Текст книги "Долгое чаепитие"

Салли взяла у Дирка калькулятор и сложила оба счета вместе.

– В сумме получается «Наплыв желтого», – сообщила она.

– Спасибо, я разберусь с этим, – зло сказал Дирк обернувшись, забрал у нее калькулятор и положил к себе в карман. Он вновь стал отчаянно махать руками в направлении стайки официантов, ужасно напоминающие великое творение Микеланджело.

– А зачем тебе нужен нож?

– Чтобы открыть вот это, – объяснил Дирк, показав ей большой, крепко заклеенный лентой конверт.

– Я достану тебе нож, – сказала она. Молодой человек, сидевший за соседним столиком, в этот момент смотрел в другую сторону, и, наклонившись к столику, Салли ловко стащила его нож.

– Очень признателен, – поблагодарил Дирк и протянул было руку за ножиком, но Салли не захотела его отдать.

– Что в этом конверте? – спросила она.

– Вы чересчур любознательная и бесцеремонная юная леди, – вскричал Дирк.

– А вы очень странный, – возразила Салли.

– Я странен ровно настолько, насколько мне это нужно, – сказал Дирк.

– Гм, – сказала Салли. – Что в конверте? – Она не отдавала ему нож.

– Это не ваш конверт, – заявил Дирк, – и не ваше дело, что в нем.

– Как бы то ни было, он вызывает интерес своим видом. Что в нем?

– Я узнаю это, только когда открою и посмотрю.

Она с подозрением посмотрела на него и выхватила конверт.

– Я требую, чтобы вы… – запротестовал Дирк, но не закончил фразу.

– Ваша фамилия? – спросила Салли.

– Меня зовут Джентли. Дирк Джентли.

– Значит, вы не Джеффри Энсти и ни один из тех, чьи фамилии вычеркнуты? – Она нахмуренно просматривала указанные на конверте фамилии.

– Нет, – ответил Дирк, – конечно нет.

– Так, значит, конверт адресован не вам?

– Я – дело в то, что…

– Ага! Значит, вы тоже необычайно… как вы говорили?

– Любознателен и бесцеремонен. Я это не отрицаю. Но я – частный детектив. Мне платят за то, чтобы я был любознательным и бесцеремонным. Не так часто и щедро, как я бы этого хотел, но все же моя любознательность и бесцеремонность оправдана профессиональной деятельностью.

– Как печально. Думаю, проявлять любознательность и бесцеремонность гораздо приятнее, если это хобби. Если вы профессионал, в таком случае я спортсмен, который имеет статус любителя в олимпийской команде. Вы непохожи на частного детектива.

– Ни один частный детектив не бывает похож на частного детектива. Это одно из правил частного сыска.

– Если ни один частный детектив непохож на частного детектива, как узнать, на кого следует походить? Вот в чем вопрос, как мне кажется.

– Мне бы ваши заботы. Если б то, из-за чего я не сплю по ночам, было хоть немного похоже на подобные проблемы… Как бы то ни было, я не такой частный детектив, как другие. Мои методы основаны на философии целостности, а если сказать точнее – хаоса. Я исхожу из того, что все происходящее на свете имеет глубочайшую взаимосвязь и взаимозависимость.

Салли Миллз не отрываясь смотрела на него.

– Каждая частичка во Вселенной, – продолжал Дирк, у которого заметно улучшилось настроение, едва он коснулся своей любимой темы, – влияет на всякую другую частичку тем или иным образом. Все вещи взаимосвязаны друг с другом. Хлопание крылышек бабочки в Китае может повлиять на тропический циклон в Атлантике. Если бы я стал задавать вопросы ножке этого стола в том направлении, которое меня интересует или интересует ножку стола, то я мог бы при желании получить от нее ответ на любой вопрос о происходящем во Вселенной. Я мог бы начать расспрашивать кого угодно и о чем угодно – обо всем, что только может мне прийти в голову, и их ответы или, наоборот, нежелание отвечать во многом пролили бы свет на ту проблему, которую я пытаюсь разрешить. Надо просто уметь правильно истолковывать эти ответы. Взять хотя бы вас – с кем я познакомился абсолютно случайно: возможно, вы знаете какие-то вещи, которые могли бы оказаться очень ценными для моего расследования, надо только, чтоб я знал, о чем вас спросить, чего в данный момент я еще не знаю, и если бы я захотел дать себе труд это сделать, к чему тоже не расположен.

