Текст книги "Никогда не называй это любовью"

Но вскоре последовали новые расставания и разлуки. Чарлз уехал в Париж на встречу с ирландскими изгнанниками, а из французской столицы отправился в Ирландию. «О Ирландия, – размышляла Кэтрин, – она, словно страшная неизлечимая болезнь, пожирает его. Так голод и недуги пожирают многострадальных крестьян». Кэтрин с ужасом вспоминала о несчастье, постигшем Чарлза, когда ему в глаза попала известь. Поэтому теперь он посылал ей телеграммы ежедневно. Не всегда это были веселые послания, просто они говорили ей, что ее любимый жив. «В столице Слайго люди настроены враждебно, против нас все священники», – сообщал он ей. А на следующий день приходила другая телеграмма: «Очень дружелюбно настроенное меньшинство». Потом от Чарлза пришло печальное известие: «О'Келли больше нет с нами». О'Келли был одним из самых близких Чарлзу людей. Одно веко Чарлза сильно пострадало от извести, и теперь на нем красовался грубый шрам. Однажды Кэтрин спросила, как он реагирует, если кто-нибудь с насмешкой выкрикивает имя Китти О'Ши, на что Чарлз ответил:

– Они просто не знают твоего настоящего имени, моя милая.

Наступил август, и летняя жара начала постепенно спадать. Пшеница на полях неподалеку от их дома стала золотого цвета. Сентябрь принес с собой проливные дожди, с деревьев опадали листья, в погожие дни они шуршали под ногами. Пришла ранняя осень. Но все вокруг выглядело так, словно на дворе была ранняя зима.

Чарлз опять готовился к поездке в Ирландию.

– Я, как всегда, пришлю тебе телеграмму из Дублина.

– Дорогой, ты выглядишь таким усталым.

Чарлз был всецело погружен в дела, страшно напряжен. Может быть, поэтому он отнесся к ее тревоге раздраженно.

– Только не проси меня опять бросить все… потому что я скорее умру, нежели не доведу свое дело до конца! – Уловив муку в ее глазах, он запоздало прибавил: – Ведь это единственное, о чем я всегда тебя прошу.

Она прикусила губу и отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

– Конечно, ты должен делать то, что считаешь нужным, – тихо проговорила она. – Что ж, я положила в саквояж шерстяные носки и теплое белье. Не забывай переодеваться, когда промокаешь под дождем. Ты ведь не думаешь, что сидение в мокром благотворно влияет на твой ревматизм?

– Хорошо, Кэт, хорошо.

– И обещай, что попросишь у доктора Кенни успокаивающих порошков, если боли станут нестерпимыми.

– Ну пожалуйста, Кэт, не надо волноваться. Кенни и так наблюдает за мной, как за какой-то старухой. – Он уже уходил, и в глазах его читались иные мысли; он не думал сейчас ни о Кэтрин, ни о докторе, ни о своем здоровье. Он думал только о своих делах. – Надеюсь через неделю вернуться. Пришлю телеграмму.

Ирландская осень с самого начала больше напоминала зиму. В Креггсе, где Чарлз произносил речь, небо почти касалось тучами верхушек деревьев, и, когда Чарлз произнес свою речь только до середины, начался страшный ливень. Однако его никогда не останавливала скверная погода. И, презирая всякие убежища от дождя, Чарлз, промокший до нитки, оставался на трибуне и говорил, невзирая на то, что его аудитория почти вся разбежалась. К ливню остались равнодушны только те, кто беззаветно любил своего вождя.

Когда наконец мистер Парнелл согласился поехать в гостиницу и переодеться в сухое, его уже трясло от лихорадки, а кости ломило от боли. Ревматизм разыгрался не на шутку.

Несмотря на советы доктора Кенни отдохнуть, Чарлз поехал обратно в Дублин и провел там три дня, работая над проектом новой газеты. Одним из последних, самых тяжелых для Чарлза ударов было отступничество лояльного «Гражданина». Газета стала эхом сепаратистов, возглавляемых Тимом Хили, и начала печатать его излияния, а поскольку этот негодяй был по-своему талантлив и убедителен, то непозволительно было оставить это безобразие без ответа. А значит, необходима оппозиционная пресса. Поэтому Чарлз упорно работал над проектом создания новой газеты, которая проводила бы в жизнь его политическую установку.

