Текст книги "Никогда не называй это любовью"

Она рассмеялась, хотя глаза ее были влажными от слез.

Он ушел так поспешно, что забыл портмоне, которое носил с собой. Кэтрин недовольно посмотрела на забытую вещь. Потом улыбнулась. Может быть, из-за этого он вернется быстрее, чем намеревался.

Она унесла портмоне в спальню, расположенную в задней части особняка, где Чарлз ночевал, когда Вилли был дома, и спрятала его в шкафу, подальше от чужих глаз. Слуги не найдут его там. После этого она наконец возвратилась в постель, чтобы перед началом дня немного поспать.

На следующий день Кэтрин пришла на женскую галерею и просидела там около двух часов, но Чарлз так и не появился. Она заметила в зале нескольких членов ирландской партии. Но парламент, наверное, пуст всегда, если в нем нет Чарлза. Она решила заняться другими делами. Остановив кэб, приказала отвезти ее на Хаттон-Гарден[27]27
  Улица в северо-восточной части Лондона, центр торговли алмазами и бриллиантами.


[Закрыть] и зашла в ювелирный магазин, который выбрала из-за его респектабельного, не бросающегося в глаза вида.

Ей захотелось заказать перстень-печатку для джентльмена. Внутри должно быть выгравировано краткое посвящение.

– Можно изготовить его быстро?

– Если посвящение простое, мадам, то все будет готово к завтрашнему дню, – был ответ.

– Да, оно очень простое. Только переплетенные буквы «К» и «Ч».

– О, разумеется. Как мило! – Ювелир был человек пожилой и должным образом оценил свою изысканно одетую клиентку. – Просто очаровательный подарок для вашего мужа!

– Надеюсь, ему тоже понравится, – проговорила Кэтрин, чувствуя, как приятная теплота разливается в груди. Ей нравились все эти никому не известные люди: служащие отелей, кэбмены, продавцы и многие другие, кто разделял с ней ее тайну. На счастливую пару они всегда смотрели благожелательно. А какое ей дело, если все остальные смотрят на это иначе.

Глава 9

Войдя в отель в Брайтоне, Кэтрин почувствовала, как кто-то легко похлопал ее по плечу. Она резко повернулась и увидела незнакомого человека. Толстый белый шарф, обмотанный вокруг шеи, почти целиком закрывал его лицо. Из-под шарфа виднелись жалкие остатки бородки. Этот человек выглядел огромным и совершенно незнакомым. Но им оказался Чарлз.

В первые секунды удивление Кэтрин было сильнее ее радости.

– Что ты с собою сделал?

– В поезде при помощи карманных ножниц я обрезал себе бороду. Правда, меня теперь совершенно невозможно узнать?

– Да ты выглядишь просто ужасно! – воскликнула она, и тут же ее разобрал неудержимый смех. – О Чарлз! Как ты узнал, что я приеду на поезде?

– Ведь ты же сказала, что приезжаешь в субботу, вот я следил за всеми прибывающими поездами, пока наконец не появилась ты. А потом последовал за тобой сюда, в отель. Будем регистрироваться?

– Регистрироваться?

Он закрыл шарфом лицо так, чтобы его никто не смог узнать, и решительно подошел к конторке – заказать номер для мистера и миссис Стюарт. Управляющая отеля смотрела на него с необычайным удивлением. Кэтрин дрожала от страха. «Да, его сразу же узнали! Его узнают всегда!» – пронзила ее ужасная мысль.

– Надеюсь, сэр, вы не больны какой-нибудь заразной болезнью? – осведомилась управляющая.

– Нет, я страдаю жуткой зубной болью.

– О, ну тогда все в порядке, сэр. Я просто опасалась, что вы можете кого-нибудь заразить. – Она сразу же дружелюбно заулыбалась и протянула Чарлзу карандаш, чтобы он смог расписаться в регистрационном журнале отеля. – Если желаете, я могу порекомендовать вам очень хорошего дантиста.

– О, как это любезно с вашей стороны. Правда, у меня с собой немного ланданума, и, знаете, он очень неплохо снимает боль. Надеюсь, из номера хороший вид?

– Окна выходят прямо на море, сэр. Не сомневаюсь, что вашей супруге вид очень понравится.

