Текст книги "Башни и сады Вавилона"

Глава 9

 
Надежду на спасенье утратив, наконец,
Пустился вплавь священник, хоть был плохой пловец.
И от жестокой смерти его избавил Бог:
Добрался он до берега и выполз на песок.
 

«Песнь о Нибелунгах» (перевод Ю. Корнеева)

…Насчет «разумных количеств» коньяка ночью у нас с ним, разумеется, ничего так и не получилось.

Хотя, конечно, кто знает, какие «количества» данного вещества считать «разумными»?

Полторы бутылки убрали, только в путь.

Под рассказы, и как в таких случаях водится, под воспоминания.

Мне, правда, из этих полутора бутылок досталось в самом лучшем случае граммов сто пятьдесят, и то маловероятно.

Викентий все-таки действительно доктором оказался, а не коновалом.

Не забалуешь.

Как бы он при этом хорошо к тебе не относился.

Мне даже иногда начинало казаться, что он уже больше врач, чем человек.

Потому как, становясь на какое-то время просто человеком, он оказывался эдаким типичным русским интеллигентом: слабым, непрерывно рефлексирующим и растерянным.

А возвращаясь во врачебное состояние, снова уверенно басил, и переспорить его в любом аспекте, хотя бы капельку касавшимся его профессии, было просто совершенно невозможно.

Как с тем же коньяком, к примеру.

Выпить-то мне немного побольше хотелось, чем эти самые сто пятьдесят граммов, если честно…

…Но накурили мы с ним в палате все-таки так, что пришлось открыть фрамугу и впустить в стерильную атмосферу больницы монотонный шум и холодную промозглую влагу вечного осеннего дождя.

А в остальном – удивительно хорошо пообщались.

Особенно если учитывать место и время действия.

Я даже, кажется, решил для себя, что собрался заполучить этого сабжа в друзья-приятели.

Несмотря на тот вопиющий факт, что даже со старыми, проверенными на все сто товарищами я, увы, общаюсь нечасто.

…Он даже под конец, уже совсем меня не стесняясь, перехватил плечо тугим резиновым жгутом и вкатил себе в вену еще одну дозу.

Я – только поморщился.

А он – усмехнулся:

– Что, осуждаешь?

Я вздыхаю и добиваю любезно предоставленный для меня окурок.

Затяжки эдак на две-три, но и на том спасибо.

– А кто я такой, чтобы осуждать-то тебя, Викентий? Такой же торчок, как и ты. Только кокаиновый, а не опиуматный. И еще больше, чем ты, неприкаянный. У тебя хоть профессия есть, за которую ты держишься как за спасательный круг, и она-то тебе утонуть не дает. А я? Мне-то что делать прикажешь?! Рекламировать новые прокладки с зубными щетками, в промежутках между страхованием автомобилей и детскими памперсами?!

Он в ответ задумчиво жует свою нижнюю губу, прикусывая время от времени и тощую русую бороденку.

– Да, – вздыхает наконец, – дилемма, блядь. Я сам постоянно задумываюсь, а как остальным, таким же как я, но все-таки немного другим, по этой жизни двигаться-то приходится? Ну тем, кто не по призванию, как твой покорный слуга, горбатится, а за бабки? И – без, как ты выражаешься, спасательного круга.

– Как-как, – кривлюсь я. – Да как мудак! Хуево, в смысле, приходится. Очень хуево, дорогой мой добрый доктор Викентий. Одна пустота. Вообще ничего в жизни, даже за семью зацепиться проблематично. Если есть кэш на кармане, тогда еще кокаин с алкоголем, фактически в промышленных масштабах, как-то удерживают. Они, в принципе, как ты понимаешь, тоже ни хрена не помогают, только немного оттягивают. И дождь еще этот вечный. Будто на собственных похоронах…

Молчим.

Я просто от накатившей тоски, а он, похоже, еще и от морфинового «прихода».

Страшная это вещь, в сущности говоря.

Я хоть и сам в какой-то мере торчок, но от таких вещей, слава богу, – всегда шарахался.

Кокс, он хоть мозг в реальности оставляет.

А это…

Хотя – его дела.

Взрослый мальчик.

Да еще и врач к тому же.

