Текст книги "Башни и сады Вавилона"

Глава 23

 
Я снова молод. Алое вино,
Дай радости душе. А заодно
Дай горечи – и терпкой, и душистой.
Жизнь – горькое и пьяное вино.
 

Омар Хайям (перевод И. Тхоржевского)

…Через три дня после того, как я вернулся домой, меня вызвали в прокуратуру.

Причем почему-то – повесткой.

Хорошо еще, что в коридоре долго ждать не пришлось, а то охрана здорово нервничала.

Почти сразу в кабинет пригласили, прямо из маленькой, можно сказать, крохотной приемной.

Как в ней, интересно, секретарша-то умещаться умудряется?

Да еще и вместе с гигантским, довольно древним компьютером.

Ну раз пригласили, – зашел.

Господин Порфирьев выглядел ровно так же, как и при нашей последней встрече, не к ночи в общем-то будь помянута.

То есть – никак.

Тот же аккуратный костюм с синеватой сорочкой, те же коричневатые веснушки на рыхлой от постоянного торчания в кабинете, серого цвета коже, тот же узкий, змеиный рот, те же холодные, почти немигающие глаза.

Которые он, правда, немного стыдливо отводил в сторону.

Предложил садиться, разрешил курить, засуетился у старой допотопной модели кофеварки.

Я даже немного поморщился.

Потом, правда, успокоился.

Все-таки, думаю, – не я здесь хозяин.

И – даже не он.

А что-то такое совсем уж нечеловеческое, холодное и казенное.

И – не могу сказать, что сильно благожелательно настроенное.

– Вы, конечно, с женой уже поговорили? – спрашивает, наконец, старательно вглядываясь в плюющуюся паром кофеварку.

– Поговорил, – хмыкаю.

– А жаль, – вздыхает он, – она тут, в нашем деле, совершенно ни при чем, как выяснилось.

Ох, думаю, как же мне тебя, гнида шелудивая, стукнуть-то хочется.

А нельзя.

– Я знаю, что ни при чем, – говорю, немного подуспокоившись. – Но вы, Петр Евгеньевич, я так понимаю, меня сюда не для того пригласили, чтобы в моих семейных проблемах ковыряться. Да и вы мне, честно говоря, для их разрешения нужны приблизительно как рыбе зонтик. Пусть даже и в дождливую московскую погоду. То есть – никак не нужны, если я неясно выразился.

– Почему же неясно, – поворачивается он и поднимает на меня холодные бесцветные глаза. – Очень даже понятно. Вполне себе даже по-русски вы выражаетесь. И вполне даже по-мужски. И пригласил я вас сюда, Егор Арнольдович, понятное дело, совсем не за этим.

– А за чем же тогда?

– Да вот, понимаете, – жмет узкими, но сильными плечами, которым немного тесно под этим аккуратным коричневым пиджаком. – Можете снимать усиленную охрану. Вычислили мы вашего заказчика, Егор Арнольдович. И повязали. Сидит, голубчик…

Я неожиданно для себя ломаю только что прикуренную сигарету.

И тут же лезу трясущимися пальцами в пачку, доставать следующую.

Он с улыбкой наблюдает некоторое время за этим безобразием, потом отбирает у меня пачку, достает оттуда вожделенную «никотиновую палочку», вставляет мне ее в рот, подносит к кончику трепетный огонек зажигалки.

– Спасибо, – сглатываю.

– За что? – интересуется он в ответ. – За сигарету? Или, надеюсь, все-таки за повязанного супостата?

Я пытаюсь несколько раз глубоко вздохнуть.

И успокоиться очень хочется, чтобы слабость позорную не демонстрировать. И вообще организм вдруг начинает испытывать такую дикую потребность в никотине, что я, будь моя воля, прям всю пачку себе в пасть бы засунул.

И – медленно-медленно курил.

Да и выпить – тоже бы не помешало.

– И кто же этот, как вы его называете, супостат оказался? – спрашиваю.