Оставшиеся у Чарлза друзья сильно тревожились о его здоровье. Его щеки пылали от лихорадки, глаза запали, а временами казалось, что Чарлз пребывает в полугорячке. Однако он неустанно ездил по стране, прежде чем возвратился в Англию на выходные, как он обещал Кэтрин. Он надеялся как следует отдохнуть в каюте, а потом – несколько дней – дома. Чарлз считал, что за эти несколько дней он окончательно придет в себя, и собирался вернуться в Дублин в следующую субботу.

Он стоял на палубе и махал рукой мистеру Келли и мистеру Клэнси, которые пришли на пристань проводить его. По-прежнему шел дождь, и море было серо-стального цвета, когда теплоход медленно отошел от причала. Провожающие смотрели вслед уходящему теплоходу, вглядываясь в одинокую фигуру худощавого мужчины, стоящего на палубе. Мистер Келли и мистер Клэнси провожали взглядом пароход до тех пор, пока он, превратившись в маленькую точку, и вовсе не скрылся из виду. Почему-то обоим казалось, что человек, только что простившийся с ними, прощался и с этой землею… Прощался навсегда.

Кэтрин не ожидала приезда Чарлза и очень обрадовалась при виде его. Но ее радость сменилась страшной тревогой, когда она поняла, насколько сильно он болен. Ей показалось, что он с трудом переступил через порог и находится на грани обморока.

– Это всего лишь простуда, – тихо вымолвил он. – В Лондоне я побывал в турецких банях. Наверное, это было глупостью с моей стороны. После них я почувствовал сильную слабость.

Кэтрин помогла ему снять пальто. К счастью, час тому назад в гостиной разошли камин, и поэтому в комнате было тепло и уютно. Чарлз со вздохом опустился в кресло, стоявшее поближе к камину.

– Опять этот проклятый ревматизм. Иногда я едва передвигаюсь. М-да, тот ливень в Креггсе явно не пошел мне на пользу. После него я приехал в Дублин и, наверное, трое суток еле передвигал ноги.

– Эти ужасные ирландские дожди! – воскликнула Кэтрин. Ей надо было сорвать свою злость и страх хоть на чем-то: она впервые видела Чарлза в таком плачевном состоянии.

Он усмехнулся и пожал плечами.

– Да, что-что, а ливни не подчиняются указаниям британского правительства.

Сильно постаревший Гроуз, как всегда, устроился у ног своего хозяина, он приветственно помахивал хвостом и умиротворенно фыркал, чувствуя прикосновение любимой руки. Потом он вытянулся и затих. Кэтрин подбросила угля в камин и встала на колени, чтобы стянуть с Чарлза сапоги.

– Не надо, дорогая. Я посижу в них.

– Тогда сиди и постарайся отдохнуть с дороги. А я пойду на кухню, приготовлю тебе горячий кофе.

– Не надо, милая. Не уходи. Побудь со мной.

Она взглянула на него, стараясь скрыть охвативший ее страх.

– Что тебе сказал доктор Кенни? Он прописал тебе какое-нибудь лекарство?

– Он прописал мне шампанское.

– Тогда я откупорю бутылку.

Он погладил ее по волосам.

– Не сейчас. Чуть позже. Останься здесь, со мной. Я так люблю, когда ты рядом.

И она опустилась на свое излюбленное место – на коврик возле камина, уткнувшись головой в его колени. Кэтрин никак не удавалось расслабиться. Надо было что-то предпринять, ведь Чарлз серьезно болен. Но, наверное, сейчас ему хотелось только одного: немного подремать. И он непрерывно поглаживал ее волосы, будто хотел удостовериться, что она никуда не ушла.