Он помолчал некоторое время и сказал:

– Не могли бы вы отдать мне конверт и нож, будьте так добры.

– Вы так просите об этом, будто от него зависит чья-то жизнь.

На мгновение Дирк опустил глаза.

– Я думаю, скорее чья-то жизнь зависела от этого в прошлом, – сказал он.

От того, как он это сказал, на них словно опустилась какая-то темная тень.

Салли Миллз смягчилась и согласилась отдать – Дирку нож и конверт.

Нож был слишком тупым, а конверт слишком крепко заклеен липкой лентой. Дирк сражался с лентой несколько секунд, но так и не смог ее разрезать. Он устало откинулся на спинку стула.

– Пойду спрошу, нет ли у них чего-нибудь более острого, – сказал Дирк и поднялся, сжимая конверт.

– Вам быстрее нужно попасть в травмпункт и заняться носом, – тихо сказала Салли Миллз.

– Спасибо, – поблагодарил Дирк и слегка поклонился. Он захватил счета и направился посетить выставку официантов, расположенную в дальнем углу кафе. Поскольку он не выразил горячего желания присовокупить к обязательным 15 % за обслуживание добровольное пожертвование в знак признательности за исполнение просьбы насчет ножа, ему было сказано, что все остальные ножи, которые у них есть, – такие же, как этот, а других у них нет.

Дирк поблагодарил и пошел обратно в зал.

На его стуле, оживленно болтая с Салли Миллз, сидел молодой человек, у которого она похитила нож. Дирк кивнул ей, но она была настолько поглощена беседой со своим новым другом, что даже не заметила его.

– …в коме, – говорила она, – которого понадобилось переводить среди ночи в частную клинику. Одному Богу известно, зачем нужно это делать в такое время. Только создавать лишние трудности. Простите меня за упоминание имени Господа, но ко всему прочему, у пациента был еще личный автомат по продаже кока-колы и кузнечный молот, и, возможно, в частной клинике они бы и смотрелись нормально, но в палате с минимальным штатом сотрудников это уже слишком, да, я знаю, я слишком много говорю, когда такая уставшая, если в какой-то момент я вдруг свалюсь без чувств, вы мне скажите, ладно?

Дирк двинулся дальше, как вдруг заметил, что Салли Миллз оставила книжку, которую читала за своим столом, и что-то в этой книжке привлекло его внимание.

Это была толстая книга, называлась она «Дьявольская погоня».

Книга была настолько обтрепанная и вдобавок толстая, что походила больше на слоеный торт, чем на книгу.

Внизу на обложке была изображена женщина-в-вечернем-платье-на-фоне – ружейного-прицела, а всю верхнюю часть занимала фамилия автора – Говард Белл, выделявшаяся выпуклыми серебряными буквами.

Дирк не мог сказать, чем конкретно привлекла его внимание книга, но он знал, что какая-то деталь, связанная с обложкой, напомнила ему о чем-то. Он бросил настороженный взгляд на девушку, у которой он стащил чашку кофе, а потом заплатил за выпитые ею пять чашек и два рожка, из которых был съеден только один, так как второй ей так и не принесли. Она не смотрела на него, так что он стащил и книжку, сунув ее в карман своего кожаного пальто.

Дирк вышел на улицу, где на него внезапно налетел появившийся откуда-то орел и чуть не толкнул его прямо под проезжавшего мимо велосипедиста, который осыпал его бранью и проклятиями.

