Текст книги "Никогда не называй это любовью"

– Уже утро, миссис О'Ши, – сочувственно проговорила сиделка. – А за окном-то что творится! Ливень, буря! Немудрено, что у малышки постоянно закрыты глазки, видать, не хочет она смотреть на этот странный мир.

– Вы можете положить ее рядом со мной?

– Н-но… я только что запеленала ее и уложила в колыбельку.

– Дайте мне ее, пожалуйста…

– Хорошо… только пообещайте, что будете спать.

Кэтрин пылко пообещала женщине, что заснет. Но только рядом с этим крошечным комочком, который будет защищать, ограждать ее от одиночества и успокаивать ее.

Позднее возле ее постели собрались все домочадцы: Вилли с раскрасневшимся лицом, словно он недавно крепко выпил; Джералд, ее высокий, стройный светловолосый сын, и две дочки, глаза которых искрились от радостного возбуждения.

Ей было стыдно, что она еще не успела привести себя в порядок, чтобы показать им ребенка. И она довольно неохотно приподняла теплую шаль, чтобы открыть личико новорожденной.

Обе девочки были до удивления разочарованы.

– Мама, она такая маленькая! А она когда-нибудь вырастет, чтобы ее можно было нарядить в платьице?

– А когда она начнет нам улыбаться?

– А можно, мы положим ее в колясочку нашей куклы? Она ведь меньше наших куколок!

– Мамочка, а ты уверена, что Бог хотел, чтобы она была такая?

Кэтрин в смятении встретилась взглядом с Вилли. Он тоже выглядел разочарованным. Она решила, что ему хотелось, чтобы родился мальчик, но, как бы там ни было, вряд ли можно ожидать от мужчины восторга при виде такого крошечного комочка человеческой плоти. Что ж, придется подождать, пока она не станет больше.

– Ну, а ты что скажешь, Джералд? Ты тоже разочарован?

Она редко виделась с сыном, ибо тот учился в школе и не жил дома. И хотя мальчику было только двенадцать лет, похоже, он уже входил в мир взрослых мужчин. Поэтому он не собирался выказывать ничего, кроме равнодушного интереса к своей новоявленной сестренке.

– По-моему, она вполне хороша.

– Вопрос в том, – ласково проговорил Вилли, – как мы ее назовем. У тебя есть какие-нибудь предложения, Кэт?

Кэтрин посмотрела на него округлившимися глазами и прижала ребенка к себе. Она была настолько поглощена ожиданием его появления на свет, что не задумывалась о предстоящих сложностях. И вот первое осложнение – как ее назвать. Ведь Вилли собирается дать имя своему ребенку. И безусловно, после пышной католической церемонии крещения.

– Нет, я еще не думала об этом.

– Ну, тогда подумаем об этом все вместе. И дадим ей славное имя нашей семьи.

Младенец зашевелился, раскинул в стороны ручки и заплакал. «Какой тихий, слабый у нее плач», – с тревогой подумала Кэтрин. И еще – девочка отказывалась брать грудь. Сиделка утверждала, что ничего, пусть немного поголодает, хотя рисковать не стоит – у ребенка и без того очень мало сил.

– А она первая, кто так похож на тебя, Кэт. Коричневые волосы. А какого цвета у нее глаза?

– Наверное, они должны быть темные.

– Ну, они еще сто раз изменятся! – бодро проговорил Вилли. – Ладно, пошли, дети. Не надо утомлять маму. У вас еще будет уйма времени повосхищаться вашей сестренкой.

Вскоре пришло письмо из Дублина:

Не могу описать словами мое облегчение, когда из твоей маленькой записки я узнал, что все прошло хорошо. Я очень долго плакал… Тебе ни в коем случае нельзя волноваться, если ты хочешь вновь быть здоровой и сильной…

Кэтрин очень медленно приходила в себя, силы возвращались к ней словно нехотя. Девочка набирала силы еще медленнее. Увы, все опасения Кэтрин сейчас и вправду сбывались. Ей придется преодолеть большие трудности, чтобы вырастить этого слабенького ребенка. Девочка плохо ела, росла очень плохо и все время плакала. Этот жалобный плач ранил Кэтрин в самое сердце. Она часами сидела, держа девочку на руках, и убаюкивала, успокаивала ее. Потом наступило и вовсе ужасное время, потому что малютка простудилась, и теперь ее крошечное личико часто синело и она с трудом дышала.

