Текст книги "Опасный метод. Пять лекций по психоанализу"

Помимо самого ВПО, было основано три профильных журнала: «Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований» в 1909 году, «Журнал по психоанализу. Медицинский ежемесячный журнал по психологии» в 1910 году, «Имаго» в 1912 году. Элизабет Рудинеско отмечает, что «В первом публиковались статьи по терапии, второй был органом международного движения, третьему отводилось более эстетическое направление»[20]20
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 102–103.


[Закрыть].

С тремя печатными органами и с ВПО психоанализ спешно выходит за собственно венские границы: в 1908 году в Зальцбурге проводится первое большое собрание психоаналитиков, в котором участвовали сорок два человека из шести стран. Движимый логикой ситуации, Фрейд в 1910 году создает Международную психоаналитическую ассоциацию (МПА), первым руководителем которого становится Карл Густав Юнг, что свидетельствует, конечно, о том безграничном доверии, которым был исполнен Фрейд к своему швейцарскому коллеге в те «золотые» годы. Помимо всего прочего, с этого момента решено было проводить конгрессы МПА с частотой в два года. Отныне психоанализ становится наднациональным (и, к слову, надконфессиональным, что было важно для Фрейда) явлением.

Впрочем, явлением в собственном смысле мировым психоанализ становится уже в 1909 году, когда Фрейд, Юнг и Ференци «открыли» свою Америку, посетив Новый Свет по приглашению Университета Кларка (Вустер), и в частности психолога Грэнвилла Стэнли Холла. История открытия психоаналитической Америки более прочего примечательна тем, что, хотя Фрейд совсем не любил США, именно здесь психоанализ ждал наибольший успех в не таком уж далеком будущем. Еще на борту парохода «Джордж Вашингтон», пересекающего Атлантику от Бремена к порту Хабокен, Нью-Джерси, Фрейд скажет Юнгу: «Если бы они только знали, что мы им везем…»; позже, в 1955 году, Жак Лакан сделает эту изначальную фразу более эффектной, передав ее так: «Они не знают, что мы везем им чуму»[21]21
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 132.


[Закрыть], – интересно, что именно в таком искаженном виде фраза эта и сохранилась в культурной памяти по сей день – так, что ее можно счесть замечательным примером «оговорки по Фрейду»: Лакан так ненавидел американский психоанализ, что, пожалуй, был бы не против наслать (на одном борту с Фрейдом и Юнгом) чуму на весь Новый Свет.

В Штатах Фрейд впервые посмотрел кино, встретился в доме Холла с прославленным американским философом и психологом Уильямом Джемсом (который назвал психоанализ «опасным методом», – однажды режиссер Дэвид Кроненберг снимет под этим названием фильм, посвященный, впрочем, не отношениям Фрейда с Джемсом, которых, в общем, и не было, но куда более драматическим и насыщенным отношениям Фрейда с Юнгом), читает наконец свои пять лекций по психоанализу, где, помимо прочего, вполне на американский, прагматический манер растолковывает почтенным джентльменам психоаналитическую теорию: представьте-де, что в этой аудитории завелся смутьян (метафора бессознательного) и сильные мужчины выгоняют его вон (метафора цензуры); однако смутьян продолжает мешать лекции из-за дверей аудитории, – вот здесь-то и нужен психоаналитик, который вступит со смутьяном в переговоры, раз уж его не получилось урезонить силой…

Поездка в США была в целом успешной, однако по возвращении домой Фрейд, обеспокоенный тем, что с разрастанием психоанализа все труднее его контролировать, вступает в череду конфликтов внутри собственного движения. В 1911 году он отлучает от психоанализа Альфреда Адлера, бывшего президента ВПО и, как мы помним, одного из первых последователей Фрейда; конфликт разгорелся вокруг «еретической» теории Адлера о комплексе неполноценности и воле к власти.

Очень скоро, в 1912–1913 годах, происходит куда более болезненный разрыв с Юнгом, которому Фрейд хотел завещать свой психоанализ, если с ним самим что-то случится, – степень доверия к Юнгу была до поры высока[22]22
  Так, Фрейд в письме Бинсвангеру от 14 марта 1911 года пишет следующее: «Если основанная мною империя осиротеет, то не кто иной, как Юнг, должен целиком ее унаследовать» (Руткевич А. Психоанализ. Истоки и первые этапы развития. С. 266).


