Текст книги "Волк-одиночка"

– У меня тоже парень есть, – завопил он, думая, что отыскал в моей душе струну, на которой можно сыграть. – Ему всего три года! Ты его что, отца лишишь?

– Еще и как лишу, – кивнул я. – Мамка помается-помается, да отчима в дом приведет. Зато я тебе скажу: любой отчим будет лучше такого отца, как ты. Ну, чему хорошему ты его научить можешь? Ничему. А то, что ему всего три года, так это даже к лучшему – не успел, значит, гадостей от тебя нахвататься.

После такого отлупа гуманоид тоскливо замычал что-то нечленораздельное, глядя в дуло пистолета. Похоже, доводы, с помощью которых он мог надеяться убедить меня оставить ему жизнь, закончились. Но мысль продолжала работать, судорожно отыскивая хоть какую-то зацепку.

– Ты меня сейчас пристрелишь? – наконец, спросил он.

Я посмотрел на него. Куртка снизу была уже напрочь пропитана кровью. Кожа на лице натянулась, выпятив кости черепа, и, наверное, посерела – в полумраке было не очень видно, но обычно так и бывает.

– Нет, – я покачал головой. – Зачем я буду на тебя патроны тратить? Ты все равно уже не жилец. Через час-другой сам загнешься от потери крови. Если попытаешься выползти из леса, загнешься раньше.

– И ты меня оставишь тут подыхать?

– А ты предпочитаешь сдохнуть по соседству со мной, в машине? – спросил я. – Извини, дружок, я не люблю иметь под боком жмуриков. Не обессудь.

– Это же бесчеловечно!

– Ого, – я удивился. – Ты такие слова знаешь, что прямо в дрожь бросает. А почему ты их раньше не вспоминал? Ну, да ничего. Если тебе скучно станет, время слишком медленным покажется, можешь поколотить себя кастетом по голове – как Четырехглазого. Все. Адье.

Я поднялся во весь рост и пошел к «Шевроле». Бояться мне, в принципе, было уже нечего – пистолет я изъял, так что голову прострелить он мне не сможет. Разве взглядом. Но это не смертельно. Встать и напасть со спины, по понятным причинам, ему тоже будет сложно. Так что пятнистому оставалось только кататься по земле в бессильной злобе, скрипеть зубами да скулить. Что он и делал – на протяжении всего моего пути по направлению к машине.

Наклонившись над могучим, но теперь ни на что не годным телом Васька, я охлопал его карманы и вынул ключ зажигания. Ему он все равно уже без надобности, а мне в самый раз будет.

Вы не поймите меня неправильно – я не изверг и не садист. Мне вовсе не доставляет удовольствия делать людям больно. Просто порой, когда бывает необходимо, я иду на это. И стараюсь не давать волю чувствам – ни жалости, ни гневу. Потому что это чревато. Ну, отвези я сейчас пятнистого в больницу – и что из этого получится? Он поправится, соберет братву и попытается отомстить мне, а, в общем, будет продолжать вести тот же образ жизни, что и до нынешнего вечера. Потому что по-другому не умеет. Потому что считает, что его образ жизни вполне нормален – каждый крутится, как может. Но, с точки зрения все тех же общечеловеческих ценностей, пигментированный – не более, чем язва на теле цивилизации. А потому, оставляя его загибаться в лесу, я считал, – искренне, кстати, – что поступаю правильно, освобождая планету хоть от одного из перенаселивших ее подонков.

И собирался освободить еще как минимум от одного. С каковой целью уселся в машину и запустил мотор. Эпопея с участием Васька и пятнистого закончилась, передо мной открывалась финишная прямая. Я почему-то был уверен, что Камена окажется у своей любовницы и мне не придется демонстрировать самому себе чудеса человеческой логики, разыскивая молочного директора по всему предутреннему городу. Главное, чтобы по дороге на Твердокаменный менты не тормознули – с них станется, я ведь теперь был не на властно выглядевшей «Волге». Вдруг гаишникам не понравится, что у меня всего одна фара работает. Поди, объясни им, что это нехороший человек с квадратными очками на носу вторую испохабил. Не поймут ведь. Как и запаха перегара не поймут. Хотя, если по совести, остановить не должны – мало ли нынче придурков по городу с одной работающей фарой гоняет?

