Текст книги "Башни и сады Вавилона"
Автор книги: Дмитрий Лекух
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Он встает, открывает фрамугу, что-то высматривает в окне.
Потом жмем друг другу руки, и он уходит, а я приступаю к досмотру принесенного Аськой пакета с книгами.
Так.
Любопытственно.
Итак, что мы имеем?
Ну разумеется, Хайям.
Куда же без него.
Недочитанный «Талейран» сталинского любимца Тарле. Я его как раз начал листать перед входом в штопор этот депресняковый.
Потрепанный томик «Искусства войны» Сунь-цзы.
Просто умница!
Жена, в смысле, умница, что принесла.
Этот неторопливый и обстоятельный китаец мыслил так, что Макиавелли по сравнению с ним всего лишь слабый подражатель.
Самое то, чтобы, смакуя, перечитывать, когда никуда не торопишься. Каждый раз что-то новое можно найти, плюс – совершенно не напрягает.
Слишком далеко от сегодняшних болей и проблем: и по времени, и по пространству.
Избранное Бродского, новая книжка Хорнби, Бегбедер с его «Романтическим эгоистом».
Его я, кстати, уже читал, и перечитывать пока что не тянет.
Хотя вещь сильная, конечно.
А вот это она напрасно принесла.
Джон Кинг, «Англия на выезде».
Вещь-то очень, сама по себе.
Читал и перечитывал.
Просто она напоминает мне о той части моей жизни, которую я, увы, кажется, навсегда потерял.
Или не навсегда?
Иногда и вправду приходит время кое-что переоценить и пересмотреть в своем бестолковом существовании…
А тишина и стерильная белизна больничной палаты, одиночество, холодный дождь за приоткрытым больничным окном, мелкий росчерк черных трещин на белом потолке – и все это после того, как в тебя стреляли, к счастью, неудачно, – наверное, лучшие для этого самого дела декорации.
Так что, может быть, я и не прав, и не напрасно Аська эту книжку сюда притащила, рано я горячусь.
Поживем – увидим.
Если еще немного поживем, разумеется.
Тот, кто меня «заказывал», он ведь, может, и не остановиться на достигнутом, я почему-то так думаю…
Глава 14
Поэтому и говорится: если знаешь его и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение.
Сунь-цзы, «Трактат о военном искусстве»
…Баб Дуся оказалась именно такой, какой я ее себе и представлял.
То есть именно баб Дусей, а вовсе не какой-то там непонятной Евдокией Ильиничной.
Невысокая сухощавая старушонка с ясным и властным взглядом прозрачных, немного выцветших от времени глаз, пучком волос мышиного цвета и добрым негромким голосом.
Померила давление, укоризненно покачала головой в сторону блюдца с окурками, закрыла фрамугу, аккуратно перебинтовала мне башку, промыв швы сначала ваткой с больно щиплющим едким спиртовым раствором, а потом смазав их резко и дурно пахнущей гадостью.
Быстро и не больно поставила уколы: два в вену и аж целых четыре в два разные полупопия.
И – ушла.
Видимо, вязать носки любимым внукам.
Я еще подумал, что почему-то, по какому-то совершенно непостижимому, но исправно работающему закону подлости, внуки у таких вот хороших старушек обычно вырастают – ну просто полными пидорасами.
Загадка, блин.
Очередной парадокс матушки-природы или своеобразный юмор потусторонних сил.
Может, когда слишком много любви – это тоже плохо?
Да нет.
Меня, похоже, любят.
И довольно серьезно.
Но мне почему-то – все равно не хватает.
Надо обдумать эту херню как-нибудь, на досуге.
Но – не сейчас.
Сейчас нужно заставить себя дотащится до окна, снова приоткрыть закрытую баб Дусей фрамугу и подымить, сидя на подоконнике.
А потом – спать.
Но – сначала надо сделать одно важное, очень важное дело…
…Беру в руки телефон, ищу в записной книжке знакомый номер.