Он как-то немного криво усмехается.

– А вы его, скорее всего, даже не знаете, – говорит. – Ваша фирма у него клиента не так давно забрала. Торговый комплекс. Для вас, по вашим масштабам, – скорее мелкого. Подумаешь, пара-тройка сотен тысяч долларов в год. А он от этого заказчика, представьте себе, несколько лет жил. Вся-то фирма: он да беременная жена в качестве главного бухгалтера. А тоже ведь рекламное агентство. Как и ваше. Только совсем-совсем маленькое. Когда вы их своим катком переехали и разорили, даже, наверное, не заметили…

Я достаю из кармана платок и промокаю внезапно выступившие на лбу крупные бисеринки пота.

Вот ведь, блин…

– Почему же не заметил, – говорю глухо, – мне об этом клиенте за сутки до покушения Кот докладывал…

– Кто, простите?

– Кот, – усмехаюсь. – Это у него кличка такая. А так – Сергей, мой PR-директор. Они ему случайно подвернулись, через каких-то знакомых. Я еще, помню, удивился тогда, что за осел с клиента такие бабки тянул. В наше время на такой высокой рентабельности уже давно никто не работает. Считается неприличным…

Он качает головой и опять усмехается.

– А у него, – говорит, – выхода другого не было. Жена третьим ребенком беременна. Других клиентов взять был просто не в состоянии по маломощности. И так еле концы с концами сводил. А тут, понимаешь, вы со всей своей мощью накинулись. Он ведь сначала встретиться с вами хотел, Егор Арнольдович. Поговорить. Выяснил даже, где вы живете. Но вы его, когда он вашу машину остановить хотел, только грязью из-под колес, извините, обрызгали. Вот мужик и решился…

Я закрываю глаза и вспоминаю бросившегося под колеса моего «БМВ» придурка в насквозь промокшей ветровке.

Вот оно, значит, как бывает…

– Что? – спрашивает. – Припоминаете?

Я киваю.

– Было такое. Не ожидал…

– Во-о-от, – продолжает, пододвигая ко мне поближе чашечку с остывающим кофе. – Нашел через Интернет киллеров. Оформил заказ. Ну а дальше вы уже и сами все знаете…

Я молчу.

Потом выпиваю одним глотком мутноватую бурду, которую он принимает за кофе.

Потом – снова закуриваю.

– Скажите, Егор, вам его хоть самую капельку жалко? – спрашивает неожиданно.

Я какое-то время молчу.

Курю.

Думаю.

Потом медленно отрицательно качаю головой.

– Нет, – разлепляю внезапно онемевшие губы. – Мне его совершенно не жалко. Он – урод. Лузер. Гребаный неудачник. Такие сами не живут и портят жизнь другим. Столько, сколько он поднимал на этой своей конторке, я приблизительно представляю. Профессионал все-таки. Так вот: эти бабки он при желании мог заработать где угодно. В том числе у меня в холдинге, в роли обычного менеджера среднего звена. Стоило только захотеть. Но он предпочел – убивать.

– А детей его что, тоже не жалко? – лезет без спроса ко мне в пачку за сигаретой. – В том числе и того, еще не родившегося? Жизнь которого вы сломали, даже не имея о нем никакого, даже самого малейшего понятия?!

Я резко наклоняюсь вперед.

Теперь – мы смотрим друг другу в глаза.

Тяжело смотрим.

По-настоящему.

– Нет, – кривлю уголок рта, – мне их не жалко, следак. Мне их абсолютно не жалко. Москва – большой и довольно злой город. И у многих детей имеются такие мудаки-отцы, что даже страшно представить. На всех моей жалости не хватит. Даже если б мне этого и захотелось. Но мне, представь себе, – совершенно не хочется…

Он вздыхает и отворачивается, тоскливо глядя в окно.

– А жаль, – говорит негромко, – Егор Арнольдович. Мне почему-то показалось, что вы выздоравливаете…

Я встаю и совершенно искренне усмехаюсь.

