Текст книги "Никогда не называй это любовью"

Глава 18

Тетушка Бен час от часу слабела. Она все чаще проводила утро в постели, подремывая, хотя неизбежно радовалась приходам Кэтрин, когда просыпалась.

В тишине уютной спальни, где постоянно пылал камин, а занавеси были плотно задернуты, Кэтрин было о чем поразмыслить. В эти долгие часы, проводимые ею возле тетушки, она очень много думала.

Она узнала об успехе Вилли в Голуэе, что, естественно, прибавило сложностей для Чарлза. Узнала о постыдной телеграмме, и, словно эхо, доносящееся издалека, в ее голове постоянно раздавались громкие крики: «Китти О'Ши! Китти О'Ши!»

О ней говорили, словно о какой-то уличной девке, и ей приходилось молча нести этот позорный груз. Она считала, что крикуны весьма удивились бы, увидев ее такой, какой она была на самом деле, – женщиной, которой было уже за сорок, с глубокими морщинами на лбу и в уголках глаз. Она очень долго приходила в себя после рождения последнего ребенка, и это, вкупе с постоянным напряжением и волнениями, отразилось на ее внешности: теперь она выглядела очень изможденной. Глаза казались огромными на ее лице с выступившими скулами. Кожа на подбородке начинала провисать, однако шея по-прежнему была гладкой и белой, а рот сохранил свой мягкий изгиб. Но, несмотря на это, ее лицо было уже лицом женщины средних лет. Если бы люди, насмешливо выкрикивающие ее имя, увидели бы ее сейчас, то весьма удивились бы, насколько невзгоды и позор, выпавшие на ее долю, сделали ее несгибаемой. И особенно это удивило бы человека, на чьем лице уже явственно обозначились первые признаки его обреченности, хотя на вид он оставался сравнительно молодым. Да, он действительно казался молодым по сравнению с семидесятисемилетним премьер-министром.

Однако временами мистер Гладстон с его властным, сверкающим взором выглядел намного энергичнее мистера Парнелла, хотя мистер Парнелл, подстегиваемый силой своих эмоций, казался намного бодрее и динамичнее многих других.

Кэтрин сильно тревожилась за его здоровье. Она опасалась, что он серьезно болен, и собиралась уговорить его показаться специалисту, когда Чарлз в очередной раз приедет в Лондон. Она считала, что последние неприятности, связанные с Вилли и выборами в Голуэе, истощили и без того ничтожные запасы его здоровья. И она не успокоится, пока он не приедет и она сама не увидит, в каком он состоянии.

Она сидела в тихой спальне тетушки, прислушиваясь к мерному похрапыванию старой леди, и, сжав кулаки, мечтала о том, чтобы проклятая Ирландия провалилась на дно Атлантики. Она ни разу не была в этой стране и не хотела этого, испытывая одновременно и любовь, и смертные муки.

«Тебе нельзя так изводить себя, – неустанно твердил ей внутренний голос. – Неужели вы: ты, сдержанная, исполненная достоинства английская леди, и эта «старая карга» в потрепанном, дырявом платье, расположенная за Ирландским морем, – разорвете на части такого чуткого и отзывчивого человека?»

– Кэтрин! – окликнула ее с постели тетушка Бен. – Почему ты выглядишь такой печальной?

– Я? Что вы, тетушка, я просто задумалась.

– Послушай, милочка, разве все не кончилось успешно? Теперь Вилли доволен, ведь он опять занимает кресло в парламенте.

Тетушка Бен постоянно изумляла Кэтрин. Да, ее тело могло угасать, однако разум, словно возмещая утраченные телом силы, становился вдвойне проницательным и ясным. Поэтому надо быть осторожной и особенно не погружаться в мысли при старой даме.

– Да, тетушка, надеюсь, что это так, – отозвалась Кэтрин.

– И ты теперь не беспокоишься, что Вилли может как-то навредить мистеру Парнеллу, не так ли? Не надо, дорогая. Мистер Парнелл – человек сильный. Он справится.

Кэтрин подошла к кровати больной.

– Вы так думаете, тетушка Бен? – пылко спросила она, на какой-то миг почувствовав, что да, это так. И тут же тяжелая ноша упала с ее плеч.

