Текст книги "Кризис Запада – восход России"

Близость и одновременное несовпадение и непопадание становятся причиной взаимоневосприятия

«Свобода» – и это достаточно давно осознанный факт – ценна для русского, но скорее в значении «воля», как «свобода от» принуждения и унижения, как инструмент обеспечения достоинства. «Собственность» – то же ценность, но тоже инструментальная, становящаяся подспорьем для «труда» и «творчества». «Законность» если и не пародируется прямо («закон что дышло»), то вторична по отношению к «справедливости», закон – всего лишь инструмент для обеспечения «правды». Наиболее ярко несовпадение в русском и западном восприятии «закона» выражено в именах основополагающего англосаксонского принципа Rule of Law («Правление Права») и первого свода законов «Русская Правда».

Близость и одновременное несовпадение и непопадание становятся причиной взаимоневосприятия. Причем это невосприятие накладывается на иллюзию понятности, что отличает ситуацию, например, от невосприятия европейца и японца.

В случае с японцем (индусом, китайцем и т. д.) имеет место глубокое непонимание, несовпадение базовых ценностей и приоритетов. С одной стороны, свобода – собственность – законность, с другой – «не терять лицо», верность корпорации и путь к нирване. Все чужое, непонятное. Японец воспринимает европейца как «не-японца» (в худшем случае – варвара, гайджина, не-человека, чужого), а европеец японца – как «не-европейца» (в худшем случае – туземца, обезьяну, чужого). Можно бояться, можно ненавидеть, можно уважать.

Между русским и европейцем другая дистанция. Ценности, казалось бы, знакомы и понятны, являются ценностями как для одного, так и для другого. Непонятны приоритеты. И в результате «инструментальное» отношение русского к свободе, собственности и законности – равно и столь же инструментальное отношение западника к достоинству, творчеству и солидарности воспринимаются особенно остро, как что-то вроде святотатства со стороны близкого, своего, владеющего тем же понятийным аппаратом, а значит, «обязанного понимать». В этот момент и возникает опасный «обман зрения», связанный с тем, что внутри одной культуры способность путать базовые ценности и инструменты для их обретения – это свойство недоразвитого, недалекого индивидуума, не способного понять разницу между главным и второстепенным. Поэтому русский на бытовом, эмоционально-психологическом уровне воспринимает европейца как недорусского (именно на обсасывании этого восприятия со всех сторон построены все шутки Задорнова из цикла «Американцы – тупые!»). Европеец русского – как недоевропейца (именно на этом базируется тот особенно оскорбительный для русских «русофобский расизм», с которым так неприятно бывает сталкиваться в Европе, Америке и в международных организациях).

Расхождения между «русским» и «западным» очень глубоки, но слабо различимы. Обе культуры пользуются якобы одним и тем же понятийным аппаратом, но каждый вкладывает в базовые понятия свое, потому и возникающие культурно-ценностные системы столь неожиданно не совпадают.

Как уже было сказано, разительно отличаются представления о правосудии: абсолютный для Запада приоритет закона и права (пусть мир рушится, но торжествует закон) не совпадает с русским приоритетом правды: в первом случае главным объектом защиты становится собственность и свобода человека, во втором – его достоинство и воля.

Западная демократия естественным образом тяготеет к разделению властей и к принципу «общественного договора», когда выборы сводятся к своего рода тотализатору, к условному акту (победа достигается минимальным, иногда условным большинством; ее легитимность обеспечивается согласием «проигравших» на признание формальности и условности цифровых подсчетов). Русская демократия имеет тенденцию к тотальной смене парадигм, к замене одного «подавляющего большинства» другим, поскольку общественное согласие может не унижать достоинства гражданина только в том случае, если он согласен с большинством (поэтому смена режима возможна, но только вместе со сменой господствующего общественного мнения, что так ярко проявилось и в 1917, и в 1991, и в 2000 году). А структура русской власти, стремясь к сохранению преемственности, тяготеет к разделению власти и управления, к созданию «двух вертикалей» (царь и бояре; ЦК и Совмин; администрация президента и правительство), одна из которых (управление) реализует властные проекты, а другая (власть) стремится обеспечить сонаправленность этих проектов намерениям «правящего большинства».

