Текст книги "Три века спора о варягах. Летопись и варяги"

21 октября 1748 года Миллер дает объяснение, что хотел с помощью Делиля повлиять на управление Академией наук, чтобы тот из Парижа написал в Россию, министрам, об Академии. Но и на это у авторов рапорта Разумовскому нашлись возражения: «И понеже ему в первом присутствии объявлено было, что он с помянутым письмом поступил против своей должности, утаив оное от вашего сиятельства, зная, коль много оное чести академической предосудительно…»[85]85
  Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10. С. 180.


[Закрыть]

«Вашего сиятельства» – это от Разумовского. В первоначальном тексте было написано «Академии президента». Но Ломоносов при правке вычеркнул это сочетание и написал своей рукой обращение лично к Разумовскому. Он настаивает, чтобы обращались к личности графа Разумовского. В рапорте дальше сказано: «Посему видно, что он, Миллер, сообщник был Делиля в том, чтобы повредить чести корпуса Академии, а следовательно, шефа ее… А понеже сие было бы против присяжной должности и такого иностранного человека, который служит в России по контракту на время, но он, Миллер отдал себя России в вечное подданство и присягал служить как верный российский подданный, для того сей его, Миллеров, поступок учинен против его присяги, в которой он обязался всячески хранить честь Академии и противу должности подданного раба е.и.в.»[86]86
  Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10. С. 185–186.


[Закрыть].

Это чисто политическое обвинение, на современном языке оно звучит как «измена Родине». Миллер в переписке с Делилем согласился с негативной оценкой Академии наук, и это стало достаточным основанием для обвинения его в «измене Родине», для следствия, обыска и рапорта-доноса Разумовскому. Под всеми этими документами стоит подпись Ломоносова. Это значит, что он никак не стоял в стороне от политики, и приведенные факты это подтверждают.

Впрочем, результат этого экстравагантного дела оказался для Миллера благоприятным, на его положении в Академии наук это никак не сказалось. Во всяком случае, чуть менее чем через год ему поручили ответственное дело: составить торжественную речь о происхождении имени и народа российского, которая должна была быть произнесена на торжественном собрании Академии наук 6 сентября 1749 года по случаю тезоименитства[87]87
  Именин правящего монарха.


[Закрыть] императрицы Елизаветы Петровны. В этом же деле должен был участвовать и Ломоносов, составлявший «Слово похвальное». Речь и оду предполагалось издать под одной обложкой и поднести императрице. Пострадавшим от возбужденного дела, видимо, оказался профессор Крузиус, который в 1749 году покинул Петербург и нашел место в Виттенбергском университете.

Эта курьезная история с обвинениями, обысками и перлюстрацией писем тем не менее показывает, насколько накалены были страсти в Академии наук и насколько большое политическое значение придавалось ее работам. Президентом ее был А.Г. Разумовский, фаворит императрицы, обладатель множества титулов и несметных богатств, а также колоссального политического влияния. Это, безусловно, не было случайностью, и, судя по всему, Академия наук при Елизавете Петровне действительно стала кузницей русской национальной идеи и русского исторического нарратива со всеми полагающимися этому атрибутами. Можно не сомневаться в том, что через своего фаворита Разумовского императрица следила за всеми перипетиями в Академии наук и даже, скорее всего, давала указания. Очевидно, поэтому дело против Миллера ничем не кончилось и осталось для него без последствий.

Эта предыстория первого спора о варягах показывает также, что в нем была борьба вовсе не вокруг научного вопроса, а вокруг важнейшей политической проблемы – основания Российского государства.