11

В чистом и ухоженном местечке, расположенном на краю деревушки в окрестностях чистенького и ухоженного Костволдса, показалась более чем неухоженная машина.

Это был повидавший виды желтый «ситроен-2 CV», поменявший за свою жизнь четырех хозяев – только один из них относился к ней должным образом, остальные трое были совершенно безалаберными и безнадежно пропащими личностями.

«Строен» неохотно полз вдоль подъездной дорожки, и весь его вид словно говорил о том, что все, чего он желал от жизни, – это чтобы его сбросили в тихий спокойный кювет на одном из близлежащих лугов и милостиво оставили там в покое, а вместо этого его заставляли тащиться вверх по гравиевой дорожке, а потом, естественно, заставят проделать такой же путь назад, а с какой целью все это делалось – нет, он не в силах понять.

«Строен» уже было дотащился до остановки перед шикарным каменным входом в главное здание, но покатился назад и долго бы так катился, если бы хозяйка не догадалась нажать на ручной тормоз – он дернулся, издав от неожиданности нечто вроде сдавленного «ик», и замер.

Дверца распахнулась, рискованно раскачиваясь на единственной петле, а затем из машины показалась пара ножек – именно таких ножек, при появлении которых звукооператоры не могут удержаться от того, чтобы не запустить одновременно какое-нибудь соло на саксофоне с дымом, по причинам, которые никому, кроме самих этих звукооператоров, неизвестны. Но в данном конкретном случае звучание саксофона было бы напрочь заглушено какой-нибудь дуделкой, которую те же самые звукооператоры почти наверняка запустили бы по ходу медленного продвижения автомобиля.

Владелица ножек вышла за ними в той же манере, как делала это обычно, мягко захлопнула дверцу машины и затем направилась к зданию.

Машина осталась ждать у входа.

Некоторое время спустя вышел носильщик, весьма неодобрительно оглядел ее со всех сторон, а затем, так и не увидев ничего, что потребовало бы приложения его сил, удалился.

Вскоре Кейт проводили в кабинет мистера Ральфа Стэндиша, главного психолога-консультанта и одного из членов совета директоров Вудшедской клиники, который в этот момент заканчивал говорить с кем-то по телефону.

– Да, я не отрицаю, – рассуждал он, – что бывают случаи, когда необычайно тонко чувствующие и умные дети могут производить впечатление глупых. Но, миссис Бенсон, глупые дети тоже могут производить впечатление глупых. Я думаю, это вы должны признать. Я понимаю, что это очень тяжело, да. Всего доброго, миссис Бенсон.

Он засунул телефон в ящик стола и пару секунд собирался с мыслями, прежде чем поднять глаза на посетительницу.

– Вы могли бы поставить меня в известность о вашем приходе чуть раньше, мисс м-м… Шехтер, – обратился он к ней наконец.

На самом деле сначала он сказал:

– Вы могли бы поставить меня в известность о вашем приходе чуть раньше, мисс м-м… – потом на некоторое время замолчал и стал искать что-то в другом ящике стола, прежде чем сказать «Шехтер».

Кейт находила весьма странной привычку держать визитные карточки с именами посетителей в ящиках, а не на столе, но дело в том, что мистер Стэндиш не выносил беспорядка на своем великолепном столе из ясеня безупречно строгого дизайна и поэтому на нем не было абсолютно ничего. Он был совершенно голым, как и все остальные поверхности в его кабинете. Журнальный столик, который окаймляли по бокам стулья «барселона», тоже был абсолютно пуст. Точно так же пусты и гладки были поверхности, без сомнения очень дорогих, шкафов, где хранились папки с документами.

В его кабинете не было ни одной книжной полки – книги, если они вообще существовали, скорее всего были убраны в большие белые и гладкие встроенные шкафы, а простую черную рамку для картин, висевшую на стене, можно было считать всего лишь временным умопомрачением, ведь картина так и не была в нее вставлена.