И действительно, номер оказался очень симпатичным. Пол застелен ворсистым ковром, посреди стояла огромная двуспальная кровать. Кэтрин, вздохнув от облегчения и радости, раскинув руки, рухнула на мягкое ложе. Она чувствовала себя в полной безопасности.

– О Чарлз! – воскликнула она. – Это, наверное, самый дерзкий поступок в моей жизни! Ведь дома я никому не сказала, что меня не будет всю ночь!

– Пошли им телеграмму. Напиши, что морской воздух оказался таким целительным и притягательным, что ты просто не смогла устоять. – Он отбросил в сторону шляпу, плащ и шарф. – Не правда ли, прекрасно? И разве тебе не нравится поступать дерзко?

– Мне нравится все, кроме того, как ты выглядишь без бороды. Эх, Чарлз, где же твоя красивая борода? Где же она?..

– Наверное, украшает какую-нибудь живую изгородь Суссекса. К счастью, я ехал в отдельном купе.

– Да посмотри на себя в зеркало! Ты похож на бродягу. Тебе надо пойти к парикмахеру и как следует побриться.

Он критически осмотрел себя в зеркале, ощупывая при этом неаккуратные бакенбарды.

– Да, боюсь, ты совершенно права. Отправлюсь к нему сразу же.

– Нет, не сразу же. Я в состоянии выносить твой вид еще некоторое время.

Она начинала осознавать, как прекрасно то, что происходило. У них впереди целый день и ночь, и они проведут их вместе. А она ворчит что-то насчет парикмахера, на которого ему придется потратить часть этого драгоценного времени.

– Посмотри на море. Какое оно голубое. И еще, у меня для тебя есть подарок.

– Значит, ты знала, что я приеду?

– Нет, просто этот подарок только лежал у меня в сумочке. Я положила его туда на случай нашей следующей встречи. – Она извлекла из сумочки перстень. – Примерь его. Надеюсь, он подойдет.

Кэтрин наблюдала, как он надевает перстень на мизинец, с нетерпением ожидая, когда он заметит инкрустацию с внутренней стороны перстня.

– Это наше брачное свидетельство, – прошептала она.

В его глазах вспыхнул огонь.

– Я буду носить его до последнего дня своей жизни.

Потом они, ни от кого не таясь, под руку прогуливались по набережной, как и подобает супружеской чете. Выпили чаю в Зимнем саду и даже немного потанцевали под музыку фортепьяно и двух скрипок. Кэтрин купила самое красивое платье. И вообще, они являли собой очень красивую пару: она – в великолепном, безупречном наряде, и он – высокий, чисто выбритый, с романтически бледным лицом.

– Что скажут твои друзья по поводу твоей бороды?

– Да пусть говорят что угодно.

– Чарлз, разве их не интересует, куда это вдруг ты пропал?

– Пусть занимаются своими личными делами.

– А все-таки?

Он сначала хмыкнул, а потом проговорился:

– О, иногда они все же утруждают себя, выслеживая меня.

– Значит, они что-то подозревают? О нас?

Он нахмурился.

– Если тебе угодно знать, да, они догадываются, что где-то у меня есть женщина. Однако они не знают, что эта женщина – ты.

«Где-то есть женщина…» – эти слова коробили слух.

– Кэт, я сказал что-то, что тебя расстроило?

– Нет, конечно же, нет.

– Ты сама задавала мне эти вопросы.

– А ты на них отвечал.

– Тогда почему ты выглядишь такой расстроенной?

Она всегда говорила ему только правду.

– Я внезапно представила себе, что все вокруг видят нас.

– А тебе бы не хотелось, чтобы тебя видели?

– Чарлз, не говори, пожалуйста, таким холодным тоном.

– Кэт, если тебе все это не по душе, я не стану силой заставлять тебя остаться. Я вообще не собираюсь добиваться чего-либо от тебя силой. Я думал только о том, что ты была так же счастлива, как и я.

Была…

– Но я счастлива! – вскричала она. – И только так, не иначе… это будет так прекрасно… почему бы этому счастью не стать беспредельным, полным? – Ее слова были неловкими, прерывистыми, небрежными, и она страстно ненавидела себя за то, что вызвала на его лице холодное, неприветливое выражение.