В гостиную заглянула Нора. Она хотела было войти, но резко остановилась, когда Кэтрин сделала ей знак уйти, и исчезла, тихо прикрыв за собой дверь. Гроуз поскуливал и вздрагивал во сне, а спящий Чарлз метался в кресле, бормоча что-то о голодающих детях:

– Голод… Дождь… Все время дождь… Наступила зима… Надо что-то сделать для них, ведь большинство может умереть…

Кэтрин встала и ласково тронула Чарлза за плечо.

– Дорогой, ты уже спишь. Тебе надо в постель.

Когда он открыл глаза, они сверкали. В его взгляде не чувствовалось болезни, и от этого Кэт еще больше испугалась. Вглядываясь в эти бездонные темные глаза, она в страхе проговорила:

– Дорогой, давай я помогу тебе. Ты можешь подняться?

Он с трудом пошевелился.

– Если я смог приехать из Лондона, то, наверное, уж смогу подняться по лестнице в спальню.

Однако, встав с кресла, он вцепился в ее руку, боясь упасть. Кэтрин пришлось позвать Нору, чтобы та помогла ей.

Девушка тоже встревожилась не на шутку. Она тихо спросила, не надо ли сходить за доктором, но Чарлз ответил:

– Нет, нет, мне не нужен врач. Это все проклятый ревматизм. Полежу два-три дня, и все пройдет.

Когда он разделся и лег в постель, Кэтрин заставила его выпить бокал шампанского. Она надеялась, что это поможет ему заснуть. Она зажгла ночник и погасила газовую лампу. Но Чарлз беспокойно ворочался в постели, приговаривая, что не уснет, если Кэтрин не будет рядом.

Она спустилась вниз, чтобы успокоить Нору и слуг.

– Надеюсь, к утру ему полегчает. Если же нет, то я обязательно пошлю за доктором Джоуэрзом. Хочет он того или нет. А сейчас я пойду к Чарлзу.

– Но, мадам! А как же ужин? – запротестовала Эллен.

– Если мне захочется есть, я сама спущусь ночью и возьму все, что нужно. Может быть, мистеру Парнеллу понадобится горячее питье.

– Мамочка, обязательно позови меня, если что, – настойчиво проговорила Нора. – Обязательно!

– Разумеется, дорогая. Только не надо так волноваться, а то на тебе лица нет. Болезнь мистера Парнелла не опасна.

Она говорила уверенно, словно убеждала сама себя, что все в порядке. Однако ночью ее страхи возобновились.

Чарлз в течение нескольких часов непрерывно бредил. В тускло освещенной спальне появились призраки несчастных ирландских крестьян, умирающих от холода и голода…

Слабым голосом он говорил о нищете, о гнилой картошке, о полуголых детях, дрожащих от холода и научившихся ненавидеть этот мир уже в пятилетнем возрасте; он говорил о ветхих, убогих лачугах, об изгнанниках, о стариках, бесцельно бредущих по полям под проливным дождем; об унизительных очередях за ломтем хлеба и миской чуть теплой капустной похлебки; о бесконечной нищете, которая сломила их дух.

– Они страдают молча, – говорил он еле слышным голосом, не давая Кэтрин вставить хоть слово. – Это ужасно! А когда ирландец умолкает, значит, он лишился всего. А ведь это народ прекрасных сказителей и песнопевцев. И их лишают права голоса! Мой долг – спасти их! Я должен освободить их от мертвой хватки Англии. От этой могущественной страны с ее гнусными намерениями уничтожить Ирландию…

– Забудь об этом хоть на минуту и попробуй уснуть, – умоляла Кэтрин.

– Обними меня.

Но даже в ее объятиях он продолжал еле слышным, срывающимся голосом:

– Я вижу их бледные, изможденные лица. Они смотрят на меня с мольбой и печалью. Умирающая от голода мать протягивает мне свое дитя. Ребенок до того ослаб, что не может даже плакать. Он закутан в обрывки старой шали. Он тянет ко мне свои ручонки. Им так много нужно… И я должен дать им это. Их боль никогда не прекращается.