[Закрыть]. Однако Фрейд счел предательством книгу Юнга «Либидо, его метаморфозы и символы», в которой психоаналитическое понятие либидо изрядно десексуализировалось и выдавалось за психическую энергию вообще, как таковую. Этого было достаточно, чтобы забыть и про «наследного принца», и про «арийскую» поддержку психоанализа – Фрейд был болезненно обидчивым и капризным «отцом», немало напоминающим того самого древнего отца орды, о котором он сам писал в книге «Тотем и табу» (1913 год). Кстати, Элизабет Рудинеско также отмечает, что в «Тотеме и табу» важную роль играют следы свежего разрыва с Юнгом: «„Тотем и табу“ – это, прежде всего, книга политическая, навеянная кантовской философией, и в то же время – манифест против дорогой для Юнга психологии народов. Предположу, что она тоже результат американского путешествия, когда оба ученых часто затрагивали вопросы смешения „рас“ и „этносов“, в частности в Нью-Йорке»[23]23
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 144.


[Закрыть].

По горячим следам всех этих расколов Эрнест Джонс, сменивший отлученного Юнга на руководящем посту МПА, создает тайный комитет самых верных последователей Фрейда – в него входят, помимо самого Джонса, Карл Абрахам, Ханс Закс, Отто Ранк, Шандор Ференци, венгерский промышленник Антон фон Фройнд, а с 1919 года и выходец из России Макс Эйтингон. В подчеркнуто ритуализированной форме Фрейд раздал своим новоиспеченным рыцарям по гемме из своей собственной коллекции – изначально предполагалось, что члены тайного круга будут носить эти знаки отличия на золотой цепочке, но впоследствии из них сделали перстни (и снова исключение было сделано для Лу Саломе, которая в комитет не входила, но получила свой перстень; позже его получит и родоначальница французского психоанализа Мари Бонапарт). Сам Фрейд носил украшение с Зевсом[24]24
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 147.


[Закрыть].

Первую мировую войну Фрейд встречает австрийским патриотом – этот запал, впрочем, скоро исчезнет. Жан-Мишель Кинодо так описывает этот период: «Военные годы оказались чрезвычайно суровыми для Фрейда и его семьи. Он упоминал в письмах, что очень страдает от голода и холода, до такой степени, что зимой не может держать в пальцах перо, и ему очень не хватало табака. Фрейд тревожился, подолгу не получая сведений от призванных в армию сыновей. Пациентов стало мало, временами у него был один-единственный пациент. Фрейд отказался эмигрировать в Лондон, к чему побуждал его Джонс. Хотя брат оказывал ему из Америки материальную помощь (которую Фрейд поспешил возместить ему после войны), большая часть его энергии уходила на попытки заработать на нужды семьи»[25]25
  Кинодо Ж.-М. Читая Фрейда: изучение трудов Фрейда в хронологической перспективе. М.: Когито-Центр, 2012. С. 247.


[Закрыть]. Всеми покинутый и стесненный, Фрейд углубляется в теоретическую работу. Результатом ее станет корпус текстов под общим названием «Метапсихология», в который изначально планировалось включить двенадцать очерков, но в итоге остались лишь пять: «Влечения и их судьбы», «Вытеснение», «Бессознательное», «Метапсихологическое дополнение к теории сновидений», «Скорбь и меланхолия». Следом за «Метапсихологией» Фрейд читает успешные лекции по введению в психоанализ (1916–1917 годы). Это событие, имевшее место в конце войны, символизировало возрождение психоанализа, вынужденно скрывшегося в тень истории начиная с 1914 года.

Послевоенный культурный бум включил психоанализ в свою орбиту. Популярность фрейдовской теории стремительно росла в США, укреплялись различные психоаналитические общества – Нью-Йоркское, Лондонское, Берлинское, – во Франции художественные авангардисты, прежде всего сюрреалисты, использовали психоанализ как источник вдохновения для самых смелых идей, эпатировавших по-прежнему викторианскую буржуазию.