Включаю набор.
Через некоторое время слышу в трубке недовольный, чуть хрипловатый мужской голос.
Он у него всегда недовольный.
Будто его от чего-то очень важного по пустякам отвлекают.
– Да, я вас слушаю.
– Это я тебя слушаю, Глеб, – говорю. – Аська сказала, что ты меня искал. Привет, кстати.
– О как! – теряется он на секунду. – Егорушка!
Я уж и забыл, что он меня так называл.
У него вообще манера такая.
Типа уменьшительно-ласкательная.
Только вот слышать ласковое обращение от этого мрачноватого персонажа – ну скажем так, не совсем комфортно.
Как-то сразу немного не по себе становится.
Вдруг, блин, задумал он чего такое?
– Я, – говорю, – я это, Али. Ты чего хотел-то?
Али – это его старинная кличка, еще по стадионной террасе.
Там протекала и продолжает протекать немалая часть его жизни, довольно странной для посторонних глаз.
Это – его мир.
Его выбор, нравится это кому-то или нет.
Ему – плевать.
И – добрый вечер, как это там, у них, принято говорить.
Да уж…
Кому это он, интересно, добрый? Тому, кому там, в этом их мрачном мироздании голову проламывают?
Или – тому, кто проламывает?
А ведь это когда-то был и мой мир тоже.
Мир бритых черепов, белых легких кроссовок, кельтских татуировок, модных брендов, сломанных носов, выбитых челюстей, проломленных голов и ненасытной жажды быть всегда только первым и лучшим. Мрачный и неприхотливый мир столичных подворотен, проходных дворов и пивных баров.
Мир гостевых секторов всех стадионов Европы, где бы только не играл его московский «Спартак».
Он меня, кстати, когда-то туда и приволок.
В свое время.
А познакомились мы просто как коллеги по бизнесу.
У него и там тоже странноватая репутация была, многие не хотели с ним связываться.
Мне было – плевать, я и сам такой же, в принципе.
Случайная черная клякса на глянцевой обложке гламурного отечественного медиа-бизнеса.
Ошибка оформителя, может быть даже, и вполне сознательная.
Ее просто боятся протирать, чтоб из-под этой блямбы не глянуло в их привычный и душный глянцевый мирок что-то еще более страшное.
Мы с ним как-то на удивление легко в этом разобрались, после чего немедленно подружились.
Вместе работали, вместе шизили на секторе.
А потом – разошлись.
Мне показалось, что я перерос этот мир мальчишеской чести и постоянной готовности бить за эту глупую честь чужие головы и подставлять свою.
А он очень жестоко за это надо мной надсмеялся. Так, что я с той поры просто не хожу на стадионы.
Может, это и глупо, но я страшно не люблю выглядеть клоуном.
Ну вот, не люблю, и все дела.
Издержки хорошего воспитания.
Мама, царствие ей небесное, всегда хотела, чтобы ее сын вырос хорошим мальчиком.
Другой вопрос, что из этого получилось…
– Ну? – спрашиваю я снова, уже немного нетерпеливо.
– А чего я могу хотеть, как ты думаешь? – удивляется. – Особенно когда узнаю, что в моего старинного товарища и, некоторым образом, коллегу по цеху, какая-то сволочь, считай, целую обойму выпустила?!
Я хмыкаю.
– Да?! А ты что, уже забыл, как этот твой старый товарищ, твоими, считай, молитвами, на сектор ходить перестал?
Он – хмыкает в ответ.
– Не грузи других своими проблемами. Это был твой выбор.
Мы молчим.
За каждым из нас – своя правда.
– Ладно, – вздыхаю, наконец, – нам надо поговорить, Али. Ты сможешь ко мне в больницу подъехать?
Снова молчим, но теперь уже по другой причине.
Он – думает.
