Текст книги "Крестный путь Петра Столыпина"

На антистолыпински настроенную II Думу выступление главы правительства произвело, без преувеличения, огромное впечатление. И, как докладывал Пётр Аркадьевич царю: «Настроение Думы сильно разнится от прошлогоднего, и за всё время заседания не раздалось ни одного крика и ни одного свистка».

Впрочем, любое выступление Столыпина в парламенте производило глубочайшее впечатление даже на его политических противников (а к программной мартовской речи это, конечно, относится особо). Вот как говорил об этом один из думских сторонников Столыпина, лидер умеренно правой фракции «националистов» граф Владимир Алексеевич Бобринский: «С первых слов его все притаили дыхание, и все, немногие друзья и многочисленные враги, одинаково внимали его ясной, мужественной, а главное искренней речи. Но не одни члены законодательных палат слушали лучшего оратора нашего. Он говорил не к Думе только, а к России, и его слушала вся мыслящая Россия».

Допустим, граф мог быть не совсем объективен в силу своей простолыпинской политической ангажированности. Но вот аналогичные свидетельства со стороны члена кадетского ЦК Ариадны Владимировны Тырковой-Вильямс: «В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам… Столыпин был прирождённый оратор. Его речи волновали. В них была твёрдость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, государственный человек. Крупность Столыпина раздражала оппозицию. Горький где-то сказал, что приятно видеть своих врагов уродами. Оппозиция точно обиделась, что царь назначил премьером человека, которого ни в каком отношении нельзя было назвать уродом. Резкие ответы депутатов на речи Столыпина часто принимали личный характер. Во Второй Думе у правительства уже было несколько сторонников. Но грубость и бестактность правых защитников власти подливала масла в огонь. Они не помогали, а только портили Столыпину.

В сущности во Второй Думе только он был настоящим паладином власти. В ответ на неоднократное требование Думы прекратить военно-полевые суды Столыпин сказал:

– Умейте отличать кровь на руках врача от крови на руках палача.

Левый сектор, занимавший большую часть скамей, ответил ему гневным гулом. Премьер стоял на трибуне выпрямившись во весь рост, высоко подняв красивую голову. Это был не обвиняемый. Это был обвинитель. Но лицо его было бледно. Только глаза светились сумеречным огнем. Нелегко ему было выслушивать сыпавшиеся на него укоры, обвинения, оскорбления. После этой речи я сказала во фракции:

– На этот раз правительство выдвинуло человека и сильного, и даровитого. С ним придётся считаться.

Только и всего. Довольно скромная оценка. У меня, как и других, не хватило политического чутья, чтобы понять подлинное значение мыслей Столыпина, чтобы признать государственную неотложность его стремления замирить Россию. Но даже моё простое замечание, что правительство возглавляется человеком незаурядным, вызвало против меня маленькую бурю. Особенно недоволен мною был Милюков. Пренебрежительно пожимая плечами, он бросил:

– Совершенно дамские рассуждения. Конечно, вид у Столыпина эффектный. Но в его доводах нет государственного смысла. Их ничего не стоит разбить.

У меня с Милюковым тогда были хорошие отношения, которые отчасти выражались в том, что мы без стеснения говорили друг другу, что думали. Но в этот раз у меня мелькнула смутная мысль, которой я ему не высказала:

– А ведь Столыпин куда крупнее Милюкова.

С годами эта мысль во мне окрепла. Не знаю, когда и как вернётся Россия к прежнему богатому и свободному литературному творчеству, но, думаю, что придёт время, когда контраст между государственным темпераментом премьера и книжным догматизмом оппозиции, волновавшейся в Таврическом Дворце, поразит воображение романиста или поэта.

Я Столыпина видала только издалека, в Думе. Мне не случалось подойти к нему, почувствовать его взгляд, услыхать его голос в частном разговоре. Вообще, я в первый раз по-человечески, попросту, начала разговаривать с царскими министрами только после большевистской революции, когда они уже превратились из министров в эмигрантов. И с первой же встречи обнаружилось, как много у нас общего в привычках, в воспитании, в любви к России. Во времена думские ни мы, ни они этого не подозревали. Между правящими кругами и нами громоздилась обоюдная предвзятость. Как две воюющие армии, стояли мы друг перед другом. А ведь мы одинаковой любовью любили нашу общую родину.