Вилли был непривычно задумчив. Он подолгу оставался дома и разрешал Кэтрин уделять все время младенцу. Ей пришлось поведать в письме Чарлзу о своих тревогах, а он отвечал следующими краткими записками:

Я очень волнуюсь о нашей дочурке. Скажи, это опасно?

И еще:

Если бы ты прислала мне волосок нашей девочки, я бы положил его в медальон вместе с твоим локоном. А тебе не кажется, что очень красивое имя – Софи? Так зовут одну из моих сестер. Я очень, очень волнуюсь о здоровье нашей малышки и надеюсь, что из-за этой болезни она не останется слабенькой.

И еще он писал:

Д. освобождается сразу после Пасхи, и если обнаружится, что в связи с его освобождением ничего не случилось, возможно, они найдут в себе мужество освободить и меня. Во всяком случае, вряд ли правительство будет тянуть с этим до следующего заседания парламента.

В конце концов девочку назвали Софи Клод. Поскольку она была слишком слаба, чтобы нести ее в церковь, Вилли договорился со священником, что тот явится к ним домой. Так что церемония крещения произошла в гостиной.

Спустя некоторое время девочка, казалось, начала крепнуть и расти. Однажды вечером она открыла свои огромные карие глаза и, посмотрев прямо в глаза матери, впервые одарила ее улыбкой. Она признала мать! Кэтрин любила всех своих детей, но никого из них она не любила так сильно, как эту малышку. И она, умиротворенная, заснула рядом с любимой дочкой.

Вилли все время напряженно работал; он писал длинные письма Парнеллу и Чемберлену о предполагаемых переговорах, которые должны состояться между правительством и ирландской партией. Было ясно, что скоро заключенных отпустят на свободу.

В то апрельское утро, когда маленькой Софи исполнилось восемь недель, Вилли вернулся в Лондон. Джейн и верная Эллен, которые, вероятно, догадывались о большем, чем им следовало бы, устремились к Кэтрин, сидящей в гостиной, и одновременно вскричали:

– Мадам! Мистер Парнелл!

Кэтрин вздрогнула, стремительно поднялась и схватилась за горло.

– Что с ним?! С ним случилось несчастье?! Он болен?! Ну, говорите же!

– Да нет же, мадам, он здесь! В дверях. Господи Боже мой! – склонив голову, добавила Эллен.

Чарлз был уже не в дверях, он стоял позади служанок. Кэтрин чуть не сбила их с ног, когда бросилась к нему.

– Не может быть! Глазам своим не верю! Тебя освободили?

– Не совсем. Я еду в Париж. Умер от тифа племянник, сын моей сестры Феодосии. И меня под честное слово отпустили на похороны.

– О Чарлз, как грустно!

– Да, это настоящая трагедия. Ведь ему шел всего лишь двадцать второй год. А как ты, Кэт? Как ребенок?

Служанки незаметно удалились, и Кэтрин наконец смогла устремиться в его объятия и на несколько минут ощутить драгоценное тепло его тела; потом она запрокинула голову, чтобы хорошенько рассмотреть каждую черточку любимого лица, и от ее взгляда не ускользнула худоба и бледность.

– О Чарлз, какое счастье, что я вижу тебя! Я думала, что мы никогда больше не встретимся.

– Давай лучше поговорим о тебе, дорогая! Расскажи, как ты живешь. Ты уже оправилась после родов?

– Со мной все в порядке, но вот наша крошка Софи… – Она грустно покачала головой. – Поднимись наверх и взгляни на нее. Сколько времени ты сможешь пробыть здесь?

– Не больше нескольких минут. Для всех я сейчас нахожусь на пути в Париж. Но я не мог уехать, не заглянув сначала к тебе. – Он с такой силой сжал ее пальцы, что они онемели. – Кэт, это никогда больше не повторится.

