Текст книги "Домовой"

Глава восьмая

Любомир медленно вошёл в пещеру и остановился, прислонившись плечом к каменной стене. Светлая чёлка сбилась на глаза, в которых читалась смесь растерянности, злости и ещё чего-то, не совсем понятного тем, кто не жил раньше в средневековой реальности. Неутолимое желание убивать, вероятно.

– Они забрали лошадей. Твари… Мерзкие, трусливые твари! Они не хотят честного, открытого боя. Знают, что преследовать их ночью, среди скал, невозможно… Олег!

Правдивый сделал шаг вперёд. На лице его читались отвага и решимость.

– Приведи в порядок оружие, наточи мечи и ножи. Выступим сразу, как рассветёт.

– Наставник Анаси, Ксения, – обратился рыцарь к девушке и домовому, – вы останетесь ждать нас здесь, в пещере. Предстоит кровавая битва, не хочу, чтобы вы как-то пострадали.

– Ну, Любо… – заныла было «принцесса» Ксения.

– Цыц! – быстро шепнул Афанасий.

Ксюша с изумлением посмотрела на домового.

– Цыц, я сказал! – повторил он столь же тихо, сверкнув глазами из-под косматых бровей.

Ксения Новосёлова раздражённо фыркнула, но всё же прикусила губу.

– Мы чужие в вашем мире, досточтимые рыцари, – произнёс Афанасий громко и с достоинством. – Вы – наши проводники и защитники в нем. Разумеется, мы сделаем так, как вы скажете, благородный Любомир!

И домовой учтиво поклонился рыцарям столь низко, что борода его чуть не коснулась пола пещеры.

– Уважаемый наставник, вы, может, объясните мне, что происходит? – прошипела Ксения.

Рыцари возились с оружием у входа в их убежище, оттуда слышались лязг и скрежет. Домовой и девушка расположились в дальнем углу пещеры, прямо на каменном полу.

– Афанасий Мефодьевич!

– Ну что «Афанасий Мефодьевич!»? – проворчал домовой. – Уже было говорено: да, я не отец тебе, но, пока он далеко, я за тебя отвечаю! Изволь слушаться!

Афоня ненадолго замолчал, глядя, как ярко-красный, под стать камням, паук, величиной с детскую ладошку, медленно спускается на невидимой нити с потолка пещеры.

Словно почувствовав, что на него смотрят, восьминогий охотник отцепился от паутинки, мягко шлёпнулся на пол и с шуршанием растаял в полумраке.

– Ты что же, – продолжил домовой, – решила, что я послушался этих заносчивых юнцов?

– Заносчивых юнцов?!

– Нет, твой-то – вроде ничего парень… – улыбнулся в бороду Афоня, видя реакцию на его слова влюблённой дурочки. – Второй вот… Ладно, не об этом. Нам опасно идти с ними. Они могут на засаду нарваться, а у нас ни оружия, ни умения драться… Мы им только мешать будем.

Афанасий снова замолк на некоторое время. Второй паук, по размеру вдвое больше предыдущего, начал спускаться с потолка, перебирая в воздухе волосатыми ногами, словно ища опору. Новосёлова поёжилась и подобрала под себя ноги.

– Но ведь небезопасно и оставаться тут, – рассуждал Анаси Мудрый дальше, – ведь эти ритасы, которыми они нас все пугают, лошадей от этой пещеры увели ловко, словно цыгане. А значит, могут вернуться и в саму пещеру заглянуть! Мыслю так: мы тоже тронемся вслед за рыцарями, но не сразу. Будем идти за ними, стараясь на глаза не попадаться. Я ведь кто? Домовой! А значит, что-что, а тихо ходить умею. И ты, думаю, сможешь, коли постараешься. В общем, решили!

Ксения неохотно кивнула.

Рассвет, окрасивший золотисто-розовым небо над страной Красных Скал, был прекрасен: свежий ветерок деликатно перебирал листья на деревьях, первый робкий луч солнца щекотал могучие бока каменных исполинов. Пахло цветами так же восхитительно, как вечером, но несколько по-иному: аромат не пьянил, как на закате, а скорее бодрил, звал в дорогу. Звал бродить часами среди скал и любоваться облачками, цепляющимися за их острые вершины. Жаль только, что бродить пришлось бы в почти полной тишине: ни пения птиц, не стрекотания кузнечиков… Эта страна была подобна прекрасной, гордой девушке, у которой злой колдун отобрал её голос.