В Таврическом Дворце я нередко видела и слышала Столыпина. Мы жили близко, в самом конце Кирочной улицы. Когда мы с Вильямсом (муж Тырковой-Вильямс, английский журналист. – Авт.) утром шли на заседание, мы ещё на улице могли угадать, ждут там премьера или нет. Если ждут, то вдоль длинной решётки Таврического сада, через каждые двадцать шагов, были расставлены секретные агенты. Мы их знали в лицо и они к нам пригляделись, давно о нас осведомились. Эти бравые штатские молодцы с солдатской выправкой охраняли ещё невидимого Столыпина, стеной стояли между ним и нами. Со стороны Таврической улицы, по которой мы шли, в садовой решётке была сделана калитка, а от неё во дворец проведён крытый, железный коридор, своего рода изолятор. Министры никогда не подъезжали к общему парадному крыльцу дворца, не проходили через кулуары, в них не заглядывали. Для них был устроен этот особый изолированный вход. И тут сказывалось разделение на мы и они, о котором часто упоминал Столыпин. Министров за эти полицейские предосторожности нельзя обвинять, тем более высмеивать. Они были вынуждены принимать меры, когда 220 депутатов открыто заявляли, что они пришли в Думу, чтобы продолжать революцию. Гораздо удивительнее, что, несмотря на вызывающую и открытую враждебность Государственной Думы, Столыпин продолжал выступать в Таврическом Дворце с большими ответственными речами. Может быть, он надеялся образумить Думу? Или через головы депутатов обращался к стране, ко всей России?»

Или же мнение её коллеги по ЦК ПНС Маклакова: «…он меня поразил, как неизвестный мне до тех пор первоклассный оратор, никого из наших парламентариев я не мог бы поставить выше его. Ясное построение речи, сжатый, красивый и меткий язык и, наконец, гармоническое сочетание тона и содержания».

Правда, признание масштаба Столыпина как государственного деятеля, человека воли и действия нисколько не смягчило думскую оппозицию в отношении проводимого им курса. Скорее, напротив. Понимая, что столыпинская политика не может быть реализована без её творца и вдохновителя (что впоследствии подтвердилось в полной мере), левые и кадеты делали всё возможное и невозможное, чтобы устранить от власти председателя Совета министров. Снова процитируем Тыркову-Вильямс, одного из наиболее прозорливых и мудрых кадетских лидеров: «Его решительность, уверенность в правоте правительственной политики бесили оппозицию, которая привыкла считать себя всегда правой, а правительство всегда виноватым… Крупность Столыпина раздражала оппозицию».

Действительно, так именно и происходило как в I, так и во II Думе, направлявшими все свои усилия на блокирование столыпинского курса, без реализации которого Россия была обречена. По сути, несмотря на все усилия Столыпина, конструктивное сотрудничество со II Думой, в силу преобладания в ней резко радикально-экстремистских элементов (в частности II Дума отказалась принять постановление об осуждении революционного террора), было изначально невозможно. Ничего, кроме полной капитуляции власти, думское большинство не хотело. Поэтому Столыпин был вновь поставлен перед нелёгким выбором…

Приведём оценку сложившейся ситуации со стороны одного из наиболее информированных и компетентных свидетелей событий – видного октябриста (единственная политическая партия, почти в полной мере осознававшая всю грандиозную важность столыпинских реформ) Никанора Васильевича Савича: «Положение стало явно нетерпимым. Встать на путь соглашения (Савич имеет в виду под «соглашением» капитуляцию. – Авт.) с Государственной Думой такого состава Верховная власть явно не могла, это было бы равносильно отказу от своего собственного бытия, от своей исторической роли, это привело бы к крушению государственности, к распаду России.

Первые же заседания этой Государственной Думы поставили перед правительством и той частью общества, которая ещё не потеряла инстинкта государственности, вопрос, что же делать дальше, куда идти, к чему стремиться».