– Мне не следовало бы говорить это, Чарлз, – наконец сказала она. – В конце концов, это я во всем виновата. Ведь я замужем.

– Если бы ты могла оставить детей, мы бы уехали в Европу.

– Сейчас ты винишь во всем моих детей, тогда как сам прекрасно понимаешь, что никогда не покинешь Ирландию!

– Подожди, Кэт! – Ее слова причинили ему страшную боль. – Я полагал, что и ты отправишься со мной в Ирландию.

– Знаешь, временами… временами я ненавижу Ирландию, со всеми ее несчастьями, нищетой, бедностью… ненавижу ее за то, что она молчаливой преградой стоит между нами.

– Что ж, давай оставим ее вместе с ее несчастьями, уедем и тем самым спасем наше собственное счастье.

– Тогда ты начнешь ненавидеть меня. Я и раньше говорила тебе это. Нет, мы в тупике. Мы безнадежно попались.

– Никогда мне не хотелось, чтобы ты сочла это ловушкой для себя. – Он встал. – Ладно, любовь моя. Полагаю, нам лучше будет отправиться домой.

– Ты не хочешь остаться здесь?

Он коснулся подбородка. Его голос был бодр, однако взгляд очень грустен.

– Похоже, зря я принес в жертву свою бороду.

Она пришла в неистовое волнение и была страшно раздосадована.

– О нет, не надо, не уходи! У нас такой красивый номер! Прости, прости меня за все, что я наговорила. Ну скажи, что ты прощаешь меня, и давай будем счастливы опять!

– Ты будешь счастлива даже в своей клетке?

Она задохнулась от душевной муки и чуть не заплакала.

– Не будь таким! Зачем ты говоришь мне это? Я вовсе не в клетке! Я с тобой, и я люблю тебя!

Он медленно сел.

– Тогда скажем – в своей клетке, обитой мягким плюшем. Ведь против этого ты не станешь возражать, не правда ли? Ведь это так, мы оба в клетке, но прежде я никогда не ощущал этого так явственно.

И он не извинился за свои слова. Теперь она вспомнила, как однажды он сказал ей после спора с одним из членов своей партии, что никогда не смог бы сдержать толпу черни, если бы не считал себя выше обычной человеческой слабости – просить прощения.

Что ж, она, в отличие от него, подвержена подобной слабости. Она глубоко, чистосердечно раскаивалась в настроении, справиться с которым ей никак не удавалось. Ей страстно хотелось, чтобы он отвел ее в их номер, целовал ее, смеялся, прогнав суровые складки со своего лица. Как все же хорошо, что им удалось высказаться начистоту, а не вынашивать молча грустные мысли.

Но, несмотря на то что Чарлз вновь стал дружелюбен и учтив, он по-прежнему оставался каким-то отстраненным, словно его мысли витали где-то далеко от нее. И даже в постели эта тень отчужденности парила над ними. Она страстно кинулась в его объятия, и он взял ее неистово, жадно, алчно, но его глаза светились так, словно в эти мгновения он ненавидел ее. Скорее всего, хоть немного, но так оно и было. Ибо она слишком глубоко вторглась в его жизнь. И, может быть, даже являла собою угрозу его любимой стране.

* * *

Спустя две недели после возвращения Кэтрин с детьми из Брайтона во время завтрака пришла какая-то посылка. Кэтрин совершенно машинально вскрыла ее, но тут же моментально прикрыла рукой находившуюся в ней фотографию в оберточной бумаге. Еще оттуда выпала записка. Кэтрин не могла сдержаться, чтобы не прочесть ее сразу же.

Записка содержала очень простые слова: «Я никогда не расстаюсь с кольцом, которое ты мне подарила».

Она догадалась, что это и есть его извинение за их тогдашнюю размолвку. Ей безумно захотелось побыстрее подняться к себе и, пристально рассматривая его фотографию, плакать от счастья.

Но за столом сидели дети, требуя ее внимания. Сейчас они спорили о том, можно ли им начать обучение танцам.

– Ну, разреши нам, мамочка.

– Разрешить что, дорогие мои?

– Ходить к мадемуазель Бренсон, – сказала Нора и добавила: – А мама нас не слушает.

– Да нет же, слушаю. Да, по-моему, это неплохая мысль. В воскресенье мы обязательно обсудим это с папой.