– Значит, ты должен остановить это, – пылко проговорила она, глубоко дыша и тщетно пытаясь изобразить улыбку. – Я прошу тебя, Чарлз, не вынуждай меня говорить то, о чем я могла бы пожалеть впоследствии. Пойди и взгляни на ребенка.

Колыбель стояла рядом с постелью Кэтрин. Она отодвинула занавеску, давая ему взглянуть на крохотное сонное личико.

– Она похожа на тебя, Чарлз. Посмотри на этот округлый лоб. И глаза ее точь-в-точь, как у тебя. Вчера она мне улыбнулась. Может, разбудить ее? Посмотрим, улыбнется ли она своему отцу.

– Нет, умоляю, не надо. Она такая хрупкая. С ней все будет хорошо?

– Не знаю. Я очень боюсь за нее.

– Ты изнуряешь себя, так сильно беспокоясь об ней.

– Меня это не волнует, лишь бы только она выжила.

– Ее окрестили?

Кэтрин кивнула, заметив, что его лицо напряглось.

– Но я назвала ее так, как хотелось тебе. Софи.

– Спасибо, любимая.

Комок подкатил к ее горлу, а на глаза навернулись слезы.

– Вилли в Лондоне. Он усердно добивается твоего освобождения. И еще обсуждает договор с мистером Чемберленом.

– Знаю. Передай ему, что я очень благодарен и что на обратном пути из Парижа обязательно заеду сюда. Я предварительно телеграфирую ему. Передашь, Кэт?

– Значит, мне сказать ему, что ты заходил сегодня к нам?

– Разумеется. – Он вскинул голову. На лице его появилось выражение твердой решимости. – Почему-то теперь мне не кажется, что в будущем придется проявлять особую секретность касательно моих передвижений. По-моему, меня ожидает немыслимое – снова и снова покидать тебя! Вот и сейчас мне пора идти.

– Неужели у тебя даже не найдется времени, чтобы немного передохнуть и перекусить? Ты такой бледный.

– Да, это тюремная бледность. Мне надо постараться не лишиться ее. Это довольно ценное приобретение. – Он на секунду склонился над колыбелью, потом нежным движением задвинул кружевную занавесочку, скрывающую лицо младенца от света. – Я благодарю Господа за вас обеих, – прошептал он и так неожиданно быстро оказался возле двери, что Кэтрин воскликнула в отчаянии:

– Чарлз, неужели ты даже не скажешь мне «до свидания»?

– Если я и попытаюсь это сказать, то не выйдет ли это у меня слишком печально?..

Он вышел из комнаты и молниеносно спустился по лестнице, перескакивая на длинных ногах сразу через две ступеньки. Спустя несколько секунд хлопнула дверь.

Чарлз ушел. Теперь она могла спокойно разрыдаться.

Глава 12

Вернулся Чарлз через три дня. Вилли, получив от него телеграмму, ожидал гостя дома. Оба тут же погрузились в дискуссию по поводу того, что предполагалось назвать Килмейнхэмским соглашением. Вилли заявил, что Чемберлен на его стороне и он убежден: Гладстону необходимо лишь представить несколько конкретных условий, которые тоже следует обговорить. Он предполагал составить документ сегодня же ночью, чтобы его можно было отправить первой утренней почтой.

Они разложили бумаги на обеденном столе в столовой и просидели над ними всю ночь. Кэтрин, которая в иных обстоятельствах, следила бы за подобными действиями с острым интересом, на этот раз едва слушала то, о чем говорят мужчины. Фермеры-крестьяне, аренда земли, поправка к биллю о земле, обещание положить конец насилию… Эти слова ничего не значили для нее, ибо она отчаянно боялась, что умрет ее дитя. Жизнь этого крошечного комочка висела на волоске: девочка еле слышно плакала, едва дышала, и для Кэтрин это скорбное зрелище было невыносимо. Сейчас она не думала даже о Чарлзе. Мысли о нем подождут, несмотря на то что и сам он вызывал у нее тревогу, ибо выглядел совершенно больным и изможденным до неузнаваемости.