Обратим особое внимание на мнение Савича о том, что простой роспуск, как это было сделано в отношении I Думы, ничего не даст (и не приходится сомневаться, что из аналогичных соображений исходил в своих последующих действиях и председатель Совета министров): «Роспуск и новые выборы были тоже бесполезны. Опыт показал, что при существовавшем выборном законе не было надежды на то, что состав следующей Государственной Думы может быть более государственно настроенным, менее революционным и анархическим, чем то имелось во Второй Государственной Думе, которую с первых же её шагов окрестили «Думой народного невежества»…

В сущности, перед Властью и страной было два пути: или повернуть круто вспять, открыто признать, что Россия ещё не доросла до конституционного строя, или встать на путь изменения существующего избирательного закона, как то сделала когда-то при аналогичных условиях Пруссия. В последнем случае надо было делать ставку совсем на другие классы и слои населения, чем то было сделано при составлении первого избирательного закона в Государственную Думу…

Подошел момент, когда правые и умеренные депутаты Государственной Думы должны были представляться Государю…

В этот момент и Верховная Власть, и правительство уже сделали выбор пути, которым нужно было идти после неизбежного роспуска Второй Государственной Думы. Идея возвращения к самодержавно-бюрократическому правлению была отвергнута (что являлось личной заслугой Столыпина, для которого аксиоматичными были необратимость введения начал правового государства и парламентаризма. – Авт.). Добровольная поддержка и моральное содействие депутатов правого блока, в громадном большинстве принадлежащих к классу земельных собственников, и представителей наших земских и городских органов самоуправления являлись показателем того, что, опираясь на «либеральных земцев», правительство может добиться возможности совместного существования и сотрудничества Власти с новым народным представительством.

Тем самым наметился путь, по коему следовало идти Столыпину и его сотрудникам в деле развития и укрепления у нас представительского строя, постепенного перехода к конституционному правлению в России».

Столыпиным был сделан выбор, и, как нельзя более кстати, он получил в свои руки чрезвычайно убедительный довод для получения царского решения о роспуске. Речь шла о раскрытом охранным отделением факте агитации членов думской социал-демократической фракции в войсках, конечной целью которой была подготовка вооружённого восстания. Как правило, большинство историков склонны называть это «выдумкой» или даже «провокацией» Столыпина, не приводя при этом никаких доказательств. На самом деле глава правительства действительно пресёк подготовку социал-демократами восстания в войсках, что не могло бы терпеть ни одно правительство даже самого демократического характера. Да и не в характере Столыпина было прибегать к фальсификации – он мог быть жесток, но к бесчестным методам не прибегал никогда.

Генерал Герасимов вспоминал, что подрывная деятельность социал-демократов давно крайне тревожила министра внутренних дел (у которого ещё совсем свежи были в памяти недавние вооружённые восстания), и он дал указание принять меры против их агитации в войсках. Указание премьера Герасимову удалось выполнить с помощью своего секретного сотрудника по социал-демократам Шорниковой (агентурный псевдоним «Казанская»), находившейся на связи с подчиненным начальника столичного охранного отделения подполковником Еленским.