Он бредил. Она поняла, что эти голодные лица стоят перед его мысленным взором. Те страдания, которые он испытывал сам, он невольно приписывал им.

– Чарлз, дорогой, ты же здесь, со мной!

– Храни тебя Господь, Кэт. Не уходи.

Утром, к ее огромному разочарованию, лихорадка не спала. Наоборот, казалось, болезнь прогрессировала. Он весь пылал, а глаза сияли еще ярче. Он едва мог пошевельнуться из-за боли, охватившей все его тело.

Страшно обеспокоенная, Кэтрин собралась послать кого-нибудь в Лондон на Харли-стрит за знаменитым сэром Генри Томпсоном. Но это намерение очень сильно взволновало Чарлза. Он сказал, что если посылать за врачом, то пусть им будет старик Джоуэрз. Безусловно, он сумеет справиться с каким-то ревматизмом.

Приехав, старик определил, что у пациента серьезный приступ ревматизма, и предписал то немногое, что Кэтрин знала и без него. Сон, тепло, обильное питье и никакого беспокойства.

– Убедите его забыть о делах, миссис Парнелл. Его изнуряют постоянные мысли о работе. А болезнь может идти своим чередом. Возможно, ему сначала станет немного хуже… Вечером я зайду к вам еще раз.

Долгий тревожный день прошел, а к вечеру Чарлзу, похоже, стало лучше. Его взгляд стал более осмысленным. Когда Гроуз взобрался на кровать и устроился рядом с хозяином, Чарлз не позволил, чтобы его прогоняли.

– Пусть останется, – сказал он и с трудом погладил Гроуза больной рукой. Потом нежно коснулся руки Кэтрин. – Мои друзья, – с любовью произнес он.

Этой ночью он спал значительно лучше, хотя его тело буквально обжигало лежащую рядом Кэтрин. Когда утром он проснулся, Кэтрин пришлось обтереть его влажной губкой, чтобы хоть немного сбить температуру. Чарлз выпил немного куриного бульона, приготовленного Эллен. Накануне Эллен целый день готовила говяжий бульон, омлет и ячменный отвар в надежде возбудить у больного аппетит. Кэтрин заметила, что верная служанка плакала, когда Чарлз отказывался есть.

– Мадам, он должен поесть хоть капельку, если не хочет умереть с голоду, как те бедные крестьяне, о которых он все время говорит.

– Да, Эллен, завтра он обязательно поест. Завтра ему будет лучше.

Но на следующее утро температура поднялась еще выше. Старый Джоуэрз что-то мямлил и бормотал себе под нос, утверждая, что через день-другой больной почувствует себя лучше, что нет причин для особого беспокойства. Скоро пациент сможет говорить.

В этот день лил сильный дождь, море было совершенно серым, поля после того, как убрали урожай, выглядели голыми и мрачными, словно чувствовали неумолимое приближение зимы. Ветер свирепо ударял в оконные рамы. Казалось, они непрерывно стонут. По дому носились сквозняки, от которых было очень трудно избавиться.

«Наверное, я совершила огромную ошибку, купив дом в такой близости от моря», – думала Кэтрин. Если ревматизм не пройдет, то, вероятно, придется везти Чарлза в глубь страны. И они обязательно переедут. Ведь теперь им нечего бояться насмешливых издевательских взглядов и мерзких слухов. У них уйма времени подыскать себе подходящий дом в более приятной местности. Еще Кэтрин подумала о том, что ни разу за свою жизнь не обставляла дом по своему вкусу. Когда они переедут, она обязательно купит новую мебель и обставит дом, вложив в это всю свою любовь.

Она мечтала об этом, а время неумолимо шло. Тихо тикали часы. Час проходил за часом. Она думала об их будущем только тогда, когда Чарлз засыпал, чтобы он не заметил слез на ее глазах. Она ни на минуту не отходила от его постели, несмотря на все уговоры Норы хоть немного отдохнуть.

– Мамочка, тебе обязательно надо поспать. Ведь ты заболеешь, – шепотом твердила Нора, но Кэтрин лишь качала головой и делала ей знак уйти.