В половине одиннадцатого вечера она встала и отправилась наверх.

– Нет, пожалуйста, останься, Кэт, – запротестовал Вилли. – Нам хотелось бы выслушать и твою точку зрения. От нее тоже может быть польза. Чем больше голов, тем лучше.

– Извини, но я должна пойти к ребенку.

– Она что, хуже себя чувствует, миссис О'Ши? – спросил Чарлз.

– Боюсь, что да.

Вилли, похоже, это почти не волновало.

– Неужели сиделка не сможет присмотреть за ней еще час-другой?

– Мне хотелось бы сделать это самой.

Кэтрин едва осмеливалась взглянуть в карие глаза, пристально наблюдавшие за ней при свете лампы. Ее глаза умоляли: «Пойдем со мной наверх. Давай вместе посмотрим на наше дитя…» Казалось, она вот-вот в отчаянии закричит: «Ну пусть хоть раз Ирландия подождет!»

Она поспешно вышла из столовой и направилась наверх. Сиделка сообщила, что, похоже, девочке стало немного лучше. Она проглотила несколько ложек молока и заснула.

– Дайте я возьму ее на руки, – сказала Кэт.

– Вы хотите поднять ее? По-моему, ей вполне удобно.

– Если она умрет, – с каменным лицом проговорила Кэтрин, – то пусть уж у меня на руках. А вы можете идти спать.

Это было самое долгое бодрствование Кэт у постели ребенка: она просидела до самого рассвета. Когда уже забрезжило утро, она услышала шаги поднимающихся наверх мужчин. Видимо, они завершили свои дела.

До нее донесся голос Вилли:

– Вам следовало бы немного поспать, Парнелл, перед тем как вы снова уедете.

И шаги его послышались в коридоре: Вилли направлялся к себе. Он даже не потрудился зайти поинтересоваться, как себя чувствует девочка. Наверное, из-за тишины в детской он решил, что Кэтрин и малышка спят, и решил их не будить.

Чуть позже раздался тихий стук, такой знакомый стук…

Она, не вставая со стула, прошептала «Войдите», и в детскую стремительно вошел Чарлз. Он огромными шагами пересек комнату и, опустившись на колени, внимательно посмотрел на маленькую головку в обрамлении темных волос, которая покоилась на груди у Кэтрин.

– Ну, как она?

Уже примерно час Кэтрин мучительно прислушивалась к еле слышному дыханию ребенка.

– Боюсь, что очень плохо.

– Можно, я посмотрю на ее лицо?

Она развернула ребенка так, чтобы на его лицо упал свет, и заметила, как крошечные веки на мгновение вздрогнули. Потом по бледному личику прошла судорога, и оно стало спокойным.

Она умерла. Ей было всего девять недель от роду.

Помолясь, Чарлз с нежностью произнес:

– Можно, я положу ее в кроватку, Кэт?

– О нет, нет!

Но он все-таки взял крошечное тельце из рук Кэтрин и положил его в колыбельку. Впервые он держал на руках свою дочь… когда она уже умерла.

Затем он вновь опустился на колени возле Кэтрин и, обняв, прижался к ней. Они довольно долго сидели, не двигаясь, в полном молчании. Камин догорел, и последние угольки, потрескивая, затухали, превращаясь в пепел. За окнами запели первые утренние птицы. Наступило апрельское утро, которое скоро станет прекрасным солнечным днем.

– Держись, Кэт. Я знаю, ты сильная.

– Тебе, наверное, пора возвращаться в тюрьму?

– Да, ведь меня отпустили под честное слово. Но я там не пробуду долго.

– Где… где бы ты хотел, чтобы ее похоронили?

– Где-нибудь здесь, недалеко. Я скоро приду на ее могилу.

Кэтрин в отчаянии прижалась к нему.

– Ну как я могу отпустить тебя сейчас? – воскликнула она.

Он взял ее за руки.

– Не надо так страдать, не надо! Ведь и страданиям должен быть предел, дорогая!