Я ловко выполнил разворот на пятачке – и обалдел. Потому что в луче света оказался пятнистый. И в руке у него был пистолет. Где он его раздобыл – черт знает, только целился теперь в машину. Грубо выругавшись, я вывернул баранку и нажал на газ. Но за мгновение до этого раздался выстрел.

Все обошлось благополучно. Скорее всего, у гуманоида дрожали руки, в чем не было ничего удивительного, учитывая его состояние. Пуля, в общем, то ли в землю воткнулась, то ли в небо полетела, оставив и меня, и машину целыми и невредимыми. А потом я боковым зрением увидел, как пятнистый поднес пистолет к виску, и сквозь закрытые окна в кабину ворвался треск второго – и последнего на этой поляне в эту ночь – выстрела.

Глава 10

Так бесславно закончил свое движенье по полной неожиданностей дороге жизни бесспорно умный и даже где-то талантливый человек, которого природа обделила красивой внешностью, зато сделала незабываемым. Внешний вид парня, покрытого пятнами, врезался в память, как шило в задницу. Что ж, как написали в свое время немцы над воротами Бухенвальда – «Каждому – свое». Нацистам – Нюрнберг, Наполеону – Ватерлоо, шведам – Полтаву. Всем прочим – второе пришествие и судный день. Ждите.

Странно, но за все время, проведенное нынешней ночью в компании пятнистого и Васька я так и не испытал ощущения, что уже на грани и подобрался к самому краешку жизни. Как-то слишком по-глупому решили шестерки Камены покончить со мной. Глупо и безоглядно. Словно не подозревали, что даже кролик, загнанный в угол, может покусать волка. У меня оказался туз в рукаве, и, к их великому сожалению, я испортил им всю игру. Они о такой возможности даже не подумали. Но я-то про свой секретный туз знал с самого начала, возможно, поэтому и не испугался по-настоящему.

А сейчас было уже поздно – и пугаться, и совершать прочие глупости. Все осталось позади, и все, если говорить откровенно, вышло не так уж плохо. Я, хреново себя чувствующий, двукратно уступающий противнику в численности, не только с честью вышел из ситуации, но и наголову разгромил – можно сказать, уничтожил – врага. Сам при этом даже не оцарапавшись. Зато поимел информацию, в которой отчаянно нуждался. Так что – и появись такая возможность – переигрывать ситуацию наново не стал бы.

Конечно, гуманоид спорол глупость, выложив мне адрес зазнобы своего босса еще в баре. В его оправдание можно сказать, что он не знал, как все обернется, считая, что сто шансов из ста – у него в руках. Но это были уже его проблемы. А вернее даже, проблемы Камены – гуманоид больше не страдал от их избытка. У него теперь вообще никаких проблем не было. Назвал адрес и убыл в безвозвратном направлении. А я теперь ехал, куда он указал.

На Твердокаменном Взгорке я бывал лишь однажды. Шесть – примерно – лет назад отвозил туда бабушку-божий одуванчик. Бабулька, скорее всего, ехала помирать, хотя изо всех сил отпиралась, утверждая, что едет к внучке на блины. Ха! Видел я эту внучку! Если вы мне скажете, что она умеет печь блины, я буду два часа гадко хихикать вам в лицо. Она даже яйцо в сковородку разбить не сумеет. Если, конечно, судить по внешнему виду.

Внучка, помнится, проживала в доме за номером тринадцать. У меня это в памяти сохранилось, потому что число несчастливое. Тринадцатый дом был последним на Твердокаменном Взгорке. Дальше там вообще ничего не было, кроме водокачки. Такая патриархальная картина кисти неизвестного художника – чуть больше десятка аккуратных деревенских домиков, шикарные сады, буйно колосящиеся огороды. Куры в собственном дерьме ковыряются… Если есть машина, чтобы наезжать в город за покупками и на работу, жить можно. И даже хорошо отдыхать по выходным дням. Все бы хорошо, если бы не одно «но». С запада Твердокаменный окаймлялся очистными. Большими – весь огромный город сбрасывал туда свои трудовые фекалии. А поскольку в середине августа устанавливался стабильный западный ветер, до конца октября на Взгорке было трудно пребывать – стеснялось дыхание. Так что в части отдыха на лоне природы у Камены, скорее всего, нынче напряг.