– Мое дорогое дитя, ну чего ты добиваешься от меня? Я ведь все прекрасно понимаю, ибо всегда была в здравом уме. Я лишь сожалею о том, что ты так терзаешь себя, деточка. Из-за этого мне ненавистны все мужчины на свете.

– О, не надо так говорить, милая тетушка Бен. И моя вина здесь такая же, как и его. Ужасно!

– Тогда единственное, что я могу сказать: ему следует задуматься, стоит ли игра свеч, если так можно выразиться. Знаешь, детка, если ты смогла разобраться в своих чувствах, то, наверное, уже поняла, что только беззаветная любовь стоит дорого.

– А вы давно поняли это?

– Достаточно давно, дорогая. Ты ведешь себя довольно глупо, но очень мужественно. Ох, как бы я хотела иметь такую дочь! Которая не боится вести себя так, как подобает истинной женщине! Но, видишь ли, я не всегда смогу защитить тебя, дорогая. Я могу сделать тебя независимой лишь в денежном отношении, но не более того.

– Тетушка Бен, не говорите так.

Старая леди вновь погрузилась в свои мысли, прежде чем продолжила:

– Однако это будет весьма на руку и твоему супругу. Мне надо об этом как следует подумать. Наши законы нуждаются в тщательной корректировке. Не следует мужьям давать столько прав, чтоб властвовать над своими женами. Это причиняет вред женскому достоинству.

«Особенно когда твой муж опускается до шантажа», – подумала Кэтрин, но, разумеется, не высказала своих мыслей вслух. К слову сказать, хорошая жена никогда не дает повода, чтобы ее шантажировали. А у Вилли, к несчастью, есть законные основания для недовольства.

Внезапно она вспомнила о довольно легкомысленной шляпке, которую надела в день своей свадьбы, и свой страх, когда священник произнес: «С этого дня и впредь…»

– Ну как, подросла твоя бирючина? – скрипучим голосом осведомилась тетушка.

– Да, – ответила Кэтрин, не добавив при этом, что прохожие по-прежнему пытаются подсматривать, что происходит за оградой, а самые любопытные из зевак даже проделали в ней отверстия. Однако им мало что удавалось увидеть. Лишь старого Бенсона, подстригающего газон и играющих детей.

Нора с Кармен уже стали достаточно взрослыми и нежно любили младших сестер. Для них будет огромным потрясением, если мирная жизнь дома пойдет кувырком и им придется расстаться с младшими сестрами. Но этого нельзя допустить! Ведь у Вилли теперь есть Голуэй. Что же еще ему нужно? Кончина тетушки Бен и деньги, чтобы проигрывать их в карты?

– Мистер Парнелл очень доволен, что теперь его лошади находятся здесь. Иногда ему удается покататься верхом по долине. И это ему только на пользу после дикого напряжения, какое он перенес в связи с выборами. А людям нет нужды высматривать его через ограду, – добавила она, – он и не пытается скрываться.

– До чего же необычная ситуация! Так не может продолжаться вечно!

– Так будет продолжаться до тех пор, пока не пройдет билль о гомруле, – страстно проговорила Кэтрин. – После же… нас ожидает самый обыкновенный скандал. Думаю, Чарлз откажется от политики. И вообще пора ему заняться собой. А пока… правда, ждать осталось совсем недолго…

– Деточка, а ты уверена, что этот билль пройдет?

– Он должен пройти! – тихо, но решительно сказала Кэтрин. – Потому что больше никто из нас не сможет вынести, чтобы так продолжалось!

Возвратился из Ирландии Чарлз. Он был раздражен, еще больше похудел, лицо его совсем осунулось, стало озабоченным. Большую часть времени он проводил в новой комнате рядом с оранжереей, где усиленно работал над поправками к биллю о гомруле. Он неохотно вспоминал о событиях в Голуэе, а когда Кэтрин упоминала о Вилли, отвечал, что они должны быть благодарны Господу за то, что ее супруг находится так далеко от Элшема. Очевидно, что, добившись желаемого, Чарлз очень хотел расслабиться. К тому же его мысли были заняты более важными делами, нежели настроение Вилли. Ибо все говорило о том, что, возможно, билль о гомруле будет представлен во время нынешней парламентской сессии. Казалось, теперь ничто уже не стоит на его пути.