Он за подбородок приподнял ее голову, прижался губами к ее рту и спустя мгновение ушел. Она так и осталась сидеть на стуле, слушая, как хлопнула за Чарлзом дверь, потом раздался шорох колес экипажа, голос Партриджа, подгонявшего его к дверям по усыпанной гравием дорожке, и наконец крик Эллен:

– О мистер Парнелл, вы уезжаете так скоро?

– Мне необходимо вернуться в мою уютную камеру, Эллен. Но на этот раз ненадолго, – отвечал голос Чарлза.

«Ненадолго…» – это были единственные слова, эхом раздавшиеся у Кэтрин в голове – больше она не слышала ничего. Как он только смел сказать ей, чтобы она держалась, чтобы была сильной? Как можно требовать от нее такого? Она не представляла, как не представляла и того, сможет ли вынести это…

Кармен и Нора рыдали в безутешном горе, узнав о смерти их маленькой сестренки. Они долго смотрели на нее, на маленькую куколку, одетую в белое. В эту ночь Нора отказалась молиться. И бесполезно было увещевать ее, убеждая, что она должна попросить Господа присмотреть за маленькой Софи Клод.

– Мы сами должны были лучше присматривать за ней! – рыдала она.

Несколько дней Вилли ходил почерневший и мрачный, но поскольку он так и не смог полюбить больного ребенка, то и не смог долго притворяться, что пребывает в безутешной скорби. Он приказал похоронить девочку на кладбище Числехерст, а спустя некоторое время из Ирландии пришло письмо от его матери:

Моя дорогая Кэт.

Мы все разделяем ваше неутешное горе в связи с утратой малышки Клод. Но, в отличие от вас, мы что есть сил боремся с печалью и должны бороться с ней всегда! Епископ написал Вильяму письмо, где выразил свои соболезнования в связи со смертью вашего дорогого дитяти.

Остаюсь всегда с вами, с любовью Мэри О'Ши.

Потом из Дублина пришло письмо от единственного любимого ею человека:

Я постоянно думаю, как отчаянно одиноко тебе сейчас в твоем неутешном горе. О, как бы мне хотелось находиться теперь рядом с тобой, чтобы утешить тебя, но единственное, чем я обладаю, – это несокрушимая надежда и вера, что наша разлука не продлится очень долго. Как ужасно даже представить себе, что в эти самые печальные дни твоей жизни никого нет рядом с тобой…

Большим облегчением было для Кэт отправиться к тетушке Бен, которую она почти не навещала из-за болезни малышки. Тетушка Бен проявила необыкновенный такт и чуткость. Она сказала, что было бы очень жаль в такую прелестную весеннюю погоду сидеть в четырех стенах, и предложила сесть в карету, заехать в Уонерш-Лодж за девочками, которым, как она выразилась, нечего сидеть сегодня за уроками, и вместе с ними отправиться в долгую прогулку по окрестностям. Девочки пособирают первоцветы, а потом они все вместе заедут на могилку бедняжки Софи, и девочки возложат на нее цветы. От этого у них сложится впечатление, что их младшая сестренка тихо покоится среди цветов, а не в холодной, сырой земле.

Вилли почти не бывал дома, он все время занимался переговорами по поводу освобождения заключенных. Теперь, похоже, условия договора, с которыми согласились бы члены ирландской партии, были подготовлены окончательно. Вилли сам вызвался послать эти документы мистеру Гладстону и получил от него ноту подтверждения:

Я получил Ваше письмо от 13-го и намерен связаться с мистером Фостером по поводу этого важного и весьма сложного дела. Я хорошо понимаю Ваше состояние духа и настроение во время написания Вами письма.

Всюду ходили разговоры о том, что освобождение Парнелла взбаламутило различные силы, но сам заключенный не выражал особой радости по поводу своего выхода на волю в Ирландии, поскольку это означало поменять удары кнута на укусы скорпиона. Земельная лига породила множество преступлений, происходящих ежедневно. Поговаривали, что мистер Парнелл сам опасается усиления насилия и ненависти, которые он выпустил на волю. А ведь одним из условий его освобождения являлось то, что он раз и навсегда положит конец этой волне насилия, поскольку многие считали, что он один способен управлять ситуацией.