Изрядно поплутав по лесу, куда меня завезли Васек с пятнистым и где я не запомнил дороги, поскольку был непростительно сильно увлечен рассказом о коротком романе амбала с медсестрой Верочкой, я таки сумел выбраться на трассу. Но еще долго, топя педаль газа и направляя «Шевроле» куда-то вперед, не мог сообразить, где нахожусь. Только когда в свете единственной действующей фары сверкнул указатель, что, дескать, до Омска столько-то километров, до Воронежа чуток побольше, а до Москвы вообще можно не доехать, я определил свое местоположение на планете Земля. Я был на ее поверхности. Но, собственно, не это главное. Я был на Западном шоссе, причем – закон, сами понимаете, подлости – удалялся от города. И преуспел в этом. На целых шестнадцать километров. Если учесть, что ехать мне предстояло, ни много ни мало, аж до Взгорка, то расстояние можно было смело удваивать. А электронные часы на приборной панели показывали четыре тридцать восемь утра. Слишком уж подзадержали меня бывшие обладатели «Шевроле». Хорошо хоть, что тумана за городом не было, так что в скорости можно было себя не ограничивать.

И я развернулся и помчался в обратном направлении. Спидометр демонстрировал, что я безнадежно глуп, поскольку уже почти труп – стрелка колебалась где-то на отметке сто шестьдесят. Километров в час, естественно. Автомобиль очень неприятно покидывало из стороны в сторону – ночью было уже холодновато, конец октября, все-таки. Асфальт остывал, слава богу, инеем не покрывался, но становился все более и более скользким. Так что малейший ветерок добавлял неприятных ощущений подергиванием баранки в руках да рысканьем машины по шоссе.

И все-таки скорость я не снижал. Отыгрывал минуты и секунды. Старался поспеть в нужное место по возможности раньше – тогда выигранное в этой гонке время пойдет на пользу. Например, в случае необходимости позволит провести работу над ошибками. Или, на худой конец, спрятаться где-нибудь так, чтобы даже археологи через тысячу лет не отыскали.

Дорога с благодарностью восприняла мою езду. Она же почти как живая – дорога. За девять с лишним лет своего таксерства я это понял. Она может приласкать, а может и отомстить. Она может свести с ума и заставить забыть обо всем, но может и открыть глаза на многие вещи. Нынешней ночью дорога была благодарна мне за то, что я есть, и за то, что я на всю катушку пользуюсь ею. А ей нравилось осознавать, что кому-то очень нужна, потому она и не сбросила «Шевроле» в кювет, удержала на себе.

Тем не менее, ворвавшись в город и сбавив скорость почти вдвое, я вздохнул с облегчением. Вы, возможно, будете смеяться, но я не совсем камикадзе. Я даже совсем не камикадзе. Я люблю эту жизнь, какой бы паршивой она порой не оказывалась. Но когда меня в задницу клюет жареный петух, готов рискнуть. И рискую. До сих пор это сходило мне с рук, и я очень надеюсь, что так будет продолжаться еще долго.

В общем, по городским улицам я катил на общепринятой скорости, – чуть более шестидесяти километров, хотя при плотном тумане это было несколько опасно, – пытаясь при этом прокрутить в голове варианты предстоящей встречи с Каменой.

Вариант номер один: Камена оказывается у любовницы, я каким-нибудь способом проникаю в дом и вершу, прости, Господи, правосудие. Вариант номер два: Камены у любовницы не оказывается, я пытками и угрозами заставляю любовницу назвать мне его домашний адрес и еду туда. Вот, в принципе, и все. Больше вариантов не просматривалось, как я ни старался.

Часы показывали ровно пять, когда я штурмом одолел дорогу на Взгорок – было самое время для свершения черных дел. У честных людей в эти минуты, как утверждают умные сомнологи, наступает самый крепкий предутренний сон, прервать который труднее всего. Я не хочу сказать, что Камена был честным человеком, но вряд ли он страдал от бессонницы. Когда, конечно, не на работе, не бабло считает. Но сегодня он ведь был не на работе, я проверял.