Фрейд, однако, художественным авангардом не заинтересовался – он всю жизнь оставался последовательным классицистом, и в поле его художественно-психоаналитических интересов попадали одни лишь титаны: Леонардо и Микеланджело, Шекспир и Достоевский. Подчеркнутая иррациональность современного ему авангарда отталкивала его, убежденного сторонника Просвещения. Об этом у Рудинеско: «Мыслитель Просвещения, Фрейд следовал за Кантом и придерживался идеи о том, что человек призван войти в мир разума и понимания, а для этого ему необходимо избегать всяческого отчуждения. Он уважал знаменитые слова, требовавшие мужества и обретения знаний: „Осмелься думать сам“, верил, что, научившись владеть собой, можно подчинить любые инстинкты. Точно так же он был убежден и в том, что элиты должны вести за собой толпу, а не играть роль „представителей народа“. Он оставался привязан ко всему тому, что олицетворяло патриархальную власть»[26]26
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 183.


[Закрыть]. И вместе с тем получалось так, что власть в его время оказывалась в руках не просвещенных управленцев, но перверсивных тиранов и параноидальных идеологов – словом, тех монстров, что будто сошли со страниц некоторых фрейдовских книг.

Между двумя мировыми войнами – на пороге второй Фрейд скончался – психоанализ, как, впрочем, и весь мир вокруг него, колебался от тех или иных – когда счастливых, когда несчастных – потрясений. Главным теоретическим событием для Фрейда был переход к новой топике и введение знаменитой триады Сверх-Я, Я и Оно в поворотных работах начала 20-х: «По ту сторону принципа удовольствия» и «Я и Оно» (1920-го и 1923 года соответственно). Помимо этого, в работе «Коллективная психология и анализ человеческого Я» (1921) психоанализ распространяется с уровня индивида на уровень коллектива – своевременный и влиятельный жест в уже грянувшую эпоху тоталитарных культов.

Несмотря на все обвинения в догматизме, сопровождавшие Фрейда и много после его смерти, он никогда не стоял на месте, его теория перерабатывалась и обогащалась. Почти что патологически строгий по отношению к ближайшим своим последователям, создатель психоанализа не раз – кто знает, сознательно или нет – интегрировал в собственную теорию некоторые из тех ересей, из-за которых ему приходилось скандалить с учениками. Так, вторая топика похожа на компромисс с ересью Юнга: если пункт расхождения с последним для Фрейда заключался в «размытии» понятия либидо, то и сам он изрядно размывает свой опорный термин, эксплипируя в нем изначальный конфликт между Эросом и влечением к смерти.

Жизнь вокруг Фрейда была по-прежнему бурной: младшая дочь его, Анна, которая вскоре сама станет видным психоаналитиком, проходит у отца психоанализ (порой Фрейд даже называл ее своей «единственной дочерью»[27]27
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 209.


[Закрыть]; к слову, по правилам психоаналитической практики лечить собственных родственников запрещается, но Фрейд был тем человеком, кто никогда не следовал этим правилам); ближайший его ученик Отто Ранк порывает с учителем, вводя неортодоксальное понятие травмы рождения (1924, окончательный разрыв между Фрейдом и Ранком происходит в 1926 году, следом за этим Ранк делает очень успешную психоаналитическую карьеру в США); умирает от сепсиса один из ближайших его последователей – Карл Абрахам (1925; еще раньше, в 1920-м, от осложнений после беременности умирает дочь Фрейда София); наконец, и сам Фрейд обнаруживает на правой стороне челюсти опухоль – так в его жизнь входит рак, мучивший Фрейда всю оставшуюся жизнь, привязавший его к ненавистному челюстному протезу (Фрейд называл его «мое чудовище»), а следом и вовсе сведший профессора в могилу.

Фрейд был патриотом («Его либидо, говорил он, не веря в это особо, было твердо мобилизовано для Австро-Венгрии»[28]28
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 151.