Раз Кэтрин услышала за дверью приглушенные звуки. Она открыла дверь и увидела огромные глаза Клер и Кэти. Они стояли на пороге в своих белых передничках и ботиночках с пуговками и говорили, что хотят увидеть папу и пожелать ему выздоровления.

Кэтрин отрицательно покачала головой.

– Не сегодня, дорогие. Папа спит, и нам нельзя его будить. А завтра он обязательно поговорит с вами.

Девочки послушно удалились; эти две темные головки были так похожи на голову больного, что Кэтрин не смогла сдержать слез. Ее пронзило чувство страшного одиночества. Ведь человек, лежащий в постели, мог покинуть ее; в эти скорбные минуты его неподвижное тело казалось таким чужим, далеким…

Кэтрин подошла к зеркалу, чтобы причесаться и надеть свежую накрахмаленную косынку. Ее испугало собственное отражение в зеркале. Надо привести себя в порядок. Чарлзу, когда он проснется, не понравится, как она сейчас выглядит.

Рано утром снова приехал доктор Джоуэрз. На этот раз он задумчиво покачал головой, явно давая Кэтрин понять, что не ожидает ничего хорошего. Он высказал мнение, что неплохо было бы послать за сэром Генри Томпсоном: если тот согласится приехать, они узнают еще одно мнение, причем такого крупного специалиста. Если в скором времени лихорадка не прекратится, то это может скверно повлиять на сердце.

– Значит, надо немедленно послать за сэром Генри, – решительно сказала Кэтрин.

– Не стоит так волноваться, миссис Парнелл. Утром картина может быть совершенно иной, – успокоил ее старик и добавил, что неплохо было бы нанять сиделку, иначе Кэтрин заболеет сама.

Кэтрин не стала тратить время на возражения. Она просто ответила, что не намерена уходить от постели мужа до того, как опасность минует окончательно.

Она задумалась о том, что сказали бы покинувшие Парнелла друзья, увидев его в таком состоянии. И ей страстно захотелось, чтобы они испытали хоть каплю угрызений совести. Ибо именно они довели его до того, что он слег. Ей хотелось, чтобы все увидели сейчас Чарлза: и этот жестокий старый орел Гладстон со своими нонконформистскими взглядами, и Чемберлен, подло предавший Чарлза несколько лет назад, и даже Вилли, гнусный сводник и обманщик, который из-за своего мстительного характера был готов пойти на любую подлость. Тут она подумала и о себе. Она тоже виновата в болезни Чарлза. Самим фактом своего существования. Ведь несчастный все время находился в страшном напряжении, разрываясь между любимой женщиной и любимой страной.

Она протянула руку, чтобы поправить под ним простыню, и вдруг совершенно неожиданно он открыл глаза. Его взгляд был абсолютно ясен и чист. Он посмотрел на нее своими умными глазами и ласково произнес:

– Кэт.

– Ну как, боль проходит?

– По-моему, да.

– Может быть, ты что-нибудь съешь? Ну совсем немного? Ложечку бульона?

Он с трудом повернул голову.

– Полежи рядом со мной. Это единственное, чего я хочу.

Ей пришлось убрать с постели Гроуза, который весьма неохотно спрыгнул на пол и лег возле камина. Кэтрин вытянулась рядом с Чарлзом и взяла его за руку. Она испугалась, до чего же горячей была его рука, но он крепко сжал ее пальцы. Так он делал очень часто, когда они сидели бок о бок… И еще он всегда сжимал ее пальцы, собираясь расстаться с нею.

Она с трудом улыбнулась ему и увидела на его пересохших губах ответную улыбку.

– Поцелуй меня, – проговорил он. – А потом я постараюсь заснуть.

Она нежно поцеловала его. Его веки медленно смежились, по-женски длинные, густые, черные ресницы упали на ввалившиеся щеки. Дыхание его участилось. Она не поняла, уснул он или впал в кому. И даже не услышала, как он перестал дышать. Она лишь почувствовала, как пальцы, сжимающие ее руку, разжались и его рука безжизненно упала на простыню.