Домовой осторожно высунул нос из пещеры. Рыцари покинули место их ночного пристанища несколько минут назад и успели уже отойти достаточно далеко, но чуткое ухо Афанасия явственно различало звук их шагов и шорох скатывающихся по склонам камешков. Пепельный рыцарь и Олег Правдивый направлялись на восток.

– Ксюха! – позвал домовой. – Вставай, засоня, а то мы их потеряем! Давай быстрее!

– Две минуты, наставник Анаси, всего две минуты… – было слышно, как она долго и томно потягивается. – Дайте девушке привести себя в порядок после сна.

– Две минуты, – строго сказал домовой и вышел из пещеры, словно нырнув в утро.

Пока длились Ксюхины «две минуты», он успел позавтракать ягодами, после умылся у родника (его усы и борода оказались изрядно перепачканы ягодным соком). Проделав всё это, домовой уселся на камень, стоящий прямо напротив пещеры, нервно почёсывая ладони и кидая гневные взгляды в сторону входа.

И вот, свершилось: Ксюха, свежая и румяная, словно не провела ночь на каменном полу, а всласть выспалась на пуховой перине, вышла навстречу утру. С очаровательной, невинной улыбкой она подошла к красному от злости домовому и звонко чмокнула того в волосатое ухо:

– Ну что, дядя Афоня, пошли?

– Паразитка… – пробормотал Афанасий, кряхтя, поднимаясь с камня.

Ступать бесшумно Афанасий, конечно, умел, но, видимо, только по равнине.

Тут же, когда дорога шла всё вверх и вверх, когда под ноги поминутно попадался неверный и скользкий, будто вымазанный маслом, камень, пот щипал глаза, а солнце пекло в голову… Менее чем через час домовой без сил плюхнулся прямо на пыльную тропинку и посмотрел на Ксению снизу вверх с виноватым и каким-то щенячьим выражением.

– Такие дела, дочка… – пробормотал Афанасий. – Уж прости меня, старика…

– Ничего, ничего! – затараторила Ксюха нарочито-уверенным голосом. – Сейчас немного отдохнём… Даже кстати! А то вы так шумите, дорогой мой наставник Анаси, что рыцари могут услышать. Пускай отойдут подальше.

– Они уже и так отошли… подальше. Подвёл я тебя, старый дурак! Надо было в пещере оставаться, как твой велел… А тут мы, как два волоска на лысине, отовсюду нас видать. И что я хозяину скажу? Не сберёг дочку…

Афанасий опустил голову, обхватил её руками и закрыл глаза. В висках его стучало и очень хотелось пить. Афоне невольно вспомнился прохладный чистый родник, что был на полянке возле пещеры, которую они столь легкомысленно покинули. Вспомнился настолько ясно, что, казалось, вот – протяни руку, зачерпни и пригоршня полна живительной влаги. Домовой непроизвольно сделал движение правой рукой и в этот миг понял, что видит вовсе не родник и поляну. Это ведь… Это ведь… Фонтанчик, рядом – скамья, на скамье – открытая книга. Ноздри пощекотал тонкий, нежный и такой знакомый аромат цветущих роз…

Вопль, снова этот идиотский вопль, как тогда, ночью, в пещере! Домовой поморщился, словно съел что-то кислое, и неохотно открыл глаза. Ксюха сидела на корточках рядом, вцепившись ему в плечо так сильно, что костяшки на её маленьких кулаках побелели.

– Ой, мамочки… – прошептала девушка чуть слышно.

Вопль повторился с удвоенной силой, с ещё большей, дикой мощью и первобытной злобой. Афанасию на секунду показалось, что скалы задрожали мелкой, частой дрожью. Дрожью не страха, а наслаждения. Словно этот вопль был порождением самих скал, что молчали века и вот наконец высвободили всю пропитавшую их каменные тела ярость.

– Любомир… – то ли выдохнула, то ли сказала Ксюха.

Домовой посмотрел на неё с отеческой нежностью.