Глава третья. Первый спор о варягах

Обстоятельствам первого спора о варягах между Миллером и Ломоносовым придется посвятить достаточно большое внимание. Это необходимость как потому, что этот спор вообще сильно повлиял на дальнейшее развитие историографии, так и потому, что вокруг него со временем наплелось немало толкований, не соответствующих действительности. Это и неудивительно. Хотя этот спор поминается почти во всякой работе по русской историографии или по истории Древней Руси, тем не менее относящиеся к нему документы и материалы стали широко доступны лишь в 1960-х годах, вместе с изданием «Полного собрания сочинений» М.В. Ломоносова, куда его репорты и замечания были включены вместе с остальными его бумагами. Работа Миллера, из-за которой и пошел весь спор, была опубликована на русском языке лишь в середине 2000-х годов. До этого был доступен лишь ее латинский перевод издания 1768 года, а также пересказ ее основных положений в работе Миллера «О народах, издревле в России обитавших» 1788 года. Более двухсот лет историки судили о нем по отрывочным цитатам и пересказам пересказов.

Сейчас у нас достаточно документов, чтобы восстановить в основном ход спора и рассмотреть выдвинутые аргументы, оценить их как с научной, так и политической точки зрения. Но вначале посвятим некоторое внимание самим спорящим сторонам: Миллеру и Ломоносову, поскольку в историографии давно сложилось убеждение, что второй превосходил первого в познаниях в исторической области. Правда, с этим представлением согласиться нельзя.

В чем состояла ученость в русской истории. Михаила Ломоносова?

Мнения об учености Ломоносова нельзя назвать иначе, чем панегирическими. Пристальное внимание к его личности уделяли дореволюционные исследователи, в частности большой знаток истории Академии наук и развития просвещения в России П.П. Пекарский. Но особенно большое внимание его личности было посвящено в советское время. В 1961 году было отпраздновано 250-летие со дня рождения Ломоносова, в связи с чем изданы крупные работы, посвященные его жизни и творчеству. К юбилею было завершено издание «Полного собрания сочинений М.В. Ломоносова» в десяти томах, в 1961 году увидела свет «Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова», в которую были занесены все случаи и события жизни ученого, которые нашли отражение в документах. Надо сказать, работа по сбору биографических данных была проведена тщательная, в результате чего в летописи были зафиксированы многочисленные случаи, когда именно Ломоносов «наблюдал грозовые разряды». Кроме этого, вышел ряд монографии и популярных книг по самым разным сторонам его жизни и творчества, составленные в сугубо хвалебном тоне. Вот, например, достаточно типичное высказывание о Ломоносове: «Но каждый раз вглядываясь в его великие труды, с изумлением видишь, что не все еще понятно и сопоставлено, что настоящий гений Ломоносова неисчерпаем и долго еще будут люди находить в его творчестве свежие, оставшиеся непрочитанными страницы и разбирать их… поражаясь бурливому многообразию его кипучей натуры»[88]88
  Западов А. М.В. Ломоносов и журналистика. М.: МГУ, 1961. С. 5.


[Закрыть].

Отсюда и пошла тенденция считать Ломоносова историком, профессиональным историком и даже чуть ли не самым лучшим русским историком XVIII столетия. Утверждение о том, что Ломоносов намного превосходил Миллера в знании русской истории, давно уже стало общим местом в историографии, и в советской историографии это совершенно не оспаривалось. Более того, пожалуй, трудно найти биографию, собрание сочинений Ломоносова или монографию, каким-то образом затрагивающую его творчество, в которой авторы не отметили бы, помимо всего прочего, достижения Ломоносова в области стихосложения и теории «штилей», а также русской истории. Представление о Ломоносове как о выдающемся историке держится на утверждении, что он был «гением», борцом за научную истину и занимался русской историей задолго до спора о варягах в 1749 году.

Правда, встает вопрос: откуда Ломоносов, получивший, как известно, естественно-научное образование, мог хорошо знать историю? Позиция большинства биографов ученого и историографов сводится к предположению, что Ломоносов читал русские летописи еще во время учебы в Киево-Могилянском коллегиуме в 1734 году: «И вот уже Ломоносов целыми днями просиживает над изучениями русских летописей. Перед ним проходят главные события отечественной истории, и цепкая его память навсегда удерживает прочитанное»[89]89
  Лебедев Е. Михаил Васильевич Ломоносов… С. 35.