Кэтрин постоянно приходилось отправлять Гладстону письма с поправками, новыми параграфами и проектами. Жаль, что старик по-прежнему считал неразумным встречаться с ней, особенно теперь, когда вопрос о билле находится на такой важной стадии, однако письма он присылал неизменно. Похоже, долгий-долгий путь, проделанный Чарлзом, наконец-то подходит к концу.

Как-то апрельским утром в Уонерш-Лодж прибыл личный секретарь мистера Гладстона с письмом для Кэтрин и просьбой ответить телеграммой с одним лишь словом «да», если Чарлз собирается представить билль о гомруле этой ночью. Чарлз был весьма краток:

– Этот билль будет представлен в самую первую очередь!

Глаза его сверкали от еле сдерживаемого возбуждения.

– Кэт, посылай ему телеграмму! Ты готова?

– Если смогу оставить тетушку Бен. Ей очень плохо, – ответила Кэтрин и, поскольку рядом с ними стояла Джейн, держа его шляпу и пальто, лишь крепко сжала ему руку и шепотом пожелала удачи.

Чарлз ушел, и ей ничего не оставалось, как ждать.

Речь мистера Гладстона по поводу этого билля длилась три с половиной часа, что было, безусловно, tour de force[37]37
  Проявление силы (франц.).


[Закрыть] для человека столь почтенного возраста. Премьер-министр и ирландский лидер, слушающие его выступление с небывалым напряжением и одновременно бесстрастно, оба сейчас пребывали на грани воплощения в жизнь их честолюбивых замыслов.

Однако утомительные прения заняли шестнадцать дней, а второе чтение билля состоялось лишь в середине мая.

Тем временем обнаружил свои истинные намерения мистер Чемберлен. Всем стало очевидно, что он не намеревается поддерживать этот билль. Он угрожал внести смуту в ряды либералов. И это действительно произошло: когда в июне состоялось голосование по поводу злополучного билля, билль потерпел поражение.

Все усилия оказались тщетны.

Консерваторы, поддерживающие Чемберлена, повскакивали со своих мест с одобрительными возгласами. Гладстон, казалось, сжался на своем месте и словно усох. Ведь он был действительно очень стар, одинок, и этот провал явился для него сильнейшим ударом. Тщетно члены ирландской партии (не исключая и одного влиятельного отступника, коим был капитан О'Ши, так и отказавшийся голосовать, – разве Чемберлен не был его другом и наставником?) неистово аплодировали потерпевшему поражение премьеру. Будучи людьми совершенно несдержанными и открытыми, ирландцы – все как один – смотрели прямо в болезненно-желтое лицо Чемберлена и истошно орали: «Иуда! Предатель!» Однако к чему было это теперь?.. Все опять начиналось сначала, только кто теперь найдет в себе для этого силы? Старый премьер-министр, правительство которого теперь будет вынуждать его уйти в отставку? Ирландский лидер, который, похоже, истратил последние силы и сейчас сидел с опустошенным выражением лица и горящим взором, печально размышляя над крахом всех своих надежд и чаяний? Кто?

Однако мистер Парнелл продолжал изумлять всех. Еще во время первого чтения билля он сказал памятные всем слова: «Никто не имеет права устанавливать границы нации, продвигающейся вперед», а на следующий после поражения день (и после бессонной ночи, о чем знала только любящая его женщина) он резко поднялся со своего места и произнес одну из самых зажигательных своих речей:

– В течение последних пяти лет я понимал необходимость сурового и радикального билля о приостановке конституционных гарантий, однако в настоящее время понадобится еще более усилить суровость и радикальность этого билля. В течение этих пяти лет вы ввели приостановку закона о Habeas corpus. Вы сделали так, что тысячи ирландских подданных находились в тюрьме, в то время как им не предъявлялось никаких особых обвинений, а большинство из них подолгу находились за решеткой вообще без суда и даже без надежды хотя бы предстать перед ним. Вы уполномочили вашу полицию врываться в жилища честных горожан в любое время суток и производить там обыски – причем даже в постелях женщин! – не предъявляя никакого ордера на это. Вы ввели штрафы за проступки, которых никто не совершал; вы ввели закон о том, чтобы из страны ни за что изгонялись чужестранцы; вы заново ввели закон о комендантском часе и проклятые деньги ваших норманнских завоевателей, вы затыкали голос прессе, насильно закрывая и запрещая газеты, вы сфабриковывали новые преступления и изобретали новые наказания и штрафы, неизвестно, по каким законам о штрафах и наказаниях. Все это вы совершили за эти пять лет, и теперь вам снова придется…