Испытующий взгляд мисс Гленнистер замер на оберточной бумаге, которую Кэтрин все еще сжимала в руке. Кэтрин спокойно положила сверток на колени и продолжила:

– Уроки танцев могли бы занять место уроков рисования, мисс Гленнистер. Или, вы считаете, что для них можно выкроить особое время? Но мне бы очень не хотелось, чтобы девочки из-за этого стали меньше времени проводить за своими играми. Не следует слишком усиленно заниматься учебой, особенно летом.

Теплое июльское солнце и аромат роз, вплывая в открытые окна, заполняли комнату. Кэтрин было очень жарко, несмотря на раннее утро, к тому же она испытывала некоторую усталость. Со смешанным чувством страха и радости она подумала о том, что, похоже, она беременна.

– Мамочка, я говорю, что мы могли бы утром поехать в деревню.

– Утром? Сегодня? Почему ты говоришь так громко, Нора? Зачем так кричать? Это неприлично.

– Но ты же опять не слушаешь! О чем ты все время думаешь?

– Я думаю о том, что было бы также неплохо брать уроки игры на фортепьяно. Если папа не будет против, мы могли бы все устроить.

Ну конечно, папа! Если договориться насчет уроков игры на фортепьяно и танцев, то за все заплатит тетушка Бен. Но постоянно надо создавать впечатление, что существует отец, который устраивает для своей семьи все. Равно как создавать впечатление о существовании матери, доброй и нежной по отношению к своим детям… Неужели она превратилась в плохую мать, забывчивую, невнимательную, часто рассеянную?

– Значит, можно, мама? Значит, мы поедем в деревню сегодня?

Обе девочки в своих белых передничках, с волосами, подвязанными голубыми ленточками, в полосатых льняных юбочках, из которых они, длинноногие, уже выросли – надо не забыть заехать к «Дебнем энд Фрибоди»[28]28
  Большой лондонский магазин женской одежды и принадлежностей женского туалета фирмы «Дебнемз»; в 1975 году переименован в «Харви энд Николз».


[Закрыть] и снова заказать там одежду для девочек, записала к себе в блокнот Кэтрин, – стояли перед ней, нетерпеливо ожидая ответа.

– Почему вы так сильно хотите поехать в деревню именно сегодня утром?

– О мама! Давай скажем ей, Кармен, если уж она совсем забыла! Ведь завтра у тебя день рождения, мамочка! Мы хотим купить тебе подарок от нас.

Слезы затуманили глаза Кэтрин. Она обняла хрупкие тельца девочек и прижала их к себе.

– Я же совсем забыла! Это свидетельствует о том, как быстро я старею. Ну конечно же, вы можете поехать туда. Если мисс Гленнистер не будет возражать и поедет вместе с вами.

– Разумеется, я не возражаю, миссис О'Ши, – чопорно проговорила мисс Гленнистер. – А вы сегодня собираетесь в Лондон, не так ли?

– Почему вас это интересует?

– Я прочла в газете заметку о том, что состоятся прения по поводу рассмотрения нового билля о земле для Ирландии, – с безупречной учтивостью ответила молодая женщина. При этом на лице ее отсутствовало какое-либо выражение.

– Мне об этом известно, мисс Гленнистер, – спокойно ответила Кэтрин. – Этот билль особенно интересует капитана О'Ши. Но я думаю, что сегодня слишком жарко для того, чтобы ехать в город. И мне хотелось бы провести день в саду и к тому же не пропустить почту для мистера Парнелла. Ведь ему приходит огромное количество корреспонденции. Кстати, на его адрес тоже надо отправить немало писем.

