Текст книги "Все мы родом из родительского дома"

Агрессия, вина и компенсация

По мотивам речи перед членами Прогрессивной лиги (Progressive League), 8 мая 1960 года

Мне придется обратиться к своему опыту психоаналитика, чтобы обсудить с вами популярный в психоаналитической среде и очень важный вопрос. Тему вины, агрессии и компенсации следует рассматривать в рамках формирования созидательной деятельности, во взаимосвязи созидательных и разрушительных мотивов. Большая заслуга в ее изучении принадлежит Мелани Кляйн, которая представила свои идеи в работе «Депрессивная позиция в эмоциональном развитии». Подходящее это название или нет, не имеет значения. Важно, что развитие психоаналитической теории не стоит на месте, а М. Кляйн первая обратила внимание на деструктивность как черту личности и изложила данную мысль с позиции психоанализа. После Первой мировой войны научная мысль получила толчок к развитию. В частности, по-новому зазвучала теория эмоционального развития личности, разработанная Фрейдом. Мелани Кляйн лишь внесла дополнения в эту теорию, не изменив ее сути.

Может сложиться впечатление, что в рамках данной темы мы будем рассматривать применение разных психоаналитических техник. И мне кажется, вы не были бы против: данный вопрос представляет интерес для любого думающего человека, так как расширяет наше понимание термина «чувство вины» благодаря наличию связи между чувством вины и деструктивностью, с одной стороны, и созидательной деятельностью – с другой.

Все выглядит довольно просто и очевидно. Сначала возникают деструктивные мысли в отношении объекта, затем появляется чувство вины и, как результат, совершается работа по созданию объекта. На самом деле все гораздо сложнее, и необходимо понимать, что данный этап эмоционального развития личности представляет особую важность и заслуживает пристального внимания.

В психоанализе практически любая тема рассматривается в контексте индивидуального развития личности, начиная с самого раннего периода, – это помогает установить первопричину проблемы. Согласно одной точке зрения, в раннем детском возрасте нет оснований для возникновения чувства вины. Согласно другой, младенец в норме может ощущать чувство вины, но переживает его на бессознательном уровне. Есть еще одно мнение, согласно которому существует период в развитии ребенка, когда закладываются предпосылки для формирования чувства вины. Именно об этом я расскажу.

Я не буду останавливаться на возрастных этапах, скажу лишь, что некоторые родители отмечают зарождение чувства вины у ребенка в возрасте до года. Но никто не задумывается о том, что до пяти лет у ребенка полностью формируется механизм принятия ответственности за деструктивные мысли. Говоря о развитии, нужно охватывать весь период детства, включая подростковый этап; данная тема всплывает и при обсуждении особенностей человека в более старшем возрасте, так как взрослые не всегда ведут себя по-взрослому: не все люди достигают уровня развития, соответствующего своему возрасту.

Коротко хотелось бы сказать, что, с моей точки зрения, деструктивность как черта личности довольно быстро обнаруживается в момент переживания гнева, фрустрации, ненависти или страха. Любому человеку сложно принять на себя ответственность за проявление деструктивности по отношению к объекту, который воспринимается как хороший, то есть вызывающий чувство любви.

Интеграция – то, о чем здесь стоит упомянуть, так как если индивид представляет собой полностью интегрированную личность, он должен принять на себя ответственность за все принадлежащие ему чувства и мысли. Напротив, недостаток интеграции в том, что приходится выносить вовне то, что мы не принимаем в себе, и цена тому – утрата деструктивности как части личности.

Итак, я говорю о развитии как процессе, свойственном каждой личности, подразумевающем принятие ответственности за все чувства и мысли. В этой связи понятие «здоровье» тесно связано с уровнем интеграции, благодаря чему все вышеперечисленное будет возможно. Здоровому человеку не приходится в полной мере использовать механизм проекции, чтобы совладать со своими деструктивными импульсами и мыслями.