Я убежден, что в этом зале находится достаточное количество благоразумных, мудрых людей, чтобы заставить кое-кого обратить внимание на мои преданные забвению призывы и избрать более удачный способ установления мира и доброжелательности между нациями, и, когда большинство присутствующих приступят к голосованию, они проголосуют так, к восхищению наших потомков, что покажут всем: Англия и ее парламент в наш девятнадцатый век проявили достаточную мудрость, смелость и великодушие, чтобы наконец разрешить многовековой конфликт и даровать мир и процветание многострадальной Ирландии…

Гром аплодисментов прервал его, не дав договорить до конца. Чарлз даже не вернулся на свое место: он покинул здание парламента и уехал к ожидавшей его Кэтрин.

Кэтрин и Чарлз сели в экипаж, а Партридж занял место кучера. Она приказала ему отправляться на Харли-стрит[38]38
  Улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.


[Закрыть]. Ей наконец удалось убедить Чарлза встретиться с сэром Генри Томпсоном в связи с его пошатнувшимся здоровьем.

По пути они почти не разговаривали. Оба были слишком расстроены.

Наконец Чарлз сказал:

– У тебя слишком мрачный вид, дорогая. Мы не собираемся отступать.

Она в отчаянии посмотрела на него.

– Это убьет тебя. Как ты можешь начинать все заново?

– Если Гладстон способен на это, то мне грех жаловаться.

– Но скоро будут новые выборы. И все шансы на победу у консерваторов.

– Мы с таким же успехом можем работать и с оппозицией. В этом наша сила. В ирландской партии националистов восемьдесят шесть членов, и правительству придется бороться за их голоса. Мы постоянно будем держать их в состоянии напряжения.

Кэтрин закусила губу.

– Я так мечтала, что наконец-то можно будет забыть о политике.

– Не ожидаешь же ты, что я брошу свое дело на полпути?

Она ненавидела этот холодный тон. Неужели он не способен понять, что любой другой на его месте покинул бы политическую арену из-за пошатнувшегося здоровья? Любой другой мужчина, но только не Чарлз Стюарт Парнелл…

– Ты хочешь, чтобы я в конце концов сидела у твоего смертного одра?

Он бросил на нее пылающий взор.

– Никогда не говори такого! Никогда!

Ее губы задрожали.

– Прости. Ты ведь знаешь, что я не это хотела сказать. Но ты последуешь совету сэра Генри Томпсона? Если он скажет, что тебе надо уйти из политики, ты сделаешь это?

– Нет.

Похоже, он осознал всю жестокость своих слов, поэтому ласково повернул ее лицо к себе, заставив ее посмотреть ему прямо в глаза.

– Ты ведь знаешь меня, Кэт. Ты знаешь, что мне придется довести это дело до конца, каким бы горьким он ни был. И если можешь, постарайся смириться с этим.

– А если не могу? – еле слышно промолвила она.

– Тогда я буду вынужден как-то жить без тебя, хотя это представляется мне совершенно невозможным. О Кэт, прошу тебя, потерпи!

– Потерпи! – прошептала она. Потом с отчаянием в голосе добавила: – Ты знаешь, что я никогда не покину тебя.

Эти слова тронули его, и он проговорил уже более мягко:

– Пойми, главное состоит в том, что Гладстон уже говорил о следующем билле о гомруле. Он пригласил меня поехать с ним в Хаварден.

– О Чарлз, прежде такого он никогда не делал!

