Текст книги "Домовой"

Глава седьмая

Город за пределами парка был совсем иным. Несмотря на недавний дождь и вечернее время, воздух тут совсем не был свежим. Напротив, он пах бензином, гарью, асфальтом и чем-то ещё, очень неприятным. Подумав, Афанасий решил, что так пахнут человеческие злоба и зависть. Дорога шумела, гудела, шуршала бесконечными автомобилями всех форм и цветов. Сатир, разумеется, раньше никогда не видывал автомобилей, в стране мифов ему встречались совсем другие чудовища. Сова, летящая чуть впереди, на высоте метров десяти, тоже была немало удивлена видом этих железных монстров.

Афанасий же видел их и раньше, ведь во дворе было полно машин. Тогда же, наблюдая за машинами и их владельцами, он впервые понял, сколь много значат эти груды железа для людей, сколь они оберегают их, сколь обожают… И сколь агрессивны бывают люди в отношении себе подобных, если те, скажем, заняли своим авто место, которое согласно каким-то непонятным правилам принадлежит владельцу другой машины. Люди тогда начинали кричать, размахивать руками, а бывает, и материться почище, чем Толик недавно на лестнице. Афанасий не любил грязной ругани. И он очень не любил машины.

И то, и другое, по его разумению, в отличие от дружбы с четвероногими, делало людей хуже.

Домовой и сатир шли вдоль дороги, периодически поглядывая в небо, на своего крылатого лоцмана. Зевс бежал рядом, высунув язык. Скоро на горизонте должен был появиться второй ориентир, стройка. Было тяжело дышать. Особенно мучился Сатирик, привыкший не к гари и копоти, а к свежему воздуху родных лесов и долин. Они остановились передохнуть на троллейбусной остановке, около некого сооружения со стеклянными, зарешёченными витринами. В витринах рядами стояли бутылки и банки с разнообразными этикетками. Такие же бутылки и банки наши герои видели недавно валяющимися повсюду в парке. Послышался мягкий шелест крыльев: миссис Стрикс спикировала вниз и опустилась на крышу сооружения. Подойдя к краю крыши, сова посмотрела вниз, подмигнула своим друзьям, но тут же спряталась. Неподалеку послышался шум голосов и смех: к остановке приближалась группа подростков.

– Странно, что эти дети забыли в такой час на улице? Ночь на дворе! – недовольно пробурчал домовой. – Ох, как неподобающе ведут себя отроки нонче…

Компания остановилась метрах в тридцати от ларька. Проигрыватель в «мобильнике» одного из них задорно вопил: «Я бью женщин и детей, потому что я красавчик…»

Подростки переговаривались между собой, периодически поглядывая в сторону Афанасия. Домовой заметил это и немного заволновался:

– Как думаешь, Сатирик, что им от меня нужно? Может, совета спросить? В стародавние времена отроки всегда советовались со стариками…

Сатир в ответ на это только пожал плечами. Сам он всегда советовался со старшими, но в этом странном мире… Кто знает?

От группы подростков отделился один, прыщавый и тощий, едва не вываливающийся из сползающих штанов, и подошёл разболтанной походкой к нашим героям. Взгляд его был мутноватым, от одежды едко пахло сигаретным дымом.

– Дядя, вы это… пива нам не купите? – спросил подросток, обращаясь к Афоне. – Вот, на все, – парень сунул в руку растерявшемуся домовому сторублёвку, – а то эта коза в ларьке паспорта у всех требует.

Сказав это, малолетний любитель пива вернулся к своей компании.

Домовой стоял, нахмуря густые брови, глядя то на бутылки за стеклом витрины, то на подростков, которые курили и неестественно громко гоготали над шутками друг друга, то на сторублёвку, зажатую в кулаке. Он внутренне корил себя за то, что взял деньги у мальчишки. Взял, потому что растерялся и от неожиданности, но ведь взял же! Афанасий ещё минуту постоял так, решая для себя что-то окончательно, потом аккуратно расправил и переложил в другой кулак чужие деньги, достал свою мелочь, что не взял у него не так давно, оскорбившись, Толик. Набралось рублей двадцать – двадцать пять. На эти деньги он купил бутылку газировки, конфеты в ярких обёртках и позвал разболтанного подростка. Тот подошёл.

– Вот что, милок, – произнёс домовой назидательным тоном, – пиво юным отрокам пить не надобно. И курить, к слову, тоже. На-ка, я вам тут купил на всех… Да, и деньги забери обратно. Деньги, чай, не твои, а мамкины…

Подросток не дал ему договорить.