Я не стану затрагивать самые ранние стадии, так называемые примитивные аспекты эмоционального развития. Мы не будем обсуждать первые недели или месяцы жизни ребенка. Распад личностной структуры на данном этапе в дальнейшем приводит к возникновению тяжелого психического расстройства – шизофрении, о чем в рамках данной лекции говорить не планируется. В данной работе я предполагаю, что в каждом случае родители смогли обеспечить ребенку надлежащие условия, необходимые для его здорового развития. То, что я хочу сказать, имеет отношение как к уходу за здоровым ребенком в соответствии со стадией развития, так и применимо для психотерапевтического лечения ребенка или взрослого; в идеале в рамках терапии удается завершить процессы, которые не были завершены в ходе естественного становления личности.

Я намерен представить вашему вниманию некоторые примеры из психоаналитической практики. Не стану утомлять вас лишними подробностями и постараюсь придерживаться обсуждаемой темы.

СЛУЧАЙ 1

Этим случаем со мной поделился практикующий психоаналитик на приеме. Он начал сессию с рассказа о том, как ему довелось наблюдать одного из своих пациентов за пределами врачебного кабинета выполняющим работу, которая требовала высокой точности и большой сноровки. Пациент делал быстрые движения, был очень ловок и расторопен. У моего пациента (по совместительству – терапевта того мужчины) возникли сомнения, хорошо это или плохо с профессиональной точки зрения, хотя он радовался, что увидел пациента за работой. Затем он вспомнил, как сам любил проводить время в пасхальные каникулы. У него был загородный дом, где ему очень нравилось работать в саду и что-то мастерить, использовать инструменты. Затем он стал описывать подробности загородной жизни. Не вдаваясь в детали, скажу, что он вернулся к теме своего недавнего анализа, где большую роль играли разные станки. По пути ко мне он часто останавливался у витрины магазина, где был выставлен металлорежущий станок с роскошными зубцами. Так мой пациент демонстрировал оральную агрессию – как выражение инстинктивного желания получить удовлетворение со всей безжалостностью и деструктивностью. Можно назвать это поеданием. Цель терапии – проработать безжалостность примитивного влечения и не дать ей поглотить себя. (Мой пациент был знаком с теорией и осознавал суть происходящих с ним процессов, но нуждался в анализе, чтобы понять инстинктивную природу своих переживаний и телесного реагирования.) За час нам удалось многое обсудить, включая вопрос: можно ли дважды съесть один и тот же пирог?

Вывод, который я сделал, заключается в следующем: в представленном материале, затрагивающем тему примитивных влечений и деструктивного отношения к объекту, есть отсылка и к созидательным мотивам. Представив своему пациенту подобную интерпретацию о его желании разрушить (поглотить) меня, я напомнил ему о созидании. Созидательное начало присутствовало и в хаотичных действиях слаженно работающего мужчины, описанного выше, и в рассказе моего пациента-психоаналитика о работе на загородном участке. Он мог ломать стены или рубить деревья и получать от этого удовольствие, но смысл и значение действиям придавало наличие созидания. Все, что делает человек, – одновременно разрушение и созидание.

Дело в том, что нам невыносимо осознавать деструктивное намерение в первоначальном влечении. Принять этот факт помогает напоминание о том, что, разрушая, мы созидаем.

Мне вспомнился случай с одной женщиной. В начале лечения я совершил ошибку, которая чуть все не испортила: предложил собственную интерпретацию орального садизма – безжалостного поедания объекта примитивного влечения. Основания для этого имелись, я был прав, но моя интерпретация оказалась поспешной. Это мне урок. В ходе дальнейшего длительного лечения пациентка изменилась и стала устойчивой интегрированной личностью, способной услышать правду о своих примитивных импульсах. Но произошло это лишь через 10–12 лет ежедневного анализа.

СЛУЧАЙ 2

Ко мне в кабинет вошел мужчина и увидел диктофон. Он лег на кушетку, приготовился к работе и сказал: «Я был бы рад, если бы мой случай оказался полезен для науки». Я отметил про себя, что высказывание пациента могло означать одно из проявлений деструктивности, с чем я постоянно сталкивался в течение двух лет работы с ним. Ближе к концу сессии пациент испытал новое для него чувство зависти ко мне как к успешному аналитику. Ему захотелось поблагодарить меня за помощь и понимание. Такое случалось и раньше, но в тот момент его деструктивные намерения по отношению, как он полагал, к хорошему объекту были слишком очевидны. После тщательного разбора я напомнил ему о его пожелании относительно ценности своего случая для науки, которое он выразил в начале сессии, увидев диктофон. (Конечно, об этом можно было и не напоминать: важен факт сам по себе, а не его обсуждение.)

