Текст книги "Волк-одиночка"

Совершенно деревянным шагом, – ведь я, собственно, был еще слишком слаб для безболезненного проведения времени таким образом: недосыпания, лежания на холодной земле и прочей чепухи подобного рода, – я прошел через двор, распахнул дверцу «Шевроле» и уселся за руль. Потом завел мотор и, идиот идиотом, уставился в ярко освещенные окна Розочкиного дома. Нет, вы только подумайте – я, Миша Мешковский, обалдуй, трепло, человек без царя в голове, влюбился. Такого со мной не случалось лет уже восемь – с тех пор, как в двадцатипятилетнем возрасте врезался в трамвай и полюбил вагоновожатую. Настолько, что пришлось жениться. Правда, меня хватило только на три месяца семейной жизни, после чего я непостижимым образом вычислил, что вагоновожатая моя супруга – стерва, и сбежал от нее. Через год мне поставили в паспорте штамп о разводе, и я зарекся влюбляться. Жил со многими, но чисто постельной жизнью. А вот эта ночь отбросила меня на десять лет назад, когда я еще не боялся предоставлять место в своем сердце какой-нибудь представительнице слабого пола. Справедливости ради стоит сказать, что Розочка особо и не спрашивала разрешения – она просто вошла в мою душу и осталась там. Вот уж воистину – жизнь порой такие виражи закладывает, что в глазах темнеет.

Взяв себя, наконец, в руки, я оторвал взгляд от ставших вдруг такими притягательными окон, и поехал в город. Проспект Космонавтов, семь. А охранник в здании молочного комбината сказал мне, что Камена живет где-то рядом с универмагом «Цветочный». Однако от «Цветочного» до седьмого дома были две троллейбусные остановки. Так что либо охранник наврал, либо у Камены и там проживала любовница. Что, в прочем, не исключено, если исходить из того, что наговорил о нем гуманоид. Ну, да Бог с ним, я все равно ехал к седьмому дому. Уж Розочка-то должна была назвать мне верный адрес. Не мог же он обмануть свою пассию. Разве что она по своей инициативе подсунула мне дезу, в чем я, впрочем, сильно сомневался.

Шесть часов. И, если уж быть точным, уже утро. Где я только не побывал за прошедшую ночь. Война – так война, я нанес противнику серьезный урон в живой силе и технике, подорвал его моральное и материальное состояние. Я вывел из игры гвардию Камены, но так и не сумел пока добраться до него самого, а ведь именно он был конечной целью задуманной мной кампании.

Но, катя по темным еще улицам, я, тем не менее, весело насвистывал. Потому что ехал именно за тем, чтобы поставить точку в деле отмщения Четырехглазого. Это выходило даже символично – то, что его тело задержали в морге на пять дней и что моя месть растянулась на такой же срок. Главное – все завершится в один день. Мне нравятся такие совпадения.

Улицы были пусты – даже по сравнению со вчерашним днем. Все-таки, выходные давали о себе знать именно таким вот безлюдьем по утрам, поскольку народ, утомленный трудовыми буднями, по воскресеньям без зазрения совести давил ухо, наверстывая упущенное. И правильно делал.

До дома номер семь я добрался без приключений, причем очень быстро. Вошел в чистый, солидный подъезд и вызвал лифт. Тот оказался не менее чистым и солидным. Это было несколько странно, поскольку не только вахтеров, но и вахты на входе я не обнаружил. Допускаю, что здесь жили разного рода тузы, бонзы и полубоги, но, с другой стороны, нынешнюю гопоту, если ей приспичит по большому, это не остановит – она зайдет в любой подъезд и наделает по большому. Оставалось предположить, что на этот наложено заклятье, на чем я и остановился.

Выйдя на седьмом этаже, я подошел к двери, на которой гордо красовались три единички, и нажал звонок. Сделал это без опаски, потому что дверь, обитая красивой черной кожей – натуральной! – была без глазка. Нет, обитатели этого подъезда определенно жили в коммунизме.