На самом деле ей очень хотелось присутствовать на сегодняшних прениях в парламенте, но, по правде говоря, она чувствовала, что не в состоянии ехать. Ей хотелось лежать в шезлонге в тени деревьев сада и в полудреме строить планы на будущее. Ведь если у нее будет ребенок, то уже пора поразмыслить о том, что делать дальше…

Возможно, он будет похож на того человека с аристократическим лицом, с высоко поднятыми бровями и темными глазами, которого она так пристально рассматривала на фотографии, оставаясь в полном одиночестве в своей спальне. Она рассматривала это лицо с такой нежностью и любовью…

Спустя две недели она уже совершенно не сомневалась в том, что ожидает ребенка, ибо это было понятно и без врача. Она пребывала одновременно в состоянии безудержной радости и жуткого отчаяния. Ведь за очень короткое время ей придется предпринять определенные действия, решительные и окончательные, хотя в настоящий момент она никак не могла выйти из состояния мечтательной нерешительности, словно пребывая в полусне. Она не сразу поехала в парламент, хотя знала: Чарлз будет искать ее и мучительно думать о том, что же ей помешало приехать. Продвижение земельного билля и будущее Ирландии сейчас почти не волновали ее. Она собиралась родить ребенка мужчине, которого любила. И неужели ее голову могли посещать какие-либо иные мысли?

Лишь одна мысль никак не давала ей покоя. И эта мысль была неотвратимой и не терпящей отлагательств. Вилли.

Она должна быть спокойной, хладнокровной и безжалостной, предпринимая определенные шаги, и не только ради защиты будущего ребенка, но и ради своего возлюбленного.

Унижение, презрение, предательство… Всем этим ей необходимо пренебречь. Ей придется спать с Вилли в одной постели столько, сколько это будет нужно. Она посвятила себя единственной цели. А цель эта была великой. Поэтому чувство вины не посещало Кэтрин.

Между тем одно событие разительно отличалось от всего того, на что она надеялась и что намеревалась сделать.

Как-то после обеда Вилли вихрем ворвался в дом и, почти не слушая ее удивленных восклицаний, что сегодня не воскресенье, быстро направился к лестнице.

– Я прекрасно знаю, что сегодня не воскресенье. Ты одна?

– Если не считать слуг и детей, то да. А что? Кого ты ожидал здесь обнаружить?

– Скоро узнаешь.

И он помчался вверх по лестнице, не обращая никакого внимания на тот, что она поднимается следом за ним. Даже в этот момент она осознавала, что ей во что бы то ни стало надо избегать спешки или волнений ради ребенка, которого она носит в своем чреве.

С побагровевшим лицом и всклокоченными волосами Вилли метался по ее спальне, пристально разглядывая каждый уголок. Он распахнул все стенные шкафы и даже заглянул под кровать.

– Вилли, что происходит? Что случилось? – не веря своим глазам, спрашивала она. – Ты что, надеешься обнаружить у меня под кроватью мужчину?

Ни слова не говоря, он, выбежав из ее спальни, направился по коридору в спальню, расположенную в задней части дома, которую сам предложил отдать в распоряжение мистера Парнелла.

Кэтрин почувствовала, как у нее остановилось сердце. Она внезапно вспомнила о портмоне, забытом Чарлзом во время его последнего визита. Ведь оно по-прежнему лежало там. Чарлз так и не зашел за ним.

Это портмоне и искал Вилли. Он вытащил его из комода и произнес со злорадным удовлетворением в голосе:

– Значит, это правда.

– Что правда? Мне бы хотелось, чтобы ты был столь любезен объяснить мне, почему ты ведешь себя, как слон в посудной лавке.

Вилли злобно швырнул портмоне на пол, изо всех сил пнул его ногой и, задыхаясь от ярости, посмотрел на Кэтрин.

– Весь Лондон говорит о том, что вы с Парнеллом часто встречаетесь. И, как обычно это случается, муж обо всем узнает последним. Я стал посмешищем! Я – рогоносец! Какую же чертовскую штуку ты разыграла со мною!

Тут Кэтрин услышала свой собственный голос, который прозвучал с ледяным спокойствием.

– Вилли, что это за идиотская, чудовищная чушь?

– А это разве не портмоне Парнелла? Разве на нем не его инициалы? Ты что, разучилась читать? А может быть, ты слепая?

– Я знаю, что это портмоне мистера Парнелла. Он оставил его здесь, поскольку ему так было удобно, и оставил только до следующей почты, когда его должны будут забрать. А если ты забыл, что все предложения, связанные с мистером Парнеллом, исходили именно от тебя, то, верно, у тебя не все в порядке с памятью!

– И это портмоне явилось сюда само по себе, так? – язвительно осведомился Вилли.

– Разумеется, нет. Мистер Парнелл как-то заходил… за своей корреспонденцией и забыл его здесь. Кстати, он заходил еще и для того, чтобы узнать, дома ли ты.