– Хорошо, – цедит сквозь зубы, – завтра днем постараюсь подскочить. Все равно, по любому проведать собирался. Не каждый день в таких, как мы с тобой, в нашем городе пулями стреляют. Говном кидаются часто, это да. А вот так, чтоб сразу и насмерть, что-то даже и не припомню, когда в последний раз случалось. Даже где ты лежишь, я уже выяснил. Не проблема. Тема, я так понимаю, серьезная?
– Серьезнее, – усмехаюсь, – не бывает.
– Тогда жди. Чувствуешь ты себя уже более-менее нормально?
– Разговор, – снова усмехаюсь, – выдержу.
– Ну тогда окей, – усмехается он в ответ, – завтра жди.
И кладет трубку.
А я вдруг начинаю чувствовать, что отрубаюсь.
Что-то они мне, похоже, все-таки такое колют, отчего сразу и слабость, и спать просто дико хочется.
Вот ведь только что не хотел.
А сейчас – даже курить не пойду…
Глава 15
Глупый надеется
Смерти не встретить,
Коль битв избегает;
Но старость настанет —
Никто от нее
Не сыщет защиты.
Старшая Эдда. Песни о Богах. Речи Высокого
…Разбудил меня, как я и предполагал, именно Викентий.
С неизменной фляжкой наперевес и уже, похоже, прилично вштыренный.
Интересно, он тут каждое дежурство так нажирается?
Или – через раз хотя бы?
А то жалко мужика, в конце-то концов.
Нормальный он, хоть и чутка ебанутый, естественно.
Впрочем, это безумие, похоже, уже черта не индивидуальная.
А как минимум, поколенческая.
И при всей внешней и внутренней непохожести – слишком много у нас с ним общего.
Как будто кто-то рисовал мой портрет, а потом плюнул, и получилось эдакое чудо в круглых очках и зеленом хирургическом балахоне.
Или – как с зеркалом в комнате смеха в детстве, помните, были такие?
Вроде вообще никаких совпадений в пропорциях, все слишком смешно и слишком безобразно.
А все равно это – ты.
Я, кстати, в этих комнатах всегда громче всех смеялся.
Просто, чтобы никто не видел, как мне страшно понимать, что вот это чмо в стекле – это тоже я.
Вот и тут похожая история.
Вроде – его жалею, а на самом деле о своей жизни бестолковой переживаю.
Ну а он – хорош, что уж тут говорить.
Даже передвигается уже как канатоходец-любитель.
Старательно балансируя на невидимой линии.
Хорошо еще, что в зрачках нет этого спокойного морфинового безумия.
А то б – вообще беда…
…Господи, думаю, бля.
За что же нас всех эта ебаная жизнь так переламывает-то?
В чем мы перед Тобой провинились?
Нет ответа…
…Вернее, – есть.
Вот только спрашивать об этом надо не Его.
А – себя…
…Протягиваю руку, забираю у Викентия флягу, трясу ее, собираясь сделать приличный глоток.
Но понимаю, что пока – не стоит.
Закуриваю.
Так лучше.
Алкоголь, конечно, – лекарство универсальное.
Помогает.
Пусть и не надолго.
Надолго эта дрянь, увы, уже давно не помогает, по крайней мере, мне лично.
Встряхиваю фляжку еще раз и возвращаю законному владельцу, который этому очень удивляется, но ничего не говорит.
А что ты хотел, доктор?
Мне сейчас это не нужно.
Я – очень устал.
– Так на чем, бишь, мы с тобой в прошлый раз остановились, мой добрый доктор?
Он ржет, отхлебывает из фляжки и тоже лезет в карман за сигаретами. Вместе с пачкой оттуда неожиданно выпадает знакомый прозрачный пакетик.
Ага.
Так вот почему вы сегодня, сэр, по вене-то не ширяетесь.
Решили кокаинчиком обойтись?
Ну что ж…
Наверное, это правильно.
У меня губы непроизвольно растягиваются в нехорошей ухмылке и он это, естественно, замечает.