Чрезвычайно интересны воспоминания генерала о дальнейших событиях, приведших к роспуску II Думы: «29 апреля 1907 года в общежитии Политехнического института состоялось собрание распропагандированных солдат, на котором присутствовал член Государственной думы Герус (член II Думы Лонгин Фёдорович Герус, большевик. – Авт.). На этом собрании было решено послать от имени социал-демократической военной организации делегацию в социал-демократическую фракцию Государственной думы и представить ей особый наказ (петицию) с изложением пожеланий солдат. Составление петиции было поручено литератору Войтинскому (Владимир Савельевич Войтинский, видный экономист, член РСДРП с 1903 года. В своих воспоминаниях он подтвердил излагаемую Герасимовым историю с агитацией социал-демократов в войсках, что полностью опровергает версию о «фальсификации охранки». – Авт.). Охранное отделение сделало попытку арестовать собрание, но, предупреждённое о приходе полиции, оно успело разойтись. Шорникова присутствовала на этом собрании и подробно о нём доложила, Еленский, имевший от меня особую инструкцию относительно наблюдения за связями депутатов Государственной думы с военными организациями, немедленно доложил мне о результатах состоявшегося 29 апреля собрания. Так как я имел от Столыпина прямое указание арестов членов Государственной думы и никаких обысков в связи с ними не предпринимать без его разрешения (он не хотел напрасно раздражать Государственную думу), то я при первом же очередном докладе сообщил Столыпину о предстоящем появлении в социал-демократической фракции Государственной думы делегации солдат петербургского гарнизона. Прежде чем принять решение, Столыпин пожелал ознакомиться с тем наказом, который был вручён членам Государственной думы от лица солдат, и Шорникова, участвовавшая в подготовке солдатской делегации, смогла доставить копию этого наказа. Ознакомившись с текстом, Столыпин заявил, что такая солдатская делегация ни в коем случае допущена быть не может и что должны быть произведены аресты, хотя бы это и повлекло за собой конфликт с Государственной думой. Он потребовал, чтобы аресты были произведены в тот момент, когда солдатская делегация явится в социал-демократическую фракцию, чтобы, так сказать, депутаты были схвачены на месте преступления (премьер прекрасно понимал, что немедленно будет обвинён в «провокации», и хотел иметь в руках неопровержимые доказательства заговора социал-демократов. – Авт.).

Согласно этим указаниям я подписал ордер на производство обыска в помещении социал-демократической фракции… 5 мая в 7 ч 30 мин вечера в помещение фракции… явилась делегация солдат. Филеры немедленно дали знать в охранное отделение… Еленский несколько задержался, и потому когда отряд явился в помещение для ареста, то делегации солдат он там уже не застал… Отсутствие солдат несколько смутило чиновника охранного отделения, явившегося для производства обыска. Несмотря на бывшие у него прямые и точные инструкции, он замешкался с приступом к пересмотру имевшихся во фракции документов, дав тем самым возможность членам Государственной думы, ссылавшимся на свою депутатскую неприкосновенность, уничтожить целую массу компрометирующих бумаг, в том числе и только что полученный ими наказ. Только часа через два, после того как явились представители судебной власти, было приступлено к обыску. Несмотря на все эти обстоятельства, найденные документы оказались достаточными для того, чтобы установить полную связь социал-демократической фракции с нелегальными партийными организациями вообще и специально с военными организациями…

У Столыпина состоялось совещание с прокурором судебной палаты и с министром юстиции Щегловитовым о дальнейшем направлении дела. Решено было предъявить Государственной думе требование о выдаче социал-демократических депутатов для суда, не останавливаясь, в случае её несогласия, перед роспуском Думы».

Герасимов был уверен, что Столыпин рассчитывал именно на несогласие Государственной думы, и расчёт премьера подтвердился в полной мере. Председатель Совета министров вынес на рассмотрение II Думы требование дать согласие на арест членов социал-демократической фракции. Разумеется, премьеру было известно, что правительственное требование поддержат только немногочисленные правые и октябристы, и дальнейшее развитие событий было ему понятно заранее. Руководство II Думы (председателем которой был кадет Фёдор Александрович Головин) не дало ответа в обозначенный законом срок, что уже само собой являлось открытым вызовом правительству. Понятно, что это фактическое отклонение выдвинутого требования без немедленной ответной реакции стало бы огромным ударом по престижу правительства и лично Столыпина. Исходя из этого, председатель Совета министров обратился к императору с предложением немедленно, не дожидаясь более чем предсказуемого решения специально созданной думской комиссии, распустить Государственную думу. Как и в случае с I Думой, Николай II долго колебался, но поздно вечером 2 июня дал окончательное согласие.

Чувство облегчения, которое тогда овладело Столыпиным, хорошо чувствуется в письме императору, которое он немедленно написал после получения высочайшего согласия: «Только что получены мною исторические слова Вашего Величества, которые я позволил себе прочесть господам министрам.

Совет заседал до трёх часов ночи, всё было готово к роспуску. Манифест и все документы напечатаны, но ожидались подлинные документы за подписью Вашего Величества, чтобы дать сигнал для обнародования.