– И очень обрадовался, когда меня не обнаружил, так обрадовался, что остался здесь на всю ночь.

– Кто это смеет распускать подобные слухи?

– Не имеет значения – кто. Разве это не так? Разве неправда, что дети однажды утром обнаружили его спящим на диване? Ты и это собираешься отрицать?

«Мисс Гленнистер, – подумала Кэтрин. – Я всегда подозревала, что эта молодая женщина весьма коварна и к тому же безумно обожает Вилли. Может быть, она даже влюблена в него. Вероятно, она даже выискивала нечто конкретное, как это портмоне, чтобы потом доложить ему. Скорее всего, она обнаружила его, когда я уезжала в Брайтон».

– Нет, я не настолько глупа, чтобы отрицать то, что происходило на самом деле, – холодно проговорила Кэтрин. – И это истинная правда, что мистер Парнелл провел здесь ночь на диване. Он прибыл из Ирландии в шторм и страшно устал. Это было сразу после судебного разбирательства касательно Земельной лиги. Он пришел и тут же уснул как убитый, а я спустилась и укрыла его пледом. А чего ты от меня ожидал? Чтобы я выгнала его на улицу в непогоду?

– И ты клянешься, что он был здесь только один раз?

– Нет, в этом я поклясться не могу. Он заходил сюда еще несколько раз – забрать почту и обсудить мой визит к мистеру Гладстону. Когда ты был в Испании, он тоже заходил, по-моему, раза два-три. И всегда надеялся застать тебя. Боюсь, он стал считать, что твой интерес к политике довольно искусственен и надуман.

– Он осмелился критиковать меня в то время, когда занимался любовью с моей женой! – Вилли от ярости брызгал слюной.

– Вилли!

Голос Кэтрин был настолько гневным, что к Вилли вернулось самообладание и он посмотрел на Кэтрин несколько неуверенно.

– Н-ну… разве он не делал этого?

– Я отказываюсь разговаривать с тобой в таком тоне. Ты решил поссориться. Хорошо, спроси у слуг, не пожелают ли они шпионить за твоей женой. Попроси об этом детей. А также расспроси их обо всем, что тебя интересует.

– А я и расспросил, – без зазрения совести отозвался Вилли. – Нора сказала, что тебя никогда не бывает дома.

Кэтрин побелела от гнева.

– Я не верю, что она могла сказать такое. Не верю!

– Она сказала, что ты очень часто уезжала в Лондон и возвращалась поздно ночью.

– Очень часто? Возможно, дважды в неделю. Не ты ли с пеной у рта доказывал, что мне не следует томиться в деревне?

– Ну, и чем же ты занимаешься в Лондоне, осмелюсь спросить?

– Захожу к Анне или к Хадерли. Время от времени бываю в парламенте на женской галерее, и ты прекрасно об этом знаешь. Вилли, в чем дело? Я не желаю, чтобы меня допрашивали самым бесстыдным образом. Я не потерплю этого! Так что, изволь объясниться начистоту.

– Что ж, позволь! По всему Лондону ходят слухи, что у Парнелла незаконная любовная связь с некоей дамой, и при этом упоминается – да простит тебя Бог! – твое имя.

– Да, мы состоим с ним в дружеских отношениях, – с достоинством ответила Кэт. – Я восхищаюсь мистером Парнеллом, и он нравится мне. Однако, – ее голос зазвучал презрительно, – мне не нравится выражение «незаконная любовная связь». Полагаю, тебе следовало бы извиниться передо мной за подобные оскорбления.

– А ты знаешь, как тебя называют? Китти О'Ши. Как ты думаешь, может ли мне понравиться, что мою жену называют, как какую-то проститутку из мьюзик-холла?

Китти О'Ши. Кэтрин вся задрожала от отвращения и мрачного предчувствия.

– Кто это меня так называет?

– Откуда мне знать, с чего все это началось. Но, вне всяких сомнений, в недрах ирландской партии. Там отнюдь не все преданные сторонники Парнелла. Некоторые из них считают его проклятым протестантом. Меня, право, совершенно не интересует их отношение к религии. Меня интересует только то, чем занимается моя жена.

Вилли еще раз злобно пнул ногой портмоне.