Потом он опять откашливается, закуривает следующую сигарету и продолжает разговор:

– А диссертация? Ну, помнишь, ты вначале рассказывал?

Я морщусь в ответ:

– А смысл-то ее в чем? Просто тупо в написании и получении ученой степени? Если она даже мне перестала быть интересной, то кого еще, скажи на милость, этим дерьмом в наши дни заинтересовать-то можно? А работать просто так, «в стол», да еще и через силу… Нет уж, увольте. У меня характер такой, что мне результат тоже интересен, а не только процесс, так сказать. И желательна хоть какая-то обратная связь…

Он вздыхает:

– Да, понятно. Тема-то хоть какая была? Ты ж вроде востоковед? Нет, ничего особенного, просто любопытно, знаешь…

Я опять молчу, вспоминая.

Потом усмехаюсь:

– А знаешь, тема-то вполне актуальная. «Взаимопроникновение ирано-арийских и семитских мифологических систем в странах Переднего и Среднего Востока». Миф о Башне, так сказать. В прямом и переносных смыслах этого слова. Только что это понял, а раньше и не задумывался почему-то…

– Ого! – басит он удивленно. – Вот видишь! А ты говорил – не актуально, не актуально… Еще как актуально, оказывается…

– Может быть, и вправду актуально. По крайней мере, что самое неожиданное, – для меня лично. Что уже хорошо, ты не находишь? И радостно. Даже если и не напишу ничего, а, скорее всего так и будет, разумеется, то хоть на жизнь нашу бестолковую под другим углом взглянуть попытаюсь. Да, дела…

– А я про что?! – радуется. – Я именно про тебя и говорил. Потому как чувствуется, что ты сейчас не по твердому полу ходишь. А по тонкой пленке какой-то над та-а-аким дерьмищем натянутой. Один неверный шаг – и пиздец. Только вот скажи, просвети, так сказать, не сильно гуманитарного человека: арийцы-то у тебя там, на «Среднем и Переднем Востоке», с какого хера нарисовались? Там же вроде эти всю жизнь жили. Ну эти, самые. Навуходоносоры…

Я тихо смеюсь.

Потом знаками показываю ему, что хочу затянуться.

Он уже настолько пьян, обдолбан и удивлен, что безропотно протягивает мне окурок чуть ли не в половину сигареты.

Я – счастлив.

Как мало, оказывается, нужно бывает человеку в некоторых обстоятельствах…

– Ты будешь смеяться, – говорю наконец, – но Навуходоносор как раз, не исключено, – это самое что ни на есть арийское имя. Причем имя абсолютно реального персонажа. Исторических свидетельств о его царствовании – вагон и маленькая тележка. Только не интересны они никому, понимаешь, хрень какая получается? Ну, может, кроме библейских, да и те, честно говоря, не очень. А так… Есть такая очень красивая, хоть и довольно-таки шаткая по аргументации гипотеза, что он в «вавилонском смешении» представлял как раз хеттскую по происхождению династию. А хетты – почти сто процентов доказано, что арийцы. Мешаные, разумеется, но древние арии, в отличие от части нынешних, расовой чистоте особого, брат, значения не придавали. Придавали, – кастовой, но это уже совсем другая история. Язык у них, по крайней мере, совершенно точно принадлежал к индоевропейской группе, с этим ученые уже довольно давно разобрались, сразу по расшифровке. Еще, блин, аж в девятнадцатом веке, удивительно, да?! Удивительно-то удивительно, но вот только никому и на хер не надо. Это так называемая первая волна ирано-арийского завоевания. Хотя об этом периоде, честно говоря, известно не очень много. Но поклонялись-то они Коню, Корове и Собаке, точно, а это арийские божественные символы. Дальше немного проще: персы, к примеру, – уже двухсотпроцентные арии. И они, эти самые персы, очень любопытно сосуществовали и сотрудничали с разными семитскими народами. Учились, сами учили многому. То же железо на Передний Восток принесли именно арийцы. До них там бронзой друг другу черепушки проламывали. А вот земледелию уже они сами обучались, причем у тех, кого под копыто своего коня уложили. А так… Очень все интересно было там у них, у древних, понимаешь, устроено. Тем же евреям, освобожденным персами от «вавилонского пленения», просто была отдана на откуп практически вся система чиновничьего управления. И система торговли, без торговли евреи уже не евреи, сам понимаешь. Персы на эту тему сильно не запаривались: можешь делать лучше, чем я, значит, делай. А то наши соплеменники типа и управляют хреново, и воруют не по чину, слишком часто родственников в разные рвы со львами бросать приходится. А это – непорядок, сам понимаешь. Так что уж лучше евреи. А у нас лучше получается воевать и властвовать. Так что, извини…