«Ну, конечно, кто о чем, а вшивый…» – пронеслось в голове у Афанасия.

– Любушка, любимый! – заорала Новосёлова-младшая не своим голосом, вскакивая на ноги. – Афанасий Мефодьевич, они же убьют его!!!

– Стой! Куда?! – домовой попытался схватить влюблённую дурочку, но куда там…

Ксюха уже неслась, перемахивая через камни, словно чемпионка мира по прыжкам.

– Стой! – ещё раз крикнул домовой, сам прекрасно понимая тщетность и бесполезность своих тоскливых воплей, поднялся с земли и, держась за поясницу, чуть согнувшись, потрусил вслед за Ксюхой.

Тропа поднималась в гору всё выше и выше, словно стремилась достичь плавающих в выси облаков. А среди облаков этих, прямо на небе, казалось, идёт страшная битва: оттуда доносились крики, лязг оружия…

– Да подожди ж ты меня, оглашенная! – взывал домовой на бегу. – Подожди…

Афанасий теперь бежал размашисто, распрямившись и расправив плечи, напрочь позабыв про больную поясницу. Наконец ему удалось догнать непослушную девицу: домовой крепко ухватил её за руку и оттащил в сторону. Как раз во время: что-то большое, рыжее, мохнатое кубарем прокатилось по тропе вниз, издавая жалобные завывания.

– Это же… – одновременно проговорили домовой и девушка, глядя друг на друга…

– Не может быть! – поставил твёрдую точку домовой. – Так, пойдём наверх, я уже понял, что тебя не удержишь. Только по сторонам гляди! И вперёд меня не лезь.

Тропа поднималась всё выше, выше и закончилась неожиданно, даже как-то нелепо: словно кто-то огромный срезал острие горы, будто верхушку исполинского торта, и образовалась большая, гладкая, словно стол, пустошь, усыпанная камнями и поросшая жёстким кустарником.

В самом центре этой пустоши, спиной к спине, обнажив мечи, стояли рыцари.

Пот стекал по их лицам, мечи и доспехи были в пятнах вражеской крови, в глазах же – мрачная решимость и неистовая готовность убивать. С десяток врагов уже устилали своими изрубленными телами каменистую площадку, ставшую кровавым полем боя.

Остальные же, в количестве не менее тридцати, окружив кольцом рыцарей, явно были не намерены отступать. Враги скалились, потрясали своими боевыми дубинами, переминались на крепких, покрытых рыжей шерстью ногах, топали копытами.

Сатиры!!!

– За мной! – скомандовал Афанасий и пополз по-пластунски к ближайшему кусту, откуда будет лучше видно происходящее. Он полз, а в голове звенело лишь одно: «Сатиры!!! И как же такое может быть…»

Уместившись за крошечным кустиком, домовой чуть раздвинул колючие ветки, пытаясь лучше рассмотреть происходящее на поле битвы. Лучше рассмотреть противников Любомира и Олега.

Сатиры. Не кто-то, похожий на сатиров. Не кто-то, надевший рыжие шкуры, чтобы походить на них. Сатиры. Родные братья их Сатирика. Этот ужасный факт наконец прочно уместился в мудрой голове старика домового.

– Ох, горе, горе… – пробормотал он.

А рядом тихо плакала Ксюха. Плакала о своей трогательной детской дружбе с козлоногим рыжим балбесом, который, хоть и обижал частенько, но стал так дорог…

Плакала о своей чистой, наивной любви к Пепельному рыцарю, тому, кто стоит сейчас, весь в крови, чужой и своей. К тому, кого через мгновенье, возможно, разорвут на части существа, так ужасающе похожие на друга её детства…

Меж тем в рядах сатиров волнение всё усиливалось. Рогатые бойцы рычали, плевались, рыли землю копытами. В какой-то момент у двоих, по виду очень молодых, сдали нервы, и они ринулись вперёд. Первый попытался с наскока достать Любомира дубинкой, но тот одним движением меча сбил летящую дубину чуть вбок, так что она просвистела, не задев рыцаря. Вторым движением, воспользовавшись секундным замешательством юнца, не успевшего вернуть оружие в боевую позицию, Любомир рассёк противника пополам.