– Вот она, эта вещь. Доказательство. Улика. И эта улика делает из меня рогоносца. Я собираюсь за это вызвать его на дуэль.

Кэтрин невольно схватилась за горло.

– Ты не совершишь такого безумного поступка! Это же полное сумасшествие!

– Не совершу, говоришь? – От Вилли не ускользнула вспышка страха в ее глазах, и на лице его вновь заиграло какое-то садистское удовольствие. – Мой старый друг О'Горман Махоун поддержит меня в этом.

– Все это пустое бахвальство, – презрительно бросила Кэтрин. – Ты только на это и способен, больше ни на что. Что ж, попытайся справиться с ним.

– Нет, это не бахвальство! – заорал Вилли.

Не сдержанное Кэтрин презрение стало губительной ошибкой. Теперь не важно, собирался он минуту назад выполнить свою живописную угрозу или нет, – теперь он обязательно доведет дело до конца. Она поняла это по его опущенным, словно у затравленного волка, глазам.

– Вилли, ради Бога, не делай глупостей. Ведь этим ты разрушишь карьеру не только мистера Парнелла, но и свою.

– Кого же это волнует моя карьера?! Тебя? Да она не волнует тебя ни на йоту. А что касается твоего драгоценного мистера Парнелла, так предоставь ему самому выбираться из этого скандала, если ему это удастся, конечно.

Китти О'Ши, Китти О'Ши… Измученная и обессиленная она лежала после ухода Вилли в постели, и ей все время казалось, что она продолжает слышать всякие непристойности. Китти О'Ши. По словам Вилли, такое имя может принадлежать женщине легкого поведения из мьюзик-холла. Какой же негодяй придумал его? Кто-нибудь из партии Чарлза? Наверное, это случилось в тот самый день, когда они с Чарлзом входили в отель на Каннон-стрит и она так боялась, что их кто-нибудь увидит. Да и сам Чарлз признался ей, что кое-кто из его партии догадывается, что у него где-то есть женщина.

Какой непоправимый вред будет нанесен Чарлзу, если Вилли исполнит свою угрозу! И еще. Почти все члены его партии – католики и находятся под пятой у своих священников и епископов. К тому же, помимо религиозной нетерпимости, в любой партии, какую бы политическую направленность она ни имела, всегда найдется полным-полно завистников, готовых ради своего тщеславия пойти на любую подлость. И многие обрадовались бы, увидев Чарлза Стюарта Парнелла низвергнутым со своего высокого пьедестала! Как быстро они забудут, сколько он сделал для их страны… Во всяком случае, намного больше любого другого за последние полвека, а может быть, больше всех их, вместе взятых.

Ирландия. Страна, где любят мучеников.

Кэтрин резко приподнялась на кровати. Чарлз Стюарт Парнелл ни за что не займет свое место в этой длинной веренице мучеников. Даже если ей придется сделать нечто из ряда вон выходящее, она остановит эту несправедливость и не позволит ей свершиться!

Первым делом она уволила мисс Гленнистер с ее лукавыми взглядами и двусмысленными усмешками.

– Ну мамочка, почему мисс Гленнистер должна уйти? – спрашивала Нора.

Кармен, доброе сердечко, была искренне расстроена, Норе же это было только любопытно. Казалось, она тоже недолюбливала мисс Гленнистер.

– Мне захотелось подобрать вам более подходящую гувернантку, дорогая.

«Кто же согласится служить в доме с такой печально известной репутацией», – подумала она про себя.

– А почему мисс Гленнистер не подходит нам, мамочка?

– Она плакала… – прошептала Кармен.

– Почему, когда ты увольняла ее, то нарядилась в свое самое лучшее платье? – спросила Нора.

– Это вовсе не лучшее мое платье.

– Ну, оно мне нравится больше всех. И твоя шляпка со страусиным пером. Ты поедешь в Лондон?

– Да, но ненадолго. Ведите себя хорошо и ложитесь спать, когда вам скажет мисс Гленнистер.

– Но она же будет собирать свои вещи.

– Еще неделю она побудет здесь… хотя едва ли…

– Мамочка, ты такая красивая! Ты увидишься с папой?

– Именно для этого я и еду в Лондон.