[Закрыть]. То же самое утверждение есть и у В.В. Фомина: «Ломоносов, взрастая на Русском Севере, аккумулировавшем народную память, уже с детства, по верным словам В.И. Ламанского, впитывал историю Родины. Слушая в Славяно-греко-латинской академии курсы истории, а также пиитики и риторики, укреплявшие его интерес к истории вообще, он, овладев в совершенстве латынью (ее он знал, свидетельствует историк Фишер, «несравненно лучше Миллера», а сын Шлецера и его первый биограф Х. Шлецер назвал Ломоносова «первым латинистом не в одной только России») и читая по-гречески, самостоятельно изучает отечественные и зарубежные источники, прежде всего летописи, затем приумножая знания русской и европейской истории и совершенствуя навыки в работе с письменными памятниками в Киеве»[90]90
  Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М.: Русская панорама, 2005. С. 88.


[Закрыть].

Вообще, слова В.И. Ламанского, сколько бы они верны ни были, не могут служить доказательством большого авторитета Ломоносова в истории. Это очень странный аргумент – заявлять, что Ломоносов с детства интересовался историей и потому он может считаться крупным русским историком. Мало ли кто и чем интересовался в детстве, и для доказательства авторитета историка должны приниматься его научные труды, а не прочитанные в детстве или в университете книги по истории.

Документы же показывают, что Ломоносов так и не проявил последствий этого «навсегда удержанного прочитанного». Когда он в 1751 году засел за составление «Древней Российской истории», он первые три года провел за собиранием материалов. Причем сохранилась собственноручная записка Ломоносова о том, что он в 1753 году, готовясь к написанию этой работы, читал русские летописи, не делая выписок, чтобы иметь общее представление о деяниях князей[91]91
  Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6. С. 573.


[Закрыть]. В этой же записке указано, что Ломоносов познакомился с Нестором, законами Ярослава, «Большим летописцем», «Историей Российской» Татищева, трудами Кромера, Гельмольда, Арнольда и сделал из них выписки только в 1751 году, то есть спустя почти год после дискуссии[92]92
  Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6. С. 573.


[Закрыть]. Так не делает человек, если он уже детально знаком с историческими источниками!

О плохом знакомстве Ломоносова с историей говорит и тот факт, что в написании «Краткого Российского летописца» ему помогал библиотекарь академии А.И. Богданов, написавший второй раздел сочинения, с хронологическим перечислением князей и событий их правлений. При работе над «Древней Российской историей» Ломоносову помогал студент Введенский, в задачу которого входило чтение книг и составление выписок[93]93
  Текст записки в канцелярию Академии наук от 12 марта 1757 года: «Но как дело требует чтения весьма многих разных книг с выписками, то вельми одному мне сего исправить и к концу привести невозможно» (Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6. С. 575).


[Закрыть]. Это коренным образом противоречит версии о том, что Ломоносов «читал летописи впрок».

Единственное, что он действительно мог читать в Славяно-греко-латинской академии в Москве и в Киево-Могилянском коллегиуме по русской истории, – это «Синопсис». Другого учебника по русской истории тогда не было. Однако он не мог стать основой для подготовки Ломоносова к спору с Миллером, хотя именно там Ломоносов почерпнул основные тезисы для своей позиции в споре. Это сочинение основное внимание уделяет описанию жизни князя Владимира и крещения Руси, Дмитрия Донского и Куликовской битвы, тогда как происхождение славян и жизнь первых русских князей упоминаются бегло и конспективно. В изложении прихода варягов киевский «Синопсис» следует сказанию о призвании варягов из Несторовой летописи.