Я передаю ему дотлевший до фильтра окурок, и он аккуратно тушит его в какое-то специальное прозрачное медицинское блюдце.

Там их уже немало скопилось, окурков, в смысле.

А он это блюдце еще и выбрасывал…

Причем неоднократно.

– Тебе бы лекции читать, брат, – вздыхает он. – Видишь, даже я, естественник прирожденный, и то заслушался. А ты, блин, херней какой-то занимаешься с этими своими прокладками.

Я грустно улыбаюсь.

– Нет, лекции это как раз побочное. Мне интереснее было просто разобраться, что там к чему, понимаешь?

– Да уж, – соглашается, – но параллелей в твоей «лекции» один хрен полно. Вот те же евреи, к примеру. У нас же, смотри, все то же самое: что ни олигарх, то жиденыш, что ни чиновник, то еврей, хотя бы наполовину. А они, может, судя по твоим словам, одну великую державу уже погубили. Я про древнюю Персию твою. А может, и не одну. Ничему нас, блин, история-то не учит…

Я молчу.

Потом хмыкаю.

Наконец говорю:

– История учит нас, мой добрый доктор, прежде всего тому, что ее надо учить, а не толковать как заблагорассудится. Евреи не губили эту державу. Это заблуждение. Точно такое же, как и то, что она называлась Персией. Персия, с которой сталкивались древние греки – они-то нам о ней больше всех и рассказали, – это всего лишь одна из провинций великой Империи. Сатрапий – так греки называли ту провинцию. Или «хшатрапа», как говорили сами персы. Они, эти самые греки, распространили название одной провинции на всю страну. А страна называлась Арьянам. То, что завоевано, покорено ариями, в приблизительном переводе. Так же, кстати, на фарси называется и современный Иран. Аж с 1935 года, если меня склероз не путает…

– А евреи-то тут при чем?! – удивляется басом мой доктор. – Персия, Арьянам, этим-то хитрожопым, извини, какая разница?!

– Да, в принципе, никакой, – смеюсь. – Особенно если учитывать тот задокументированный со всех сторон факт, что она их полностью устраивала. Держава эта, Империя, в смысле. Евреям там было вполне комфортно, они чувствовали себя защищенными. А народ этот, в отличие от тех же современных грузин, всегда умел быть благодарным. Более того, еще лояльней к империи Арьянам были, может быть, только сами арии. И то не факт. Народ-то – бунтовской, беспокойный, сам понимаешь. У них симбиоз был, говоря языком биологии. Обалдеть, да? Каждый занимался своим, и делить им, по сути, было нечего. Даже в Библии об этом есть, в книге пророка Даниила. Который, кстати, по совместительству с должностью ветхозаветного библейского пророка, ты будешь смеяться, был чем-то типа главного советника или даже, говоря современным языком, премьер-министра, у наверняка известного тебе по школьной программе персидского царя Дария…

– Это у того, что со скифами в наших степях воевал, что ли? И вправду, – обалдеть. Никогда бы не подумал. А как ты этим всем заинтересоваться умудрился в советские-то времена? Тогда ж при одном слове «ариец» в мозгах сразу всплывало «характер нордический, беспощаден к врагам рейха»…

– Да как все, наверное. Сначала поступил в Институт стран Азии и Африки при МГУ. И не потому, что очень уж сильно хотелось, просто – престижно было. Элита, блин. Там попал на фарси. А этот язык – прямой наследник иранской ветви языка ариев. Так и заинтересовался…