Кэтрин села на кровати, боясь потревожить его и совершенно неспособная постичь, что на этот раз он расстался с ней навсегда.

Эпилог

И вот наконец они пришли – эти суровые, непримиримые люди с упрямыми, искаженными горем кельтскими лицами. Перед ними стояла она, Кити О'Ши – женщина, которую они ненавидели и оскорбляли. И все же перед ними стояла не расчетливая потаскуха, не зловредная колдунья, соблазнившая их вождя, а беззащитная и уже немолодая женщина, страдающая от невыносимого горя.

Только теперь они осознали, что она всегда была беззащитна. И хотя она стала невольной причиной того, что ирландский вопрос был отложен на много лет, хотя на ее совести были кровопролития и насилие, все равно она оставалась совершенно невинной.

И они скажут ей об этом, ибо они – ирландские джентльмены. Но было уже слишком поздно для раскаяния и угрызений совести. Они неуклюже передадут ей слова мистера Гладстона о том, что перестало биться одно из самых благородных сердец в Англии.

Без всяких извинений они заявили ей, что им придется увезти тело их лидера на родину.

И с безжалостной логикой они передали ей слова Чарлза о том, что он обещал быть в субботу в Ирландии. А он всегда сдерживал свое слово. И она, как и все, должна знать об этом.

Ей пришлось выслушать их, глядя в белое, такое близкое и любимое лицо, и попрощаться с ним навсегда. Ей придется распрощаться навеки с белой розой, лежащей в конверте у него на груди, с перстнем, на котором переплетены буквы «К» и «Ч», так и оставшемся у него на пальце. Эти две вещи, столь дорогие ее сердцу, он увезет с собой в последний путь, в последнее свое путешествие через Ирландское море. Ей хотелось, чтобы Чарлз узнал о том, что наконец она сдалась, что она позволила Ирландии завладеть им полностью. И ирландская земля нежно примет его в свои объятия, а она никогда больше не ляжет рядом с ним…

ДОРОТИ ИДЕН О СВОЕМ РОМАНЕ «НИКОГДА НЕ НАЗЫВАЙ ЭТО ЛЮБОВЬЮ»

Как я задумала написать эту книгу? Мне хотелось написать о какой-нибудь знаменитой истории викторианской эпохи, но когда мне предложили написать историю любви Парнелла и Китти О'Ши, я решила, что из этого получится просто еще одно повествование о жалкой любовной интрижке, и я поначалу выкинула эту мысль из головы.

Тем не менее случилось так, что я несколько раз побывала в Ирландии и прониклась глубоким интересом к ее истории, которую я постепенно начинала видеть глазами поэтов: я видела мрачную, печальную и тихую страну с развалинами старинных замков; я слышала ее баллады, ее велеречивых людей, особенно нынешних, уже пожилых патриотов, неистово влюбленных в свою родину. По иронии судьбы для них свобода Ирландии оказалась ее смертью – смертью этой старинной, роковой, беспокойной, многострадальной и поэтической земли. Ведь когда больше нет врагов, нет мучеников, в которых так нуждается народ, то жизнь становится монотонной, скучной и слишком практичной.

Но все же мне удалось уловить нечто в мечтах этих патриотов, и я приступила к написанию книги. Следующий мой шаг оказался более значительным для меня. Ибо я случайно натолкнулась на мемуары Китти О'Ши, о которых раньше и понятия не имела.

Кэтрин писала их с огромной осторожностью и сдержанностью, и многое остается так и невыясненным. По предположению некоторых историков, в написании этой книги принимал участие ее сын, Джералд О'Ши, удерживавший мать от излишних откровений. Так что мне пришлось читать между строк.

Как только я ознакомилась с ее мемуарами, многие отсутствующие звенья этой истории и сама жизненная атмосфера того времени отчетливо предстали перед моим взором, и я поняла, что история этой любви должна быть написана заново, на этот раз без умолчаний.

Возможно, меня могут неправильно понять; возможно, в описании каких-то событий я допустила неточности, однако я твердо убеждена, что ошиблась совсем немного, потому что во время написания этой книги за моей спиной стояла тень многострадальной Кэтрин.