Если его собственноручные документы показывают недостаточное знание русской истории перед написанием «Древней Российской истории», то откуда пошло мнение о том, что он «читал летописи»? Намек на это, как казалось ряду исследователей, содержался в ответах Миллеру, где Ломоносов говорит об источниках по русской истории. Это было воспринято как доказательство его глубокого знания летописного материала: «Вопрос об источниковой базе оппонента Ломоносов, что характеризует его профессионализм, поднял в первом пункте своего первого отзыва на диссертацию…»[94]94
  Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь… С. 90.


[Закрыть] В «Очерках истории исторической науки в СССР» этот момент гипертрофировали в такой степени, что заявили: «Ломоносов опирался в своих работах на огромную массу привлеченных им источников, подавая образцы передового для своего времени истолкования исторических документов»[95]95
  Очерки истории исторической науки в СССР / Под ред. М.Н. Тихомирова. Т. 1. М.: АН СССР, 1955. С. 195.


[Закрыть]. Был еще один аргумент в пользу этого утверждения. На нескольких летописях и древних рукописях, хранящихся в архиве Академии наук, были обнаружены пометки, сделанные рукой Ломоносова: Патриаршем списке Никоновской летописи, «Хронографе» редакции 1512 года и в Псковской летописи, а также на полях Киево-Печерского Патерика. На полях Патриаршего списка Ломоносов начертал «варяги и жмудь вместе», а на полях Киево-Печерского Патерика – «Latini wasi». Заметки и подчеркивания найдены Г.Н. Моисеевой, и эти находки значительно расширили корпус «исторических заметок», оставленных Ломоносовым на полях рукописей. До этих поисков были известны только заметки на полях Киево-Печерского Патерика[96]96
  Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь… С. 90.


[Закрыть]. Несколько росчерков на полях летописей – вот какие у нас выдающиеся доказательства исторического авторитета Ломоносова! Однако этот момент является недоказанным. Во-первых, поступление рукописей в Академию наук до 1749 года и наличие заметок Ломоносова на них не доказывает тот факт, что они сделаны до дискуссии. Напротив, документы из архива Ломоносова свидетельствуют, что он стал заниматься чтением летописей после дискуссии, и более правдоподобна версия, что заметки появились в 50-х годах XVIII века.

Помимо киевского «Синопсиса» мог быть еще один источник некоторых познаний Ломоносова в русской истории. Это «История Российская» В.Н. Татищева. Хотя некоторые авторы считают, будто бы Татищев отправлял ее для рецензирования Ломоносову[97]97
  Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. С. 89.


[Закрыть], тем не менее это не так. В предисловии к первому тому «Истории Российской» В.Н. Татищева, в издании 60-х годов ХХ века, подробно излагается история сего труда. Первые тетради своего сочинения Татищев переслал в Академию наук для переписывания еще в декабре 1739 года, причем связь он поддерживал только с Шумахером. Когда в 1742–1743 годах Шумахер не управлял делами академии, Татищев не имел связи с ней. В начале 1747 года он переслал первую часть своей книги, а в конце 1748 года написал Шумахеру письмо, в котором просил его поручить Ломоносову написать посвящение к первой части[98]98
  Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. М. –Л.: АН СССР, 1962. С. 24, 35.


[Закрыть]. Тогда предполагалось издание первой части, и Татищев пожелал, чтобы у книги появилось посвящение Ломоносова, которое должно было привлечь внимание двора к труду историка. Подчеркиваем: посвящение, а не рецензия! Ломоносов посвящение к книге Татищева написал. Очевидно, он также прочитал ее перед этим и, видимо, согласился с ее главным тезисом: «Сколько монархическое правление государству нашему протчих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государства умножается, а чрез протчее умаляется и гинет»[99]99
  Цит. по: Шапиро А.Л. Русская историография с древнейших времен до 1917 года. М.: Россия – Культура, 1993. С. 177.


[Закрыть].

Михаил Васильевич Ломоносов. Портрет 1765 г.