– Да отвали ты со своими конфетами! Деньги давай! – он грубо выхватил у домового сторублёвку и, удаляясь, прошипел: – Козёл…

Подойдя к ожидающим его сверстникам, подросток, видимо, рассказал им о конфетах. Его приятели отреагировали бурно: один визгливо крикнул издали домовому ещё что-то оскорбительное, другой сделал неприличный жест. Разрядившись таким образом, подростки направились в сторону следующей остановки. Там тоже наверняка был ларёк.

Афанасий же остался стоять, ссутулившись и безвольно опустив руки. Вид у него был очень подавленный.

– О-хо-хо, ох беда, беда… – бормотал домовой.

Сатир, держа за истёртый ошейник Зевса, подошёл к своему товарищу. Сатирик легонько боднул домового рогатой головой в плечо, а пёс лизнул ему кисть правой руки.

Сова покинула крышу и опустилась на грязный асфальт у ног Афанасия.

– Спасибо вам… – Афоня смахнул нечаянную слезу. – Спасибо вам, друзья мои сердечные.

И наши герои, ещё более сплочённые, продолжили свой путь. Они снова шли вдоль дороги, а миссис Стрикс летела чуть впереди. Машин стало меньше, воздух заметно очистился от гари, и стало легче дышать. Было уже совсем темно. На небе зажглись городские, тусклые звезды. Вдруг сова громко ухнула, вернувшись, сделала медленный круг над домовым, сатиром и собакой.

– Вижу наш второй ориентир, дойдёте до перекрёстка, повернёте направо, там будет стройка. Давайте быстрее, дорогие мои. Подожду вас там, – сказав это, сова растворилась во тьме.

Дойдя до освещённого одиноким фонарём перекрёстка, троица, согласно совиному указанию, повернула направо. Переулок, где они оказались, был тих и пустынен.

Его пыльный асфальт странно отражал и усиливал звуки: старческое шарканье ног домового, цоканье копыт сатира и собачьих когтей. Асфальт словно запоминал эти звуки, как что-то редкое, ценное для него. Переулок был совершенно безлюдным и сейчас, ночью, казалось, что тут так всегда. В конце переулка был небольшой мостик, перекинутый через некую грязную канавку, которая когда-то, вероятно, была ручьём.

За ручьём переулок заканчивался тупиком, а вернее, дощатым забором. За ним, вероятно, и располагался второй ориентир, стройка. Подойдя поближе к мосту, путники спугнули дремавшую в канавке крякву, которая с истеричным, противным и комичным одновременно, кряканьем унеслась в ночь.

– Надо же, и как не мерзко этой утке жить тут, – произнёс задумчиво домовой, разглядывая плавающие в грязной воде пивные банки и обрывки газеты. – Впрочем… Весь их город – сплошная сточная канава, зловонная и недобрая!

Друзья вступили на мост и гуськом пошли по нему. Ржавое железо под ногами так нещадно грохотало, что казалось – ещё немного, и зажгутся окна в домах переулка и кто-нибудь крикнет: «Ночь на дворе! Не мешайте спать! Шляются тут всякие…»

Но ничего такого не происходило. Путники спокойно миновали шумный мост и вышли на небольшую площадку, от которой убегали в темноту две тропинки. Одна бежала вдоль забора вправо, другая, соответственно, влево. Домовой поднял глаза и увидел на заборе некий тёмный предмет. Сова, как и обещала, ждала их. Только Афоня хотел обратиться к пернатому лоцману их небольшой экспедиции, дабы посоветоваться, куда идти дальше, налево или направо, как сзади кто-то тоненько тявкнул. Домовой, не ожидавший от могучего Зевса такого писку, удивлённо посмотрел на пса. Но сам пёс был удивлён не меньше. Он напряжённо принюхивался к темноте и поводил ушами. Тут из норы под мостом на площадку выбрался лопоухий рыжий щенок. А за ним – ещё и ещё…

Целый собачий выводок, всех возможных мастей: чёрные, чёрные с белыми пятнами, чёрные с рыжими подпалинами и один – совершенно белый. Рыжий первопроходец, видимо, самый бойкий и сообразительный, тявкнул ещё раз, а затем быстро и решительно, насколько это позволяли его толстые, заплетающиеся на каждом шагу лапы, подбежал к Зевсу. Малыш задорно посмотрел на грозного великана снизу вверх, забавно поворачивая при этом голову, то в одну сторону, то в другую, и бесцеремонно ткнул его носом. Щенок, видимо, так здоровался, а заодно приглашал поиграть. Взрослый пёс, судя по его виду, был мало расположен к общению, а уж тем более к играм. Зато ко всему вышеперечисленному был весьма расположен другой юнец, рогатый.