Что бы там ни говорил его собственный народ, освобождение Парнелла вызвало весьма определенные изменения в правительстве. Мистер Гладстон сообщил мистеру Фостеру, что мирное соглашение, разработанное капитаном О'Ши и мистером Парнеллом, приемлемо, и мистер Фостер, придя в неописуемую ярость, сложил свои полномочия главного секретаря Ирландии. При этом он саркастически заметил, что если целая Англия не способна справиться с одним представителем от города Корк[31]31
  Город в Южной Ирландии.


[Закрыть], то пусть все на свете узнают, что сегодня этот человек обладает самой могущественной властью в Ирландии.

Непоколебимый мистер Гладстон принял отставку главного секретаря не моргнув глазом и объявил в парламенте о своем намерении освободить политических заключенных. На политической сцене появился новый вице-король, лорд Спенсер, и новый главный секретарь, племянник мистера Гладстона лорд Фредерик Кавендиш. И вновь на всех холмах Ирландии запылали костры и загремели победные выстрелы в честь любимого лидера, который в очередной раз превратил то, что должно было стать поражением, в величайшую победу.

Мистер Парнелл вскоре собирался вернуться в Англию. Но вначале, по настоянию семьи, ему пришлось заехать в Эйвондейл.

Он написал Кэтрин, что приедет в Англию четвертого мая. Сможет ли она днем прийти в парламент? В Эйвондейле он пробудет дня два-три, не больше, чтобы сбросить там с себя тюремную бледность и предстать в зале заседания в подобающем респектабельном виде. И поэтому, взяв своего любимого ирландского сеттера Гроуза, он на целый день отправился на охоту. Побродив по одиноким мирным холмам, он оправился от перенесенных невзгод и предполагал явиться к своей возлюбленной совершенно новым человеком.

Кэтрин заняла свое место на женской галерее в переполненном зале парламента. Оттуда она пристально вглядывалась в зал, но не видела того единственного, кто интересовал ее. Она обнаружила Вилли, сидящего вместе с членами ирландской партии, премьер-министра, оживленно беседующего на передней скамье с мистером Чемберленом; она заметила сэра Чарлза Дилка с его торчащей вперед каштановой бородой, сидевшего позади премьера. Мистер Фостер, бывший главный секретарь, поднялся, чтобы произнести свою грустную речь, но ему удалось сказать всего несколько слов: «Что касается представителя от города Корк, то я могу подписаться только под двумя гарантиями…» Тут его речь была прервана, ибо в зал вошел мистер Парнелл, который, сам того не ведая, появился в самый драматический момент.

Все члены ирландской партии, как один человек, поднялись со своих мест и бурно приветствовали его. Спустя несколько секунд и все остальные последовали примеру ирландцев, и еще долго гремели оглушительные овации. Представитель от города Корк учтиво поклонился спикеру, а потом, держа голову совершенно прямо, как всегда, сдержанный и полный спокойствия, прошел к своему месту. Итак, речь несчастного мистера Фостера потонула в бурном проявлении восторга. Он сел, а спустя немного времени покинул парламент.

Кэтрин почувствовала комок в горле. Слезы заструились по ее щекам под вуалью. Она возблагодарила Господа за то, что надела вуаль, это помогло ей скрыть свои эмоции. Сейчас она испытывала смешанные чувства: гордость, волнение, любовь, преданность, тревогу. Подумав о том, что бесследно исчезла бледность, оставленная им на свежем воздухе холмов Уиклоу, Кэтрин переживала теперь нестерпимую печаль, отчетливо сознавая, что этот человек принадлежит не только ей одной. Она сознавала это уже давно, но бурный восторг всех присутствующих, вспыхнувший в зале, подтвердил это лишний раз. Если она собирается и впредь любить его, то ей придется предоставить ему полную свободу, никогда ничего от него не требовать и никогда не забывать о том, что он не сможет быть рядом именно тогда, когда ей будет не хватать его. Она вдруг подумала, что по отношению к нему ей придется стать святой, хотя все общество, возможно, даже ее дети, будут называть ее шлюхой.