Когда я связал эти два момента, пациент согласился со мной, но этого не произошло бы, если бы я представил свою интерпретацию раньше, то есть если бы я сразу интерпретировал его желание быть полезным как деструктивное намерение. Сначала он должен сам обнаружить и признать свое деструктивное стремление. После этого мужчина оказался готов вступить в более близкий контакт со своей деструктивной частью. Позднее он признался, что в его понимании созидательный мотив становится очевидным только после принятия факта существования деструктивного намерения. До осознания этого у него не возникало ощущения цельности и основательности, а именно за этим он пришел в терапию.

Без сомнения, мой пациент проделал большую работу. Однако всякий раз, когда он достигал успеха, его посещало чувство бессмысленности и тщетности и рождалась потребность доказать бесполезность своих усилий. Это был его паттерн поведения.

СЛУЧАЙ 3

Одна моя коллега рассказала о своем пациенте. Мужчина добрался до материала, который можно было интерпретировать как намерение обокрасть аналитика. После серьезной проделанной работы он сказал: «Теперь я понимаю, что ненавижу вас за ваши инсайты. Как бы мне хотелось уметь так же. Я бы очень хотел лишить вас этого умения». Перед этим он сказал мимоходом, что хотел бы лучше зарабатывать, чтобы иметь возможность платить больше за сессию.

Здесь мы наблюдаем то же, что и в предыдущих случаях: сначала человек ощущает желание проявить щедрость как первичное чувство любви, затем возникает чувство зависти, желание обокрасть и разрушить хороший объект.

СЛУЧАЙ 4

Следующий фрагмент взят из длинного описания случая девочки-подростка, которая проходила терапию на дому у женщины-аналитика, одновременно приглядывающей за этой девочкой и собственными детьми. В этом были свои преимущества и недостатки.

Девочка была очень больна, и в тот конкретный момент переходила от затяжной регрессии к зависимому и инфантильному состоянию. Однако во время сессий ее состояние обострялось. Это происходило в одно и то же время по вечерам.

Так случилось, что девочка стала испытывать глубокую ненависть к миссис Х (которая одновременно заботилась о ней и лечила ее). Днем все было хорошо, но во время сессии девочка постоянно нападала на миссис Х. Ее ненависть и желание уничтожить терапевта не поддавались описанию. Это не были типичные отношения пациента и аналитика, ограниченные рамками приема: миссис Х и девочка жили вместе. После этого стали происходить изменения: девочка изъявила желание помочь по дому, вытереть пыль и т. д. Раньше такого не случалось, даже будучи здоровой и живя в семье, она никогда не предлагала свою помощь. Впрочем, думаю, для подростков нормально не участвовать в домашних делах; эта девочка даже не мыла посуду. Ее желание помочь было чем-то новым и проявилось незаметно на фоне деструктивного проявления примитивного влечения по отношению к аналитику в процессе терапии.

Данный случай еще раз подтверждает мою мысль о том, что после того, как пациент осознал свои деструктивные намерения, в его поведении проявились созидательные мотивы. Но я хочу, чтобы вы посмотрели на это с другой стороны: конструктивное и созидательное поведение позволило ребенку примириться со своей деструктивностью.

Это две стороны одной медали: когда человек принимает одну часть своей личности, он открывает для себя другую, – так обычно и происходит в жизни. Творческая самореализация, игра воображения и созидательный труд доступны каждому.

Теперь я хочу собрать воедино все идеи, изложенные в данной работе.

Мы имеем дело с одним из аспектов чувства вины. Он берет начало в проявлении деструктивных импульсов примитивного влечения. Принятие своих деструктивных импульсов позволяет получать удовольствие от своих идей даже при наличии в них деструктивных намерений и испытывать от этого физическое наслаждение. В итоге открывается простор для экспериментов и творчества.

Ниже даны парные комбинации слов, каждая из которых применяется для описания соответствующей стадии эмоционального развития:

• уничтожение – восстановление;

• разрушение – созидание;

• ненависть – любовь;

• жестокость – нежность;

• загрязнение – очищение;

• повреждение – исправление и т. д.