До спора с Миллером Ломоносов имел всего три касательства к русской истории. Первое – в 1746 году, когда составлялась надпись к серебряной раке для мощей Александра Невского, в чем Ломоносов также принимал участие[100]100
  Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1. Л.: ЛГУ, 1961. С. 169.


[Закрыть]. Второе – уже упомянутый выше разбор «Родословия великих князей, царей и императоров» П.Н. Крекшина. Третье – написание посвящения «Истории Российской» В.Н. Татищева в 1748 году. Конечно, некоторое представление о русской истории у него было, но назвать его «профессиональным историком» и вообще образцом учености в исторической области было бы чрезмерно большим преувеличением. У Ломоносова и так хватает научных заслуг, чтобы приписывать ему еще и несуществующие.

Миллер как первый исследователь русской летописи

Роль Миллера в создании русской исторической науки очень долго не была оценена по достоинству. Ни один её представитель в России за всё время развития этой дисциплины не подвергался таким долгим и ожесточенным нападкам, как он. Труды ни одного историка столь долго не замалчивались. Сведения о нем рассеяны по разным публикациям, а труды разбросаны по труднодоступным библиотекам и нередко существуют только в прижизненном издании или в архиве. Мы и теперь, спустя 250 лет, не имеем сводной библиографии обширных трудов Миллера, а также его полной научной биографии. Вплоть до середины 90-х годов ХХ века существовала только одна подробная биография Миллера – в труде П.П. Пекарского об истории Академии наук[101]101
  Пекарский П.П. История Императорской академии наук в Петербурге. Т. 1. СПб., 1870. С. 308–406.


[Закрыть]. Вторая подробная биографическая статья о Г.Ф. Миллере вышла в сборнике его сочинений по истории России в 1996 году[102]102
  Миллер Г.Ф. Сочинения по истории России. Избранное. М.: Наука, 1996. С. 375–426.


[Закрыть]. Пристальное внимание ему, правда, только в разрезе исторической журналистики, уделил томский исследователь Л.П. Белковец в 1988 году[103]103
  Белковец Л.П. Россия в немецкой исторической журналистике XVIII века. Г.Ф. Миллер и А.Ф. Бюшинг. Томск: Издательство Томского госуниверситета, 1988.


[Закрыть]. В силу рано появившейся негативной оценки Миллера как историка его деятельность получила очень скудное освещение.

Пока были живы те люди, которые знали Миллера лично и пользовались результатами его трудов, историку воздавалось должное почтение. Хвалили большие достижения Миллера в деле обработки русских архивов Н.И. Новиков (для издания которого – «Древней Российской Вивлиофики» – Миллер помогал собирать древние документы), князь М.М. Щербатов, историограф Петра Великого И.М. Голиков (который пользовался собранными Миллером материалами). Он долгое время считался как в России, так и в Европе крупнейшим специалистом по истории России. Выпуски его журналов «Sammlung RuЯische Geschichte», «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях», «Ежемесячные сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие» были у каждого, кто всерьез интересовался историей России.

Определенная перемена отношения к нему началась с критики некоторых миллеровских тезисов в примечаниях Н.М. Карамзина к своей «Истории государства Российского». Во-первых, грандиозный труд Николая Михайловича заслонил собой труды Миллера, значительная часть которых была издана на немецком языке. Это позволило А.Н. Сахарову в предисловии к переизданию труда Карамзина заявить: «И все же открытие древней России для читателя XIX века оказалось связанным именно с научным творчеством Н.М. Карамзина»[104]104
  Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. С. 6.


[Закрыть]. Во-вторых, в своих комментариях Карамзин показал Миллера как не вполне объективного историка: «Не только благоразумные критики – Миллер, Шлецер, – но и сам шведский повествователь Далин, весьма склонный к баснословию, отвергает древнюю Историю Саксонову. Несмотря на то, Миллер в своей Академической речи с важностью повторил сказки сего датчанина о России»[105]105
  Карамзин Н.М. История государства Российского. Примеч. ко 2-й главе. С. 208.