Кейт изумленно осматривалась вокруг.

– Неужто у вас совсем нет здесь украшений? – спросила она.

– Нет, кое-что есть, – ответил он, выдвигая следующий ящик.

Из ящика он достал китайский сувенир – котенка, играющего с клубком шерсти, и положил его на стол прямо перед собой.

– Как психолог, я признаю, что украшения способны оказывать благоприятное воздействие на внутренний мир человека, – изрек он.

Затем он положил котенка обратно в ящик и плавно, почти бесшумно задвинул его.

– Слушаю вас.

Он сцепил руки на столе перед собой и вопрошающе посмотрел на Кейт.

– Я очень благодарна, что вы нашли время встретиться со мной, мистер Стэндиш, несмотря на то, что я не уведомила об этом достаточно заблаговременно.

– Это мы уже обсудили.

– Без сомнения, вы в курсе того, что печаталось в газетах на первой полосе.

– Газеты интересуют меня постольку, поскольку я могу найти там то, что меня интересует, мисс м-м… – Он опять выдвинул ящик. – Мисс Шехтер, но…

– Я заговорила на эту тему потому, что именно она явилась косвенной причиной моего визита к вам, – очаровательно солгала Кейт. – Я знаю, что ваша клиника пострадала в связи с этим от весьма нежелательной для нее рекламы, и я подумала, что, возможно, вас заинтересует возможность рассказать с помощью прессы о более прогрессивных аспектах проводимой в клинике «Вудшед» работы. – Она улыбнулась неотразимо обаятельной улыбкой.

– Только из уважения к моему очень хорошему другу и коллеге, мистеру м-м…

– Франклину, Алану Франклину, – подсказала Кейт, чтобы избавить психолога от необходимости выдвигать ящик в очередной раз. Алан Франклин был психотерапевтом, у которого Кейт прошла несколько сеансов лечения после трагедии, в результате которой она лишилась Люка, своего мужа. Он предупреждал ее, что Стэндиш, будучи блестящим специалистом в своей области, вместе с тем был эксцентричной личностью, и степень этого качества превышала все допустимые пределы, на которые могла дать скидку его профессия.

– …Франклину я согласился встретиться в вами. Хочу сразу предупредить вас, что если после этого интервью в газетах появятся клеветнические статейки типа «Нездоровый дух в Вудшедской клинике», то я, я…

 
Я так вам отомщу…
Еще не знаю сам,
Чем отомщу, но это будет…
 

– Ужас для всей Земли, – с блеском заключила Кейт.

У Стэндиша сузились глаза.

– «Король Лир», второй акт, сцена четвертая, – изрек он. – И насколько мне известно, у Шекспира было «ужасы», а не «ужас».

– А знаете что – ведь вы правы, – сказала Кейт.

Она с благодарностью подумала об Алане. Она улыбнулась Стэндишу, наслаждавшемуся чувством собственного превосходства. Как странно, размышляла Кейт, что у тех людей, которым так хочется вас запугать, легче всего найти слабые струнки и играть на них.

– Итак, что именно вам бы хотелось узнать?

– А если предположить, что я вообще ничего не знаю? – сказала Кейт.

Стэндиш улыбнулся, словно давая понять, что предложение о полном незнании, возможно, будет ему еще более приятно.

– Прекрасно! – сказал он. – Вудшедская клиника – научно-исследовательский центр. Предметом наших исследований являются чрезвычайно редкие и до сих пор не изученные случаи в области психологии и психиатрии человека – случаи эти мы наблюдаем на примере наших пациентов. Пути создания фондов, из которых финансируются наши исследования, самые разнообразные. Так, одна из статей дохода – средства от пациентов, которые поступают в клинику на конфиденциальной основе. Пациенты эти платят за пребывание в клинике очень большие деньги, которые они счастливы заплатить, или, во всяком случае, счастливы иметь возможность беспрестанно жаловаться по поводу того, какая у нас дорогая клиника. Впрочем, жаловаться им, собственно, не на что. Ведь, поступая к нам, они заранее знают наши цены и прекрасно знают, за что они платят. За эти деньги они, конечно же, имеют полное право жаловаться – это одна из привилегий, которую они приобретают в обмен на свои деньги. В некоторых случаях между пациентом и клиникой заключается контракт, в соответствии с которым клиника гарантирует пациенту пожизненный уход за право быть единственным бенефициарием всей его недвижимости.