Ждать пришлось изрядное время, но я не в обиде – припереться в начале седьмого утра, в воскресенье, к незнакомым людям и верить, что тебя ждут гостеприимно распахнутые двери – это, по крайней мере, жлобство. Я трижды топил кнопку, прежде, чем заспанный женский голос из-за двери сварливо не поинтересовался:

– Кто?

– Откройте, милиция, – без зазрения совести соврал я.

– И чего вам надо? – от услышанного женский голос вовсе не стал мягче.

– Каминский Лев Самуэльевич здесь проживает?

– Ну, предположим.

– Вот его нам и надо.

– А его-то и нету! – мадам за дверью, очевидно, решила этой фразой закончить разговор, поскольку изнутри послышалось шарканье, весьма похожее на звук удаляющихся по линолеуму шлепанцев, но я вновь вдавил кнопку.

– Ну, что? – еще более недовольно поинтересовался голос через пару-тройку секунд.

– Дверь откройте, гражданка! – потребовал я.

– Ага, счас. У вас прав таких нет – врываться посреди ночи в дом.

– А мы и не врываемся, – возразил я. – У нас ордер на арест вашего мужа, и если вы не откроете дверь, то будете проходить, как соучастница, да еще и статью за укрывательство заработаете.

– Ладно.

Замок заскрежетал, и я вытащил из-за пояса пистолет. Ну ее на хрен, баба она, судя по нашей небольшой беседе, умная, в случае чего, и сковородкой по голове огреет, не постесняется – сразу, как только раскусит, что я к милиции примерно то же отношение имею, что и к балету. На морду я натянул тряпочку – ту самую, в которой был на молококомбинате. И с запоздалым удивлением подумал, что даже не вспомнил о ней на Твердокаменном. Вот уж действительно – судьба. Хотя… Я ж там борщом угощался. Так что тряпочку так или иначе пришлось бы снять.

Едва дверь приоткрылась, я просунул в образовавшийся проем ногу и продемонстрировал жене Камены пистолет. Та ошарашено вытаращила глаза и спорола совершенную глупость:

– Ты же сказал, что милиция.

– А я обманул, – признался я и, втолкнув ее в прихожую, добавил: – Не стой здесь. Прохладно.

– Чего надо? – спросила она, когда я протиснулся следом за ней в коридор и закрыл за собой дверь.

Я оглядел ее. Старовата, конечно, но еще ничего, держится. Впрочем, с бабками мужа это, наверное, не трудно. А то, что старовата – так это не ее вина. Когда Камена ее в жены брал, она, наверное, хоть куда была. Но годы, годы… И теперь стареющего магната потянуло на свеженину, а супруга осталась выполнять роль хранительницы очага и – отчасти – сварливой домработницы.

– Мужа твоего хотелось бы увидеть, я уже говорил, – сказал я.

– Удивил, – хмыкнула она. – Мне бы тоже хотелось его увидеть. Да он же, падла такая, вторую неделю дома не появляется. Шастает, небось, тварь, по своим потаскушкам, и даже не знает, что сын ногу сломал. Ну, погоди, появится – голову разобью.

– Что, правда дома не живет? – удивился я.

– Не живет, – кивнула она. – На работу пыталась дозвониться, так секретутка не соединяет – говорит, то совещание, то ушел куда-то, то еще что.

– Лихой у тебя мужик, – восхитился я. – Ну, что ж делать. Передавай ему привет от обложенных процентом.

Развернулся и вышел. А что еще было делать? Камена был неуловим, как солнечный зайчик. И где теперь его искать, я даже примерно не представлял.

Глава 11

– Минут двадцать проторчал в машине, а так ни до чего и не додумался, – сказал я. – Ума не приложу, где его теперь искать. С одной стороны, ежику понятно, что сегодня утром охранники, которые придут на смену, поднимут шум и как-то свяжутся с Каменой. Но с другой хоть режь ты меня, все равно не пойму, как они это сделают, если ты говоришь, что сотового у него нет.

– Да ладно, не бери в голову, – сказала она и погладила меня рукой по груди. Мы лежали в постели.