– Ну, – доктор смеется, – уже сам факт поступления в ИСАА очень многое о тебе говорит, понимаешь, дружище? Я же тоже из тех времен, парень. Крути не крути. И тоже хотел стать гуманитарием, представляешь?! Два года подряд на журфак поступал, пока в армию не призвали. В соседнее здание с твоим ИСАА, кстати, на Моховой, прорваться пытался. Очень уж хотелось справедливости какой-то добиться. Не абстрактного добра, а нормальной, может и жестокой, человеческой справедливости, понимаешь? И что для этого может быть лучше, чем журналистика? Вот и хотелось. Вот только – без толку. Кстати, если бы тогда в армии не попал в медбратья, по случайному, клянусь, распределению, может, и не было бы сейчас знаменитого нейрохирурга, доктора наук и профессора. Которому, кстати, только твоя жена двадцать пять тысяч заплатила, чтоб тебя, идиота, лечил лично, без дураков и помощников. Возвращать не буду, извини, хоть и непросто с братком-афганцем на эту тему, понимаешь, разговаривать. Ты не обеднеешь, а мне – пригодится. Репутация, старый, которой горжусь. Изо всех своих последних сил. Так что ты уж давай, не пыхти, соловей-соловушка. Насчет случайного поступления в ИСАА, в смысле. Простые смертные по той стороне улицы не ходили…

Я откидываюсь на подушки.

Очень хочется засмеяться.

Вот только башка опять начинает тихонько побаливать.

– А сейчас как, ходят, что ли?! – я все-таки тихонько посмеиваюсь. – Как было все, так и осталось. Даже на моем рекламном рынке, а он, ты уж поверь, далеко не самый престижный и денежный, девяносто процентов значимого народу из «бывших», так сказать. Точнее – из их детей. А так: кто ж тебя туда с улицы-то пустит, несмотря на всю свободу, равенство, братство и прочие завоевания демократии? С окраины – единицы пробиваются. И то из «социально близких», так сказать. У меня вообще иногда мысль возникает, что всю эту демократию придумали в ЦК КПСС, чтобы их дети не стремались, как при Советской власти, на дорогих лимузинах по улицам нашего с тобой Вавилона раскатывать…

Он вздыхает и плещет себе в стакан еще на палец коньяка.

– Да и сейчас то же самое. Я вот, к примеру, все мучаюсь, – себя-то к кому относить? Хотелось бы, оно, конечно, к пролетариям, чтобы потом полыхать праведным гневом. Да заработки, блин, не пускают. Плюс еще жена – дочка олигарха, считай. А наши дети – олигаршьи внуки. Ну и кто я, выходит, после всего этого?

Я вздыхаю, откидываюсь на подушки.

Мне снова остро хочется курить.

– Ты – врач, – говорю неожиданно твердо. – Человек, который лечит людей. И кончай себя жалеть и рефлексировать по поводу денег, жены и репутации. А я – твой, затраханный жизнью пациент, которому сейчас очень хочется покурить и уснуть. И это – несмотря на то что я, поверь, старик, тебе жутко завидую…

Он встает, усмехается, достает из пачки сигарету, обламывает половину, прикуривает, вставляет мне в уголок рта, несильно хлопает по плечу и уходит.

Потом неожиданно возвращается с таким текстом:

– Ты это, Егор, со следаком поосторожнее. Мужик он в общем-то хороший и правильный, но вот только не в меру любопытный. Так и норовит под кожу залезть. А если дашь ему сдуру палец – руку отхватит, прямо по локоть. Крокодил в костюме, а не человек прям, ей-богу.

Подходит ко мне, забирает докуренный до самого фильтра окурок, тушит его в той самой прозрачной медицинской посудине, вздыхает, выключает свет и снова уходит.

На этот раз – уже окончательно.

А я закидываю руки за голову и смотрю в потолок, постепенно начинающий вращаться.

И просто тупо проваливаюсь.

Помнится, раньше меня жутко расстраивало, что мне почему-то перестали показывать сны.

Теперь я этому только радуюсь…

Глава 10

К ножам общего назначения со статичным клинком относятся модели, не предусматривающие по своей форме, размеру и способу ношения каких-либо специфических особенностей их применения или не выполняющих каких-либо дополнительных функций.

Дитмар Поль, «Современные боевые ножи. Развитие. Применение. Модели и производители»

…Утром, стоило мне только немного продрать глаза, первым в моей палате появился удивительно бодрый и свежий Викентий.