[Закрыть].

В другом месте Карамзин указал, что Миллер в дискуссии 1749 года уступил давлению Ломоносова и других академиков и изменил свое мнение о том, что варяги были скандинавами[106]106
  Карамзин пишет: «…вместе с Байером признав Варягов Скандинавами…» Однако изучение как диссертации Миллера, так и других его работ на ту же тему показывает, что историк не был так категоричен и указывал, что в составе варягов могли быть люди разного происхождения и общественного состояния.


[Закрыть], и примкнул к мнению Ломоносова: «Наконец, Миллер согласился, что Варяги-Русь могли быть Роксолане, в смысле Географа Равенского, а не древние»[107]107
  Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. примеч. к 3-й главе. С. 217.


[Закрыть]. Огромный авторитет Карамзина отодвинул Миллера на второй план в истории развития русской исторической науки и к тому же придал его работам несколько негативный характер.

Однако в 50-х и 60-х годах XIX века к Миллеру сохранялось взвешенное отношение, С.М. Соловьев и П.П. Пекарский написали два неплохих биографических очерка о нем[108]108
  Соловьев С.М. Писатели русской истории // Сочинения. Кн. XVI. М., 1995.; Соловьев С.М. Г.Ф. Мюллер // Современник. 1854. № 10; Пекарский П.П. История Императорской академии наук…


[Закрыть]. Очерк Пекарского и теперь остается одним из наиболее полных и объективных.

Постепенно негативная, но все же достаточно взвешенная оценка Карамзина, взятая антинорманистами, разрослась в общую негативную оценку Миллера, а там уже и всех остальных немцев-академиков. После «антинорманистского» года – 1871-го – антинорманисты стали активно проводить мысль о том, что немецкие ученые ничего хорошего для русской науки не сделали. У М.О. Кояловича, выпустившего свой труд в 1882 году[109]109
  Переиздание – Коялович М.О. История русского самосознания…


[Закрыть], есть уже резко негативные оценки Байера, Миллера и Шлецера. Для антинорманистов Миллер становился мишенью как один из основателей теории норманизма. Уже в конце XIX века его стали уличать в неточностях, как, например, сделал Н. Оглоблин, вычитавший, что Миллер пропустил в одном из документов пять с половиной строк, и на основании этого единичного примера сделавший хлесткий вывод: «Очевидно, что искажение входило у Миллера в систему его историографических методов»[110]110
  Оглоблин Н. К вопросу об историографе Г.Ф. Миллере // Библиограф. 1889. № 8–9. С. 166.


[Закрыть].

Хотя, надо сказать, в то время высказывались и здравые оценки творчества Миллера, например крупным исследователем русской историографии П.Н. Милюковым: «Сопоставляя личность Миллера и плоды его ученой работы, нельзя не найти полнейшее соответствие между тем и другим. За эту бесконечную работу собирания, часто граничившую с механической работой списывания, не мог бы взяться настоящий ученый, вроде Байера»[111]111
  Милюков П.Н. Очерки истории. С. 87.


[Закрыть]. При этом он поясняет, что в то время немецкие ученые в области истории, как правило, ничем, кроме Античности, не занимались и никакого значения собиранию актов недавней истории не придавали.

Когда советская историческая наука, под влиянием политической обстановки 30-х и 40-х годов, вновь резко повернула к антинорманизму, к тому же очень политизированному, то Миллера стали просто шельмовать. Первым в сугубо негативном тоне высказался о нем М.Н. Тихомиров в 1948 году[112]112
  Тихомиров М.Н. Русская историография XVIII века // Вопросы истории. 1948. № 2.


[Закрыть]. Через несколько лет это мнение было повторено в академическом издании «Очерки истории исторической науки в СССР» под редакцией М.Н. Тихомирова. Оно говорит о вкладе Миллера и других историков-иностранцев таким образом: «Деятельность иностранных историков принесла не сколько пользы, сколько вреда для русской историографии, направившая ее по ложному пути неприкрытого подражания иноземной исторической литературы»[113]113
  Очерки истории исторической науки. С. 190.