Вы только не вздумайте гадко ухмыляться в ваши рыжие усы. Никакой пошлости, все произошло по большой и чистой любви. Стоило мне вернуться из поездки к дому Каминского, увидеть Розочку, которая сидела в той же позе на том же месте, ее красивое – даже без макияжа – личико и тонкий возбуждающий пеньюар, ничего не скрывающий, а наоборот, подчеркивающий, и во мне проснулись инстинкты. В частности – инстинкт размножения. Не знаю, что проснулось в ней, но любовь у нас получилась на редкость жаркая. Я, как и обещал, порвал ей бретельку ночной рубашки, а она чуть не откусила мне левый сосок и поцарапала ногу. В общем, страсть.

– Не грусти, – добавила она. – Рано или поздно он сам тебя найдет.

– Только этого мне и не хватало, – саркастически кивнул я. – Если бы он предварительно открытку выслал – и чтобы да, так нет. Он появится, как снег на голову. А разве это есть хорошо? Это не есть хорошо, потому что от снега на голову мозги портятся. Я бы, честно говоря, предпочел сам его найти.

– Понимаю, – согласилась она. – Только я тоже предположить не могу, где он может быть. И что ты собираешься делать?

– А что я могу сделать? – удивился я. – Ничего не могу. Я теперь даже не знаю, в какую сторону прыгнуть, чтобы поймать его. Остается ждать. Как ты сказала, рано или поздно он сам меня найдет. Конечно, не лучший вариант, но за отсутствием кухарки не грех воспользоваться услугами дворника. А пока суть да дело, буду жить, как обычно. На работу не надо – еще две недели почти на больничном сидеть. Единственное, что остается – сходить на похороны Четырехглазого. Того самого, которого порешили парни Камены. Да еще наведаться в больничку, чтобы рассказать доктору, что расстраиваться ему, собственно, не из-за чего. И узнать, интересовались мной менты, или я им пока не нужен.

– Какому доктору? – не поняла – да и не могла понять – она.

– Николаю Федоровичу. Они, когда меня из больнички изымали, сманили оттуда дежурную медсестру по имени Верочка. Так вот, эта самая Верочка оказалась невестой Николая Федоровича. Тот сделал мне добрячок, выписав больничный на две недели, а я, со своей стороны, пообещал, что попутно наведу справки о его подруге.

– Ну и?.. – в голосе Розочки отчетливо сквозило нездоровое любопытство, каковое человек, живущий тихой, инертной жизнью почти всегда испытывает к тем, кому выпало счастье – или наоборот несчастье – покувыркаться в паре-тройке сомнительных ситуаций. Мой рассказ был для Розочки, как детектив. Не ахти какой, но от скуки сойдет. Поэтому слушала она, жадно вытянув шею и прижавшись ко мне всем телом, вздрагивающим по каждому удобному поводу. Насыщение крови адреналином у нее происходило таким вот образом. Очень удобно и совершенно безопасно. Мне бы пример брать, да шило в заднице мешало.

– Шлюшкой оказалась докторская невеста, – жестко резюмировал я. – Пока тот Николай Федорович волосы промеж ягодиц по одному выщипывал от беспокойства, она совершенно спокойно два дня трахалась с одним из амбалов Камены, которого помнила еще со школьного туалета. В общем, ситуация малоприятная, для доктора в особенности. Я, признаться, не знаю, как ему сообщить об этом. Расстроится ведь, бедняга, весь спирт в больнице вылакает.

– Он ее любит?

– А кто ж его знает? Любит. Или, во всяком случае, думает, что любит, что на данном этапе одно и тоже.

– Не повезло, – она вздохнула и затихла.

Я тоже вздохнул и затих. Еще и как не повезло. Хотя, в общем-то, это уже проблемы доктора. Не дождавшись Васька, Верочка рано или поздно встанет с постели и предстанет пред светлы очи своего бывшего суженого. И тому самому придется решать, возобновлять с ней отношения или нет. Я бы на его месте, если откровенно, не стал рисковать, пощадил свою мужскую гордость.

За окном было уже светло. Еще бы – часы показывали около десяти утра. Мне бы сейчас, конечно, приспать. Тем более, что я так уютно устроился на мягкой кровати, а под боком у меня, после долгого перерыва, снова пульсировало, благотворно влияя на организм, женское тело.