В свежем балахоне и накинутом на плечи белоснежнейшем накрахмаленном халате, с тщательно расчесанными на прямой пробор чуть влажными волосами и ядовито поблескивающими под круглыми «ленноновскими» очочками серо-стальными, чуть водянистыми глазами.

Я внимательно присмотрелся: никаких следов вчерашнего морфинового дурмана в этих глазах абсолютно не просматривалась.

Может, правда, это оттого, что врач, и поэтому меру знает?

Или знает, как выходить так, чтобы без последствий?

Ну да ладно.

Меня все одно морфиновый дурман абсолютно не привлекает.

В пору «экспериментов с расширителями сознания» какой только дряни не перепробовал, только опиуматов всегда избегал.

Слишком ценю собственную свободу, видимо.

А Викентий тем временем деловито померил мне давление, потрогал лоб, похмыкал своим неожиданно-густым басом.

– Н-да, а организм-то у вас, батенька, здоровущий. Несмотря на все злоупотребления. Прямо хоть сейчас выписывай, но мы лучше все-таки пока немного понаблюдаемся. Посетителей запускать?

– Угу, – отвечаю, – легко. Отчего бы, так сказать, и нет. Мне бы только поссать сначала, умыться на скорую руку, да зубы почистить где-нибудь. Предусмотрена в вашем отеле такая услуга, сэр?

– А как же! – ржет. – Поссать можно там, куда я тебя вчера на себе таскал, все остальное, – в соседней кабинке. Сегодня уже, думаю, и сам дойти сможешь, без подстраховки. Потом придет медсестра, вкатит тебе в задницу пару укольчиков, проследит, чтобы сожрал все таблетки и обязательно немного позавтракал. Знаю, будет тошнить, но это непременно нужно сделать, батенька. Там и делов-то всего на пару минут: чашка бульона и сухарики. А потом уже – можно и посетителей. Кого, кстати, сначала: жену или следователя?

– Это ты так пошутил? – интересуюсь я.

Он снова радостно ржет и достает из кармана начатую пачку сигарет.

Открывает, пересчитывает.

Кивает каким-то своим тайным мыслям.

– На, – протягивает, – разрешаю, в умеренных дозах. Но учти: курить только в сортире. А то я тут хоть и начальник, но проблемы все равно могут возникнуть. И не больше одной в два часа, понятно?! Если уж совсем приспичит, можешь на две части разделять.

– Спасибо. Добро отзовется, старик. По-любому. Оно просто не может не отзываться, иначе зачем живем…

…Аська в палату даже не зашла.

Залетела.

Правда на шею, как это сделало бы большинство жен чудом выживших мужей, не кинулась.

Просто встала, прислоняясь к косяку, и осмотрела меня с головы и до самых кончиков пальцев на ногах.

– Бледный, цвет кожи от повязки на лбу не отличишь. Только глаза горят. Скотина.

И – расплакалась.

Прямо там, в дверях, не бросаясь и не прижимаясь.

И – не закрывая глаза руками.

Просто стоит, смотрит на меня, а по щекам текут две прозрачные, соленые даже на взгляд, дорожки.

Хорошо еще, что современная косметика женские слезы научилась выдерживать, не растекается.

Я вот выдерживать так и не научился…

Помолчали еще немного, посмотрели друг на друга.

– Ладно, – говорит, – я в Останкино, на эфир. Потом сразу сюда. Кормить тебя и выхаживать. И попробуй только еще раз свою дурную башку под пули подставить, разведусь!

Развернулась и выскочила.

Господи, думаю.

Как же я ее люблю, эту стерву.

Вот только почему-то в последнее время забывать об этом начал.

И вправду, идиот.

Надо, кстати, будет попросить, чтобы мобильный телефон в палату принесли, с подзарядкой. Потому что, если я до ее приезда сюда не скажу ей «люблю», – я же никогда себе этого простить не смогу.

Доплелся кое-как до сортира и буквально двумя затяжками сразу убил свою двухчасовую порцию драгоценного никотина.

Потом, конечно, буду жалеть об этом.

Интересно, а если бы меня все-таки дострелили, мне бы лучше было?