– Ой, какие… – с тихим восторгом в голосе проблеял Сатирик, опускаясь, как раннее перед Зевсом, на все четыре конечности. Правда, тут эффект был совсем иным: на него обрушилась щенячья лавина. Щенки, а их было не менее дюжины, толкались, пихались, норовили лизнуть Сатирика в нос, хватали его своими молочными зубами за одежду. Излишне говорить, что сатир моментально скормил им весь запас сухарей. Минуты примерно за полторы, как показалось домовому. Афоня начал было ворчать насчёт неприкосновенного запаса, но сидящая на заборе сова мягко остановила его:

– Ну, Афанасий Мефодьевич, это же дети… Это общение очень их взаимно обогатит и позволит вырасти более полноценными личностями, – вещала с забора пернатая учительница.

Домовой зачарованно слушал её. Интеллектуальное превосходство совы и склонность к нотациям совсем не раздражали его. Напротив, он восхищался миссис Стрикс всё больше и больше.

– Куда же нам теперь, уважаемая учительница? – спросил Афанасий. – Вам сверху всё видно…

– Теперь нам налево… Обойдём стройку вдоль забора, пройдём ещё немного, и вот она, больница номер шесть, – сказав это, сова мягко оттолкнулась от забора и полетела в указанную ей сторону. Афоня и Сатирик поспешили за ней, следом затрусил Зевс, а за ним «гуськом» – вся пёстрая щенячья компания. Зевс недовольно рыкнул было, но потом решил, что надоедливые детишки скоро сами отстанут и вернутся в свою нору.

Глава восьмая

Стена забора, вдоль которой следовала процессия во главе с домовым, неожиданно закончилась. Афанасий остановился и жестом попросил остановиться остальных. Луна, смущённо выглянув из-под сизой вуали туч, осветила узкую асфальтированную дорогу и неухоженный, изрядно захламлённый сквер за ней.

– Ну что же, – произнёс домовой, – больница, думаю, за этими деревьями. Мы почти пришли.

Только он произнёс это, как щенки, мгновение назад путавшиеся у всех под ногами, дружно поджав хвостишки, понеслись вдоль забора обратно, в сторону моста и родной норы. Последним убегал рыжий. Он обернулся напоследок, и домовой успел разглядеть, что в блестящих глазёнках собачьего ребёнка застыл ужас.

– Э, Крюк, смотри, бомжара! – произнёс неприятный, квакающий голос где-то совсем рядом.

– В натуре, бомжара. С кобелем, гляди… – ответил другой голос, низкий и грубый.

– И «кекс» какой-то вместе с ним… Смену готовит себе, бомжара…

Афоня и Сатирик одновременно повернулись в ту сторону, откуда были слышны голоса. К ним приближались трое: двое парней в тёмной одежде и девица со странными железками в носу, нижней губе и бровях.

– Ну чо, Крюк, очистим город от падали? – проквакал тот, кто пониже, и сбил с головы Афанасия бейсболку.

– Это я – падаль? Да как ты смеешь, сопля ты можайская… – оскорбился домовой, но ему не дали договорить. Здоровенный плечистый Крюк ударил Афоню кулаком в живот. Когда же несчастный старик согнулся от боли, последовал второй удар – в голову, чуть ниже виска. Домовой охнул и упал на землю.

«Квакающий» крикнул: «Yes!»

Девица залилась визгливым, фальшивым смехом. Крюк занёс над Афоней ногу в тяжёлом ботинке. «Квакающий» меж тем привычным движением вынул из-за пояса длинный, тяжёлый нож и направился к Зевсу.

И тут одновременно случилось несколько событий. Неизвестно откуда взявшаяся сова, словно само порождение ночного неба, с размаху ударила Крюка в затылок. Громила, неожиданно звонко для существа таких габаритов, взвизгнул и схватился за голову. Совиные восемь устрашающих крюков-когтей оставили на его бритом затылке глубокий кровавый след. В ту же секунду сатир с силой боднул Крюка своей рогатой головой в живот. Верзила скрючился и молча обрушился на землю рядом с пытающимся встать Афоней. Девица с металлом на лице противно и пронзительно завизжала. Даже не взглянув на поверженного противника, сатир подпрыгнул и ударом копыта выбил нож у второго нападающего. Тот, схватившись за повреждённую кисть руки, развернулся и попытался немедленно сбежать. Но Зевс одним прыжком настиг «квакающего» и придавил к земле.