Расхождения между «русским» и «западным» очень глубоки, но слабо различимы

Очень похожи, но структурно различны системы ценностей и в других сферах жизни. Западный «рабочий класс» – это эффективные собственники, для которых наемный труд является одной из форм бизнеса. Лидеры русского купечества (а в какой-то мере и некоторые наиболее харизматичные «новые русские» современности, вплоть до активных врагов «режима») – это деятели, для которых капитал является прежде всего внешним условием, позволяющим жить и действовать по своему усмотрению, по своей воле, никому и ничему не подчиняясь. Именно это разное отношение к деньгам создает на Западе известный анекдотичный образ «русского варвара», «мистера Челски», тратящего собственность на удовлетворение непонятных прихотей, а в России столь же анекдотичный образ западного скопидома-эгоцентриста.

…русский хочет работать в команде, где разница в позициях не имеет никакого отношения к ощущению собственной значимости

Совершенно по-разному устроены человеческие сообщества, возникающие вокруг производства, бизнеса, политики и т. д. Западный человек тяготеет к корпорации или к свите, легко и уверенно чувствуя себя в разных иерархических системах; русский хочет работать в команде, где разница в позициях и в уровнях ответственности не имеет никакого отношения к ощущению собственной значимости, которая (в отличие от денег и прав) должна делиться на всех примерно поровну. В конце концов, совершенно не случайно даже в соцстранах Запада бытовым обращением оставались «пан» и «герр» (ничего неуютного в «господине», коль скоро так обращаются друг к другу все, нет), в то время как в России до сих пор не избавились от такого естественного бытового «товарищ». Очень важно заметить, что на Западе «товарищ» тоже прижился, но только в одном контексте: в военной среде, в офицерском корпусе, а также в военизированных по форме и духу политических структурах. Отсюда взаимное неприятие: одни видят общество, похожее на одну большую армию, других тошнит от необходимости признавать окружающих «господами».

Эти «маленькие различия», куда менее заметные и более парадоксальные, чем между метрической и англосаксонской системами гамбургеров в Pulp Fiction, могли бы завести отношения между двумя соседскими культурами в абсолютный тупик, довести их отношения до коммунальной склоки глобального термоядерного масштаба, но есть одно обстоятельство, которое позволяет сделать иной прогноз. И это обстоятельство – молодость русского проекта.

Русская цивилизация моложе западной примерно на пять-шесть веков. Русская цивилизация достигла подросткового возраста в пиковый момент европейской истории – к XIX веку, и ее формирование, искаженное искусственно навязанной петровской матрицей, пришлось на те времена, когда технический, индустриальный и информационный тренды уже были подарены Западом всему человечеству. Поэтому техника для России – это не западная блажь, как предполагал Шпенглер, не чуждая непонятность, от которой русские избавятся, ок-репнув и став на собственные ноги, а элемент ландшафта, неотъемлемая черта реальности. Равно как и информация, потому что первой и главной формой искусства, обозначившей всемирный старт русского проекта, стала литература (которая была в России «больше, чем литература», чем поэзия, чем политика и т. д.).

Россия едва не стала фатальной жертвой «петровского псевдоморфоза»: маргинальный проект западных радикалов, коммунизм, срезонировал в русской душе на таких ценностях и ожиданиях, которых и не подразумевали авторы идеологии (недаром они так бурно шарахнулись от первого и самого пассионарного своего русского союзника – Бакунина), и в конечном счете едва не разрушил Россию как проект окончательно. Но жертвой «фальстарта России» едва не стал и Запад: как в свое время варвары, разбуженные и взбудораженные громом и блеском Рима, хлынули по направлению к Вечному городу и едва не погубили его за несколько столетий до срока, так и «разбуженная» до срока Россия едва не взорвала изнутри цивилизацию Запада, спровоцировав в его недрах развитие онкологических процессов (в том числе таких, как фашизм, сгенерированный в недрах западного общества для защиты от досрочного нашествия русских варваров).

Фальстарт отбросил Россию назад, но не намного. А между тем признаки одряхления Запада становятся все более наглядными

Фальстарт отбросил Россию назад, но не намного. А между тем признаки одряхления Запада становятся все более наглядными.

Западная цивилизация, трансформировавшаяся в «цивилизацию юзеров», на глазах утрачивает главное конкурентное преимущество – способность обеспечивать необходимый уровень сложности тех технологических процессов, которые пронизывают повседневную жизнь людей. Все меньше людей в информационном обществе способны без помощи специалистов пользоваться инструментами повседневной надобности – от бытовой техники до компьютерных программ. Все менее способной к воспроизводству активных творцов (без которых невозможно воспроизводство прогресса) становится система образования.

Ритуализация, к которой сводится все больше практик западного человека, выхолащивает его культуру, этику и политику. «Политические юзеры» вырабатывают набор инструкций, которым в основном подчиняются (правила политкорректно-сти), и оказываются неспособными противостоять вызовам действительности (например, всемирной агрессии исламских фундаменталистов).