Другому юнцу повезло больше: высоко подпрыгнув, он перемахнул через людей и сделал движение, будто хочет убежать. Рыцари переключили своё внимание на остальных сатиров, а зря: второй юнец снова подпрыгнул, на этот раз не столь высоко, и умудрился оказаться как раз между Любомиром и Олегом. Не успев даже достигнуть земли, ловкий сатир нанёс мощный удар двумя копытами в спину Правдивому. Только потом удачливый юнец шлёпнулся на землю и ловко откатился в сторону, став недосягаемым для страшного меча в руках Любомира. Олег же рухнул на землю, как подкошенный. Меч вылетел из его рук. В ту же секунду трое сатиров бросились на Олега и связали по рукам и ногам.

Любомир кинулся было на выручку другу, но на нем повисло сразу пятеро. В одного, вцепившегося в левую руку, рыцарь успел ткнуть мечом. Сатир, коротко вякнув, отцепился. Силы были слишком неравны: ещё секунда – и гордые рыцари лежали, обмотанные сухими лианами, очень напоминая двух петухов на рынке, приготовленных для продажи.

– А-ха… – торжествующе произнёс крупный, широкоплечий сатир, подходя к лежащим рыцарям. Он небрежно ткнул дубинкой в бок Олегу Правдивому. Тот жалобно застонал. Крупный сатир громко и презрительно сплюнул.

Затем он ухватил пятернёй за волосы Любомира и одним рывком поставил на ноги. Пепельный рыцарь молчал. Лицо его выражало величайшее презрение и безразличие. Сатир внимательно посмотрел в глаза рыцарю, и на его грубой физиономии промелькнуло некое подобие уважения.

– Слушайте меня, ритасы! – прорычал он, обращаясь к толпе. – Нельзя недооценивать безволосых тварей. Среди них тоже могут попадаться воины. Хоть и не силой они сильны, но уж умением – точно! Хорошо, что такие – редкость. Ты – молодец, враг мой!

И сатир протянул вторую свою пятерню, желая, видимо, одобрительно потрепать Любомира по щеке. Снова раздался громкий звук плевка. Но на сей раз плюнул человек.

От неожиданности сатир взревел и отпустил рыцаря. Любомир, не устояв на ногах, снова упал на землю. Здоровяк же вытер свою побагровевшую от гнева физиономию ладонью и взревел снова. Быстро подойдя к одному из своих воинов, могучий сатир силой вырвал из его рук дубину.

– Нет, нет, достойный Шок-ан! Мы же должны доставить их Повелителю живыми… – кинулся ему наперерез какой-то худощавый сатир.

Но «достойный Шок-ан» никого не желал слушать. Отшвырнув, словно котёнка, худощавого, он занёс дубину над головой Пепельного рыцаря.

Ещё мгновение – и с мерзким, влажным, чавкающим звуком разломится человеческий череп, камни обагрятся молодой, горячей кровью…

– Бедный мальчик! – у Афони кольнуло сердце и нахлынула волна чёрной тоски и такого бессилия, что он не мог даже шевельнуться. Домовой лишь прошептал чуть слышно:

– Ксюша, не смотри, прошу…

– Не трогай его, урод!!! – раздался где-то совсем рядом пронзительный вопль. Домовой обернулся. От диких децибел у него заложило уши, и он увидел, как в звенящей тишине Ксюха вскочила и, широко размахнувшись, словно солдат гранату, швырнула камень, целясь в Шок-ана. Затем он увидел, как здоровенный сатир схватился за голову.

– Ксюша! – дико завопил домовой, сам не слыша своего голоса. – Беги!!!

Но было уже поздно. Дюжина сатиров неслась в их сторону, потрясая дубинками и разевая рты в беззвучных воплях.

Глава девятая

– Лошади… – зачарованно повторил Сатирик. – Здесь… А если тут лошади, то где-то поблизости должны быть и люди. Помню, давно, ещё в детстве, когда я ещё жил в своём самом первом мире, мне очень нравилось наблюдать за всадниками. Лошади, они ведь очень красивы… А ещё я слышал о всадниках, что стали со своими конями одним целым, кентаврах… Постой! – он уставился на Зин-ун с изумлением. – Ты сказала – мясо? Вы что, их съедите?