[Закрыть].

Тот же М.Н. Тихомиров стал автором распространенного в советской историографии мнения о том, что норманизм в России появился в качестве политической теории, которая «в сущности, выполняла заказ правительства Бирона… стремилась исторически объяснить и оправдать засилье иноземных фаворитов при дворе Анны Иоанновны». Эта оценка немецких историков, и Миллера в частности, даже несмотря на поправки Л.В. Черепнина, стала господствующей в советской историографии вплоть до конца 80-х годов ХХ века, когда появился труд Л.П. Белковца, в котором работы Миллера оценивались более или менее объективно. В 1996 году Российская академия наук принесла своего рода извинение Миллеру, выпустив в свет в серии «Памятники исторической мысли» собрание его исторических статей.

В отличие от Ломоносова Миллер много и плодотворно трудился как с русскими, так и иностранными источниками. Главная его работа с ними, предшествовавшая спору, состоит в публикации выдержек из Повести временных лет. Миллер, впрочем, переводил текст летописи не дословно, а пересказывал его, но весьма близко к тексту, снабжая необходимыми примечаниями. Пересказ разбит на короткие статьи с датами, обозначенными «А. 860», так же как в летописи. Выдержки начинаются со статьи, обозначенной 860 годом, в которой говорится о дани хазарам и о прибытии варягов из-за моря[114]114
  Nachricht von einem alten Maniskript der Rußischer Geschichte des Abres Theodofil von Kiow // Sammlung Rußische Geschichte. Erstes Stück. St.Peterburg, 1732. S. 9.


[Закрыть].

Бытует мнение, будто бы Миллер допустил в публикации неправильное имя летописца, назвав летопись «Феодосьевой», по имени игумена Киево-Печерского монастыря. К примеру, В.В. Фомин пишет: «О степени его вхождения в русскую историю и сложный мир летописей свидетельствует тот факт, что Миллер, опубликовав в 1732–1735 годах в «Sammlung RuЯische Geschichte» немецкий перевод извлечений из летописи с 860 по 1175 год, приписал ее «игумену Феодосию», что вслед за ним повторил Байер в статье «О варягах»[115]115
  Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь… С. 95.


[Закрыть].

Однако, как и во многих других вопросах спора о варягах, злонамеренной ошибки Миллера здесь нет. Более того, нет даже и самой ошибки, потому что в первой статье, посвященной летописи, он вставил в текст правильное русское название: «Книга летописец повесть времянных лет черноризца Феодосьева монастыря Печерского, от куда есь пошла Русская земля и кто в ней почал первые княжити». Лишь затем шел немецкий перевод: «…Oder Historie nach Zeitrechnung des Munchen Theodosii im Petscherische Kloster zu Kiow, von dem Ursprunge des Rußische Reichs, und dener ьber daßelbe regierenden Fürsten»[116]116
  Nachricht von einem alten Maniskript… S. 21.


[Закрыть].

Немецкий перевод названия летописи и вправду дает понять, что речь идет о монахе Феодосии в Печерском монастыре Киева. Слово Theodosii в тексте, напечатанном готическим шрифтом, было написано на латыни и напечатано латинским шрифтом и стоит в единственном числе родительного падежа второго склонения[117]117
  Родительный падеж латинского языка употребляется для несогласованного определения и косвенного дополнения. Также в родительный падеж часто ставят зависимые существительные и согласованные определения, в последнем случае прилагательное помещают после определяемого слова. – Козлова Г.Г. Самоучитель латинского языка. Учебник. М.: Наука-Флинта, 2003. С. 23.