Наверное, по крайней мере, чуточку поспокойнее…

…Как только Аська умчалась из моей палаты в это свое чертово Останкино и я, кое-как приведя в порядок разбушевавшуюся нервную систему никотином, взгромоздил вновь ставшую тяжелой голову на подушки, порог перешагнул с осторожным стуком по косяку оставшейся открытой двери еще один, на этот раз абсолютно незнакомый мне персонаж.

Невысокий, чуть лысоватый, сухощавый, в не сильно дорогом, но очень аккуратном, опрятном, и я бы даже сказал, – с претензией на элегантность, – сером шерстяном костюме.

Светлая, немного в синеву сорочка, темный, неприметный галстук, идеальной, немыслимой для столичных улиц чистоты матовые черные ботинки.

Бледная, чуть в желтизну, кожа с коричневатыми веснушками, узкий, змеиный рот, стылые, серые, почти что не мигающие глаза.

Редкие, аккуратно зачесанные назад без пробора, неопределенного грязноватого цвета волосы.

Узкие продолговатые очки в тонкой металлической оправе.

– Здравствуйте, Егор Арнольдович.

Вот тут-то я его и узнал.

По голосу.

Есть такие голоса – один раз услышишь, на всю жизнь запомнишь.

– Здравствуйте, – отвечаю, – гражданин следователь.

Недовольно качает головой, подходит, аккуратно садится на прикроватный стул, предназначенный для посетителей.

Настолько аккуратно, что даже чуть поддергивает вверх шерстяные костюмные брюки, чтобы не нарушить первозданную остроту идеально наутюженных стрелок.

И я сразу понимаю, что он сам гладит свои костюмы и сорочки древним паровым утюгом, возможно даже чугунным, не доверяя этот важнейший процесс никому: ни жене, ни теще, ни домработнице.

Хотя домработницы у него, скорее всего, и нет.

Человек, который может позволить себе домработницу и так внимательно относится к своему внешнему виду, никогда не будет носить костюмы за двести пятьдесят долларов.

А вот жена, судя по тонкому обручальному кольцу белого матового золота, как раз имеется в наличии.

Так что же это получается?

Есть еще в нашей городской прокуратуре честные следователи?

Причем, судя по глазам, не на самых слабых позициях.

Дела…

– Ну зачем же, – вздыхает он, – так официально. Вы же видите, я даже без протокола. Так, поболтать заглянул. А зовут меня Петр Евгеньевич Порфирьев. Старший следователь по особо важным делам Московской городской прокуратуры.

Ого!

А он ведь еще и «важняк».

В их иерархии это что-то типа реального волкодава.

Хотя, собственно говоря, кого еще они прислать-то могли?

Стрельба в самом центре города, да еще среди бела дня, да еще по человеку, не самому последнему на российском рекламном рынке, да еще и с убийством одного из его охранников…

В нынешние времена у нас в столице такое, слава богу, все реже и реже случается…

Мне вдруг становится нестерпимо, мучительно стыдно.

Я вспоминаю, что так до сих пор и не выяснил, кто из ребят погиб.

В смысле, из парней, меня охранявших.

Вечно хмурый, недовольный своим нынешним положением бывший капитан морской пехоты Андрей, швырнувший, как говорят, рапорт об увольнении на стол высокому начальству после того, как из-за начальственной глупости полегла в Чечне почти вся его рота?!

И несколько лет после того бомбивший Москву частным извозом, чтобы хоть как-нибудь прокормиться?!

Он пришел к нам недавно, всего лишь год назад, и только месяцев через шесть немного оттаял, уяснив наконец, что его позвали действительно работать, а не лакействовать.

Сам попросился в «личку».

И все равно не раз говорил мне в глаза, что если б не семья и больная дочка…

Или Димка?!

И еще – я так пока и не дал никаких распоряжений о материальной, да и о любой другой помощи…

Понятно, что их семьям пока сейчас не до этого, но ситуация все равно крайне дерьмовая.

Стыдно.

Не перед семьями, с ними я уж как-нибудь разберусь, деньги на это дело, слава богу, имеются.

Перед собой.

Ладно, с этим красавцем закончу – и сразу же перезвоню в контору, Олегу.