[Закрыть]), его связывали дружеские отношения с выдающимися представителями австрийской и немецкой культуры – Стефаном Цвейгом, Томасом Манном, – однако к 30-м годам и он, порой столь политически наивный, осознал, к чему идет дело в немецкоязычном мире. Нет ничего удивительного в том, что с приходом нацистов психоанализ был объявлен «еврейской наукой» – иными словами, произошла та самая «конфессионализация» психоанализа, которой Фрейд так опасался в начале своего пути, разве что теперь это означало не просто риск непризнания, но куда больший риск.

Нацисты решили прибрать к рукам всю хорошо разработанную психоаналитическую инфраструктуру и сделать на ее основе арийскую психологию; заниматься этим было поручено Генриху Герингу, кузену маршала Геринга: отныне он, некогда ассистировавший Эмилю Крепелину и весьма ценивший Юнга, именовался фюрером психотерапии. Позже, в 1936 году, Геринг создаст Немецкий институт психологических исследований и психотерапии, следом названный Институтом Геринга; что символично, он разместился в помещении Берлинского психоаналитического общества. Последовательный ариец, Карл Густав Юнг хорошо вписался в систему нацистской психиатрии, тогда как книги Фрейда жгли на площади со всей прочей «вырожденческой» литературой, на что сам Фрейд не без иронии заметил: «Какой прогресс! В Средние века они сожгли бы меня, а теперь удовлетворяются всего лишь сожжением моих книг»[29]29
  Рудинеско Э. Зигмунд Фрейд. С. 309.


[Закрыть]. Он все еще не хотел верить в то, что совсем скоро нацисты примутся жечь людей в куда больших масштабах, чем оно было при инквизиции.

Как пишет Рудинеско, «два последних года жизни страдавший от рака Фрейд лицезрел обвал и крушение всего, что он выстроил: издательские дома были закрыты, книги сожжены, учеников преследовали, убивали, вынуждали бежать, институты закрывали, вещи растаскивали, жизнь человеческая не ставилась ни во что»[30]30
  Там же. С. 329.


[Закрыть]. В роковом 1933 году от малокровия умирает Шандор Ференци. Многие единомышленники покидают Фрейда, спешно спасаясь от надвигающейся опасности. Ближайшим Фрейду человеком, если не считать его дочь Анну, вновь становится англичанин Эрнест Джонс. Именно Джонс – наряду с Мари Бонапарт, заплатившей нацистам выкуп за Фрейда (а кроме того, спасшей его письма к Флиссу), и американским дипломатом Уильямом Буллитом – будет хлопотать об эмиграции Фрейда и его семьи сразу после аншлюса Австрии. Это был нелегкий, однако успешный процесс: 4 июня 1938 года Фрейд с семьей садится в «Восточный экспресс» и вскоре оказывается в Англии, где и доживает свои последние дни, полные, несмотря на рак, заботы близких и признания публики. Зигмунд Фрейд умер 23 сентября 1939 года в 3 часа утра – он попросил своего врача Макса Шура сделать ему смертельную инъекцию морфия. В Европе начиналась еще одна война.

Мир погрузился в новое варварство – он вообще редко из него выходил. Фрейд же был последним из чистых, беспримесных представителей славного европейского Просвещения, и – судя по дате его ухода из жизни – его Просвещение умерло вместе с ним, они умерли вместе на самом пороге страшного, опустошительного сна разума, порождающего (вне) очередных чудовищ. Пессимистические прогнозы Фрейда сбылись: массовое либидо, инвестированное в харизматических вождей, разорвалось словно атомная бомба – и это еще до ее изобретения. Коллективное бессознательное прорвало кордоны индивидуальных защит, и в нем – вопреки чаяньям Юнга – не оказалось ничего романтического.

Но чтобы не кончать на столь мрачной ноте, отметим: возможно, возрождая, поддерживая сегодня интерес к Фрейду и его интеллектуальному детищу, мы посильно помогаем возродиться, держаться и самому Просвещению – в самой классической, кантовской его форме. Ведь нельзя же, в конечном итоге, по-прежнему малодушно мириться с тем, что Просвещение-де кануло без следа, так и оставив своих мертворожденных наследников с унизительной пустотой лживых надежд, холостых идеалов и утопических неудач.