– А ты скажешь ему о мисс Гленнистер? – спросила Нора, накручивая на пальчик изящный локон. – Он не станет возражать, потому что она не нравится ему.

– Нет, нравится, – вмешалась Кармен.

– Нет, не нравится. Я сама видела, как в прошлое воскресенье он ущипнул ее по дороге в церковь.

Кэтрин не была в апартаментах Вилли с того вечера, как они ужинали с мистером Чемберленом. Она боялась того, что может узнать о муже. В его комнатах все оставалось по-прежнему. Сам Вилли оказался дома. Он даже – довольно, впрочем, иронически – изобразил радость при виде ее. Выглядел он превосходно, она тоже. Ясно, что она как следует позаботилась о своей внешности, как, собственно, делала обычно с тех пор, как стала запросто заходить к своему мужу.

– Вилли, я пришла, чтобы убедить тебя не принимать скоропалительных решений. Когда ты ушел, мне и в самом деле показалось, что ты намереваешься реализовать свою совершенно безумную идею с дуэлью.

– Но я действительно собираюсь вызвать Парнелла. Только что я закончил письмо к нему. Хочешь взглянуть?

Он протянул ей письмо, она осторожно взяла листок у него из рук и, не веря своим глазам, прочитала следующее:

Сэр.

Прошу Вас оказать мне огромную любезность встретиться со мной 10 числа, когда Вы будете в Лилле или еще в каком-нибудь городе на севере Франции – на Ваше усмотрение. Дело не терпит отлагательств. Буду премного обязан, если сегодня в час дня Вы дадите мне знать о названии гостиницы, в которой Вы остановитесь. Желательно было бы получить Ваш ответ незамедлительно, чтобы, не теряя времени, я мог условиться с сопровождающим меня другом.

Кэтрин собралась было разорвать этот листок на мелкие кусочки, но Вилли быстро вырвал его у нее из рук.

– Если ты сделаешь это, я напишу еще одно точно такое же письмо, – проговорил он.

– Вилли, не надо этого делать!

– Почему?

– Потому что это будет чудовищной ошибкой. Неужели ты собираешься выставить на посмешище не только себя, меня и мистера Парнелла, но и всю ирландскую партию?

– К черту эту ирландскую партию! Меня интересуют только мои права! То, что принадлежит мне, – это мое, под этим я подразумеваю и тебя.

– Неужели? – медленно произнесла Кэтрин. – Тогда, наверное, это касается и денег тетушки Бен, и дома, который она столь любезно купила для твоей семьи. Что же ты будешь делать без всего этого? Кормить семью на свои заработки?

Его лицо побагровело.

– Дело почти сделано. Письмо будет отправлено.

Она понимала, что Вилли зашел уже слишком далеко.

– Ну и посылай свое глупейшее, идиотское письмо! – вскричала она, и слезы ярости выступили на ее глазах. – Давай, разыгрывай свою сумасшедшую мелодраму. У тебя это всегда отлично получалось! Но не надейся, что твоя нога еще хоть раз ступит в этот дом. Не забывай, он принадлежит мне!

Кэтрин понятия не имела, где в этот раз остановился Чарлз. Она поехала в отель на Кеппел-стрит, чтобы навести хоть какие-нибудь справки, но не добилась ничего, кроме наглого оскорбительного взгляда от мужчины за конторкой, и поэтому не осмелилась продолжать свои поиски. Она страшно беспокоилась за Чарлза: ведь ему может быть нанесен непоправимый вред! В парламенте его тоже не оказалось. И Кэтрин ничего не оставалось, как вернуться обратно домой и провести бессонную, кошмарную ночь.

Аромат роз ворвался в распахнутое окно, и впервые за время этой ужасной комедии она задумалась о не родившемся еще ребенке. «Да защитит его Господь», – в отчаянии молилась она.

В течение целых двух дней она не получала никаких известий. Сорок восемь бесконечных часов… По утрам она читала вслух тетушке Бен и, очевидно, поступала правильно, ибо старая леди перестала жаловаться и не ворчала. Кэтрин отдавала распоряжения слугам, беседовала с детьми, укладывала их спать, разбирала корреспонденцию, бесцельно бродила по саду до наступления темноты и ждала, ждала. Она одновременно и боялась, и надеялась, что Чарлз все-таки объявится.