Сатирик помог Афоне встать, и путешественники молча обступили девицу, которая, кажется, сорвала голос и теперь только икала. Миссис Стрикс, сделав круг, плавно опустилась на плечо домовому.

– Забирай этих мерзавцев и пошли вон отсюда! – очень внятно и громко произнесла сова поставленным голосом театральной актрисы старой школы.

Сатирик же растянул физиономию в неимоверно-желчной ухмылке и медленно стянул шапку с рогатой головы. Мадмуазель с «металлоломом» на лице вытаращила глаза и заикала в три раза чаще.

– Да, кстати! Чуть не забыла… – добавила миссис Стрикс. – Если тронете когда-нибудь хоть пальцем тех пушистых малышей, что так вас боятся, мы вернёмся!

Не переставая икать, девица энергично закивала и бросилась поднимать с земли своих приятелей. Труднее всего было с Крюком. Сатирик даже был вынужден «помочь», дав верзиле крепкого пинка под зад. После такой помощи дело пошло быстрее и «чистильщики города» быстренько ретировались.

Афоня отряхнул одежду от земли и приставших листьев. Друзья стояли рядом и смотрели на него. Афанасий взглянул на них, потом в сторону, куда удалились хулиганы, и неожиданно для себя самого захохотал. Следом засмеялись и его друзья. Заливался смехом сатир, ухала и хлопала себя крыльями по бокам сова… Даже пёс искривил уголки пасти в неком подобии улыбки и легкомысленно свесил язык на одну сторону. Вдоволь насмеявшись, наши герои перешли через дорогу и зашагали по дорожке сквера.

– Вы снова приходите мне на помощь, друзья мои, вы снова… – волнуясь, а потому сбивчиво, говорил домовой на ходу. – Милая Стрикси, Сатирушка, Зевс… У меня не хватит жизни, чтобы отблагодарить вас…

Внезапно он замолчал: впереди, метрах в тридцати, замаячила тёмная фигура.

– Теща моя Баба-яга, неужто опять?! – проговорил домовой и тяжело вздохнул.

– Неееее может быть, неееееужто им мало показалось? – задумчиво проблеял Сатирик.

Внутренне готовые ко всему, друзья приблизились к незнакомцу. Он был болезненно худ, бледен и вместе с тем в нем с первого взгляда ощущалась какая-то странная, слегка жутковатая сила.

– Достойно восхищения, господа, достойно восхищения… – произнёс незнакомец и улыбнулся одними губами. – Разрешите представиться – Драгош. А ведь вы другие, не из мира этих скучных, обыкновенных людей… – и он обвёл всю компанию странным, немигающим взглядом, – А вы знаете, я рад вам! Я ведь и сам не совсем человек… Надеюсь, у вас найдётся для меня немного времени? Давайте присядем на скамейку.

Домовой и сатир переглянулись. Разумеется, у них совершенно не было времени выслушивать чьи-либо истории. Но незнакомцу отчего-то не хотелось возражать.

Было в нем что-то давящее, зловещее… Когда все «заняли места в зрительном зале», Драгош поведал друзьям свою весьма необычную и жутковатую историю.

Он родился тридцать лет назад в небольшом посёлке под Кишинёвом.

Драгош рос неуверенным в себе, робким и необщительным мальчиком. Учился он неважно, чем порядком огорчал своего доброго, мягкого отца, сельского доктора.

Всё изменилось в жизни Драгоша, когда однажды к ним приехал на выходные брат отца, дядя Мирон. Надо сказать, что, не получив, по сути, никакого серьёзного образования, Мирон Попеску был жаден до знаний, много читал (хоть и весьма бессистемно), а последние три года был очень увлечён составлением генеалогического древа своего рода. Род Попеску происходил из Румынии. Мирон же вполне серьёзно утверждал, что непосредственным, исходным предком их рода был не кто иной, как Влад Дракула. Драгош слушал рассказы дяди, раскрыв рот. Но его отец, Адриан, посмеялся над фантазиями брата и попросил не забивать голову мальчишке. Мирон страшно обиделся и на следующее же утро уехал, оставив племяннику на память тетрадку с рисунками генеалогического древа и своими записями. Очень скоро доктор Адриан заметил в сыне разительные перемены: из тихого, забитого мальчишки он превратился в разнузданного хулигана. Каждый день он приходил из школы с разбитыми в кровь кулаками. Не было учителя, что не жаловался на него.