Уверена, что джентльмен с темной бородой, однажды вошедший вслед за мной в библиотеку, был мистером Парнеллом собственной персоной! А когда я пришла в Сомерсет-Хауз (здание на берегу р. Темзы в Лондоне, где размещается Управление налоговых сборов и некоторые другие государственные учреждения. Построено в 1776–1786 гг.), чтобы найти там завещание тетушки Бен, и увидела на старом пергаменте витиеватую подпись Анны Марии Вуд и бесформенные закорючки свидетельниц-служанок, мне показалось, что я заглянула в запыленный склеп.

И все же в Англии осталось очень мало свидетельств жизни Парнелла и Кэтрин. Сейчас Элшем – это деловой пригород Лондона; дом в Брайтоне, где скончался Парнелл, давно снесен, а на его месте выстроен жилой квартал; отеля «У Томаса» на Баркли-Сквер, живописной площади в центральной части Лондона, тоже давно не существует. Как и отеля «Вестминстерский дворец» и женской галереи в здании парламента. Только покрытый копотью железнодорожный вокзал Виктория, на котором так часто встречались наши влюбленные, почти не претерпел изменений. А портрет мистера Парнелла (раньше висевший в зале, где королева Виктория появлялась в окружении своих министров) находится в Национальной галерее не на видном месте, а где-то в подвале.

Наверное, самым большим горем для Кэтрин явилось то, что Парнелла увезли на похороны в Ирландию. Она так никогда и не побывала на знаменитом кладбище Глазневин, где ирландцы хоронят своих патриотов. Недавно туда перенесли с тюремного двора прах сэра Роджера Кейсмента (1864–1916) – ирландского патриота, повешенного англичанами за государственную измену.

Кэтрин писала, как она узнала о том, что могила Парнелла заброшена, заросла травой, а будь он похоронен в Англии, она бы ухаживала за ней с огромной любовью. Спустя тридцать лет после смерти Парнелла, на смертном одре, она, по воспоминаниям ее верной дочери Норы, постоянно звала своего возлюбленного. «Парнелл! Парнелл!» – повторяла она беспрестанно. Так утверждала Нора в письме к одному из последних приверженцев Парнелла.

Кэтрин похоронена в Литтлхэмптоне, могила Норы находится рядом с ней.

На мой взгляд, очень тяжелое впечатление на исследователя должно производить чтение старых газет, где факты преподносятся непосредственно, как только что произошедшие, и потому лишены объективности, которую дает лишь историческая дистанция. Бури, бушевавшие когда-то в здании парламента, народные волнения и всплески насилия в небольших городках и деревнях графств Корк, Лимерик, Килдэр, вдохновенные речи, слезы и жестокость былого времени… «Таймс» – Библия англичан в те времена – ежедневно посвящала длинный столбец ирландским событиям. Ни одной из обширных британских колоний не отводилось там и десятой части того места, какое посвящалось маленькой непокорной Ирландии. Во время заседания комиссии относительно дела о поддельных письмах, сфабрикованных Пиготтом, и о Земельной лиге целые страницы ежедневно заполнялись репортажами об этом. Дело о разводе, возбужденное капитаном О'Ши, два дня не сходило со страниц газет. А потом несколько недель там печатались комментарии, критические разборы и прения насчет этого судебного разбирательства. Воистину, Чарлз Стюарт Парнелл был в то время драгоценной находкой для английских газетчиков.

Но всему приходит конец. И даже этой одной из самых печальных историй, о которой еще, возможно, кто-нибудь напишет. Я откладывала написание этого конца довольно долго, но все-таки написала его в один присест и потом не смогла изменить в нем ни слова.

Быть может, я была слишком снисходительна к этим возлюбленным. Не знаю. Я писала только то, что мне подсказывала интуиция. В любом случае, почему бы не проявить к ним снисходительность? Они полной мерой расплатились с обществом, если они ему что-то и задолжали, и расплатились много лет назад.