– Вечером будет пир, – сказала юная ритаска. Лицо её светилось искренним, детским счастьем. – У нас так редко бывают пиры… Я помню лишь один и очень плохо. Я тогда была ещё совсем маленькая. Знаешь, я могу показать тебе окрестности и завтра, а сейчас давай вернёмся в нашу пещеру. Мой отец знает все наши традиции, он нам может многое рассказать. К тому же, коли ты сейчас ему почти сын, он наверняка спросит разрешения у благородного Шок-ана, и тебе будет позволено тоже быть на пиру. Знаешь… – Зи-ун опустила глаза, – а мне бы очень хотелось пойти с тобой. Ты не похож ни на одного ритаса, кого я знаю, и ты… Ну… ты… Ты… Догоняй!

И ритаска бросилась с выступа вниз, словно ныряльщик со скалы в воду.

– Догоняй! – крикнула Зин-ун снова, уже откуда-то снизу. Помедлив мгновение, Сатирик последовал за ней.

В родной пещере Зин-ун, как ни удивительно, снова садились за стол. Сам глава семейства, Кисарю-ин, благодушно улыбаясь и поблёскивая глазками, сделал широкий жест и пригласил дочь и её приятеля снова занять знакомые уже места за столом.

Сам он, пыхтя, занял место напротив.

– Ешьте, ешьте, сегодня вечером весь наш Улуч-ахан, лучший из городов, будет пировать. И у каждого воина будет столько мяса, что он, конечно, поделится со стариками, детьми, женщинами… Сколь всё же славны воины-ритасы! Они не только удивительно храбры, но и благородны!

Кисарю-ин ещё минут пять нёс эту напыщенную чушь. Потом он вспомнил, конечно же, и Великого Правителя, лишь благодаря мудрой власти которого живёт и здравствует Улуч-ахан, а храбрые воины вырастают из бессмысленных, глупых детёнышей…

О Великом Правителе, разумеется, он говорил гораздо дольше. Ибо, как ни славны воины-ритасы, они всего лишь воины, а Правитель – на его рогах практически держится небо над Улуч-аханом!

Сатирик слушал своего названного папашу, скучал и думал о том, что кислая физиономия, пожалуй, идёт Кисарю-ину даже несколько больше, чем благодушная, ибо хотя бы не приторна. А ещё о том, что, вероятно, не благодаря высочайшей власти, а отчего-то совсем другого у таких вот отцов вырастают иногда вполне симпатичные дочки, «не среднестатистические».

Кисарю-ин вряд ли был тонким психологом, но что-то он всё же сумел прочитать в глазах чужака. Что-то такое, отчего его физиономия моментально обрела более привычное кислое выражение.

– Но сам пир – это совсем не главное! – продолжил он более сухо. – Главное – это то, о чем рассказал мне благородный Шок-ан…

– Шок-ан снова говорил с тобой? Он снова велел тебе сделать что-то? Это касается Са-ти-ика? – подала голос Скар-ун, супруга главы семейства. По её доброму лицу пробежала тень удивления и волнения. Тень эта Кисарю-ину весьма не понравилась…

– Во-первых, не смей перебивать меня! – взвизгнул почтенный муж и отец. – Во-вторых, пещеры наших родителей были рядом. В детстве мы с благородным Шок-аном даже дружили…

– Пап, ты же как-то рассказывал, что он тебя постоянно бил! – нетактично напомнила Зин-ун.

Если бы подобное изрекла жена, не миновать бы ей серьёзных побоев. Любимую дочь Кисарю-ин наградил лишь короткой оплеухой.

– Мне сегодня дадут сказать своё слово в собственной пещере? – прищурившись, он гневно посмотрел последовательно на жену, дочь, Сатирика и возившихся за столом сыновей.

В пещере стало тихо. Так тихо, что было слышно, как шуршат пауки по углам.