– Если я правильно вас поняла, целью является назначение поощрительных стипендий для больных, страдающих особо выдающимися болезнями?

– Абсолютно точно. Вы нашли прекрасную формулировку для обозначения нашей деятельности. Цель нашей работы – назначение поощрительных стипендий для больных, страдающих особо выдающимися болезнями. Я должен записать это. Мисс Мэгью!

Он выдвинул ящик, в котором, по всей видимости, находился телефон селекторной связи. После того, как он нажал на какую-то из кнопок, один из шкафов отворился, неожиданно оказавшись дверью, ведущей в боковой кабинет, – идея такого дизайна, по-видимому, показалась привлекательной архитектору, испытывавшему идеологическую ненависть к дверям. Из бокового офиса с выражением готовности немедленно повиноваться появилась тощая женщина лет сорока пяти с невзрачным лицом.

– Мисс Мэгью! – обратился к ней Стэндиш. – Нашей целью является назначение поощрительных стипендий для больных с особо выдающимися болезнями.

– Очень хорошо, мистер Стэндиш, – сказала мисс Мэгью и попятилась обратно в боковой офис, закрыв за собой дверь. Кейт подумала, что, возможно, это все-таки был шкаф.

– И в данный момент у нас как раз есть несколько больных с особо выдающимися болезнями, – воодушевился психолог. – Может быть, вам интересно взглянуть на одну или две из наших звезд?

– Конечно, очень даже, мистер Стэндиш, вы очень любезны, – сказала Кейт.

– На такой работе, как эта, быть любезным – моя обязанность, – ответил Стэндиш, включив и выключив улыбку.

Кейт изо всех сил старалась ничем не выдать своего нетерпения. Мистер Стэндиш не вызывал у нее симпатий, ей даже начинало казаться, что в нем есть что-то зловеще-марсианское. Но сейчас ее волновало только одно: поступал ли в клинику рано утром новый пациент и если да, то где он и как ей его увидеть.

До этого она уже пыталась проникнуть в клинику обычным путем, но дежурный регистратор не пустил ее, так как она не могла назвать имя и фамилию больного. Когда она стала расспрашивать, не поступал ли к ним высокого роста, крупный, атлетического сложения блондин, это произвело какое-то неблагоприятное впечатление на регистратора. Во всяком случае, так показалось Кейт. Благодаря короткому телефонному разговору с Аланом Франклином у нее появилась возможность проникнуть в клинику другим, более хитрым путем.

На лице Стэндиша на одно мгновение промелькнуло выражение беспокойства, он снова выдвинул ящик с телефоном.

– Мисс Мэгью, вы помните, что я вам сказал, когда вызывал к себе?

– Да, мистер Стэндиш.

– Я полагаю, вы поняли, что это следует записать?

– Нет, мистер Стэндиш, но я буду счастлива сделать это.

– Благодарю вас, – сказал Стэндиш, бросив на нее слегка недовольный взгляд. – И как следует приберитесь в кабинете. Здесь. – Он хотел было сказать, что кругом страшный беспорядок, но был несколько сбит с толку почти стерильным видом комнаты. – Сделайте обычную уборку, – сказал он в итоге.

– Да, мистер Стэндиш.

Психолог слегка кивнул, смахнул несуществующую пылинку со своего стола, еще раз включил и выключил улыбку, предназначавшуюся Кейт, а затем проэскортировал ее в коридор, застеленный идеально пропылесосенными коврами, которые были настолько наэлектризованы, что это ощущалось каждым, кто проходил по нему.