Ленин ошибочно назвал «империализм» – западное индустриальное общество, возникшее на рубеже XIX–XX веков, – «высшей и последней стадией капитализма». Этой стадии предстояло пройти через мировое противостояние с другой стадией развития «капитализма» – коммунизмом, чтобы затем на руинах ялтинской системы вырос уродливым грибом глобальный демократический постимпериализм начала XXI века. Отличие этого постимпериализма от коммунизма в том, что коммунизм был порождением западных социально-экономических маргиналов, случайно подхваченным и многократно усиленным русской энергией. А «троцкист-ско-вулфовицкий» проект – это в полной мере мейн-стрим, порождение современного состояния западной экономики, западной морали, западной истории. Порождение в полной мере «закатное» – закоснелое, агрессивное, не разбирающее дороги, не способное быстро и эффективно менять стратегию и тактику с учетом изменения обстоятельств.

Вопрос лишь в том, с какой скоростью Запад закатится, кому и какой ценой проиграет.

Русский формат

Вариантов несколько, и выбор одного из них в самой существенной степени зависит от России, от судьбы русского проекта.

Сегодня Россия уже не так ослаблена, как несколько лет назад, но все еще не может оказать прямого силового противодействия попыткам остановить ее развитие (потому что возможность нажать на ядерную кнопку – это «оружие последней надежды», не применимое в реальности без самоубийственных последствий). В то же время радикальный «исламский» проект – проект атавистический, обреченный, но в своей обреченности агрессивный и разрушительный – способен «подвести черту» и под своей историей, и под историей Запада, но сделать это таким образом, что за чертой не будет места ни для России, ни для homo sapiens как биологического вида. Такие же последствия вызовет и крах русского проекта, который может стать результатом неправильного выбора России, неправильных действий ее народа и ее элиты.

В то же время возрождение русского проекта, обозначенного и пущенного по негодному пути в середине XX века, – это процесс всемирного значения. События XX века показали, что русская культурно-ценностная матрица, даже втиснутая в искусственные рамки западного марксизма, оказалась необычайно привлекательной. Именно она была воспринята на огромных пространствах планеты – от Латинской Америки (где рождались дети по имени Владимир, Ильич и Ленин) до Африки и Китая. Именно «русская матрица» – со всеми коммунистическими уродствами и напластованиями – оказалась эффективно воспринята и переработана китайским суперэтносом, сильная и древняя культура которого к началу XX века выдохлась и стала архаическим памятником самой себе и совсем бы сошла со сцены, если бы не огромность народа (который удержался от распада и восстановился как единое целое только после 1949 года).

Речь не идет о победе России над Западом. Речь идет о новом формате, который Россия может предложить человечеству

Речь не идет о победе России над Западом. Речь идет о новом формате, который Россия может предложить человечеству, о новом качестве восприятия и преобразования действительности, способном преодолеть трагические разломы на теле человечества, порожденные Западом, его эффективной, энергичной, экспансионистской культурой, которая уже не справляется с задачей смягчения глобальных противоречий и формирования более однородного и солидарного общества. А значит, созидания пространства для жизни, где информационная связность и научный прогресс не сталкивались бы в смертельной схватке с кризисом неравномерности распределения богатств.

Только «русский проект», для которого богатство является не целью, а ресурсом, способен конвертировать грандиозные материально-технические достижения Запада в гуманитарный прорыв. Но для этого прежде надо суметь конвертировать в русский прорыв хотя бы ресурсы Стабилизационного фонда.

…латентный «русский проект» зарыт глубоко в недра клановой, эгоистичной и западоцентричной политики русского политического класса

До сих пор Запад, переставший очень многими в России восприниматься как друг и союзник, остается для России и для русского истеблишмента безусловным ценностным ориентиром. Не из зловредной ангажированности Западом, не из «предательства», а всецело под обаянием чужой ценностной матрицы русские политики навязывают России гибельный финансово-экономический догматизм, аннулируя тем самым фантастический дар судьбы, предоставленный природой и мировой экономической конъюнктурой для «русского прорыва» во всемирном масштабе. Важно отметить, что и более «патриотический» проект – проект «энергетического лидерства» России – тоже западный по сути и духу: он претендует на занятие Россией своего, очень важного места в мировой системе, построенной по чужим правилам. В то время как речь должна идти об обоснованных претензиях на то, чтобы диктовать свои.

Но сможет ли Россия отформатировать мир по-своему?