Кто-то незаметно подсел к ней. Она старалась унять слезы, когда услышала, как голос Вилли прошептал:

– Вижу, и ты пришла сюда. Ты выглядишь очаровательно.

Кэтрин была одета в новое платье, которое купила после того, как разрешилась от бремени: тетушка Бен сказала, что старый ее наряд выглядит весьма плачевно, и настояла, чтобы любимая племянница полностью обновила свой гардероб. В этот день на ней были светло-голубые юбка и жакет, элегантная шляпка с вуалькой, украшенная васильками. Кэтрин думала о том, чтобы приворожить и восхитить только одну пару глаз. Ей захотелось совершенно избавиться от образа, который она являла собой последнее время, – от образа заплаканной, расстроенной, несчастной женщины, потерявшей ребенка.

Но вместо него ее влажные щеки разглядывал теперь Вилли.

– Я отвезу тебя домой выпить чаю, – проговорил он.

– Но ведь прения только…

Он встал, и ей пришлось последовать его примеру.

– Об этом позаботятся наши арестанты, – усмехнувшись, отозвался он, когда они вместе покидали женскую галерею.

В голосе мужа Кэтрин услышала вызов и еле сдерживаемое презрение. И она внезапно осознала, что, хотя Вилли с завидным упорством разрабатывал условия соглашения, чтобы добиться освобождения политических заключенных, он с таким же упорством вскоре будет добиваться нового заточения их в тюрьму. Все его усилия были направлены лишь на достижение собственной выгоды, а вовсе не ради этих людей. Да, да, это именно он, капитан О'Ши, представитель от графства Клэр, неутомимо работал над соглашением с премьером и мистером Чемберленом. Неужели он всерьез рассчитывал на какой-то выгодный пост, например, на пост главного секретаря Ирландии?

Конечно же, она давно догадалась об этом. Но никогда это не было столь очевидно, как сейчас, когда она следовала за мужем, спускающимся по лестнице вниз в своем безукоризненно сшитом костюме. Какое ему дело до голода, бедности, болезней, бездомных людей, когда он делает свою собственную карьеру, изображая добродушного, не лишенного остроумия члена ирландской партии, прекрасно разбирающегося в том, как вести себя в обществе и как одеваться? Он будет говорить лидеру пустые, лживые слова только до тех пор, пока тот останется влиятельным, могущественным и поможет продвинуть капитана О'Ши по служебной лестнице.

Слезы Кэтрин моментально высохли. Ее рот превратился в узкую прямую линию, губы были крепко сжаты. Теперь она совершенно точно знала, что ей делать дальше.

– Ну, и что ты о нем думаешь? – осведомился Вилли за чаем.

– О нем? – переспросила Кэтрин.

– Не притворяйся дурочкой. Ты знаешь, что я имею в виду Парнелла.

– Судя по его виду, он неважно себя чувствует.

– Он никогда не отличался крепким здоровьем. И не думаю, что полгода, проведенные за решеткой, могут способствовать его улучшению.

– Да, я с тобой согласна. Вот почему я настаиваю, чтобы вечером он приехал в Элшем. Ему необходимы свежий воздух и тишина.

Голубые глаза Вилли пристально уставились на нее.

– Ты не можешь пригласить его в Элшем, чтобы он провел там ночь. Меня в это время не будет дома.

– Какая жалость! Неужели у тебя опять какие-то неотложные дела?

– Совершенно верно. Я ужинаю с Чемберленом и Дилком.

– Значит, мне придется пригласить мистера Парнелла одного, – очень серьезно проговорила Кэтрин.

– Я запрещаю тебе делать это! – заорал Вилли. Но тут же вспомнил о том, что надо держать себя в руках. Ведь капитан О'Ши, обладающий безукоризненными манерами, просто не имеет права ссориться с женой. – Ты что, хочешь нового скандала? – тихо проговорил он.