– Вот здесь, видите, – сказал Стэндиш, неопределенно махнув в направлении стены, мимо которой они проходили в этот момент, не уточняя, что она должна была там увидеть и что подразумевалось понять в увиденном.

– Или здесь, – сказал он и указал, если она правильно поняла его жест, на дверную петлю. – А, – прибавил он, когда навстречу им распахнулась дверь.

Кейт была очень недовольна собой, обнаружив, что вздрагивает каждый раз, когда перед ней открывалась каждая новая дверь в клинике.

Она совсем не ожидала такого от всезнающей и самоуверенной журналистки из Нью-Йорка, даже если сейчас она и не жила в Нью-Йорке и писала заметки о туризме для толстых журналов. Все равно с ее стороны было совершенно неподобающе выискивать глазами высокого атлета-блондина каждый раз, когда открывалась следующая дверь.

Высокого блондина не было. Перед ней была невысокого роста рыжеволосая девочка лет десяти, которую катили в кресле на колесиках. У нее был больной вид, она была очень бледна и, казалось, полностью погружена в себя. Девочка без остановки беззвучно разговаривала сама с собой. То, о чем она говорила, да-видимому, причиняло ей беспокойство и приводило в состояние нервного возбуждения, и она билась в своем кресле, как птица в клетке, словно пытаясь спастись от бесконечного потока слов, исторгавшихся из нее. Кейт вдруг почувствовала острую жалость к несчастной девочке, и под влиянием какого-то импульса она обратилась к няне, которая катила кресло, и попросила остановить его.

Она присела на корточки и сочувственно-тепло посмотрела девочке в лицо, что было воспринято няней с большей долей одобрения и, напротив, с гораздо меньшей долей – Стэндишем.

У Кейт не было намерения завладеть вниманием девочки, просто она открыто и приветливо улыбнулась ей, чтоб посмотреть, не захочется ли девочке что-то сказать, но девочка ничего не ответила – то ли потому, что не было желания, то ли она была не в состоянии это сделать. Ее рот продолжал неутомимо трудиться, словно он жил какой-то своей, отдельной от остальной части лица, жизнью.

Теперь, когда Кейт могла лучше ее видеть, лицо девочки показалось ей не столько погруженным в себя, сколько усталым и изможденным, и на нем было написано выражение неописуемой тоски и скуки. Она нуждалась в отдыхе, покое хоть на какое-то время, но рот работал как заведенный.

На какую-то долю секунды ее глаза встретились с глазами Кейт, послав ей сигнал, который, возможно, должен был означать что-то вроде: «Мне очень жаль, но вам придется меня извинить, пока продолжается все это». Девочка сделала глубокий вдох, наполовину прикрыла глаза, словно смирившись со своей участью, и продолжала дальше свое тихое бормотание.

Кейт наклонилась поближе, в надежде услышать хоть одно членораздельное слово, но ей не удалось разобрать абсолютно ничего. Она бросила вопросительный взгляд на Стэндиша.

– Цены на рынке ценных бумаг, – ответил он кратко.

От изумления у Кейт начало вытягиваться лицо.

– К сожалению, вчерашние, – добавил он, как-то странно дернув плечом. Кейт поразилась тому, насколько искаженно он истолковал ее реакцию, и поспешно оглянулась назад, на девочку, чтобы скрыть свое замешательство.

– Вы хотите сказать, – решила уточнить она то, что уточнять было уже излишне, – что она целыми днями сидит и повторяет наизусть вчерашние биржевые цены?

Девочка проехала мимо Кейт, вращая глазами.

