега лёгкий ветерок вместе с позёмкой гнал почти незаметные белые заячьи шерстинки.