Проверяю, правильно ли завязан галстук.

Одергиваю легкое осеннее пальто.

– А я, Петр Евгеньевич, – смеюсь, – и не выздоравливаю. Я уже выздоровел…

Эпилог

…Тяжелая зеленая волна неожиданно легко перекатывается через мое легкое в воде тело.

Волнам просто не нужно сопротивляться, их мощью надо пользоваться и их нужно любить.

Тогда – все получается правильно и легко.

Мне, если честно, вообще не очень хочется сейчас выходить из моря на берег.

Но – надо.

Там, в тени ярких зеленых пальм, прямо у самодельных шезлонгов из легкого, но прочного местного дерева, уже сервирован легкий столик, и оттуда призывно машет рукой изящная женская фигурка.

Моя жена.

Которую я совсем недавно чуть сдуру не потерял.

И к которой, после всего этого, надо бы по идее относиться еще более бережно.

Ага.

Хрен она мне это позволит.

Она у меня – сильная.

И – красивая.

Сам выбирал.

А остальные…

А что остальные?

Пусть завидуют.

Я ловлю следующую волну и изо всех сил гребу к берегу…

…Потом мы с Аськой лежим в тени на шезлонгах и тянем коктейли: я, как всегда, свой любимый мохито, его здесь чудесно готовят, а вот Аська в последнее время что-то немножко капризничает.

Сейчас, к примеру, ей дико захотелось ананасовой пина-колады. А пару часов назад – чуть ли не водки с солеными по-русски огурцами.

Ага.

И это – на Самуи.

Здравствуйте, что называется.

Добрый, блин, вечер.

Впрочем…

Есть у меня одно, очень неожиданное и любопытное подозрение.

Но насчет него я лучше пока помолчу.

Боюсь спугнуть.

Но – тем не менее, тем не менее…

…Где-то через полчаса к нам должны подойти ребята.

Сделка уже оформлена, все – честь по чести, каждый получил то, что хотел.

Мы с Аськой часть собственности, а Катя с Юркой – инвестиции, которые они наверняка с толком используют, я в этом убедился во время переговоров.

Я им верю.

Мы даже договорились, что обязательно прилетим сюда на Новый год. И привезем с собой еще одну пару: моего доброго доктора Викентия и его, еще никому из нас неизвестную таинственную супругу.

Впрочем, я почему-то уверен, что она как минимум не будет никому здесь мешать.

А мы с Викентием будем греться на солнышке, пить холодный мохито и рассуждать о геометрически-безупречных линиях вечности.

Может, я даже почитаю ему Саади и Хайяма.

На фарси, разумеется.

Так-то он их и без меня, уверен, наизусть знает.

Но стихи надо слышать на том языке, на котором они были написаны.

Иначе это – просто текст.

А должна быть – еще и музыка…

А может, я еще приглашу и Олега, Али и Мажора.

У Мажора, как я помню, растут две маленьких дочки.

И им здесь, теперь и в моей гостинице, теперь и на моем острове, я уверен, совершенно точно понравится.

…Еще день-два безделья, и нам пора собираться в Москву.

Я звонил Олегу и Али, дожди там уже, к счастью, совсем закончились.

Там сейчас короткое бабье лето, потом снова станет холодно и дождливо, а потом пойдет снег.

Плевать.

Все равно – это мой город.

Он меня – любит.

Пусть и не так, как мне хотелось бы, пусть не совсем по-человечески, но – все равно любит.

И я его – тоже люблю.

Со всем его безумием, гнездящимся в узких сырых переулках, с нечеловеческой, взметнувшейся вверх гордыней башен, с продуваемыми всеми ветрами геометрическими линиями площадей.

…Я допиваю коктейль, вскакиваю с лежака, бегу по обжигающему ступни раскаленному белому песку к изумрудно-зеленому морю и с размаху кидаю свое, еще совсем не старое, если разобраться, тело в набегающую тяжелую и медленную, почти океанскую волну…