Но засыпать было никак нельзя. После бессонной ночи я пропустил бы и похороны Четырехглазого, и все на свете. Заедь к Розочке ее неверный любовник, – что было вполне возможно, – я и этого не услышу, если засну. При всем громадном желании пообщаться именно с ним.

Получается, что выбор у меня был небогатый – встать, одеться и продолжать вести активный образ жизни. По крайней мере, до тех пор, пока не закончу поиски Камены или, на худой конец, не окажусь в более безопасном месте. Я не имею в виду собственную квартиру, поскольку далеко не уверен, что Камена, работая на встречном курсе, не раздобыл загодя мой домашний адрес и в данный момент не выставил там блокпост. В общем, бодрствовать мне, судя по всему, предстояло еще долго.

А потому я решительно поднялся и направился к креслу, на которое в беспорядке, в порыве страсти, побросал свои шмотки. Кое-как разобравшись в них, принялся одеваться. В порядке очередности: носки, брюки, трусы, – пардон, перепутал: трусы, брюки, – рубашка, пуловер.

– Ты куда? – удивленно спросила Роза.

– В дорогу, – сказал я. – Труба зовет. Мне нельзя у тебя долго задерживаться: разомлею, а то, чего доброго, и вовсе засну. А разомлевший, равно как и спящий, воин – уже не воин, а шмат мяса, костей и ливера, с которым можно делать все, что угодно.

– Но ты же сказал, что не знаешь, куда тебе ехать, – она обиженно надула губки.

– Ничего подобного. Я сказал, что мне кровь из носу нужно попасть на похороны Четырехглазого.

– И ты сейчас туда едешь?

– Угу, – я кивнул. – Если хочешь, поехали со мной.

– Давно бы так! – она проворно вскочила, уже совершенно не стесняясь – не говорил ли я, что оба мы чувствовали себя, словно давным-давно вместе? – скинула порванный пеньюар и тоже принялась одеваться.

Полуприкрыв глаза, я наблюдал за ее движениями. Стройная, изящная, хрупкая. Каждый жест – выверен, каждое движение – совершенство. Ну, натурально – лебедь белая. И вместе с тем что-то хищное. Она и в постели вела себя так же – то лебедем, то пантерой. Правда, за сравнение не поручусь, поскольку с представителями животного мира спать не доводилось, но, во всяком случае, именно такое сравнение у меня и напрашивалось.

Много времени на сборы ей не потребовалось. Брючки, белая блузка, черный жакет. Несколько ловких движений над волосами – и готова прическа. Несколько мазков пудрой и губной помадой – и макияж наложен. Впрочем, с ее-то данными грех было долго торчать перед зеркалом, прихорашиваясь – подозреваю, что ей шло буквально все, включая униформу путейца-ветерана.

– Я готова, – отрапортовала она.

– И я готов, – подтвердил я.

Мы вышли в ту самую комнату, что была оснащена суперлюстрой, и довершили начатое – я влез в свою слегка потрепанную, но все еще крепкую и теплую куртку, она накинула на плечи темно-синий плащ, изнутри чем-то утепленный, и покинули дом.

Дверь она запирать не стала, а в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:

– Чужие тут все равно не ходят.

– Свои-то ходят, – возразил я.

– Ну и пусть ходят. Может, им надо чего.

Железная логика. Конечно, надо. Кабы ничего не надо, так они и не ходили бы – дома сидели.

– А если Камена объявится?

– Сядет и будет ждать. Мы же все равно потом ко мне поедем, вот и встретишься с ним. Ты же этого хотел.

– Ну, да, – кивнул я. Эка она ловко – после похорон все равно к ней поедем. Хотя, наверное, так и сделаем. Появляться дома рискованно, а о том, что у меня сами собой завелись шашни с его бывшей подругой, Камена пока не знал. Да и никто другой, исключая нас двоих, не знал. Так что в этом доме мне находиться было не опаснее, чем в любом другом месте.

– Шикарная машина, – заметила Розочка, остановившись за калиткой.

– Трофейная, – сказал я, ковыряясь в замке. – В честном бою добыл.

– А своя машина у тебя есть? – поинтересовалась она, дождавшись, когда я распахну дверь и удобно устраиваясь на пассажирском сиденье.