– Вначале я не хотел говорить при чужаке, а теперь решил сказать. В нашу страну вторглись пришельцы. Шок-ан, мудрейший из могучих, послал ночью молодых воинов на разведку. Оказалось, что пришельцы – это всего лишь четверо гнусных безволосых. К тому же, лишь двое из них – воины. Ещё двое – это молодая девка, уродливая, как все самки безволосых, и никчёмный старикашка. Разузнав это, наши отважные воины забрали четвероногих, на которых эти странные чудовища ездят верхом. Теперь у нашего великого народа есть много мяса, а у безволосых – нет их быстроногих помощников. И сегодня утром Шок-ан сам повёл небольшой боевой отряд, чтобы захватить неприятеля. Думаю, что они уже взяты в плен… Ну, что скажешь, чужак? – Кисарю-ин неожиданно сменил тон на снисходительно-насмешливый. – Это не твои бывшие хозяева, у которых ты жил где-нибудь в пустыне, как домашнее животное? Ты и та странная тварь, что притащил с собой? Кажется, в пещере у Великого Иса-ана ты ссылался на потерю памяти?

– Я – не домашнее животное, – спокойно выговорил Сатирик, – и я никогда не жил в пустыне. Я знал… как вы тут выражаетесь, безволосых, но они были совсем другие и жили очень далеко отсюда.

Все в этой стране, чуть что, начинали его допрашивать и запугивать. Словно он – преступник. И Иса-ан, и Шок-ан, и даже этот бесформенный Кисарю-ин…

Сатирику это всё меньше нравилось.

– Ну, с этим мы разберёмся. Сегодня – особенный день! Во-первых, наш Великий Правитель обратится к народу. Во-вторых, состоится церемония Зар-анзар: бой, честный и до смерти. Могу лишь сказать, что безволосым воинам на этой церемонии не поздоровится, – и Кисарю-ин расплылся в широкой довольной улыбке, снова возвращаясь к своему «благодушному образу». – В-третьих, пройдёт ещё одна церемония, может и не столь интересная, как первая, но тоже очень любимая народом, – Анежан-жун! Наши воины будут выбирать себе жён. Не бледней, не бледней, моя девочка! Всё будет хорошо! На тебя уже давно обратил внимание достойнейший из воинов, и ты после церемонии уже не будешь одна. Ну, а в завершение состоится пир. И все ритасы Улуч-ахана будут объедаться мясом!

Сатирик взглянул на юную ритаску. Зин-ун и правда была бледна. Только, определённо, совсем не от волнения, что её мог не выбрать «достойнейший из воинов». Губы её дрожали. Казалась, она вот-вот заплачет.

Мать, подойдя сзади, осторожно погладила Зин-ун по голове. Её потухшие глаза словно говорили: «Ну что поделаешь? Примирись, девочка…»

– Довольно нежностей! – прикрикнул Кисарю-ин. – Неси сейчас же всех оставшихся моллюсков. Устроим небольшой семейный праздник обжорства… Зачем запасать каких-то жалких моллюсков, если скоро у нас будет много-много свежего, вкусного мяса?

Сатирик, жмурясь от отвращения, жевал покрытых слизью моллюсков, чувствуя, как их маленькие тела бьются в предсмертной агонии у него во рту. В голове же у молодого сатира, расталкивая друг друга, теснились мысли, одна тревожнее и мрачнее другой: «Что это за люди? Надо им помочь, хотя бы попытаться. Но как?! А Зин-ун? Неужели эту милую малышку отдадут, словно вещь, какому-нибудь грубому, жестокому скоту? Не хочу этого! Что будет с нами? С миссис Стрикс, со мной, наконец?!»

Подавив рвотный позыв, Сатирик сглотнул и почувствовал, как слегка пережёванный моллюск отправился в путешествие к его желудку. Чувствуя на себе внимательный, недобрый взгляд Кисарю-ина, молодой сатир медленно взял с тарелки-листа следующего «приговоренного к казни через жевание».

Тут снаружи послышался звук: медленный, нарастающий, величественный.

Он словно полз, подобно огромной змее, по центральной улице Улуч-ахана, заглядывая в каждую пещеру, отзываясь в сердце каждого ритаса. Звук в равной степени походил на голос огромной трубы и отдалённый гудок теплохода в тумане. Если, конечно, можно представить себе теплоход здесь, среди средневековых песков и скал! Все члены семейного клана повернулись к входу в пещеру, прислушиваясь. Сатирик незаметно выплюнул под стол несчастного моллюска и тоже прислушался.