Сегодня латентный «русский проект» зарыт глубоко в недра клановой, эгоистичной и западоцент-ричной политики русского политического класса.

Путин обеспечил России шанс на возвращение к ее цивилизационной миссии. Путинская «стабильность» стала способом поместить страну и цивилизацию «на сохранение», чтобы не допустить осложнений и преждевременных родов. Сегодня время стабильности – время «сохранения», время сосредоточения – заканчивается. Пора рожать.

Политический класс страны, в какой бы партии или в иной форме он ни структурировался, должен стать партией национального прогресса.

Профессионалы имеют право мыслить в привычных категориях, обдумывать предельно конкретные организационные меры, перенаправление финансовых потоков, аккумулирование бюджетных ресурсов, привлечение крупного и иного бизнеса под программы и проекты. Но при этом необходима заостренная, внятная артикуляция смыслов, необходим радикальный переворот в массовом сознании: первичной должна стать оценка объема работ, вторичным – расчет необходимых затрат, и на последнем этапе должны быть определены способы привлечения ресурса в том объеме, в котором нужно для полного решения поставленных задач.

Целью национально-прогрессивной политики должны стать немедленное и эффективное обретение смысла, революционная замена политического словаря, обозначение не национальных бизнес-проектов (эти проекты – хорошая предстартовая «затравка»), а понятных и общезначимых национальных сверхзадач.

Отказ от самого западного принципа экономического проектирования, решительный уход от «реформаторства» превращают задачу «экономического роста» в задачу национальной мобилизации экономики. Мобилизованная экономика отличается от страшилки либералов – экономики «мобилизационной»: мобилизационная экономика – это экономика ради мобилизации, мобилизованная – призванная на службу России.

Столь претенциозная постановка вопроса вполне оправданна и своевременна. Россия беременна новой идеологией, новым стилем жизни и творчества.

Позиция силы сегодняшней России сформировалась объективно

Особенности нового стиля уже выявляются. Если сравнивать его с западным стилем, то вспоминается XIX век: русский стиль сегодня – это стиль мирового фронтира. В нем сквозят сила, решимость, забота и экспансия. Предотвратить или отменить процесс нарастания степени энергетичности и социальной агрессивности российского общества нельзя. Смягчить его нельзя тем более, тогда неминуемо выиграют вурдалаки (как большевики у Деникина и Колчака). Внедрить правильные мысли через просветительские механизмы, через пиар либеральных ценностей, через поддержку правозащитников – невозможно. Привлечь на помощь Запад – бессмысленно: если возрождение России пойдет по сталинскому варианту, Запад дай бог чтобы смог помочь сам себе, а если пойдет по варианту русского прорыва, то Запад будет из последних сил сопротивляться такому форматированию, пусть даже ценой собственной и всего человечества жизни.

Позиция силы

Нервозная, растерянная, раздраженная реакция Запада – небывалая за пятьдесят последних лет констатация мощного, ставшего необратимым внешнеполитического укрепления позиций России.

Впервые за эти годы руководители страны выступили с позиции силы (именно силы, а не ярости или претензии на силу). И это та позиция, которую Россия сегодня занимает.

Позиция силы сегодняшней России сформировалась объективно. Она в первую очередь порождена геополитическим трендом – постоянным неостановимым ослаблением американоцентричного Запада, ставшего жертвой объективного цивилиза-ционно-культурного кризиса и неудачного стечения обстоятельств, поставившего во главе «центра силы» западной цивилизации люмпенизированную псевдоимперскую элиту.

Запад на глазах погружается в хаос неуправляемой, лишенной обратной связи, а потому не поддающейся корректировке социально-политической раскачки, системно воспроизводящей во всемирном масштабе кризис деградирующего брежневского режима на рубеже 1970-1980-х годов.

Хождение «мирового империализма» по оттоптанным коммунистами граблям производило бы комическое впечатление, если бы речь не шла при этом о трагическом свидетельстве первичности психологического в развитии человечества над социальным, экономическим, политическим и т. д. Фантастически сильный, экономически несокрушимый конгломерат самых могущественных в истории человечества государств, простирающийся от Америки через Европу до Японии, вязнет в Ираке и Афганистане, терпит крах в Сомали и оказывается перед перспективой втягивания в совершенно гибельные авантюры в Иране, Сирии и т. д. И очень напоминает тот самый брежневский Советский Союз за десять лет до распада.

На этом фоне стала все более заметной несокрушимость позиций России, обреченной на победу в условиях, казалось бы, бессмысленных и бесперспективных оборонительных боев. Наиболее яркий пример – «оранжевая» Украина.