Поэтому, остановившись у седьмого домика, я безо всякой опаски вылез из машины, открыл калитку, не обратив внимания на ее отчаянный скрип и, пройдя по дорожке, оказался перед крыльцом.

Собаки у любовницы Каминского, слава богу, не было. Да и зачем нужна собака в таком захолустье, где жители всех тринадцати домов знают друг о друге все. Даже то, у кого в какой тональности скрипит кровать. Здесь, подозреваю, с роду не слышали о ворах, а чужие на Взгорок если и забирались, то крайне редко, да и то – приятно провести время. Это я был исключением из правила, которое это правило подтверждает. Раз в сто лет перебаламучу жизнь Твердокаменного, после чего он еще на сто лет погрузится в патриархально-болотистую тишину.

Входная дверь оказалась заперта. Как мне удалось выяснить с помощью зажигалки – на накидной крючок изнутри. Возможно, Камена был не единственный хахаль у своей девицы, и та на всякий случай подстраховывалась, чтобы кто-нибудь посреди ночи не вломился и не попортил общих впечатлений своей незванной физиономией. А может, просто предприняла разумные меры предосторожности.

В любом случае, остановить меня, скользкого, как сопля, было трудно. И тем более этого не могла сделать простая деревянная дверь, к тому же изрядно рассохшаяся и непрочно сидящая в петлях. Я без труда просунул в щель мизинец и, поддев крючок снизу, сбросил его. Путь был открыт.

Толкнув дверь, я поморщился, услышав ее недовольный скрип. Одно дело, когда скрипит калитка, совсем другое – входная дверь. Как бы ни был крепок предутренний сон, а меру знать все равно надо. Поэтому я разулся и, бесшумно ступая босыми ногами по, хвала Всевышнему, все еще достаточно прочным половицам, пошел вперед.

И влез пальцами правой ноги во что-то мягкое. Чертыхнувшись про себя, снова достал из кармана зажигалку и чиркнул ею. Ну его к лешему, в самом деле, еще врежусь во что-нибудь в темноте – по опыту знаю, что в чуланах у людей всегда куча разного хлама навалена. Грохоту тогда не оберешься. Не только хозяев подымешь – еще и соседей перебудишь. И тогда можно будет смело ставить крест на всем походе. Да и на мне, наверное, тоже.

В свете зажигалки я приметил дорогу и, погасив огонь, снова двинулся вперед. Мягкое, в которое я влез, оказалось телогрейкой. Какого хрена она делала посреди чулана прямо на полу – даже не спрашивайте, не знаю. Но, переступив через нее, я пошел дальше.

По памяти нащупал ручку от двери в дом и потянул на себя. На сей раз обошлось без скрипа – дверь была плотно подогнана и утеплена, петли хорошо смазаны. Шагнув в обволакивающую темноту жилого помещения, я остановился, раздумывая: зажигать свет или еще раз воспользоваться зажигалкой. И в том, и в другом случае были свои плюсы. Но были и минусы. Тем не менее, пораскинув мозгами, я решил, что лучше все-таки свет зажечь – вдруг дело примет крутой оборот. Тогда мне лучше иметь над головой постоянный источник, чем раз за разом, как идиоту, чиркать зажигалкой вместо того, чтобы начинать – или продолжить – обрабатывать Камену. Такие вот доводы.

Любовница Камены, судя по всему, нужды не испытывала. Во всяком случае, на электричестве не экономила. Как только я нащупал выключатель и нажал на него, под потолком ярчайшим ослепляющим светом вспыхнула люстра о пяти довольно мощных лампах. И комнатка, размером-то всего ничего – три на три – оказалась высвечена до самых тайных закутков. Ничего не скроешь.

Я невольно поморщился, а потом испугался – от такого яркого света любой, даже самый крепкий, сон бегмя сбежит. Скажет: да нафиг вы мне, такие веселые, нужны? При таком свете не сны смотреть, а на огороде ковыряться надо.