Экипаж остановился возле одного из высоких домов на Харли-стрит. Партридж спрыгнул с козел и открыл дверцу экипажа. Кэтрин вышла и подождала, когда выйдет Чарлз. Сейчас мысли о гомруле напрочь исчезли из ее головы; теперь ее беспокоила более важная для нее вещь. Мужчина, идущий рядом, был худ, изможден и бледен. Остановившись, он весь дрожал. Казалось, его нервная система была разрушена окончательно. Кэтрин с сомнением размышляла об их разговоре. Будто она когда-нибудь сможет покинуть его!

Они вошли в богато обставленную приемную. Им было предложено подождать. Служанка вообще сомневалась в том, что сэр Генри Томпсон примет их. Сейчас он ужинал. Так что же ей передать, кто пришел?

Они заранее обговорили все.

– Мистер Чарлз Стюарт, – ответила Кэтрин.

Она с тревогой смотрела на Чарлза, который без сил опустился на стул, и моментально приняла решение.

– Сначала к доктору пойду я и объясню, в чем дело. Это сохранит тебе силы.

Он открыл глаза и попытался улыбнуться.

– Прости, Кэт. По-моему, у меня снова был приступ. В парламенте во время речи я еще держался. Но это, похоже, добило меня.

И он еще собирается начинать все заново!

Вернулась служанка и сообщила, что доктор их примет, после чего Кэтрин проследовала за ней в комнату для консультаций и обнаружила там сердитого пожилого человека, сидевшего за письменным столом.

– Садитесь, мадам, – коротко произнес он. – У вас неотложное дело? Надеюсь, именно так, поскольку из-за этого мне пришлось прервать ужин. Вы посмотрите на часы!

– Прошу прощения, доктор…

– Не будем попусту тратить время. Мне известно, что надо осмотреть мистера Чарлза Стюарта. Кто он? Ваш муж? Почему он сам не вошел сюда?

У Кэтрин упало сердце. Она знала, что сэр Генри Томпсон – знаменитый врач, но она никак не предвидела, что он встретит ее в столь резкой, раздраженной манере. Он может вообще не захотеть разговаривать с Чарлзом, и тому придется просто-напросто покинуть его дом.

И она опять, не раздумывая, приняла решение.

– Лучше я скажу вам всю правду, доктор. Мы сочли, что будет разумнее, если мы явимся к вам под другим именем, дабы избежать огласки. Больной, ожидающий вас в приемной, – мистер Парнелл, и он очень сильно болен.

Сэр Генри буквально подскочил, его лицо преобразилось.

– Так что же вы мне сразу не сказали? Мистер Парнелл! Бедняга! Я постараюсь сделать для него все, что смогу. Вы можете вкратце рассказать мне, чем он болен?

Кэтрин поведала все, что могла, о приступах, бессоннице, о ревматических болях.

– Боюсь, доктор, что он не посвящал меня во все, что с ним происходит. Он не любит распространяться о своих недугах.

– Тогда будет лучше, если я сам осмотрю его.

Теперь и речи быть не могло о прерванном ужине, ибо сэр Генри тщательно изучал Чарлза почти целый час. Кэтрин с нетерпением ожидала в приемной. Все ее тело было напряжено от волнения. Когда наконец мужчины вышли, она удивилась, как они могут еще улыбаться. Она ожидала самых ужасных известий.

– Итак, забирайте его, миссис О'Ши. – Значит, Чарлз рассказал сэру Генри, кто она, или тот сам догадался. Неужели весь Лондон знает об этом? – Проследите, чтобы он тщательно следовал моим советам. Он все вам расскажет сам. И без всяких колебаний заходите ко мне в любое время. Повторяю, в любое время!

Сэр Генри пожал обоим руки, и Кэтрин, обрадованная дружелюбным отношением доктора, пылко спросила:

– Скажите, сэр Генри, вы посоветовали ему уйти из политики?

– Надеюсь, я достаточно опытный врач, чтобы не подписывать человеку смертный приговор, миссис О'Ши.

– Да, конечно. Как глупо с моей стороны было даже спрашивать об этом! Вижу, вы хорошо поняли его.

Когда они вновь оказались вдвоем в экипаже, наступила очередь Чарлза заверить ее еще раз:

– Ничего серьезного со мной не происходит, Кэт. У меня плохое кровообращение, и поэтому надо постоянно держать ноги в тепле. И нельзя пить никакого вина, кроме мозельского. Похоже, у меня немного повреждены почки. Сэр Генри предписал мне довольно скучную диету. Однако тебе известно, как мало внимания я обращаю на еду. Ну и, разумеется, необходимо как следует отдохнуть.