[Закрыть]. Согласно правилам латинского языка это согласованное определение, слово Theodosii прилагательное, и оно определяет слово des Munchen. В заголовке статьи, где упомянут «игумен» (Abt), по всей видимости, отражено предположение Миллера о том, что сочинение могло принадлежать игумену монастыря, но слово Theodosii также напечатано латиницей, в отличие от готического немецкого шрифта, и также поставлено в родительном падеже второго склонения латинского языка, то есть является согласованным определением.

В дальнейших публикациях Миллер называл Повесть временных лет совсем не сочинением «игумена Феодосия», как ему приписывается, а «Хроникой Феодосийской Киевской», на манер «Бертинских анналов». Например, в третьем выпуске журнала статья с продолжением публикации отрывков называлась так: «Fortsetzung des Auszugs RuЯische Geschichte nach Anleitung des Chronici Theodosiani Kiowensis». И здесь три последних слова были напечатаны латиницей и поставлены в родительном падеже по правилам латинского языка. Тут ошибки и не было, поскольку хорошо известно, что авторство Нестора в летописи не указано. Позднее, в работе «О происхождении имени и народа российского», Миллер все же сказал об ошибке, приписав ее переводчику, и назвал Нестора автором летописи.

Миллер тем не менее полагал, что автор у летописи вовсе не один. Он пишет, что игумен Феодосий умер в 1074 году, а события текста летописи доведены до 1206 года: «Что внесено после этого времени до 1206 года, автор этого неизвестен»[118]118
  Nachricht von einem alten Maniskript. S. 3.


[Закрыть]. Собственно, имя Нестора как автора Повести временных лет известно из более поздних источников, в частности послания монаха того же монастыря Поликарпа к архимандриту Акиндину, составленного в XIII веке, а не из самой летописи.

Исследователь первым в русской историографии понял, что летопись составлена разными авторами и слагалась из разных источников. Миллер в своем предисловии к изданию выдержек из летописи дает феноменальное указание: «Столь много я вложил в указание, что более древних русских хронографов, как этот, сегодня уже не осталось. Но вытекает из этого труда с полной ясностью, что должен был быть перед ним другой автор, который особенно излагал время прибытия варягов в Россию»[119]119
  Nachricht von einem alten Maniskript. S. 3.


[Закрыть]. Этим он на 170 лет предвосхитил выводы А.А. Шахматова. Если бы не спор о варягах, который, по существу, отстранил Миллера от занятий древней русской историей, то вполне вероятно, что критическое изучение русских летописей могло бы начаться гораздо раньше, чем началось в действительности.

Помимо публикации выдержек из русской летописи Миллер был еще первопроходцем привлечения скандинавских источников для изучения истории Руси. Во втором выпуске журнала он привел краткую выдержку из хроники Снорри Стурлуссона и указал при этом: «Россия выводится у Снорро Стурлуссона часто именем Гардарики, часто Хольмгардом и имела ко времени норвежского короля Олава Трюгвассона короля, который звался Вальдемаром»[120]120
  Auszug Rußischer Geschichte des X. und XI. Jahrhunders. Aus des Snorronis Historie der Nordlichen Kцnige // Sammlung RuЯische Geschichte. Zweites Stück. Peterburg. 1733, S. 114.


[Закрыть]. Снизу Миллер дал сноску, что Вальдемар по-русски – это Владимир, установив таким образом тождество князя из летописи и скандинавского источника. Первые попытки после Миллера ввести в круг источников по истории Руси скандинавские саги были предприняты более чем сто лет спустя.

Как видим, Миллер был весьма и весьма талантливым исследователем письменных источников, сделавшим первые шаги в их критическом изучении и уже понявшим, что авторов у русской летописи было несколько. Заметим, это был 1732 год. В это время Ломоносов проходил класс риторики в Славяно-греко-латинской академии.

Так что по части знания письменных источников по русской истории Миллер был намного выше, чем Ломоносов. По справедливости, Миллера нужно признать основателем критического исследования русских летописей в русской историографии.