Позвольте мне выразить перечисленное следующим образом. Можно рассматривать процесс исцеления, тогда прав будет тот, кто скажет: «Это означает бессознательную деструктивность». Но людям вы так не поможете. Исцеление личности также можно объяснить усилением самости, благодаря чему у людей появляется шанс выдерживать деструктивность как часть натуры. Если процесс выздоровления заторможен, человек не в состоянии принять ответственность за свои деструктивные намерения, что способно привести к депрессии или переживанию деструктивного опыта вовне (механизм проекции).

Подводя итоги, позвольте мне предоставить вашему вниманию некоторые советы для повседневной жизни:

1. Тем или иным способом помогайте людям осознать, что деструктивность – неотъемлемая и важная часть личности, а поглощение – один из вариантов проявления любви.

2. Мало констатировать появление созидательных намерений в поведении человека, и мы уже обсудили почему.

3. В процессе работы можно получить следующие результаты: (а) пациент за этим и приходил; (б) усилия потрачены впустую, созидательные намерения не признаются и отрицаются; (в) пациент не способен принять свою деструктивность, что приводит к ухудшению клинической картины.

4. Изложенные идеи помогают понять принцип действия чувства вины, лежащего в основе преобразования деструктивности в созидательность. (Нужно отметить, что обычно чувство вины возникает неосознанно и исчезает в процессе созидательной деятельности. Патологическое чувство вины – сознательное бремя, которое требует особого подхода в работе.)

5. Компульсивная деструктивность – проблема подросткового возраста и признак антисоциальных наклонностей. Деструктивность, даже компульсивная и ложная, предпочтительнее созидательности, не основанной на чувстве вины, которое возникает из-за неспособности человека принять деструктивную часть своей личности в отношении объекта, который воспринимается как хороший.

6. Все вышеперечисленное очень важно и должно учитываться родителями при воспитании ребенка.

7. Наконец, способны ли мы дать ответ на философский вопрос: можно ли дважды съесть один и тот же пирог?

Делинквентность как знак надежды

По мотивам выступления перед участниками Борстальской конференции помощников губернатора по вопросам подростковой преступности, колледж короля Альфреда, Винчестер, апрель 1967 года

Хотя тема моего выступления – «Делинквентность как знак надежды», я хотел бы поговорить об антисоциальных наклонностях. Их проявление в норме иногда присутствует и в поведении детей из благополучных семей; в подобных случаях применять слово «надежда» уместно. Если у юноши или девушки достаточно сил, чтобы преодолеть трудности общения, демонстрируемые им или ей время от времени, антисоциальные наклонности не вызывают опасений и не воспринимаются как призыв о помощи. Однако если преступная деятельность завладела подростком, вторичные выгоды очевидны, бывает трудно разглядеть в его поведении сигнал SOS (хотя он есть) как своеобразное выражение надежды на спасение.

Еще я хочу признаться, что не смог бы делать то, что делаете вы. У меня не тот склад характера и телосложение. Правда, есть знания и опыт, и, вероятно, они будут полезны в вашей работе. Моя речь может не произвести на вас никакого впечатления, но какой-то эффект она даст: не все юноши и девушки, с которыми вам приходится работать, безвозвратно потеряны для общества. Вы привыкли связывать делинквентность с такими социальными условиями, как бедность, отсутствие жилья, родительская делинквентность и недостаточная социальная поддержка. Я же смотрю на проблему несколько иначе, так как в каждом конкретном случае имелась первопричина, и, скорее всего, это болезнь, лишившая ребенка возможности нормально развиваться. Другими словами, подобное поведение преследует некую цель, но когда человек попадает под вашу опеку, понять это бывает невозможно.

Хочу напомнить вам, что я психоаналитик. Однако не стану утверждать, что в рамках психоанализа активно занимаются вашим вопросом, а если это и так, то сравнительно недавно. В разработке теоретических положений есть и моя заслуга.