Но ничего страшного не произошло. Никто не проснулся до срока, не закричал дурным голосом. Все было тихо и мирно. Потому что смежные помещения были занавешены плотными иссиня-черными драпировками.

Отодвинув одну из них, ту, что пошире, я увидел кухню. Небольшая кирпичная печь с мощной восьмилитровой бадьей наверху, от которой аппетитно тянуло борщом. Хозяйка, если она действительно была любовницей молочного магната, должна была жить одна, так что наличие этой емкости повергло меня в легкий шок – для кого это она столько наготовила? Вряд ли Камена был способен упороть восемь литров русского народного блюда, даже отработав в постели за себя и за того парня. В общем, вопрос. Ответа на который я так и не нашел.

Зато, пошарив глазами по окружности, нашел другое. А именно – подставку для посуды. А в ней, среди прочего хлама, весьма неприличных размеров миску – как раз под стать богатырской кастрюле с борщом. И у меня против воли потекли слюнки. Но, помимо миски, я обнаружил еще кое-что – очередной дверной проем, задрапированный шторой.

Чувство долга победило, и я, подойдя к шторе, отдернул ее и чиркнул зажигалкой – разыскивать выключатель не стал, потому как имел смутное подозрение, что ничего серьезного в этой комнате не обнаружу. Так, собственно и оказалось – здесь было нечто вроде кабинета-библиотеки – полки, уставленные книгами, стол заваленный бумагами, компьютер, принтер, сканер. Интересно, кем работала подруга Камены?

Решив, что дальнейший осмотр смысла не имеет, я водрузил штору на место, обернулся и вынул из общей кучи ту самую приглянувшуюся мне огромных размеров миску. Чувство голода, то есть, взяло верх над всеми другими чувствами. Хотя, собственно, ничего сверхъестественного в этом не было. Я пришел в гости, а законы гостеприимства предполагают в таких случаях угощать пришельца. Не стану же я будить хозяина, чтобы он меня обслужил? Сам управлюсь, не маленький. Если же хозяин проснется, думаю, не осерчает. Тем более, что у меня под рукой «Беретта» и «Макаров».

Наложив себе полную посудину, даже с солидных размеров мослом, – насколько я понял, говяжьей лопаткой, – я вышел в ярко освещенную комнату, вынул «Беретту» и, положив ее рядом с собой на стол, – осторожность превыше всего, – принялся за еду.

Не знаю, какой любовницей была владелица этого дома, а хозяюшкой она оказалась очень и очень неплохой. Под бумажной салфеткой в хрустальной чашке лежал нарезанный хлеб, так что мне на этот счет даже суетиться не пришлось. Да и вкус борща говорил о том, что дамочка готовить любит и умеет. Одно, знаете ли, удовольствие – кушать стряпню, приготовленную с душой.

Хозяйка все-таки проснулась. Я к этому времени уже успел обглодать мосол, в самом деле оказавшийся лопаткой, и умять три четверти оставшегося борща. Так что когда она, сдвинув в сторону портьеру, появилась в дверном проеме, я чувствовал приятную полноту в желудке и не менее приятную умиротворенность в душе.

Подняв взгляд на часы, я зафиксировал время – пять тридцать пять – и посмотрел на девицу. Она была действительно недурна собой, довольно высока – чуть выше метра семидесяти, стройна, с пышными каштановыми волосами, стриженными в каре. Возраст – лет двадцать пять. Гибкая, миловидная. Такая и в постели должна быть хороша.

– Салют, – бодро сказал я. – Борщ жутко вкусный. Чуть ложку не проглотил.

Она молчала. Она вообще, похоже, потеряла дар речи. Впрочем, что тут удивительного – запираешь дверь на крючок, ложишься спать, а когда просыпаешься, видишь, что за твоим столом сидит совершенно непонятный и незнакомый мужик и рубает твоей ложкой из твоей миски тобою приготовленный борщ. От этого и глаза круглыми станут – что, собственно, с девушкой и произошло, – и челюсть может отвалиться – чего она, по счастью, избежала.

– Не стоит так таращиться, – посоветовал я. – От этого куриная слепота бывает. Давайте лучше знакомиться. Меня Миша зовут. А вас?