То, что в 2004 году путинский режим потерпел сокрушительное поражение от украинского народа (вариант – американских демократизаторов; вариант – Белковского; далее везде), стало общим местом в разглагольствованиях заштатных политологов и записных радиолибералов. Куда интереснее реальная картина.

До декабря 2004 года Россия субсидировала неэффективный, недобросовестный и недружественный режим Кучмы, который платил ей за это про-российской риторикой, одновременно поощряя развитие радикально-антироссийских настроений в украинском обществе и ориентируясь в наиболее существенных вопросах на США. Насильственная украинизация русских регионов, передача внешней политики под контроль креатур США, отправка воинского контингента в Ирак и многое другое – все это решения Кучмы, а не Ющенко.

Что сделала в 2004 году на Украине Россия, причем именно как Россия, а не как страна происхождения нескольких советников и консультантов, работавших на штаб Януковича? Она совершила революцию гласности. Она предала огласке наличие своих интересов на Украине, она публично заявила о своей готовности эти интересы как минимум декларировать, она открыто признала, что эти интересы не совпадают с интересами США.

…Россия, стоит ей «опубличить» свои интересы, воспринимается как реальная альтернатива «демократизаторам»

Что же получилось в результате? В результате «недружественный режим» оранжевых революционеров вынужден считаться с открыто заявленными интересами России.

В результате через два года после «революции» исполнительная власть на какое-то время опять переходит в руки Януковича, недолгая «оранжевая коалиция» разваливается, и при всем при том России не приходится все это субсидировать из собственного бюджета. Более того, в идеолого-политическом, шире – в психологическом плане «глобальные демократические революционеры» на Украине дискредитировали себя навсегда.

Аналогичные тренды наблюдаются по всему фронту наступления «глобальных демократов». От Сербии через Грузию и Киргизию до Ирака – везде демонстрируется неспособность инициаторов «демократизации» помочь «своим» стать полноценной властью, везде их вмешательство все более широко осознается как имеющее катастрофические последствия. Везде Россия, стоит ей «опубличить» свои интересы, воспринимается как реальная альтернатива «демократизаторам», тем более несокрушимая, что представляет собой системную, хорошо вооруженную силу, пусть и в десять раз менее мощную, чем США, но тем не менее в тысячи раз более мощную, чем те силы в Ираке, Афганистане, да и на Украине и в Киргизии, с которыми американцы оказались справиться не в состоянии.

Что такое «позиция силы» в психологической войне? Способность уничтожить врага? Нет. Это способность вести себя по своему усмотрению в ситуации, когда положение противника постоянно ухудшается и он при этом не способен нанести тебе сопоставимый вред. Именно в такой позиции оказалась Россия, как только предала гласности свою независимость от Запада в ситуации нарастающего глобального психологического кризиса европейско-американского мира.

Что может в такой ситуации Россию погубить? Только одно – срыв в истерику.

Утрата главного стратегического преимущества России, которая, в отличие от Запада, не является сейчас морально-политическим агрессором. Сегодня агрессия американоцентричного Запада тотально захлебывается и в перспективе обречена. И никаких способов распространить свою агрессию на Россию у него нет и не будет, если только Россия, под действием конъюнктурщиков и истериков, не сойдет с «позиции силы» и не подставится под удар со стороны теряющего инициативу и уверенность в себе Запада, которому больше всего хотелось бы сегодня увидеть в «позиции силы» русского мира всего лишь «рычащую вошь».

Единственное, что можно и нужно сегодня сделать – это ввязаться в осмысленную и отчаянную борьбу за русский прорыв, за идеологический переворот. Это огромная, массовая и абсолютно творческая работа.

Смыслы сегодня важнее энергетики. Смысловой прорыв – единственное условие стратегического выигрыша России. Речь не идет о «великодержавных притязаниях» в рамках привычного миропорядка. Речь идет о том, чтобы создать и возглавить миропорядок новый.

Россия имеет для этого основания. Новый миропорядок – это устройство глобального информационного мира, основанного на знаниях (поскольку иначе будет потеряна управляемость), межнациональной солидарности (поскольку иной подход – интернациональной системы централизованного управления – обречет мир на смертельную попытку выстраивания единой глобальной вертикали) и экспансии в отношении природы (поскольку только такая экспансия обеспечит необходимое расширение жизненного пространства и необходимые ресурсы для жизни и роста человечества).

Человечество, которое сможет строить такой миропорядок, нуждается в том, чтобы в основе его культуры лежали творческая энергия, взаимное уважение и солидарность. А значит, оно должно быть человечеством, отформатированным по-русски.