Фрейд был эмиссаром Разума – как бы ни хотел романтизировать, по-ницшеански витализировать его проект тот же Томас Манн[31]31
  См.: Манн Т. Место Фрейда в истории современного духа // Аристократия духа. Сборник очерков, статей и эссе. М.: Культурная революция, 2009. С. 164 и далее.


[Закрыть] – в том, что всю жизнь он стремился познать непознанное – то, что мнили и вовсе непознаваемым. Не девизом ли познающего Разума следует счесть призыв Фрейда из лекций 1933-го, рокового года: Wo Es war, soll Icb werden – где было Оно, должно быть Я?[32]32
  Манн здесь верно замечает, что предметом фрейдовского психоанализа было иррациональное, но он почему-то совершенно забывает, что задачей Фрейда была рациональная объективация этого предмета (еще раз: Wo es mar..)).


[Закрыть]

Но что же этому Разуму в лице Фрейда и силами психоанализа в конечном итоге удалось познать? Об этом мы и поговорим в следующий раз.

Лекция 2
Путешествие на край ночи

Бессознательное всегда заставляет нас обращаться назад, и в этом смысле психоаналитическая работа может быть понята как движение вспять, а бессознательное – как прошлое, так сказать, основное, сущностное прошлое, потому что в некотором смысле бессознательное обозначает в субъекте то, что для него самого никогда не существовало в настоящем. Бессознательное всегда перетасовывает все временные категории. По мнению Фрейда, оно – вне времени, и посему наши желания, будучи бессознательными, – вечны. В субъекте то, что обозначено, обретает существование в настоящем[33].

Жак-Ален Шиллер

Итак, теперь нам предстоит в концентрированной форме изложить теорию фрейдовского психоанализа. Для удобства изложения классифицируем эту теорию по ряду этапов[33]33
  За более подробной классификацией и описанием основных этапов фрейдовского психоанализа отсылаю к прекрасной работе: Кинодо Ж.-М. Читая Фрейда: изучение трудов Фрейда в хронологической перспективе.


[Закрыть].

Точкой отсчета или, скажем, нулевым этапом служит для нас ранний фрейдовский научный опыт – перед нами молодой Фрейд (годы с 1873-го до примерно 1885-го), Фрейд-позитивист, ученик Брюкке и Мейнерта, физиолог, зоолог, невролог. Вдаваться в детали этого нулевого этапа мы по понятным причинам не будем – все важное было сказано там, где мы оговаривали общее состояние венской медицины той эпохи. Отметим лишь самое главное: основополагающее влияние Дарвина, который укоренил сущность человеческого животного в репродукции, и распространенный биологизм того времени (соприкасающийся, как известно, с философским витализмом), который был абсолютно уверен, что все скрытое и непознанное в человеческом существовании может быть связано со строго определенным физическим, органическим, словом, объективным коррелятом. Для юного Фрейда все это – что азбука.

Впрочем, в азбуке вскоре обнаруживаются пробелы. С этим обнаружением связан в собственном смысле первый этап становления фрейдовского психоанализа – с середины 1880-х по середину 1890-х: озадачивающее знакомство с брейеровским случаем Анны О., переход от экспериментальной к врачебной деятельности и, таким образом, перепрофилирование в психотерапевта, пристальный интерес к гипнотизму, внушению, сомнамбулизму, стажировка в Париже, поездка в Нанси, перевод Бернгейма, наконец, работа над совместной их с Брейером книгой – «Исследования истерии». Ключевым отличительным признаком, отделяющим первый этап от этапа подготовительного, нулевого, является вот что: на собственном опыте Фрейд усомнился во всевластии органического объяснительного принципа. Благодаря Анне О. и Шарко, благодаря экспериментам Нансийской школы Фрейд понимает, что в психиатрии существуют такие случаи – коих немало, – в которых органический редукционизм попросту не работает. Требуется разыскать другое объяснение – по счастью, Фрейд был тем авантюрным искателем, которому была в радость такая работа.