– И ты это сделаешь независимо от того, состоятся выборы или нет, – строго проговорила Кэтрин. – Теперь я возьмусь за тебя. И не смей мне перечить! Тебе следует на время просто исчезнуть. А твои друзья прекрасно смогут обойтись в это время без тебя.

Он положил руку ей на плечо и устало согласился:

– Хорошо, хорошо, дорогая.

Глава 19

Выборы завершились, победили консерваторы под предводительством лорда Солзбури[39]39
  Лорд Солзбури (1830–1903) – английский политический деятель.


[Закрыть], и Ирландия не получила гомруля. Не то чтобы мистер Гладстон отказался от борьбы. Он просто отправился в Хаварден разрабатывать новый билль. Назвав происходящее вредной и мучительной борьбой, он был упрям и непоколебим в своих усилиях не меньше Парнелла.

Парнелл же последовал его примеру и теперь почти не показывался на публике. Никто не знал его точного местонахождения, хотя большинство людей догадывалось о нем. Распространялись слухи о том, что он загадочно и неизлечимо болен. Поговаривали также об умственном расстройстве, когда-то поразившем некоторых членов его семьи, из чего делались выводы, что Парнелл последовал примеру своих предков. Он мог принять приглашение на званый ужин или деловую встречу, но, как правило, не являлся, поскольку или забывал о приглашении, или пребывал в состоянии летаргии. Примерно такие слухи распространялись о нем. Он был немногословен и беспощаден по отношению к членам своей партии и не имел никакого желания быть узнанным на улице, поэтому всегда закрывал почти все лицо шарфом. Ко всему прочему его привычка не читать письма и не отвечать на них становилась все упорнее.

Но при всем этом он постоянно держал руку на пульсе того, что творилось в его партии. Он никогда не был болен настолько, чтобы не представить на рассмотрение какое-нибудь важное предложение. Поэтому и речи не могло быть о том, будто его силы иссякли необратимо.

Несмотря на это, одна лишь Кэтрин знала о том, насколько он болен, и о тех тяжелых минутах, когда он не был способен даже читать газету, держать в руке перо или заставить себя как следует напрячь свой ум.

Имела место и еще одна неприятность – небольшая, однако постоянная.

Вилли начал присылать Кэтрин письма, утверждая, что скоро настанет его час и что, если Парнелл будет продолжать посещать Элшем, хотя Вилли потребовал от него держаться от Элшема подальше, то у него найдутся способы отомстить. Казалось, его обуревала ревность к Парнеллу не только как к мужчине, удостоившемуся внимания его жены, но и как к человеку исключительного дарования и влиятельности. И эта ревность превратилась в лютую ненависть.

Кэтрин волновалась и пугалась. Ей очень не хотелось, чтобы Вилли закатил скандал в присутствии детей. Но однажды, после отъезда Вилли, она застала Кармен всю в слезах, а Нора, зардевшись как мак, проговорила:

– Почему папа так ужасно себя ведет? Он что, ненавидит нас?

Кармен подняла на мать заплаканное лицо.

– Мамочка, нам же не придется уехать в эту ужасную школу – интернат, правда?

Кэтрин ощутила внутри легкий холодок.

– Мне ничего не известно об этом. Это сказал вам папа?

Нора, более сдержанная и спокойная, чем сестра, надменным тоном ответила:

– Он сказал, что мы уже слишком большие, чтобы сидеть дома. Он собирается навести справки о школах-интернатах.

Кармен, обливаясь слезами, бросилась в объятия матери со словами:

– Он сказал, что мы должны уехать от тебя, мамочка. Почему? Мы просто умрем в школе-интернате!

Нора же продолжила:

– Клер и Кэти будут очень скучать без нас. Да и ты не сможешь одна управиться, правда, мама?