– Ты извини, – смущается он, – у меня сегодня днем операция еще была. Нет, не самая длинная и тяжелая. Всего-то на всего два с половиной часа. Просто пациент умер. Прям, сука, на столе.
Я прячу взгляд в трещинах на потолке.
Какой я все-таки козел.
Просто без шансов.
Он тоскливо вздыхает.
– Нет, прямой моей вины никакой, просто у мужика сердце не выдержало, мы его предупреждали, что такое может произойти. Там работа кропотливая, только общий наркоз, естественно. А сердечко у дядьки слабое. Но он сам на операции настоял. Расписку написал, что, типа, предупреждали, хотя его и не просил никто о такой расписке. Говорил, что лучше сдохнуть, чем такими головными болями мучаться через два дня на третий. У него контузия тяжелая была, вроде как в Чечне. Не такая ерунда, как у тебя, извини. У тебя по сравнению с этим баловство одно. Жить с таким диагнозом можно долго, но неприятно. Мигрень мучает. Да какая, в принципе, разница, если и башню от головных болей сносит, и сердце слабенькое. Так что ситуация-то в принципе обыденная. А все одно херово. Вроде уж сколько работаю, а привыкнуть почему-то все равно ни фига не получается…
Стыдно-то как, ептыть…
Мне всегда стыдно почему-то, когда я о людях думаю хуже, чем они того заслуживают.
И – всегда плохо, когда наоборот…
Когда думаешь о человеке хорошо, а он тебя за это наказывает.
Вот так и болтаюсь всю свою сознательную жизнь между «плохо» и «стыдно». Пора бы уж, думаю, как-нибудь определиться, или в одну или в другую сторону.
А не получается ни фига.
– Это ты извини, – вздыхаю. – Засади себе по жирной в каждую ноздрю, старик, накати стакан поприличней. Да давай побеседуем о чем-то, сука, блядь, возвышенном и не пошлом…
Он смущенно протирает аккуратной малиновой бархоткой и без того идеально чистые стеклышки только что снятых круглых, «хиппановских» очков.
Я б такие, наверное, под угрозой расстрела носить отказался.
Честно.
Просто потому, что, как мне кажется, в них человек выглядит либо полным лузером, либо уж совсем конченым ботаном.
Персонажем из той категории действующих лиц, что вызывают даже не жалость, что само по себе унизительно.
А элементарную брезгливость.
Либо, что еще хуже, человек маскируется под наивного лузера, насквозь пропитанного идеалами, а на самом деле – холодная и расчетливая, упрямо прущая своим корыстным маршрутом продуманная и скрупулезная сволочь.
Все-таки неслучайно многие бывшие хиппи сделали себе совершенно нереальные состояния на этих самых идеалах, которые в наглую впаривали окружающим. Вместе с клешами, ЛСД, героином, гашишем и цветными гавайскими рубашками. Вместе с дисками «Битлз», «ленноновскими» очками, легендами об угарной Дженис Джоплин и амфетаминами.
Продолжая широко и радостно улыбаться, носить длинный хайр и протертые до дыр джинсы и рассказывать об идеалах «детей-цветов», ага-ага.
Мне почему-то так кажется, что на подобное способны только уж совсем исключительные подонки.
Предельной степени концентрации.
Такой, что еще немного и – кристаллы образуются.
Нет, я все понимаю, торговля идеалами – бизнес даже более рентабельный, чем наркотрафик.
Но всему же должен быть предел, в конце-то концов…
Даже если самое страшное уже давно случилось и Бог действительно умер, что-то или кто-то над нами все равно где-то должно оставаться, ведь правда?
Иначе – вообще кирдык…
…Что-то, блин, думаю, меня опять не туда понесло…
Викентий-то тут при чем, в этих моих абстрактных рассуждениях?
Абсолютно ни при чем.
Просто неконтролируемые ассоциации.