Теперь я готов сделать важное заявление, суть которого проста. На основании своего опыта работы с маленькими детьми, находящимися в начале развития и у истоков зарождения проблемы, живущими в не самых плохих условиях, я утверждаю: антисоциальные наклонности тесно связаны с депривацией. Иначе говоря, дело не в ошибках социального воспитания. У детей, о которых мы говорим, сначала все было хорошо, а потом что-то пошло не так. Случилось нечто, изменившее жизнь ребенка, и он знает, что именно. Не то чтобы он готов встать перед вами и отчитаться, но при наличии подходящих условий сможет дать понять, что случилось. Подходящие условия могут быть созданы в рамках психотерапии: ребенок откроет нам суть первичной депривации через сообщение материала, игру, сновидения или беседу. Я хочу сравнить этот фактор с наличием неудовлетворительных экологических условий на раннем этапе эмоционального развития. Если ребенку не хватило кислорода, он не будет потом всех убеждать, что, если бы кислорода было достаточно, все сложилось бы иначе. Неблагоприятная экология в период эмоционального развития ребенка напрямую не приводит к антисоциальному поведению; она вызывает нарушения личности, которые приводят к возникновению психотических расстройств, в результате чего мальчик или девочка могут стать пациентами психиатрической клиники, либо в результате этих нарушений у него или у нее складываются особые отношения с реальностью, которые, несмотря ни на что, укладываются в рамки общепринятых правил. Антисоциальные наклонности – результат депривации, а не нужды.

Характерно, что антисоциальное поведение дает мальчику или девочке драйв, который позволяет ему или ей вернуться в додепривационное состояние. Подвергшийся депривации ребенок когда-то впервые пережил немыслимую тревогу, после чего постепенно компенсировался до нейтрального состояния, вынужденно подстроившись под внешние условия. Это состояние может производить впечатление вполне удовлетворительного. Затем по какой-то причине рождается надежда, и ребенок начинает неосознанно стремиться вернуться в додепривационное состояние, чтобы избавиться от немыслимой тревоги или растерянности, которые предшествовали нейтральному состоянию. Это нужно понимать тем, в чьи обязанности входит забота о детях с антисоциальными наклонностями. Как только ребенок попадает в условия, в которых у него рождается надежда, в его клинической картине проявляются антисоциальные намерения, и он становится невыносим.

На данном этапе необходимо понять, что мы говорим о двух аспектах одного явления, то есть антисоциального поведения. Один из аспектов – взаимоотношения маленького ребенка и его матери, другой – отношения ребенка с отцом на более позднем этапе развития. Первый аспект касается всех детей, второй особенно важен для мальчиков. В первом случае мы имеем дело с тем фактом, что, приспосабливаясь к потребностям ребенка, мать способствует развитию у него способности находить объекты. Она подталкивает ребенка к формированию креативного отношения к миру. Если этого не происходит, ребенок теряет контакт с объектами и возможность креативного подхода к поиску объектов. Когда появляется надежда, он протягивает руку и крадет объект. Это компульсивное действие, ребенок не осознает, что делает. Часто он испытывает гнев, не имея объяснения своим действиям. Даже украденная перьевая ручка из магазина Woolworth не приносит удовлетворения: хотелось совсем не этого. И в любом случае ребенку нужен простор для поиска, а не сам объект. Тем не менее удовлетворение может вызвать поступок в момент надежды. Украсть яблоко из сада – поступок, более типичный для пограничного состояния. Оно может быть спелым и вкусным, а убегать от садовника весело. С другой стороны, яблоко может оказаться зеленым, и у ребенка может заболеть живот из-за него; ребенок может украсть яблоко и не съесть его, а просто выбросить или даже не украсть его, а подговорить съесть кого-то другого. Данная последовательность показывает нам переход от обычной шалости к антисоциальному поведению.

Рассматривая первый вариант антисоциального поведения, мы приходим к заключению, что он близок к норме. Ваш собственный ребенок может без разрешения пойти в кладовку и взять булку; двухлетний малыш может залезть в сумку вашей жены и взять оттуда монетку. Если изучать все стадии, с одной стороны, мы увидим компульсивные действия без очевидной цели, не доставляющие удовольствие, но выполненные мастерски; с другой – постоянно повторяющееся поведение, типичное для любой семьи: на умеренную депривацию ребенок реагирует антисоциальным поступком, а родители закрывают на это глаза, чем облегчают ему прохождение трудного периода.