Да, ее дочери выросли. Они стали симпатичными девочками. Настало время школьных платьиц и передничков. А очень скоро они станут делать прически и ходить на вечеринки. Оглядываясь назад, на их детство, такое безмятежное, уютное и правильное, Кэтрин чувствовала боль в сердце. Неужели Вилли на этот раз оказался прав? Следует ли девочкам уехать от нее, чтобы попасть к кому-то очень респектабельному? И вообще, имеет ли право она, женщина с печально известной репутацией (а это было правдой настолько же огромной, насколько сильно она отказывалась поверить в нее), вывозить эти невинные очаровательные создания в свет? Какую же неизлечимую боль она принесла своей семье!

Очень много времени утекло с тех пор, когда она смогла бы возразить любому на утверждение, что причиняет вред своим детям. Однако непредвиденные события налетели на нее, подобно могучему урагану, и вот теперь любовь Норы и Кармен вроде бы и осталась с ней, но их отношения становились все сомнительнее; Джералд в свой последний приезд на каникулы был менее дружелюбен с матерью. Он поговорил о новых лошадях в стойле, восхищаясь скоростью Диктатора, но даже не пытался покататься на одной из них, предпочитая старого пони, ставшего для него слишком медлительным и маленьким. И вообще все дети, словно по какому-то неписаному закону, избегали рабочей комнаты Чарлза.

Клер и маленькая Кэти, еще плохо умеющая ходить, неуклюже семенили за Чарлзом по пятам, а Гроуз всегда ложился у его ног. Однако старшие дети относились к Чарлзу скорее с благоговением, нежели с привязанностью или любовью. Это были не его дети. И они не испытали на себе нежности и ласки с его стороны.

Еще раз заверив дочерей, что их не отошлют из дома ни при каких обстоятельствах, Кэтрин заставила себя относиться к создавшейся ситуации бесстрастно и спокойно. Неужели настало время пожертвовать Чарлзом и собственной страстной любовью ради детей?

Но как только за окном раздавался скрип подъезжающего экипажа, а за ним – знакомый стук в дверь и голос, вопрошающий: «Кэт, где ты?» – былая одержимость и беспредельное желание охватывали сразу все ее существо. Так же успешно можно бороться со штормом. И Кэтрин мысленно успокаивала себя тем, что дети очень скоро вырастут, выйдут замуж – в общем, заживут своей собственной жизнью. А вот Чарлз… Его темные глаза, всегда взволнованные и встревоженные при виде ее; его руки, ласкавшие ее… Она понимала, что никогда не сможет оставить его.

Кульминационный момент настал после игривой и отвратительной статейки в «Пэлл-Мэлл газетт»[40]40
  Газета, отражавшая взгляды консервативной партии; основана в 1865 году.


[Закрыть]. Чарлз, возвращаясь из Лондона очень поздно, угодил в небольшую дорожную катастрофу. Этот несчастный случай был настолько незначителен, что вряд ли был бы вообще замечен, если бы, к превеликому сожалению, не узнали самого Чарлза.

И газета сообщала: «Чуть позже полуночи, в пятницу, мистер Парнелл, подъезжая к дому, случайно столкнулся с фургоном зеленщика. Во время заседаний в парламенте уважаемый мистер Парнелл, представитель от округа Корк, обычно останавливается в своей резиденции в Элшеме – загородном местечке на юго-востоке от Лондона. Оттуда, как сообщают очевидцы, он часто выезжает верхом и объезжает вокруг Числехерста и Сидкапа. В пятницу ночью экипаж, как обычно, ожидал его на вокзале Чаринг-Кросс, куда он прибыл на поезде. И когда он подъезжал к дому, тяжелый фургон столкнулся с экипажем мистера Парнелла, нанеся крупные повреждения экипажу, но, к счастью, не причинив никакого вреда его пассажиру».

Вилли, абсолютно случайно натолкнувшись на эту статью, тут же отправил Кэтрин гневное письмо, обвинив ее во всех смертных грехах и заметив, что хотя ему и известно о том, что она совершенно игнорирует его требования, но на этот раз терпению его настал конец, ибо совершенно недопустимо, чтобы о ее недостойном поведении знал весь свет.

С тех пор как Чемберлен совершенно перестал заниматься ирландским вопросом, Вилли пребывал в весьма печальном положении. Он отказался голосовать за гомруль и продолжал отказываться сотрудничать со своей партией. Он стал абсолютно непопулярен, и усиливающийся вокруг его имени скандал окончательно вывел его из себя.