– Роза, – как я понял, совершенно автоматически отозвалась она. Но, сказав «а», тут же принялась за все остальные буквы алфавита. Единственное сказанное слово, похоже, освободило речевые шлюзы, блокированные неожиданной картиной. – Кто вы такой? Что вы делаете в моем доме?

– Я кушал, – я честно показал на почти пустую миску. – Вы, Роза, клянусь скальпом моего прадедушки, чудесно готовите. Борщ – просто объедение. Мосол – вкусноты неописуемой. Хотя это уже, наверное, не очень ваша заслуга. Все равно – примите мои поздравления.

– Спасибо, – она вовсе не выглядела испуганной. Скорее – рассерженной и раздосадованной. И голос был не визгливым, как можно было ожидать, а холодным и раздраженным. – Может быть, вы все-таки объясните, кто вы такой?

– Может, и объясним, – без труда согласился я. – Да и как можно утаить что-то от такой чудесной хозяйки, как вы, Розочка? Целую ваши ручки за этот борщ, а я просто небольшой таксист, и ваш борщ не дал мне заработать язву желудка, если не сказать хуже. Я шел мимо и, не смотря на жуткий западный ветер, унюхал этот запах и завернул к вам. Вы не поверите, Розочка, но за мой нос любая охотничья собака удавится. Такого носа, как у простого таксиста Миши Мешковского, нет больше нигде в этом дурацком огромном мире, можете поверить мне на слово. А если не верите, посмотрите в мои голубые глаза – разве такие глаза смогут солгать такой красивой девушке, как вы, Роза?

После моей дурацкой речи Роза окончательно ошалела. В глаза мне она, понятно, заглядывать не стала, но, выдвинув стул, уселась напротив. Причем я заметил, что и движенья у нее, что надо – плавны и грациозны, любого мужика с ума сведут. Тем более, если она, как сейчас, будет в пеньюаре, из под которого просвечивают небольшие упругие груди и который выгодно подчеркивает рисунок живота и бедер. В общем, Камена выбрал себе девушку что надо. В какой-то мере я ему даже завидовал. Если учесть, что сам я, после ухода Женечки, теплоты женского общества не испытывал, то, думаю, чувства мои понять не сложно.

Роза по прежнему молчала. Просто сидела, уставившись на пистолет, и ничего не говорила. Я убрал ствол со стола, спрятал его сзади за пояс и на всякий случай поинтересовался:

– Чего-то вы бледная. Неважно выглядите. Может, вам лучше таблетку принять? От депрессии или от головной боли?

– Не надо, – сказала она. – Что вы в моем доме забыли?

– А, так вы на этот счет переживаете? Ну и напрасно. Спросите у любого встречного-поперечного, и он вам скажет, что Миша Мешковский не есть насильник. Его бояться совсем не надо. Я, как импотент со стажем, живу с женщинами только по обоюдному согласию. А вламываться в дома к одиноким девушкам и навязывать им свою кандидатуру, это – вы меня, конечно, извините – не в моих правилах. Вы, Розочка, не поймите меня неправильно, за вами я готов хоть куда – хоть в Арктику, хоть в открытый космос, вы девушка красивая и вы этого стоите. Только в других условиях. Пока же я у вас незваный гость, я буду делать вид, что меня совершенно не интересует вид ваших прекрасных сосков под вашим прозрачным пеньюаром. Потому что на самом деле я пришел сюда совершенно по другому поводу. Я пришел узнать, где сейчас находится Камена. Насколько я понял, у вас его сегодня нет, иначе бы вы его давно позвали.

– Нету, – она отрешенно мотнула головой.

– Нетрудно догадаться, – кивнул я.

– Он уже три недели ко мне не заезжает. Я его жду, а его все нет и нет.

– Вот ведь сволочь какая, – снова согласился я. Впрочем, очень могло быть, что в неявках Каминского к любовнице в последнее время присутствовала и солидная доля моей вины – если он из-за меня до утра просиживал на работе, то о каких любовных утехах, в его-то сорокаслишнимлетнем возрасте, могла идти речь?

– Он меня бросил, – сделала неожиданное резюме Розочка.