Параллельно я хотел бы обсудить вопрос депривации в контексте отношений ребенка с отцом. Ребенок – сейчас я говорю о мальчике – считает нормальным испытывать агрессию и вести себя агрессивно, поскольку семья – общество в миниатюре. Доверие матери к своему мужу или уверенность в получении поддержки извне, скажем, от полицейского, дает ребенку возможность попрактиковаться в деструктивном поведении на деле либо на уровне фантазии. Таким образом (при условии поддержки общественных структур, уверенности матери в муже и т. д.) ребенок получает шанс сделать сложный шаг, а именно интегрировать свои деструктивные импульсы вместе с импульсами любви и привязанности и, если все пойдет хорошо, признать существование деструктивных мыслей как имеющих право на существование и найти способы и средства, чтобы защитить дорогих людей и ценные объекты от себя самого. Он сможет организовать свою жизнь с позиции созидания, чтобы оградить себя от переживаний по поводу наличия деструктивных наклонностей. Чтобы достичь этого в своем развитии, ребенку необходимо не деструктивное в основных смыслах окружение: конечно, ковры пачкаются, обои на стенах иногда нужно переклеивать, а окна могут разбиться, но если в доме царит согласие, а между ребенком и родителями есть доверие, это будет означать, что семья – надежный оплот. Если депривация выражается в виде разлада в доме, особенно если нет согласия между родителями, в психике ребенка происходят серьезные изменения. Внезапно его агрессивные мысли и импульсы становятся небезопасными. Ребенок пытается вернуть утраченный контроль и ограничить себя рамками, в результате чего теряет импульсивность и спонтанность. Ему страшно экспериментировать и приходится смириться со своей агрессией. Следом за этим (в рамках первого типа депривации) наступает период, относительно благоприятный с точки зрения взрослых, когда мальчик начинает идентифицировать себя больше с ними, чем со своей незрелой самостью.

Антисоциальные намерения в этом случае руководят мальчиком в момент, когда его посещает надежда на возвращение в состояние безопасности и возможность открыться, то есть признаться в своей агрессивности. Он, конечно, не знает, что происходит, но осознает, что обидел кого-то или разбил окно. Здесь появляется надежда, что сигнал SOS в виде кражи или вспышки агрессии будет услышан. Агрессия считается бессмысленной и лишенной логики, поэтому не стоит спрашивать проявляющего агрессию ребенка, почему он опять разбил окно или украл деньги.

Представленные два случая клинического проявления антисоциальных намерений связаны друг с другом. Проще говоря, кража является результатом депривации на более ранних этапах эмоционального развития ребенка, чем вспышки агрессии. Есть нечто общее в реакции общества на оба типа антисоциального поведения в момент надежды. Когда ребенок крадет или проявляет агрессию, общество не только не может расшифровать послание, но (чаще всего) считает необходимым реагировать моралистически. Естественная реакция – вынести наказание за кражу и агрессивное поведение, заставить юных нарушителей закона дать логическое объяснение, которого может и не быть. По окончании многочасового допроса, после снятия отпечатков пальцев и т. д. дети вынуждены признаться и все объяснить, просто чтобы положить конец мучениям. Это признание не имеет ценности, хотя и может включать достоверные факты. Однако истинная причина, или этиология поступка, останется нераскрытой. Таким образом, время, потраченное на принудительное получение признания и установление обстоятельств дела, тратится впустую.

Хотя все сказанное не всегда применимо в повседневной практике для работы с группой мальчиков или девочек, необходимо принять изложенное во внимание, чтобы впоследствии иметь возможность применить теорию на практике. Может ли человек, работающий с группой делинквентных мальчиков, установить с подопечными терапевтический контакт? В каком-то смысле любые сообщества терапевтичны, если функционируют правильно. Детям не будет пользы от хаотичного общения, рано или поздно при отсутствии сильного управления среди детей появится свой лидер. У слова «терапевтический» есть и другое значение – установление связи с более глубокими слоями личности.

Я думаю, в большинстве случаев у работников, осуществляющих круглосуточный надзор, нет возможности прибегать к личному контакту или индивидуальной психотерапии с подопечным. И я бы ни в коем случае не стал настаивать на применении сразу двух методов. Однако если это получается, мальчикам (или девочкам) терапевтические сессии идут на пользу. Нужно отметить, что есть большая разница между формальным выполнением своих обязанностей и установлением личного контакта с ребенком. Во-первых, отношение к антисоциальным проявлениям при двух подходах будет отличаться. Для того, кто работает с группой, антисоциальное поведение неприемлемо. В рамках терапевтической сессии, напротив, не поднимается вопрос морали, если инициатива не исходит от самого ребенка. Терапевтическая сессия – не установление фактов и не поиск объективной истины, а работа с чувствами пациента.