Для Кэтрин наступил один из тех редких моментов, когда ей действительно стало жаль его, и она попыталась успокоить мужа, написав следующее:

Полагаю, тебя разозлила эта статейка, состряпанная Хили и компанией. Чарлз заметил, что лучше спокойно отнестись к этому, нежели мстить за подобную глупость, ибо это равносильно уличной драке с каким-нибудь трубочистом. А я советую тебе держаться за свое место, поскольку уверена, что если ты предпримешь какие-нибудь недальновидные меры, то тебе придется злиться из-за куда более серьезных вещей. И еще я уверена в том, что на этом отнюдь не кончается демонстрация их презрения по отношению к твоему успеху в Голуэе.

Урезонило Вилли это объяснение или нет – как знать, но хуже всего стало то, что он вскоре приехал в Элшем.

Джералд, будучи дома на рождественских каникулах, отправился с отцом на турнир по боксу, в котором участвовал знаменитый Джем Мейс.

В течение всего следующего дня мальчик вел себя чрезвычайно тихо, и чувствовалось, что он чем-то подавлен. Кэтрин поинтересовалась у сына, не заболел ли он.

– Нет, мама, я отлично себя чувствую.

– В таком случае что тебя беспокоит, милый? Ты ходишь такой хмурый.

Лицо мальчика залила краска, и он выпалил:

– Мама, правда ли то, о чем прочитал мне папа в газете? Он спрашивал меня, было ли это, но я ответил «нет», потому что не должен был ничего говорить насчет этого. Но ведь это – правда?

И снова Кэтрин почувствовала, как мороз пробежал по коже.

– Как я могу ответить на твой вопрос, если ты не сказал мне, о чем идет речь?

Мальчик уставился на кончики своих сапог.

– В газете написано, что в этом доме постоянно бывает мистер Парнелл.

– И ты ответил «нет»? – нежно спросила Кэтрин.

– Мне пришлось так ответить! Ну как я мог позволить, чтобы папа об этом узнал?

Сейчас на нее глядели голубые глаза, полные страдания; они умоляли ее тоже отрицать очевидный факт. Она едва смогла вынести взгляд сына.

– Насколько тебе известно, правда то, что мистер Парнелл часто приезжает сюда поработать и отдохнуть. Я сама глубоко заинтересована в его работе и считаю это делом очень важным, поэтому почти не обращаю внимания на всякие глупые сплетни, распускаемые не менее глупыми людьми. Но если это ранит и беспокоит тебя, то я обещаю тебе, что мистер Парнелл договорится о другом месте для своей работы. Так что, как видишь, хотя папа по-своему и прав, но и ты прав не меньше его. Поэтому тебе не следует так расстраиваться.

Казалось, Джералда удовлетворили слова матери, но – она была уверена – лишь отчасти. Его разговор с отцом (а не был ли он затеян намеренно, чтобы настроить сына против нее?) оказал серьезное влияние на незрелое сознание мальчика.

То, что Вилли пребывает в оскорбленных чувствах, а Чарлз нездоров, занимало ее мысли постоянно. Ей придется подыскать в Лондоне подходящий дом для Чарлза, причем недалеко от здания парламента. Она поселит его там с домоправительницей и станет часто навещать. Это было лучшее, что можно придумать, ибо ситуация становилась невыносимой для всех. Даже тетушка Бен отметила это, так как мистер Мередит по недосмотру (а может быть, тоже поддавшись слухам?) прочитал старой даме статью из «Пэлл-Мэлл газетт», и она произнесла уклончивые, но прозорливые слова по поводу границы, разделяющей любовь и потворство своим желаниям.

Кэтрин отыскала дом в районе Риджентс-Парка[41]41
  Большой парк в северо-западной части Лондона; бывшее место королевской охоты; в нем также расположен лондонский зоопарк.


[Закрыть] и в целях осторожности сняла его на имя мистера Клемента Престона. Сама она назвалась его сестрой. Ей удалось найти подходящую и ловкую в работе супружескую чету по фамилии Харви, чтобы эти люди присматривали за домом, и Чарлз согласился перебраться туда.