Верьте, Государь, что все министры, несмотря на различные оттенки мнений, проникнуты были твердым убеждением в необходимости роспуска, и колебаний никто не проявлял. Думе дан был срок, она законного требования не выполнила и по слову Вашему перестала существовать.

Я крепко верю, что Господь ведет Россию по предуказанному им пути и что Вашему Величеству предстоит еще счастье видеть её успокоенною и возвеличенною.

Простите, Ваше Величество, за плохой почерк предыдущего донесения, – объясняется он переутомлением, так как не приходится спать, не разобранное Вашим Величеством слово было – (надпись «утверждаю»)».

Приведём также основные тезисы царского Манифеста о роспуске II Думы (подготовленного в значительной мере лично Столыпиным), в котором заявляется о введении новой избирательной системы: «По повелению и указаниям нашим со времени роспуска Государственной думы первого созыва правительство наше принимало последовательный ряд мер к успокоению страны и установлению правильного течения дел государственных.

Созванная нами вторая Государственная дума призвана была содействовать, согласно державной воле нашей, успокоению России: первее всего работой законодательной, без которой невозможно жизнь государства и усовершенствование его строя… укрепления повсеместно правды и справедливости.

Обязанности эти, вверенные нами выборным от населения, наложили на них тем самым тяжёлую ответственность и святой долг пользоваться правами своими для разумной работы на благо и утверждение державы российской. Таковы были мысль и воля наши при даровании населению новых основ государственной жизни.

К прискорбию нашему, значительная часть состава второй Государственной думы не оправдала ожиданий наших. Не с чистым сердцем, не с желанием укрепить Россию и улучшить её строй приступили многие из присланных от населения лиц к работе, а с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению государства. Деятельность этих лиц в Государственной думе послужила непреодолимым препятствием к плодотворной работе. В среду самой Думы внесён был дух вражды, помешавший сплотиться достаточному числу членов её, желавших работать на пользу родной земли.

По этой причине выработанные правительством нашим обширные мероприятия Государственная дума или не подвергала вовсе рассмотрению, или замедляла обсуждением или отвергала, не остановившись даже перед отклонением законов, каравших открытое восхваление преступлений и сугубо наказывавших сеятелей смуты в войсках. Уклонившись от осуждения убийств и насилий, Государственная дума не оказала в деле водворения порядка нравственного содействия правительству, и Россия продолжает переживать позор преступного лихолетия…

Право запросов правительству значительная часть Думы превратила в способ борьбы с правительством и возбуждения недоверия к нему в широких слоях населения. Наконец, свершилось деяние, неслыханное в летописях истории. Судебной властью был раскрыт заговор целой части Государственной думы против государства и царской власти. Когда же правительство наше потребовало временного, до окончания суда, устранения обвиняемых в преступлении этом пятидесяти пяти членов Думы и заключения наиболее уличаемых из них под стражу, то Государственная дума неисполнила немедленного законного требования властей, не допускавшего никакого отлагательства.

Всё это побудило нас указом, данным правительствующему сенату 3 сего июня, Государственную думу второго созыва распустить, определив срок созыва новой Думы на 1 ноября сего 1907 г.

Но веря в любовь к родине и государственный разум народа нашего, мы усматриваем причину двукратного неуспеха деятельности Государственной думы в том, что по новизне дела и несовершенству избирательного закона законодательное учреждение это пополнялось членами, не явившимися настоящими выразителями нужд и желаний народных.

Посему оставляя в силе все дарованные подданным нашим манифестом 17 октября 1905 г. и основными законами права, восприяли мы решение изменить лишь самый способ призыва выборных от народа в Государственную думу, дабы каждая часть народа имела в ней своих избранников.

…изменения в порядке выборов не могут быть проведены обычным законодательным путём через ту Государственную думу, состав коей признан нами неудовлетворительным, вследствие несовершенства самого способа избрания её членов. Только власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической власти русского царя, довлеет право отменить оный и заменить его новым.

От Господа Бога вручена нам власть царская над народом нашим. Перед престолом его мы дадим ответ за судьбы державы Российской. В сознании этом черпаем мы твердую решимость довести до конца начатое нами дело преобразования России и даруем ей новый избирательный закон, обнародовать который повелеваем правительствующему сенату».