– Ой, Розочка, ну зачем ты спрашиваешь такие вещи у таксиста? Неужели ты думаешь, что у меня после смены остаются силы и желание смотреть на этот металлолом?

– А почему бы и нет? – удивилась она. – Машина – это же не роскошь, а средство передвижения. Это же удобно. Я ведь, когда прихожу с работы, тоже усаживаюсь за компьютер, и ничего.

– Разные вещи, – заметил я и, чтобы было понятнее, пояснил: – Если я усядусь за баранку собственного автомобиля, я ведь все равно буду рыскать глазами по сторонам, искать потенциального клиента. Потому что это уже рефлекс – раз перед мордой баранка, значит, ты на трассе и должен зашибать деньгу. Согласись – с тобой, когда ты сидишь за компьютером, такого не происходит.

– Соглашусь, – кивнула она.

– Вот именно. А теперь, уважаемые пассажиры, пристегните ремни, наш самолет взлетает. Температура за бортом – ни к черту, поэтому просьба ко всем салона не покидать. Полет проходит на высоте ноль километров. Счастливого пути.

Она рассмеялась.

– Ты всегда такой?

– Какой? – спросил я.

– Забавный.

– Я не забавный, – возразил я. – Я хочу, чтобы мне жизнь почаще улыбалась. Вот и стараюсь, развлекаю ее. А то что-то не добавляется оптимизма, когда она начинает делать пакости.

– Ну и как, улыбается?

– Иногда, – я кивнул. – Или это я улыбаюсь. Очень трудно разобраться.

Погода за бортом «Шевроле» была довольно-таки летная, напрасно я сбрехнул, что температура за бортом – ни к черту. Она была плюсовая, градусов около десяти. Для конца бабьего лета очень неплохо.

До дома, где до недавнего времени проживал Четыре Глаза, мы добрались за двадцать минут – он, собственно, находился не так уж далеко от Взгорка. Подогнав машину к подъезду, я сообщил Розочке:

– Все, приехали. Вынос тела, думаю, состоится отсюда.

Розочка вылезла и, дожидаясь, пока я закончу возню со всякого рода замками, запорами и прочей белибердой, встала перед машиной, чтобы налюбоваться ею в фас. И заметила выбитую фару.

– Я же говорю – трофейная, – сказал я в ответ на ее замечание. – В бою и пострадала. Гуманоид по фарам стрелял, хотел в темноте войну продолжать.

И фиг вы догадаетесь, какая была Розочкина реакция на эту реплику. Она задрожала губами, в уголках глаз сверкнули слезинки, потом подбежала ко мне, ошалевшему от такого взрыва эмоций, и бросилась на грудь.

– Это ты… чего это? – осторожно спросил я.

– Так в тебя и правда стреляли! – всхлипнула она и, притянув мою башку к себе за уши, поцеловала в лоб.

– Ну, да, – сказал я. – Я же рассказывал.

– Я не думала, не могла представить, что это правда. А тут как увидела эту фару – меня как огнем обожгло: ведь пуля могла тебе в голову попасть!

– Могла, наверное, – согласился я. – Но ведь не попала же. И вообще о таких вещах лучше не думать. Пойдем-ка наверх.

Я взял ее под руку и потащил за собой к квартире Четырехглазого. Стоять у подъезда и держать на груди прекрасную, но заливающуюся слезами шатенку, которая, к тому же, периодически выкрикивает что-то о стрельбе, мне совсем не улыбалось. И без того все соседи – и уж тем более соседки – наверняка искоса смотрели на овдовевшую Любаву и осиротевших пацанят, словно это они были виноваты в смерти мужа и отца. Так к чему провоцировать людей на еще большую подозрительность?

Как я и предполагал, тело Четырехглазого собирались выносить из квартиры. Снять фойе какого-нибудь ресторана или кинотеатра у вдовы не хватило денег, а у третьего таксопарка – желания.

В общем, когда я, ведя Розочку за собой, подошел к нужной двери, мои уши наполнились невнятным гундежом, идущим из-за нее. Я позвонил.