– Скандал начал ты и ведешь себя просто нелепо. Но что бы там ни было, даже скандал – сущая мелочь по сравнению с состоянием здоровья мистера Парнелла. И я намереваюсь безотлагательно заняться его здоровьем. Я буду сама за этим смотреть. Если начнутся разговоры, пойдут слухи – пусть! Меня никогда это не волновало. – Она очень строго посмотрела на мужа. – Если же тебе это не нравится, придется постараться почаще бывать дома.

– Боже, Кэт, что ты такое говоришь?!

– Ты когда-нибудь слышал подобные овации раньше? Полагаю, нет. Ибо подобное может происходить только с великими людьми. А великого человека надо лелеять. И я намереваюсь этим заняться, вот и все.

Вилли посмотрел по сторонам, потом наклонился поближе к жене, и она увидела, что лицо его побагровело.

– По-моему, ты совершенно свихнулась на этом парне!

– Тебе прекрасно известно, что я всегда восхищалась им. Но не это важно. Я просто ставлю тебя в известность, что намереваюсь пригласить к себе домой человека, который мне нравится, и ты не сможешь помешать мне в этом.

– Но ведь слуги начнут болтать черт-те что! А дети? О них ты подумала? Да это просто какое-то идиотское донкихотство! Если Парнелл примет твое приглашение, надеюсь, он в должной мере будет благодарен.

– Да кому нужна благодарность? Я лишь хочу… – Катрин замолчала, увидев, как вдруг преобразилось лицо Вилли; по новому его выражению было совершенно ясно, что он напряженно обдумывает свои личные планы.

Не успела Кэтрин продумать свой следующий ход, как Вилли вновь переменился в лице.

– Кажется, я начинаю понимать тебя, – проговорил он. – Ты хочешь иметь свою собственную позицию в политической жизни. Гм, должен сказать, ты весьма даже неглупа для этого. Разумеется, политика не совсем женское дело, но ты человек любопытный, незаурядный, не так ли, Кэт? Ну что ж, только предупреждаю, будь осторожна. Балуй его, конечно, если тебе так хочется, всячески привечай, но делай это так, чтобы слуги не распускали глупых сплетен. – Он наклонился еще ближе и заговорил совсем шепотом: – Но если он осмелится коснуться тебя хоть пальцем, предупреждаю, я смешаю его с грязью. Я восстановлю против него всех священников Ирландии! И он больше не будет находиться на гребне волны, как сейчас. А когда он… – неожиданно мягким тоном произнес Вилли. – Полагаю, ты это неплохо придумала, ведь мы сможем качаться на гребне волны вместе с ним.

Она резко отстранилась от мужа, стараясь подавить дрожь отвращения.

До чего же ей сейчас легко было читать его мысли. Его изощренный, лукавый мозг внезапно извлекал из ситуации, находящейся на грани скандала, собственную выгоду. Конечно, не сразу, но лишь тогда, когда это становилось ему необходимо. Новая ситуация, намного более потаенная, нежели его непосредственное и успешное участие в освобождении Парнелла из тюрьмы, могла дать Вилли право на огромное вознаграждение. Но все должно выглядеть спокойно, красиво, достойно. Во всяком случае, он не сомневался, что Кэтрин немного пострадает от благоговейного поклонения герою, добиваясь для себя возможности хоть немного покупаться в лучах его славы. А с ее высоким происхождением, безукоризненным воспитанием и умением соблюдать правила приличия она ни за что не позволит себе быть неразборчивой. Кроме того, как всякую привередливую и утонченную женщину, ее не волнует секс. К тому же она только что потеряла ребенка. Вряд ли она сейчас в настроении для такого рода штучек даже с ним, Вилли, и, по-видимому, это будет продолжаться еще очень долго.

Однако Кэтрин не уступала Вилли в скрытности. В настоящий момент она была насквозь фальшива. И фальшивила она ради самой главной своей цели. Она почти находилась в опасности, считая свою лживость добродетелью. Но сама она испытывала по этому поводу беспредельное счастье и ощущала себя совершенно невинной.