Роспуск II Думы дал возможность правительству арестовать социал-демократических депутатов (которые впоследствии были осуждены Особым присутствием Сената, большинство к каторжным работам). Но, конечно же, главным для Столыпина был не роспуск II Думы (хотя понятно, что все надежды на сотрудничество с ней были полностью утрачены), а изменение закона о выборах.

Суть нового закона о выборах в Государственную думу (разработанного под личным руководством Столыпина его ближайшими сотрудниками в МВД и введённого Николаем II чрезвычайно-указным порядком) заключалась в следующем: количество выборщиков от крестьян уменьшилось с 44 % до 22 %, а от городских рабочих – с 4 % до 2 %. Резко сокращалось количество мест в Думе от наиболее антиправительственно настроенных или полностью не подготовленных к введению парламентских выборов регионов – Средняя Азия была полностью лишена представительства, значительно уменьшилось количество депутатов от Царства Польского (12 вместо 36) и Кавказа (10 вместо 29), число городов с прямыми выборами было уменьшено с 26 до 5. Кроме того, было уменьшено и общее количество парламентариев – с 524 до 442.

Юридически действия императора (а по сути председателя Совета министров) можно характеризовать как государственный переворот (правовое обоснование Манифеста 3 июня не выдерживает никакой критики), но в данном случае речь шла о выборе меньшего из зол. Столыпин осознавал, что без принятия нового закона о выборах, который позволит сформировать конструктивно настроенную Думу, речь могла идти только о двух вариантах развития событий – дальнейшем нарастании хаоса или полной ликвидации молодого парламентаризма и других демократических институтов. Оба варианта были для главы правительства категорически неприемлемы, что и вынудило его инициировать более чем сомнительное, с правовой точки зрения, решение. Следует учесть также то, что огромная часть населения (в значительной степени полностью неграмотного) империи действительно была совершенно не подготовлена к введению парламентаризма. И не приходилось говорить о том, что оно будет в состоянии выразить на выборах свои подлинные интересы, а не станет объектом манипулирования (как со стороны революционеров, так, кстати, и самих властей). В конце концов, нельзя было за несколько месяцев безболезненно ввести в недавней самодержавной монархии институты парламентаризма, которые в европейских странах развивались на протяжении столетий.

Пожалуй, трудно не согласиться с оценкой событий 3 июня со стороны Савича, который вполне отдавал себе отчёт в антиправовом характере действий Столыпина: «В деле развития и укрепления конституционного строя не менее важную роль играет традиция, выработка и укрепление известных правил и взаимоотношений между властью и народным представительством. Для этого нужна известная традиция во взаимных отношениях власти и народного правительства, – вернее, тех классов населения, которые играют доминирующую роль на выборах.

Столыпин сознательно пошёл по раз избранному пути, он делал ставку на земский элемент, на класс земельных собственников. Представительство этих элементов во Второй Государственной Думе укрепило его в этом намерении, дало ему вещественное доказательство правильности избранного пути… Закон был издан в порядке указа, он был по существу государственным переворотом. Но он спасал самую сущность нового конституционного строя, «представительского строя», как его называл сам Столыпин».

И особенно показательно свидетельство Савича о том, как закон 3 июня был встречен умеренной интеллигенцией и земцами – то есть именно теми общественными кругами, на которые председатель Совета министров и пытался опереться в проведении политики реформ: «В той среде, к которой я принадлежал, этот закон встретили с нескрываемым ликованием. Для нас это было симптомом того, что, несмотря на нелепое поведение первых двух Государственных Дум, «увенчание здания», которого столько десятилетий добивались земцы, не получило смертельного удара, что сохранилось участие представителей общественности в деле управления государством, в контроле над деятельностью исполнительной власти. Вместе с тем мы полагали, что отныне путь революции будет оставлен, что общество убедится в том, что будущность и расцвет государства – в спокойной эволюции… Мы сознавали, что новый закон, давая нам большие права, тем самым налагал на нас большую ответственность за будущее страны… Мы были убеждены, что, став на путь созидательной работы совместно со Столыпиным, нам удастся прочно наладить отношения Власти с народом в лице вновь созданного народного представительства».