Внушением вызывая в теле пациента те или иные травматические проявления, Шарко экспериментально доказал, что не только физиология может оказывать влияние на психику, но также и психика способна оказывать влияние на физиологию. Наряду с общепринятой органической причинностью, в контексте этих экспериментов мы вынуждены принять и особую психическую причинность. Эта психическая причинность, конечно, загадочна: как, каким способом, спрашивается, психика может вызывать соматические реакции, когда для всякого здравомыслящего механициста бесспорно, что только тела оказывают воздействие на тела?.. Мы присутствуем как раз при том, как век ортодоксальных механицистов подходит к концу. Однако даже те люди, которые первыми этот век провожали, не могли так уж запросто принять таинственную психическую причинность. Так, сам Шарко уповал на то, что когда-нибудь, когда деревья станут еще зеленее, а медицина – еще могущественнее, отыщется-таки органическое объяснение этой тайны психической причинности. Складывается впечатление, что первооткрыватель не на шутку испугался собственного открытия. Сразу отметим, что этот же парадокс имел место и в случае Фрейда: подобно Шарко, он много раз повторял, что будущая медицина обязательно прояснит – конечно же, более связно, научно, системно – туман его собственных открытий. Также напуганный или, мягче, озадаченный психической причинностью, Фрейд постоянно пытался свести ее к некоторому органическому субстрату. Да, ему всегда и до самого конца хотелось считаться своим у ученых-естественников..

Тот органический, или квазиорганический субстрат, который использовал Фрейд для объяснения таинственной психической причинности, в психоанализе именуется древним латинским термином либидо. Теперь нам нужно пройти тот же путь, который к формулировке этого ключевого понятия проделал и Фрейд. Допустим, благодаря Шарко проблема психической причинности открылась нам с Фрейдом во всей своей пугающей красе. Оказывается, к травмам могут приводить не только механические воздействия, как то: аварии, несчастные случаи и так далее, но и некие сокрытые события в психике пациентов. Что это за события? Для ответа на этот вопрос мы должны подключить к событию Шарко событие Брейера, суть которого сводима к следующей формуле: talking cure, лечение разговором. Именно так прозвала свое лечение у Брейера его пациентка Анна О., случай которой инициировал работу двух докторов над книгой «Исследования истерии», в которую, помимо Анны О., вошли еще четыре случая: Эмми фон И., Люси Р., Катарины и Элизабет фон Р., следом шли «Теоретические замечания» Брейера и статья Фрейда «Психотерапия истерии».

Фрейд с его невероятным чутьем на открытия ухватился за случай Анны О. с куда большим энтузиазмом, чем немало растерянный Брейер. Сопоставив лечение разговором с проблемой психической причинности, Фрейд догадался, что между ними есть явная связь. Случай Анны О. – это типичный случай психической причинности, ее истерия не имела органических оснований, но приносила вполне реальные страдания. Однако страдания проходили, если пациентке удавалось… выговориться, высказать то, что причиняло ей страдания, – поэтому talking cure в действительности, без шуток оказывалось именно сиге, ни больше ни меньше. Такое лечение через проговаривание получило название катартического метода: мы помним, что катарсис – термин из Аристотеля, который с его помощью описывал в «Поэтике» разрядку страстей, происходящую через созерцание искусства. Не через искусство, но через сеанс с аналитиком (сам термин «психоанализ» пока еще не появился) пациент – в данном случае пациентка, Анна О., – достигает катарсиса, той самой психической разрядки, которая, освобождая причины страдания, может избавить от самого этого страдания. Итак, вот искомая связь: ключом к психической причинности и, соответственно, к избавлению от страданий служит катартический метод, лечение разговором, ибо именно этот разговор выносит из глубины на поверхность причины страдания, искомые психические причины травмы.