– Ой, да перестаньте сказать, – я поморщился. – Если он сделал это, он таки самый дурацкий идиот из всех, кого я знаю. Бросить такую девушку, как вы – это, извините, глупость.

– Правда? – она посмотрела на меня и почему-то благодарно улыбнулась. А потом неожиданно разревелась.

Я офонарел. Я не ожидал ни такой реакции, ни такого поворота событий. Потому что, собственно, ехал убивать, а получилось вон оно как – сперва плотно и вкусно откушал, потом провел светскую беседу со вполне симпатичной девицей. И зачем-то нарвался на причитания забытой любовником бабы. Черт знает, что такое.

Я встал, подошел к Розочке и положил руку ей на плечо – взыграло джентльменство. Надо утешить девушку, ведь я, если на то пошло, ее борщ кушал:

– Да успокойтесь вы, в самом деле. Ну, кто он такой, чтобы из-за него слезы лить? Вот вы – молодая интересная девушка, в пеньюаре и со всеми причиндалами. Если вы захотите, первый встречный вашим станет. А он кто? Престарелый пердун, которому смерть в задницу дышит. Денег у него много? Так ведь это дело наживное. Я и сам временами немалые суммы на пьянки, девочек и рулетку тратил. Вот и все его достоинства. А вы посмотрите на дело с другой стороны – найдете себе молодого, который будет вас так любить, что замучаетесь бретельки на лифчик пришивать. В конце концов, в этой идиотской жизни кроме любви и ненависти ничего не имеет значения. Все великие дела совершаются только из-за этих двух чувств. Из-за денег – только мелочь, дешевка.

Она, как я вдруг заметил, прижалась щекой к моей руке и уже не плакала. Это опять стало полной неожиданностью для меня и я, прокашлявшись, уточнил:

– Эй, Розочка, все в порядке?

– Да, – она кивнула. Голос ее был грустным, но уже без истерических ноток. – Вы, наверное, правы. Он меня бросил – и это к лучшему. Я всегда знала, что Лева – нехороший человек…

– Еще какой! – согласно буркнул я.

– …и дела, которыми он занимается – нехорошие. Вот и вам он, наверное, пакость какую-то сделал, раз вы его убить хотите.

– С чего это ты взяла? – от удивления я, сам того не приметив, перешел на «ты». Впрочем, наверное, как раз вовремя.

– Пистолет перед вами не просто так лежал, – пояснила она.

– Не просто, – согласился я. – Но почему сразу убить? – раскрывать карты перед первой попавшейся, пусть даже смазливой мордашкой, я не собирался. Тем более, что женское племя – народ темпераментный, переменчивый, чего доброго, после моего отъезда возьмет и позвонит или Камене – чтобы он ждал меня. Или в милицию – чтобы та защитила любимого. А мне, признаться, очень не хотелось бы ни первого, ни второго. – Может, я просто поговорить хотел?

– А пистолет зачем?

– А пистолет – в любом разговоре дополнительный аргумент. Он, понимаешь, решил нас, таксеров, налогом в пользу себя, ненаглядного, обложить. Через это его решение одному моему хорошему другу уже расколотили на мелкие кусочки череп. Вот я и пришел сюда с пистолетом, чтобы показать, что мы, в случае чего, тоже огрызнуться можем.

– Это правда? – она с ужасом посмотрела на меня.

– Правда, – спокойно подтвердил я. – А что именно?

– Что вашего друга убили?

Не устаю поражаться женской логике. С каждым разом она приводит меня все в больший восторг. Скоро я при очередном таком припадке кипятком пописаю и ошпарюсь. Ну посудите сами – пять минут назад она с полнейшим безразличием обличала меня в желании убить Камену, а теперь ужасается, что посредством воли Камены убит Четыре Глаза. И в том, и в другом случае речь идет о человеческой жизни, но если Четыре Глаза уже мертв, причем изрядное время, то Камена еще жив и его убийство можно предотвратить. Однако Розочку, как истинную женщину, ужаснул свершившийся факт, а не то, что может случиться в будущем, пусть даже самом ближайшем. Тут нужно включать фантазию, становиться художником, а где вы видели женщину-художника?