А пока – надо сосредоточиться.

Викентий же насчет этого типа предупреждал…

– Очень приятно с вами познакомиться, Порфирий Петрович, – усмехаюсь я уголком рта.

Он иронично кивает и улыбается.

А у него, думаю, не только рот змеиный.

Взгляд – тоже.

– Если вы думаете, что первый так шутите, то вы заблуждаетесь. Я уже привык. Так что продолжайте, ничего страшного.

– Извините, – смущаюсь я.

Действительно, плосковатая шутка получилась, чего уж там.

Не то что не Хармс и не Ильф с Петровым, даже до уровня «Камеди Клаба» не дотягивает.

– Ладно, – улыбается он опять, заметив мое смущение, – тогда, если можно, я праздно полюбопытствую?

– Да на здоровье, по крайней мере, сравняемся. Вы, наверное, насчет моей фамилии?

– Ну да, – теперь приходит его очередь глаза прятать. – Просто очень уж она какая-то странная…

Я киваю.

Ну-ну, думаю.

Не я один шаблонами в этом мире мыслю, оказывается.

– Многие интересуются. На самом деле фамилия как фамилия. И совсем, кстати, не странная. Просто литовская. Я, правда, при этом литовского языка уже не знаю. Дед из вполне мелкобуржуазной семьи каунасских сапожников в пятнадцать лет сбежал в Петроград к Ленину, революцию делать…

Он хмыкает, снимает очки, протирает стеклышки такой же аккуратной, как он сам, бархоткой, вынутой из специального футлярчика.

– И как? Успешно сбежал?

– Вполне, – киваю я. – Действительно попал к Ленину, какое-то время курьером бегал у него в секретариате. Даже в полном собрании сочинений у вождя упоминается. Сам показывал. Типа, передаю вам эту записку с товарищем Налскисом. Потом, как настоящий романтик, пошел в ЧК.

Он кивает:

– А потом наверняка сел…

Я тихо смеюсь.

– Потом и вправду сел, только не так, как вы, Петр Евгеньевич, думаете. Сел он уже после смерти Сталина. Как сподвижник Лаврентия Павловича Берии. Которого, кстати, до самой смерти уважал, о чем мне, сопляку, постоянно рассказывал.

– Вот даже как. Интересно. Но я, собственно, не за этим пришел. Хотя фамильные тайны вашей семьи штука и вправду, наверное, интересная. Жалко времени нет совсем, чтобы как следует вслушаться. А пришел я вам сказать, Егор Арнольдович, что мы выставили у вашей палаты вооруженную охрану. Не удивляйтесь. Так, на всякий случай. Потому что, не исключено, что для вас еще ничего не кончилось.

Я – молчу, перевариваю.

Он продолжает, водружая наконец-то протертые очки на переносицу:

– Дело в том, что исполнителей мы взяли. Точнее, не исполнителей, исполнителя. И не мы, а ваши ребята постарались. Водитель и оставшийся в живых охранник. Водитель не растерялся и буквально протаранил его машиной, сбил, оглушил, а раненый охранник умудрился стреножить его же собственным брючным ремнем. Золотые парни, кстати. Вы же про них и вправду не забудете?

Я киваю.

Он продолжает:

– Ну так вот. Это нам, к сожалению, все равно ничего особенного не дало. Заказ был размещен через посредника, который получил его, по всей видимости, через Интернет. Посредника мы сейчас ищем. Возможно, найдем, кое-какие зацепки у нас имеются. Но было бы еще лучше, если бы вы нам помогли вычислить заказчика. С своей стороны, так сказать. Потому что, пока этого не произошло, спать спокойно не получится ни у вас, ни у нас. Вы меня понимаете?

Я снова киваю.

– Что же тут может быть непонятного-то?

Он быстро-быстро потирает узкими и, даже на первый взгляд, очень сильными ладонями.

– Ну вот и чудненько. Курить у вас, кстати, можно?

Я смеюсь.