Накопившиеся усталость и боль.
Накопившиеся настолько, что их, как выясняется, даже пулей у меня из мозгов не вышибить.
Надо отдыхать…
…Он вздыхает, снова прикладывается к фляжке.
– Да хрен его знает, старик, смогу ли я сейчас о возвышенном? – говорит. – Мне, по идее, просто напиться надо. Размеренно, упорно и в лоскуты. С возвышенным это, согласись, как-то мало совместимо. Хотя и с дежурством по отделению тоже. А я все-таки профессионал. Вот и сдерживаю себя изъятым у тебя порошочком. Иллюзия это, конечно. Но пока вроде бы помогает…
– Надо, – жму я плечами, – значит, напейся. Если действительно уверен, что надо. Делов-то…
Он снова вздыхает.
– Да в том-то и дело, что я сейчас вообще ни в чем и ни в ком не уверен. А пьяный до недееспособности дежурный врач в отделении нейрохирургии – это вообще за гранью. Такие дела…
– Ну, – ворчу я, отбирая у него флягу, – тогда давай этот сосуд скорбей сюда, раз для себя ничего такого решить не можешь. Ты, может, и не уверен. А мне вот после твоего рассказа – точно не помешает.
– Так ты же вроде не хотел?
– Тогда – не хотел. А сейчас чувствую насущную потребность. Нет, не нажраться. Это-то как раз на фиг. Только хуже потом будет, я себя знаю. Так, немного мозги на место поставить.
– А тебе, – басит он мстительно, – много и нельзя. Не больше глотка, это я как твой лечащий врач говорю…
Но фляжку, сволочь такая, все-таки отдает.
Значит, можно.
А он просто издевается.
Я улыбаюсь, делаю солидный глоток.
Выдыхаю, вытираю закапавшую из глаз влагу.
Там у него – совсем даже не коньяк. Нормальный такой, честный медицинский спиртяга.
Не разбавленный.
Ад…
Пробовал, доводилось. Не могу сказать, правда, что мне как следует удавалось насладиться букетом.
Больше, если уж совсем честно, хотелось элементарно проблеваться.
Ну да ладно.
То – дело прошлое.
А сейчас и такой сойдет.
Хотя чем-нибудь запить – явно бы не помешало.
Только нечем.
А у этого гада просить – только подставляться…
– Ну-ну, – пытаюсь отдышаться. – Злоупотребляй, злоупотребляй служебным положением. Сатрап и палач в одном флаконе. А еще – мелкий воришка, в наглую присваивающий казенное имущество. Врач-вредитель, не побоюсь этого пафосного выражения. Придет война, хлебушка попросишь, изверг. Убийца в белом халате, блин, на фиг…
Мне хорошо.
Спирт в отличие от того же коньяка в голове почему-то не шумит, а как раз ровно наоборот.
Освежает.
А вот теперь – можно и еще одну сигаретку выкурить.
Чтобы стало еще лучше.
Все-таки жизнь, господа, иногда может быть достаточно славной штукой. И какая только сволочь, интересно, и за что именно, хотела ее у меня отнять?
Ладно, завтра попробую разобраться…
– Ну так на чем мы там остановились? – повторяю вопрос.
Викентий поднимает глаза вверх и задумчиво жует бороденку.
Судя по всему, он тоже не помнит.
Заработался.
Да какая, в принципе, разница…
– Да на моей хирургии, – вспоминает он наконец. – Ты еще интересовался, есть ли у разных категорий людей какие-то внутренние, невооруженным взглядом видимые различия.
– Ага, – киваю, – и ты честно сказал «нет». Вот тут-то все и закончилось…
Он удивляется.
– Почему это закончилось? По-моему, как раз все только-только и начинается…
Я жму плечами, глубоко и с наслаждением затягиваюсь.
Все-таки вкус к жизни лучше всего ощущается, когда тебе сначала в кровь разбивают физиономию. И солоноватый привкус крови из разбитой губы – самая лучшая закусь в честной мужской компании.