– Это правда, что моего друга убили, – сказал я. А что еще мне оставалось делать?

– Какой кошмар! Неужели Лева этим занимается?

– Ни разу, – быстро возразил я. – С точки зрения мертвого закона Лева чист, как первая капля самогона. Он просто сидит в кабинете и отдает приказания.

– Но ведь это по его указке…

– Я же сказал – с точки зрения мертвого закона.

– Да-да, – она грустно кивнула. – Но его здесь нет. И что теперь вы собираетесь делать?

– Хочу спросить, где товарищ Камена обитает, когда он не на работе и даже не у вас?

– Дома, где же еще? – она удивилась. Вполне логично, кстати.

– Я дико извиняюсь, – мягко поправился я. – Адрес, если можно.

– Проспект Космонавтов, дом семь, квартира сто одиннадцать, – сказала она. И, невесело усмехнувшись, добавила. – Могу, если интересно, и номер телефона сказать. Мы ведь когда познакомились, я в него как дура влюблена была, до беспамятства. Все адреса, все телефоны на зубок выучила. – Моральный мазохизм, понимаешь. Теперь неделю с горькой улыбкой будет мучить себя воспоминаниями. Может, и дольше.

– Телефона не надо, – я покачал головой. – Но и думать об этом хуцпане тоже не надо. Это ни к чему хорошему не приведет. И ничего хорошего не получилось бы, продолжай вы встречаться. Ну, было. Но ведь прошло, да? Каждый человек имеет право на глупость. Не казнить же себя за это всю жизнь.

– А о чем мне еще думать? – возразила она. – Я сегодня до четырех часов заснуть не могла. Вот ты приехал – и мне легче стало. Потому что ты – рядом, ты – живой, ты – говоришь, и твои слова свободны от него, такого, какой он в моей памяти. Но ведь это не надолго. Ты получил, что хотел, сейчас встанешь и уедешь по указанному адресу. А я снова останусь одна, снова не смогу заснуть, буду лежать и таращиться в потолок. И какие у меня при этом думы должны быть, скажи, пожалуйста?

– О том, какое он дерьмо был, – посоветовал я. – Давай, Розочка, сделаем так. Я сейчас действительно уеду по указанному адресу. Но ведь это, если разобраться, не займет много времени – час-полтора от силы, думаю. А потом я вернусь. Если тебе кто-то нужен, чтобы развлекать тебя разговорами, то я с радостью готов стать этим кем-то. Давненько я не бывал кому-нибудь нужен. Подзабытое чувство.

– Возвращайся, – кивнула она. И расплылась в совершенно неожиданной улыбке: – Мне с тобой хорошо. Ты совсем не страшный. Даже когда пистолет под рукой держишь.

– И что – совсем не страшный? – удивился я.

– Совсем-совсем, – подтвердила она.

Странно. Мне всегда казалось, что мое лицо, если и не есть символ мужественности и решительности, то уж утонченным или забавным его никак не назовешь. Тем более после бессонной ночи и со щетиною на щеках и подбородке. Но у Розочки было свое мнение по этому поводу.

– Ты приезжай, – повторила она. И потерлась щекой о мою руку, все еще лежащую у нее на плече. – Ты мне действительно нужен.

– Я приеду, – пообещал я, направляясь к двери.

Выйдя в ночь, я в полном обалдении уставился на небо. Туман рассосался, и звезды уже вовсю плели свои узоры по черной ткани ночи, но дело было вовсе не в этом. Похоже, я нежданно-негаданно нашел замену Женечкам, Наденькам, Олечкам и Наталечкам. Нашел, совершенно к этому не стремясь – или, вернее, стремясь, но не к этому – и замена была, что надо. Повстречай я Розочку где-нибудь на людной улице, и я бы, скорее всего, долго смотрел ей вслед, прищелкивая языком в восхищении от ее королевских статей. Так что мне, можно сказать, повезло, что я зашел в ее дом именно этой ночью. И повезло, что именно этой ночью у нее было такое настроение. Хотя чего это я, собственно, расчувствовался? Мне еще надо поехать – и мне еще надо суметь вернуться. А за это время Розочка – женская душа непостоянна – может и передумать.