– Викентий, – говорю, – в принципе, разрешил. Но только в сортире. А я вам там разрешу покурить только в том случае, если вы пойдете на служебное нарушение и выдадите мне точно такую же никотиновую палочку. А то он, сволочь, мне только из расчета одну на два часа оставил…

Он ухмыляется:

– Да, Викентий строг. Я его сам иногда боюсь. Но тут уж ничего не поделаешь, пойдемте, нарушим…

…Со стороны это выглядело, наверное, дико смешно: два взрослых, сильных мужика, как школьники, тайком смолящие сигареты в сортире.

Да еще и потерпевший со своим собственным следователем, которого, что-то мне подсказывает, лично мне тоже не мешало бы слегонца опасаться.

А покажите мне любого современного бизнесмена, чуть выше среднего уровня, который прокурорского важняка не испугается, даже если абсолютно чист!

Но абсолютно чистых среди нас – не бывает.

…А ничего, нам даже понравилось.

И как всегда в таких случаях бывает, общая тайна, даже такая небольшая и случайная, нас с этой ящерицей немножечко объединила.

Нормальный он, в принципе, мужик.

Хоть и – реально опасный.

Надеюсь, он обо мне в тот момент подумал то же самое…

…Покурили, отдышались, вернулись на исходные позиции.

Я себе воды из графина в стакан налил, он тоже.

Отхлебнул, смочил шершавое от курева горло.

– Петр Евгеньевич, – спрашиваю, – а кто из парней этого черта-то скрутил? Ну киллера этого недоделанного?

Он хмыкает:

– Ну почему же недоделанного? Вполне даже доделанного. Мы его сейчас колем как раз, и вы у него явно не первый в послужном списке. Он просто не ожидал, что ваш водитель так на него «БМВ» профессионально бросит, сам признается. А скрутил его гражданин Четвергов. Бывший капитан спецназа морской пехоты, насколько я понимаю…

Я откидываюсь на подушки и рассматриваю трещины на потолке.

Значит, в «холодной» все-таки Димка.

Хороший мальчишка был, уже три года со мной болтался.

Его к нам его же бывшая девчонка привела, в бухгалтерии тогда работала. Потом скоропостижно вышла замуж за иностранца и уехала с ним в Италию.

Он, помню, очень долго переживал по этому поводу…

Отслужил срочную в десантуре, потом два года в Рязани учился, хотел стать офицером.

Что-то не срослось.

Он и после армии учиться продолжал, я ему сам в свое время помог поступить в Финансовую академию.

А охранником – скорее подрабатывал.

Веселый, смешливый, в хорошем смысле услужливый.

Один у матери.

Слава богу, жениться так и не успел и детей завести.

Или, – как раз наоборот, не слава богу?!

Матери-то сейчас каково?

Если б хоть внуки остались…

А материально бы я его детей поднял, это по-любому.

А…

Что сейчас-то об этом говорить?

Сейчас уже – поздно…

…Следак тоже молчит.

Похоже, понимает.

А действительно интересно все-таки, что за блядь такая за всем этим стоит?

Кому же это я настолько поперек горла-то встал, что – вот так вот?!

Ведь это – очень серьезный шаг, заказать убийство человека.

Очень.

На такие шаги так просто никто не решается.

Это не в пьяной драке кому-нибудь перо сгоряча в бок воткнуть.

Н-да…

А ведь по сути-то – следак прав, и мы с ним сейчас самые настоящие союзники.

И не только потому, что если кто-то по-серьезному начал, то уж точно на полпути не остановится.

На мне теперь долг.

Хотя бы перед тем же Димкой, которого я так и не взял, как обещал, на весеннюю рыбалку в Астрахань в следующем году.

Он очень хотел съездить, фактически просился.

Фотографии с трофеями, которые я оттуда привозил, рассматривал.

Расспрашивал, вздыхал.

Фанат спиннинга был, а самостоятельно выбраться в «низа» ни денег, ни времени не хватало.

Вот и пришлось пообещать.

Так и не выполнил…

…А долги – надо платить.

…Я снова вздыхаю, устраиваюсь на подушках так, чтобы было хоть немного удобнее.

Худосочные, понимаешь, они, эти подушки.

Больничные.

– Ну, – говорю, – хорошо, Петр Евгеньевич. Вы меня убедили. Задавайте ваши вопросы, я готов.

Он улыбается, потом резко наклоняется вперед, и его глаза неожиданно оказываются на одном уровне с моими.