Скоро уже все в школе боялись его, за глаза называя не иначе как Дракулой. Впрочем, ему так нравилось новое имя, что он совсем не возражал, когда Дракулой называли в лицо…

При этом он не сколотил компании, ему нравилось быть одному. А вернее – быть над всеми. Ещё же ему очень нравилась ночь, время, когда он мог спокойно побродить по улицам посёлка, не видя и не слыша всех этих надоедливых дураков.

В одну из таких ночей он и столкнулся впервые с существом из того, другого мира. Мира, в существовании которого он с некоторых пор совершенно не сомневался. Было уже за полночь. Чернильные тучи на небе безжалостно трепал за лохматые хвосты холодный, злой ветер. Драгош шёл, плотно запахнув полы длинного, чёрного плаща. Старомодный плащ этот он выцыганил у отца. Дорога привела его на окраину посёлка. Драгош остановился. Фруктовые сады и спящие дома остались далеко позади. Лишь несколько ветхих сараев да покосившийся забор высились, едва различимые во тьме. Впереди простиралось непаханое поле, пустое и безжизненное. Вдруг со стороны сараев раздалось негромкое царапание и шуршание, будто кто-то неведомый пытался подняться на крышу по дощатой стене. Мальчик резко обернулся и начал напряжённо всматриваться в темноту. Надо сказать, что, благодаря странной привычке к ночным прогулкам, его глаза настолько привыкли к недостатку света, что ночью он видел не намного хуже, чем днём. От увиденного ноги Драгоша мгновенно стали ватными: на крышу ближнего к нему сарая вскарабкалось и замерло, то ли прислушиваясь к звукам ночи, то ли принюхиваясь к её запахам, странное и страшное существо размером с крупную собаку. Покрытое серым мехом, с мордой, напоминающей свиную и крысиную одновременно, и цепкими обезьяньими лапами, оно стояло на двух ногах, странно сгорбившись. Существо медленно повернуло свою безобразную голову, посмотрело прямо в глаза мальчику и мерзко оскалилось.

И тут Драгош услышал вопль. Пронзительный вопль. Неслась, словно лента, под ногами дорога, мелькали кусты и дома… Мальчик осознал наконец, что это кричит он сам. И то, что уже подбегает к своему дому. Пулей влетев в калитку, он забежал в дом, тут же трясущимися руками задвинул щеколду на двери. Очутившись в своей комнате, Драгош, не раздеваясь, нырнул под одеяло, накрывшись им с головой. В комнату вбежали разбуженные шумом, встревоженные родители. Драгош только трясся и бормотал что-то бессвязное. Изо рта у него шла пена.

На следующее утро отец повёз его в город, к знакомому психиатру. Врач внимательно осмотрел мальчика, сопровождая осмотр профессиональными шутками-прибаутками. Потом велел подождать в коридоре, а сам некоторое время разговаривал в кабинете с его отцом.

После визита к врачу отец с сыном заехали в аптеку, где им по предъявленному рецепту выдали таблетки трёх разных цветов. Когда они вышли из аптеки, Адриан предложил поехать в цирк или кино и протянул руку, чтобы погладить сына по голове. Отшатнувшись от руки так, словно отец хотел его ударить, Драгош заявил, сильно заикаясь, что хочет домой.

Вернувшись в посёлок, мальчик сразу ушёл в свою комнату и опять забрался под одеяло с головой. Когда же на землю снова опустилась ночь, Драгош беззвучно выбрался через окно во двор, перелез через забор и бегом бросился к тому месту, где прошлой ночью видел чудовище. Ужас прошёл. Драгоша необъяснимо влёк, тянул к себе тот новый, таинственный мир, что открылся ему вчера. Мир, в существовании которого он не сомневался. Мир, где, по мнению Драгоша, и обитал его великий предок…

Вот и знакомые сараи. Никого! Мальчик несколько раз обошёл их вокруг. Никого!!! Драгош опустился на землю. Он ненавидел себя за тот глупый испуг. Ненавидел посёлок, где ему предстояло ещё два года учиться в школе. И отчего-то страшно ненавидел сейчас своих родителей.