Это был важный промежуточный успех: до этого момента на истерию смотрели более чем косо, за неимением органического ее объяснения истериков чаще всего считали сумасшедшими или просто симулянтами. Работа Фрейда и Брейера заставила относиться к истерии всерьез. Нам удастся понять истерию и, более того, излечить ее, если мы заставим пациента выговорить ту психическую травму, которая к истерии и привела. Хорошо освоивший, как мы помним, гипноз, Фрейд первое время прибегал к его помощи, чтобы добраться до искомых воспоминаний. Однако от гипноза пришлось отказаться, ибо во многих случаях он лишь затруднял лечение, к тому же многие люди вовсе не гипнабельны. Вместо гипноза Фрейд разрабатывает куда более эффективную технику: метод свободных ассоциаций. Суть его в том, что пациент должен говорить все, что приходит ему на ум, и ассоциативные цепочки, направляемые аналитиком, должны привести к ядру травмы. Впоследствии из этого метода родится главное правило психоанализа, которое Фрейд сообщал своим пациентам перед началом сеансов: говорить все, что приходит в голову, без цензуры и без отбора. Фрейд рано понял одну хитрость: чем ближе мы подбираемся к цензуре и отбору, тем ближе мы оказываемся у ядра болезни. Таким образом, возникает еще одно важное психоаналитическое понятие: сопротивление.

Метод свободных ассоциаций – это, конечно, продолжение talking cure, у которого изначально не было методологической строгости. Однако строгость эту Фрейд вырабатывал уже без Брейера – их пути разошлись в силу теоретических разногласий (как это часто бывает в случае психоанализа, существует несколько версий этого конфликта; мы, однако, не будем здесь на них останавливаться). Теперь, после 1895 года, у психоанализа только один рулевой, и курс его далек от стабильности. Так, по-прежнему не проясненным был вопрос о характере той психической травмы, которую во время сеанса выговаривали пациенты. Фрейд быстро понял две вещи: во-первых, травматические воспоминания пациентов, как правило, имели сексуальный характер, и, во-вторых, они чаще всего восходили к периоду раннего детства. Итак, сексуальность и детство – не очень уютное соседство, особенно для культурных табу того времени. Как их связать? Первая версия Фрейда была такова: событием, инициирующим психическую травму, является реальное сексуальное соблазнение пациентов в раннем детстве. Взрослые – отцы, матери, старшие братья и сестры, служанки и воспитатели – в действительности совращают детей, нанося тем самым урон их психике. Эта версия получила название теории соблазнения. Однако понятно, что подобная теория выглядит крайне нереалистично: учитывая немалое число истериков, сколько же сексуальных маньяков-соблазнителей надо предположить среди почтенных венских буржуа?.. Снова и снова анализируя собранный материал, Фрейд выдвигает вторую гипотезу, которая и ляжет в основу психоанализа: для возникновения психической травмы сексуального характера вовсе не обязательно, чтобы имела места сцена реального соблазнения; вполне достаточно сексуальной фантазии ребенка, ибо детские фантазии и так, без всякого соблазнения, изначально сексуальны.

Пожалуй, сексуализация детства – главная статья, по которой Фрейду предъявляло обвинение современное ему общество. Роль сексуальности в раннем детстве Фрейд попытался проследить в работе «Сексуальность в этиологии неврозов» 1898 года, легшей в основу его доклада в Венском медицинском обществе – как водится, встреченного в штыки. Однако эта работа, пускай и не принятая сообществом коллег, послужила решающим стимулом для открытия фрейдовского бессознательного, именно она инициировала следующий, наиболее важный этап становления психоанализа: период с конца 90-х годов XIX века и первое десятилетие XX века, когда появляются основные психоаналитические книги («Толкование сновидений», 1900; «Психопатология обыденной жизни», 1901; «Три очерка по теории сексуальности», 1905) и когда складываются первые психоаналитические сообщества. Именно к этому периоду относится формулировка опорных психоаналитических понятий: бессознательное и либидо в их неразрывной связи.