После того как сама драка уже завершена, разумеется.
– Я имел в виду «на тот момент закончилось», – говорю. – На тот конкретный момент, когда мы об этом с тобой разговаривали. А так, – да, согласен. Начинается. В полный, блин, рост. И чем дальше оно начинается, тем страшнее. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. О продолжении, извини, даже и думать не хочется. Хотя тоже вопрос, конечно, философский. Что закончилось, что начинается, что продолжается, а что закончилось, так и не начавшись…
Викентий неожиданно по-птичьи наклоняет голову к плечу.
– Э-э-э, – смотрит внимательно, – Егор, а у тебя все в порядке? В смысле, – ты уверен, что у тебя все в порядке?
– А что у меня может быть не в порядке? Все у меня в порядке. В полном и всеобъемлющем. Подумаешь, кто-то убить хотел. Хуйня какая. А я и сам не пойму, кто именно. Размышляю, гоняю, а все не бьется отчет. Как у плохого бухгалтера. Слишком желающих много получается. Это если по жизни. Я в ней, догадываешься, наверное, о чужих интересах не слишком сильно задумывался, не до того было. А мои собственные интересы с ними довольно часто пересекались. Но что-то поводы у большинства из этих ребят слишком не убедительны на текущий момент времени…
Затягиваюсь, тушу окурок в блюдце.
Молчим.
– Весело живешь, – вздыхает он, – если из желающих тебя грохнуть можно целую очередь выстроить. И приходится гадать, кто в ней за первым номером. И у кого из них повод весомей. Причин-то и безо всякого повода, я так понимаю, хоть отбавляй, да? Невеселые, должно быть, у тебя сейчас размышления, признаю. Но тут я, извини, тебе не помощник. Не по моему профилю задачка. Я больше по тем, в кого стреляют, специализируюсь. Ничего, Порфирьев хороший следак, разберется.
Я жму плечами.
– Да хотелось бы, – хмыкаю. – А то, если он не разберется, то могут разобраться как раз со мной. Что-то мне, понимаешь, подсказывает возможность такого поворота событий. Вот и пытаюсь понять, что произошло. Где, блин, я так проколоться-то умудрился, что кто-то на киллера денег не пожалел? Вопрос, сам понимаешь, не праздный. Потому как, несмотря на все осенние дожди и депрессии, жить-то, как выясняется, мне все-таки хочется. Хоть и не всегда. Но если меня даже и припрет по-настоящему и так же по-настоящему захочется уйти, – решать это должен я. Я, и только я. А не какой-то малопонятный придурок и пидорас за сравнительно небольшую сумму в свободно-конвертируемой валюте. Вот такая вот петрушка, мой добрый доктор. А ты говоришь, что случилось…
Некоторое время мы не сговариваясь молчим.
Тишина стоит такая, что слышно, как тикают часы и трещит сгорающий табак в его пересушенной сигарете.
Надо бы фрамугу снова открыть.
Там хоть – дождь.
Он, кряхтя, подымается и идет к окну.
Думаем мы одинаково…
– Побудительные мотивы в принципе понятны, – хмыкает в качестве ответа. – Так что – нет повода не выпить. Тем более что мне никого больше не надо в ближайшие два дня оперировать, а тебя пока что очень даже неплохо охраняют. Поверь мне, здесь ты и так мог бы спокойно спать, система безопасности почти как в хорошем банке. Люди-то тут разные лежат, сам понимаешь. А тут еще и Петр неплохих бойцов на усиление выделил. Совсем даже неплохих, я в этом, поверь, разбираюсь. Так что, не знаю уж как завтра, но сегодня у нас с тобой все в общем-то не так плохо, как предполагалось. И что самое главное, нам совсем некуда спешить…
У меня почему-то непроизвольно сжимаются кулаки.
Да так, что я просто физически ощущаю, как белеют немеющие костяшки.