– Это Зук-ан, тот, что разносит вести, дует в Акдуд, – шепнула ему юная ритаска.

– Акдуд? Это что, музыкальный инструмент?

– Му-зы… Я не знаю такого слова. Акдуд делают из раковины Шо, гигантского моллюска. Шо встречается очень редко, Акдуд ревниво берегут, как воин – свою невесту.

– Зачем он в него дует?

– Он зовёт всех жителей города собираться на площади возле пещеры Повелителя Иса-ана. Скоро Повелитель обратится к народу, а потом…

– Эй! – грубо окликнул дочь Кисарю-ин. – Иди приведи себя в порядок. Я не хочу, чтобы тот достойнейший из воинов, который отчего-то обратил внимание на тебя, строптивая замухрышка, остался недоволен! Ты тоже собирайся, чужак. Сегодня Великий Иса-ан решит твою судьбу: останешься ли ты с нами, а быть может, даже получишь возможность, как я, носить славное ритасское имя, заканчивающееся на «ин», или… – и Кисарю-ин, страшно выпучив глаза, провёл себе ребром ладони по горлу.

Вероятно, он ожидал увидеть страх на лице Сатирика, но увидел лишь простодушную улыбку:

– Разрешите мне, на всякий случай, проститься с миссис Стрикс?

– С кем?!

– Ну… С моей ручной тварью. Можно?

– Что ж, – Кисарю-ин с важным видом надул щеки, – думаю, что твоей судьбы это никак не изменит. Попытаешься сбежать – шанса стать одним из нас уже не будет. А будет туша. Твоя дохлая туша с отрезанной головой. Понял?

– Конечно! На самом деле, я жутко хочу стать одним из вас! Жутко хочу увидеть Великого Повелителя! Несколько минут, всего несколько минут…

– Чего несколько? – удивился ритас, не знающий часов и минут.

– Ну… Недолго я! Спасибо! – и, глубоко поклонившись, Сатирик растаял в полумраке пещеры, направившись прямиком к нише, где стояла клетка с совой.

Миссис Стикс тихонько ухнула и радостно подпрыгнула за плетёной решёткой, увидев сатира.

– Миссис Стрикс, у меня совсем немного времени, пожалуйста, не перебивайте меня. Как ваше крыло?

– Не волнуйся, мой мальчик, оно уже совсем не болит.

– Сейчас… – Сатирик развязал сухую лиану, служившую в качестве замка, и распахнул дверцу. Сова вышла из клетки и остановилась в ожидании, глядя на него.

– Я попробую снять шины. Только… Я никогда этого не делал и не знаю, срослись ли кости? Не знаю…

– Снимай. Срослись. Я просто верю.

– Почему? Почему вы так уверены?

– Дружочек мой, ты забыл? Мы ведь родом из сказки! И сейчас мы где? В сказке, Сатирик, в сказке. Пускай немного страшноватой, пускай иногда откровенно пугающей, но – в сказке! Неужели ты не понимаешь? А в сказках со сказочными героями случаются любые чудеса…

И всё же, когда, сосредоточенно сопя, сатир снял шину, сова не без боязни решилась расправить крылья. Затем плавно махнула ими: раз, другой, третий…

– Сатирик, милый, я здорова! – птица выглядела совершенно счастливой.

– Конечно, здоровы. И хорошо… – грустно улыбнулся молодой сатир. – А теперь я пойду. Клетку закрывать не буду. Подождите, пока все уйдут, и улетайте.

– Что ты говоришь? Как же…

– Нет. Что бы там ни случилось, вы мне всё равно не поможете. Мне будет легче, если хоть один из моих друзей будет в безопасности. А я… Я попробую помешать тому, что должно случиться. С Зин-ун, с этими бедными незнакомцами… На всякий случай – прощайте!

– Постой! Ещё минута, только минута… Если тебе вдруг доведётся увидеть Афанасия раньше, чем мне, передай, что я очень скучаю по нему. По всем скучаю, конечно, и по Ксюше, и по Зевсу, и по Андрею Андреевичу, но по Афоне – больше всех!

– Хорошо… Я передам… На всякий случай – прощайте!

Сатирик осторожно обнял сову и быстрым шагом вышел вон.