В одном из писем Фрейд сообщает Флиссу о том, что он отказывается от теории соблазнения, и происходит это в тот самый момент, когда он переходит от анализа истерических больных к кропотливому длительному самоанализу. Центральным пунктом во фрейдовском самоанализе является анализ сновидений. Фрейд замечает, что сны имеют смысл, важный для проблемы психической причинности, что сны сообщают нам многое и это многое напрямую связано с ранними травмами. Традиция толкования сновидений восходит к древности, но Фрейда не устраивают ни расхожие популярные толкования, связывающие образы сна с символическими культурными кодами эпохи (можно заметить, что в этом уже предугадывается будущий конфликт с Юнгом), ни научные объяснения, попросту редуцирующие сон к соматическим причинам и не видящие, таким образом, в снах никакого собственного смысла. Вопреки всему этому, сновидение для Фрейда – царский путь к бессознательному: сон проговаривает, как и пациент при свободных ассоциациях, истину вытесненных фантазий. Фрейд пишет: «Сновидение является полноценным психическим феноменом, а именно представляет собой исполнение желания; его можно включить во взаимосвязь понятных нам душевных проявлений в бодрствовании»[34]34
  Фрейд 3. Толкование сновидений. М.: Фирма СТД, 2008. С. 141.


[Закрыть].

Во взаимосвязь понятных нам душевных проявлений в бодрствовании сновидение включается на тех же правах, что и воспоминания при свободных ассоциациях. Сны указывают на желание: часто дело идет о желаниях банальных – скажем, сновидцу хочется по-маленькому, – но царским путем к бессознательному будут, само собой, желания более сложные, вытесненные. Процесс вытеснения работает там, где психика сталкивается с травмирующим событием. Следовательно, желания, говорящие в сновидениях, связаны с этими вытесненными травмами, в которых мы уже научились усматривать причины психических недугов. Тогда сновидение – это форма, некий язык, который призван явить вытесненное содержание в странном, спутанном виде. Сновидение – это шифр, тайный язык для записи того, что в силу своего травматизма не должно быть явлено на свет истины. Позже Жак Лакан выскажется на этот счет так: «Дело не только в формуле, согласно которой сновидение о чем-то говорит: единственное, что Фрейда действительно интересует, это построения, посредством которых оно говорит, – сновидение рассматривается им как речь. Именно это никому до Фрейда не приходило в голову. Люди знали, что у сновидений есть смысл, что из них можно что-то вычитать, – они не знали, что оно представляет собой речь»[35]35
  Лакан Ж. Психозы (Семинар, Книга III (1955/56)). М.: Гнозис; Логос, 2014. С. 18.


[Закрыть].

Как и у всякого языка, у языка сновидений есть собственные фигуры. Самыми важными из них являются следующие: сгущение, напоминающее метафору в языкознании (или же ось селекции у Якобсона), и смещение, напоминающее, соответственно, метонимию (или же ось комбинации). Функция их – как раз таки камуфлировать вытесненное, в достаточной степени его остранять. Приведем примеры – однако не будем в который уж раз затирать собственно фрейдовский материал, но пофантазируем самостоятельно. Пример сгущения: допустим, я хочу избежать ответственности за то, что дал знакомому человеку неверный совет; как напоминание о вытесненном, этот человек, перед которым я бессознательно виноват, появляется у меня в сновидении; но появляется он в сгущенном виде, сочетая в себе различные элементы моего вытесненного желания: скажем, он одет в костюм другого человека, третьего лица, на которого бы я хотел свалить ответственность за собственный проступок (де, это не я, это он дал плохой совет), а кроме того, у него в руках трость моего отца, который когда-то давно заставил меня впервые испытывать чувство вины, и этой тростью он тычет в меня, ругая меня в тех грубых и непристойных выражениях, которыми меня когда-то обругивала моя прабабушка, сильно обидевшаяся на меня за разбитый фамильный фужер. Вот сгущение в чистом виде: множество элементов, отсылок, цитат, собранных в одном образе, призванном продемонстрировать всю диахроническую сложность моего травматического воспоминания. Пример смещения: ситуация та же, но снится мне, скажем, перчатка, оставленная на мостовой, при виде которой я чувствую боль в животе; я вспоминаю, что эта перчатка принадлежит тому самому человеку, перед которым я виноват, и это воспоминание вызывает у меня боль. Смещение здесь – это метонимический переход по смежности, перенос травматического содержания с целостного объекта на часть его, с целого человека на его вещь, перчатку, которая, впрочем, способна вызывать те же неприятные чувства, что и ее хозяин.