Он что, действительно верит в ту чушь, которую говорит?
– А вот тут ты не прав, Викентий, – говорю, предварительно продышавшись как следует, но почему-то внезапно севшим, ставшим чужим голосом. – Не спешить у нас с тобой уже больше никогда в этой жизни не получится. Ни-ког-да! Мне ведь уже за сорок, старина. Хоть это и немного, но – за сорок. Да и ты тоже где-то тут, на подходе. Как бы мы с тобой клево не выглядели и не считали сами себя по-прежнему молодыми. И наши ровесники уже потихоньку пополняют списки кандидатов в подсудимые на самом главном суде. А учитывая наш образ жизни – постоянные нервы, напряги, власть, бессонницы, жесть, бизнес, наркоту, алкоголь, неурядицы в семьях, прочие прибамбасы и милые житейские мелочи, – мы вряд ли с тобой, дружище, протянем дольше, чем уже прожили. Даже если столько же протянем, – уже хорошо. Но – вряд ли, надо быть честным хотя бы перед собой. Вдумайся: мы уже прожили большую часть отведенной нам жизни. А ты говоришь, – спешить некуда. Я, в принципе, наверное, со многим могу смириться, особенно если собеседник хороший. Но только уж не с такой, совсем явной глупостью, ты меня извини…
Он шумно вздыхает.
Потом так же шумно сморкается в выуженный из кармана балахона когда-то бывший белым носовой платок.
Потом – крякает.
– Пойду-ка я все-таки лучше за коньячком схожу, – говорит. – А то спиртягой мы с тобой под такое настроение совершенно точно наебенимся. А мне завтра еще работать, сам понимаешь. Да и у тебя кой-какие делишки найдутся. Хотя бы по вопросам твоей собственной безопасности. Вряд ли ты будешь тут лежать и молиться на бесспорный талант даже очень симпатичного следака Пети Порфирьева. Не та порода…
Я усмехаюсь.
– Тогда заодно и порошка занюхай, как следует. А то тебя мотает уже, а разговор у нас, похоже, весьма любопытный намечается. Не хотелось бы прерывать на самом интересном месте.
Он кивает.
– Здесь согласен. Без дураков. Жалко, что тебе чисто по медицинским показателям предложить то же самое не могу.
– А почему, кстати? – удивляюсь. – Медицинский спирт, к примеру, можно, а кокаин – нельзя. Ерунда какая-то, брат, получается…
Он вздыхает.
– Ну понимаешь, сигареты, спиртное – это еще туда-сюда. Хотя тоже, конечно, нехорошо, но – терпимо. Если организм требует – надо давать. Он лучше нас, представь, понимает, что ему нужно, а что – ни в коем случае. Это я тебе как врач говорю. А вот про кокаин тебе стоит забыть на месячишко-другой как минимум. Может спровоцировать серьезный криз, причем – в легкую. Ну, впрочем, я уже, кажется, об этом говорил…
Я киваю в ответ.
– Говорил, и я понял. Так, на всякий случай поинтересовался. Нет, значит нет, и хорош об этом. Все, проехали. Да я и спиртным, если честно, сильно злоупотреблять не собираюсь в ближайшие месяцы. Что-то у меня не ладно в этой жизни, Викентий. Очень не ладно. И алкоголь эти проблемы решить не поможет, а, боюсь, только усугубит.
Он согласно качает головой и уходит.
А я прикуриваю очередную сигарету и пристально смотрю в потолок.
Мне почему-то очень плохо и одиноко.
Хорошо еще, что он очень быстро возвращается, я даже сигарету не успеваю выкурить как следует.
Хотя…
Между средним и указательным пальцами правой руки у меня почему-то торчит окурок – как символ бездарно и безнадежно сгоревших лет, дотлевший до фильтра и давно погасший.
А я и не заметил, как время прошло.
Можно даже сказать – пролетело.
Дела…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.