Здесь можно найти отголоски психоаналитической теории. Психоаналитики знают, что могут подвергнуться необоснованным обвинениям со стороны пациента. Пациенты могут обвинять их в намеренной перестановке мебели в кабинете с целью их запутать; им может показаться, что какой-то другой пациент для аналитика важнее и т. д. Это так называемый иллюзорный перенос. Аналитик, который не совсем понимает суть происходящего, может сказать, что ничего не изменилось, мебель стоит на своих местах, и это ошибка, или что все пациенты одинаково важны для него. При этом он игнорирует важный материал, предоставляемый пациентом. Пациент же в этот момент заново переживает нечто, имевшее место в прошлом, и если аналитик окажет поддержку, у него появится шанс избавиться от своих заблуждений. После работы с группой переключиться на индивидуальную работу гораздо сложнее, но оно того стоит. Однако надо понимать, что это непростая задача. Если мальчику назначен прием по четвергам в три часа дня, условия должны строго соблюдаться. Только регулярность и стабильность сессий могут гарантировать пользу пациенту, хотя у пациента может появиться желание их пропускать. С этим нужно смириться. Иногда для психотерапевта важен не ум, а желание быть сопричастным и внимательно относиться к своему пациенту, его бессознательным процессам. Именно эти процессы – цель и задача терапевтической работы.

Беседа

В рамках этой беседы один из участников задал вопрос: как среди множества мальчиков выбрать подходящего для подобной терапевтической работы? Я ответил, что это должен быть самый трудный ребенок: его можно наказать за проблемное поведение либо дать ему надежду.

Следующий вопрос: какую надежду? На что надеется этот ребенок? На данный вопрос сложно ответить. Ребенок, сам того не зная, надеется, что кто-то поможет ему выговориться и осознать, в чем его депривация и почему его жизнь стала такой. Есть надежда, что мальчик или девочка смогут заново испытать в отношениях с психотерапевтом глубину своих страданий, вызванных депривацией. С помощью терапевта ребенок вернется в момент депривации, а затем вспомнит свое состояние до нее. Таким образом он вернет либо утраченную способность находить объекты, либо потерянное ощущение безопасности. Ребенок сможет вновь обрести креативное отношение к миру или вспомнить период, когда проявлять непосредственность было безопасно, даже если она содержала агрессивные импульсы. На сей раз, чтобы осуществить доступ к прошлому опыту, не потребуется ни красть, ни проявлять агрессию; это произойдет автоматически как результат возвращения ребенка в прежнее, невыносимо тяжелое состояние, вызванное депривацией. Под тяжелым состоянием я имею в виду замешательство, дезинтеграцию личности, распад, потерю контакта с телом, дезориентацию и прочее. Эта работа позволит понять, почему дети с антисоциальными наклонностями нуждаются в помощи. Они ждут, что кто-нибудь поможет им вернуться в прошлое и найти первопричину их нынешних проблем.

[Для большего понимания этого вопроса доктор Винникотт в качестве примера привел отрывок из интервью с мальчиком, с которым ему пришлось работать из-за склонности к кражам. Мальчик сидел, развалившись, в кресле в своей комнате. Отец был сдержан, в то время как ребенок явно чувствовал себя хозяином положения. Любая попытка сделать мальчику замечание могла поставить под сомнение успех сессии. Постепенно он увлекся игрой. Отец смог оставить сына и терапевта наедине, и между ними состоялся разговор. К концу сессии мальчик вспомнил и описал свои переживания в трудный момент, когда ему пришлось какое-то время находиться в больнице.

Этот отрывок показывает, насколько ограниченны возможности психотерапевтического лечения в группе. Доктор Винникотт выразил сомнение, что в борстальских группах можно объединить групповой и индивидуальный подходы. Однако он увидел интерес к этому вопросу и желание аудитории побольше узнать о трудностях и достоинствах данного метода.]