Окончив школу, он уедет из посёлка в город, начнёт работать на стройке, а спустя ещё несколько лет отправится вместе с бригадой далеко на север. В Россию.

За эти годы ощущение, что он не такой, как все, что он другой, что он выше, только крепло в сознании Драгоша-Дракулы. Да и как не ощутить себя высшим созданием рядом с людьми, которые лишь и думали о том, как заработать лишнюю копейку, чтобы выслать домой, своим сопливым детёнышам? Вечность, космос, холодный разум для таких – пустой звук. Жалкие создания… Лохматое чудище, что открыло для него настежь окно в настоящий мир, он более не встречал. Чудище… Теперь оно казалось ему прекрасным! Зато видел другие существа, не менее странные. И способность видеть их росла в нем с каждым днём. Он привык к этим встречам. Посему и не удивился совсем, встретив наших героев. Но более всего, конечно, он мечтал воссоединиться с теми, кого считал своими. С последователями знаменитого Влада Дракулы.

Закончив рассказ, Драгош сложил руки на груди и замер, выпрямившись, на скамейке, словно изваяние. Он не смотрел на своих случайных знакомых, но было видно: он ждёт, что же ему скажут в ответ.

– Интересная история, любезный! – подал наконец голос домовой. – Но я не совсем понял три вещи. Дозволите спросить?

– Сделайте такое одолжение, – со сладкой улыбкой ответствовал Драгош-Дракула.

– Первое – коли мы вам ближе людей, отчего же не помогли нам, когда эти изверги напали? Второе – отчего же, всё-таки, сударь, вы настолько ненавидите людей? Вас же родила человеческая женщина, воспитал человеческий мужчина… Непонятно и неприятно мне такое отношение к людям… И третье – кроме того, что нарисовал на бумажке ваш дядя, есть ли подтверждение какое, что вы вампир-то? Крови, небось, не пьёте… Наговариваете на себя, милейший! Зачем?

Бородатый оратор перевёл дух. Умеющий весьма витиевато думать, он обычно был не склонен долго и сложно говорить. Но, похоже, речь удалась. Летающая всё это время над ними сова одобряюще ухнула. Сатирик незаметно показал поднятый вверх большой палец. Только Зевс никак не выказал одобрения. С того момента, как незнакомец подошёл к ним, пёс не отрываясь следил за каждым его движением. Драгош-Дракула ему сильно не нравился.

– Ну что же… Отвечу вам, любезный! Первое – не вмешался, так как люблю зрелище. Даже, знаете ли, иногда жалею, что мы живём не в древнем Риме: гладиаторы, кровь… Вмешайся бы я – и боя бы не было, каждый не получил бы редкой возможности проявить себя. Надеюсь, вам не пришло в голову, что я боюсь этих жалких негодяев? – в голосе возможного потомка знаменитого графа зазвучал металл. – Второе – люди примитивные, скучные существа. И вы, как я вижу, ничем не лучше. Посему даже не буду утруждать себя ответом на третий глупый вопрос. Прощайте!

И Драгош-Дракула беззвучно растворился во тьме.

– Я ваммммми горжусь, Анаси Миходич! – проблеял Сатирик.

Драгош меж тем шёл своей лёгкой, кошачьей походкой в сторону стройки. Там, в бытовке, его ждал топчан, крепкий чай и очередная модная книга о вампирах. Драгош уходил и уносил с собой свою тайну, сутью которой и был ответ на третий вопрос домового.

Примерно месяц тому назад Драгош познакомился на улице с девушкой.

Это было время белых ночей. Они пробродили почти до утра. Гуляли по набережной, взявшись за руки, целовались в каком-то дворе. А потом… Драгош не понял, как именно это началось, почему… Он смотрел на шею девушки, и что-то неведомое обжигало изнутри рот, горло, желудок. Драгош бросился на неё. Девушка тоненько взвизгнула, швырнула в него сумочку и побежала. Она бежала по улице и кричала, точно, как он сам в ту далёкую ночь.

Драгош не стал преследовать её. Он поднёс к лицу сумку девушки, тщательно её обнюхал и начал задумчиво вертеть в руках. Драгош понимал, что нужно срочно уходить. А ещё – что этой ночью приоткрыл, наконец, ту дверь, которая так давно манила его. Войдёт ли он туда, закроет ли за собой, оставив по ту сторону свою человечность? Драгош-Дракула этого ещё не знал.