Дверь открылась. На пороге стоял Ян. Он, по мере рассасывания следов избиения, все более хорошел.

– Здорово, – сказал я. Но, прежде чем успел шагнуть внутрь, дверь резко захлопнулась. Этого момента я как-то не просчитал.

– Чего это он? – удивилась Розочка.

– А я им ничего про охоту не говорил. Они все думают, что я струсил и засел дома, оставив проблему на их хрупких плечах.

– А почему?

– А потому что я им ничего про охоту не говорил, – повторил я.

В этот момент за дверью послышались голоса, переговаривающиеся явно на повышенных тонах, – причем один из голосов был женским, а второй мужским, – и вход для меня и Розочки снова оказался распахнут. На сей раз дверь открыла хозяйка дома. Увидев, что я еще не ушел, она явно обрадовалась, кинулась мне на грудь, всхлипнула пару раз и, дождавшись утешительного движения моей руки по ее волосам, убежала куда-то в кухню.

Ян стоял в дверном проеме между залом и прихожей, злой и непреклонный. На меня он старался не смотреть.

Все так же придерживая Розочку под локоть, я вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и огляделся. Гроб с телом краснел из залы, но дорогу туда закрывал Ян. Если он действительно решил не пустить меня попрощаться с Четырехглазым, то это было верхом идиотизма с его стороны. Зная меня, мог бы и догадаться, во что это может вылиться.

Основная масса голосов доносилась из кухни. Там, видимо, собрались друзья-таксисты, которые уже взялись за поминки непогребенной еще души усопшего. Из спальни тоже доносилось какое-то ворчание, но, заглянув туда, я увидел, что это всего лишь две тетки в черном, вероятно, соседки, которые старались утешить осиротевших пацанов. Те, впрочем, за малым возрастом – одному семь лет, другому пять – особо не грустили, рубали конфеты и печенье и, сидя на кровати, беспечно болтали ногами.

В кухне же действительно заседала солидная компания. Каким образом они собрались отмазываться перед директором – ума не приложу, но если сегодня хоть одна машина из третьего таксопарка бороздила бескрайние уличные просторы, это было уже хорошо. Только кто сидел за рулем этой машины, я себе представить не мог. Потому что тут были многие – и те, кто должен находиться на смене, и те, чья смена ночью или завтра. Генаха Кавалерист, Габриян, Рамс, Чудо, Будильник, Веселый Костик, Пилюля, другие. В угол между столом и холодильником забился механик Вахиб. У открытого окна, время от времени шмыгая длинным носом, стоял Макарец – вот уж кого совсем не ожидал здесь увидеть.

На столе стояла початая бутылка водки, под столом – две пустых. На толпу человек в двадцать с лишним это ничто. Вдова суетилась у раковины, готовя закуску.

– Здорово, орлы, – поприветствовал я всех, входя в кухню. Розочка – за мной. Отставать от меня в незнакомом месте она не решалась.

Кухня у Четырехглазого была обширной. Даже вобрав меня с моей дамой она умудрилась избежать определения «повернуться негде». При желании, здесь можно было разместить еще с десяток человек. Вот только толпа поминальщиков не очень спешила принять нас. На мое приветствие никто не отозвался, никто не налил и не протянул мне чарку водки. Для них я по-прежнему был изгоем, недостойным мимоходом сказанного слова.

Уловив, что творится форменный непорядок, Любава бросила намыливать свеклину и метнулась к столу. Схватив стопку, она плеснула туда водки и протянула мне:

– На, Мишок, выпей. За упокой души Валеркиной.

Я принял стопку, посмотрел ее на свет и опрокинул в себя, предварительно выдохнув:

– Земля – пухом.

– Что-то мне тут душно стало, – очень прозрачно намекнул Генаха Кавалерист. Я внутренне усмехнулся. Все-таки, неплохо я их всех изучил. Знал, что если кто и попытается устроить сейчас хипеш, то это будет именно Генаха. – Пойду, подышу чем-нибудь, – добавил он и попер прямо на меня. Как будто нельзя было обойти стороной – я стоял вовсе не на проходе.

Но Генаха хотел меня унизить. Под настроение у него это неплохо получалось – он умел общаться с людьми. Только загвоздка в том, что я вовсе не хотел быть униженным. С другой стороны, рассказывать им историю своих похождений мне тоже пока не хотелось. Но, видимо, ничего другого не оставалось.

А Кавалерист тем времени подошел вплотную. И, видя, что я не собираюсь уступать ему дорогу, поднял руку – то ли для того, чтобы пихнуть меня в плечо, то ли для того, чтобы по морде съездить – не знаю. А проверять не стал, желания не возникло. Просто перехватил его руку и несильным, но ловким движением вывернул ладонь внутренней стороной к запястью. Хороший приемчик. В армии таким наш повар особо голодных штрафовал. Главное, больно, а поделать ничего нельзя – руку сломает. Я сам несколько раз бывал особо голодным.

Генаха охнул и загнулся в очень неудобную позицию. Он уже не жаловался, что ему душно. Он уже вообще ни на что не жаловался, предпочитая молчать.

– А теперь слушайте на меня, волки, – сказал я. – Умные вещи говорить буду. И ты, Генаха, тоже слушай. Ты, хоть и Кавалерист, а дурак дураком. Тебя если возьмут в кавалерию служить, то только в качестве лошади. Да и то вряд ли – зубами не вышел.

Генаха что-то недовольно загудел и попытался вырваться, но я только сильнее заломил ему ладонь, он вякнул и смирился со своим положением.

Остальные смотрели на меня вытаращенными глазами. В дверном проеме появился Ян, и тоже застыл с офигевшим видом. Вдова, обернувшись, всплеснула руками, но ничего не сказала, а руки опустить запамятовала. Так и стояла.

– Я вам, орлы, вот что скажу, – продолжал я. – Вы из-за чего на меня окрысились? Из-за того, что Литовец решил, что я стал старый и стал домашний. Из-за того, что со мной больше нельзя иметь дела. Что я теперь, если чего и хочу, то не денег или женщину, а покоя. Верно я говорю?

– А что, не так? – скривил губы Литовец.

– А с чего ты это, собственно, взял? – поинтересовался я.

– Да ты же мне сам все это высказал, когда я к тебе заехал! – удивился он.

– «Высказал»! – передразнил я. – Человек с похмелья, потрясен смертью друга, и что – он не имеет права слегка спороть глупость? Нервы, Ян, нервы. От них кто угодно может что угодно наговорить. А ты, падла, гордый оказался – встал и ушел. Только и я гордый – когда вы, сволочи, на следующий день со мной даже по душам поговорить не пожелали – вы же за поступком человека не видите, а человек слаб! – то я не стал у вас в ногах валяться. Я сел в машину и поехал этих хуцпанов ловить.

– Мог бы и сам сказать, да? – буркнул Рамс.

– Счас, – хмыкнул я. – Когда Генаха чуть не прицельно в меня плюет, а ты на меня свою толстую задницу наставляешь? Разбежался! У меня, как хотите, тоже своя мужская гордость есть, и когда об меня пытаются вытереться, мне это не нравится.

– Короче, – потребовал суровый дедушка Будильник.

– А если короче, то я их нашел.

– И что? – разом вопросили несколько голосов.

– И все, – сказал я. – Два трупа в машине в ночь аварии – из той компании, что Четырехглазого убила и Яна покалечила.

– Руку-то отпусти! – потребовал Генаха откуда-то из района собственных коленок. Я отпустил. Пусть его. Вряд ли теперь бублики на меня крошить станет. Потирая растянутое запястье, Генаха отошел на прежнее место.

Розочка, стоявшая чуть сзади и левее меня, смотрела в мой профиль в полном восхищении, и я гордился собой. Черт возьми, это действительно лестно – настолько приковать к себе общее внимание! Тем более, когда рядом – женщина, в которую часов шесть уже, как влюблен. Это вдвойне возбуждает.

– Дальше-то что? – усмехнулся Веселый Костик. – Подумаешь, двух кунгуру из нехорошей фирмы замочил. Этим проблемы не решишь. Тут надо всю фирму рушить, а ты в больничку попал, и весь твой запал в палате, прошу пардона, пропал. Но если ты нас стыдишь, то готов признать: да, мы по отношению к тебе были не очень правы. Извини.

– Да ладно, чего там, – я начал злиться. – Продолжай в том же духе. Только я тебе еще одну умную вещь скажу: если я попал в больницу, это не значит, что все кончилось. Я за то время, пока вы на меня зуб точили, успел на многое посмотреть, со многими пообщаться и многое узнать.

То ли мне показалось, то ли на самом деле Макарец вздрогнул?

– И что же ты повидал? – с ехидцей спросил Генаха.

– С кем разговаривал? – в тон ему продолжил Ян.

– И что узнал? – угрюмо закончил дедушка Будильник.

Они никак не хотели признавать, что были неправы. Вернее, на словах они это с легкостью признали, а вот изменить за пять минут отношение ко мне, которое сознательно уравнивали с дерьмом несколько дней подряд – это нет, потому что тут прямиком на собственную гордость наступать пришлось бы. Да, они были неправы. Но ведь и я не притащил им на блюдечке с голубой каемочкой голову убиенного мною убийцы Четырехглазого, так что за какие такие заслуги, собственно, они должны извиняться передо мной действительно от души? Хотя, если бы я и притащил им голову, – тем более что такая возможность была, – искренней благодарности я все равно не дождался бы. Потому что признание того, что они были в корне неправы, а я, получается, в корне прав, означало бы их полную капитуляцию. А парни из третьего таксопарка слишком пропахли потом и бензином, слишком погрязли в мечтах о собственной моральной непогрешимости, чтобы действительно пойти на это.

– Ну и?.. – прервал мои размышления Веселый Костик.

– Вот именно, – кивнул я. – Ну и. Хотите знать, с чего все началось?

– Само собой, – хмыкнул Генаха.

– Все с Макареца началось, – сказал я.

Теперь завгар действительно вздрогнул. Больше десятка глаз метнулись в его сторону, потом выжидающе уставились на меня.

– Не томи, – потребовал Генаха.

– Я не знаю, когда это было, но точно еще задолго до смерти Четырехглазого. К Макарецу заявились какие-то нехорошие, но мускулистые ребята и предложили составить договор с таксистами о выплате нами пяти процентов от заработка. Было? – я требовательно вытаращился на завгара.

Тот смущенно потупился, поковырял большим пальцем правой ноги линолеум пола и наконец сумел выдавить:

– Ну.

– Баранку гну. Так что делает этот тип? Он никому ничего не говорит о разговоре. Он вообще благополучно забывает о нем. Через некоторое время человеку, пославшему мускулистых парней, надоедает ждать ответа и, решив, что его призыв поделиться проигнорирован не одним Макарецом, а всем коллективом, он приказывает замочить первого попавшегося таксера. Первым попавшимся оказался Четыре Глаза. – Я пристально смотрел на Макареца. Какое-то время он выдерживал мой взгляд, потом заорал:

– Да я-то здесь при чем?!

– Предупреждать надо, – холодно обронил Генаха. – Если бы ты нам рассказал о том разговоре, мы бы хоть к неожиданности приготовились.

– Толку-то, – буркнул завгар, но вряд ли кто-то его услышал.

– Давай, Мишок, валяй дальше, – сказал Ян.

– А чего дальше? – я пожал плечами. – Дальше они напали на тебя, потом на меня. Могли бы и еще на кого-нибудь напасть. Но убивать больше никого не собирались – для запугивания одной смерти достаточно, остальных можно просто время от времени поколачивать, чтобы у них страх не проходил.

– Это ты откуда знаешь, что убивать они больше не собирались? – недоверчиво вскинул голову Генаха.

– А меня к ихнему шефу на собеседование возили, – открыл я страшную тайну. – Он-то мне все и выложил. Да еще и попросил, чтобы я с вами переговорил: дескать, не фиг дурака валять, братва, пять процентов – это слезы, так не лучше ли жить без слез? Он мне за удачный исход переговоров даже долю пообещал.

– Поэтому ты нам все и рассказываешь? – презрительно хмыкнул Кавалерист. – Чтобы мы согласились, и ты с этого денежку поимел?