– Да, – сказал Стэндиш. – Нам удалось выяснить это с помощью специалиста, который умеет читать по губам. В первый момент мы были просто потрясены, но дальнейшее исследование показало, что эти цены всего лишь вчерашние, поэтому мы были слегка разочарованы. Так что этот случай нельзя отнести к особо выдающейся болезни. Аберрантное поведение. Было бы интересно выяснить, что является побудительным мотивом, но…

– Простите, что я вас прерываю… – Кейт изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе прозвучала заинтересованность, лишь бы не выдать охватившего ее состояния шока. – Так вы говорите, что она все время повторяет наизусть – как это? – заключительные котировки курса ценных бумаг на бирже, а потом начинает все сначала и так снова и снова, или?..

– Не совсем. Все это достаточно интересно. С начала и до конца дня она совершенно точно воспроизводит колебания цен. Но с опозданием на 24 часа.

– Но ведь это невероятно, не так ли?

– Не более, чем мастерство особого рода.

– Мастерство?

– Как ученый, я считаю, что по причине доступности информации она получает ее по обычным каналам. Неправильно было бы усматривать в данном случае сверхъестественный или паранормальный источник. Бритва Оккама.

– Но кто-нибудь видел, как она читала газеты или говорила с кем-то по телефону?

Кейт посмотрела на няню, но та безмолвно покачала головой.

– Нет, никто никогда не заставал ее ни за одним из этих занятий, – ответил Стэндиш. – Как я уже сказал, это просто искусство. Уверен, что любой фокусник может рассказать вам секреты этого искусства.

– Вы уже говорили хотя бы с одним из них?

– Нет. У меня нет ни малейшего желания встречаться с этими людьми.

– Но неужели вы верите, что она может это делать сознательно? – не отставала Кейт.

– Уверяю вас, если бы вы разбирались в людях так, как я, мисс м-м… вы бы поверили чему угодно, – безапелляционно-убедительным тоном профессионала заверил ее Стэндиш.

Кейт проводила долгим взглядом измученное и несчастное лицо девочки и ничего не сказала.

– Вы должны понять, что мы вынуждены подходить к этому рационально. Если бы она сообщала завтрашние цены на бирже – это совсем другое дело. Тогда речь могла идти о неком феномене совершенно исключительного характера, который потребовал бы от нас самого серьезного и тщательного изучения, который мы бы, несомненно, нашли способ финансировать. В этом не было бы никаких проблем.

– Я понимаю, – сказала Кейт, имея в виду то, что сказала.

Она встала, чувствуя некоторую одеревенелость в ногах, затем поправила юбку, натянув ее пониже.

– Итак, кто же ваш самый свежий пациент? – спросила она и в ту же минуту ощутила неловкость. – То есть кто же поступил в вашу клинику совсем недавно? – Ее бросило в дрожь от стыда за несоблюдение элементарных законов логики в своих вопросах, но она напомнила себе, что исполняет здесь функции журналистки, а потому, возможно, это и не покажется странным.

Стэндиш дал знак няне, и кресло со своей несчастной ношей укатило прочь. Кейт в последний раз оглянулась на девочку и последовала дальше за Стэндишем через вращающуюся дверь, которая вела в следующий коридор, как две капли воды похожий на предыдущий.

– Вот видите, – сказал Стэндиш ту же фразу, что и в начале обхода, показав на этот раз рукой в сторону оконной рамы. – И вот, – показал он на свет.

Возможно, он не слышал ее вопроса или сознательно игнорировал его. Или же просто-напросто отнесся к нему с презрением, которое он вполне заслуживал, решила Кейт.

До нее вдруг дошло, зачем говорились все эти «вот здесь» и «вот видите». Стэндиш ждал, что она начнет высказывать восхищение суперсовременным оборудованием клиники.

Окна со скользящими рамами были украшены цветной мозаикой прекрасной работы; осветительные приборы, отделанные никелем, отливали матовым блеском – и так далее.

– Очень красиво, – похвалила она, с удивлением обнаружив, что на ее английском с американским акцентом это звучало как-то вычурно. – Как вы хорошо все здесь сделали, – добавила она, думая, что ему приятно будет это услышать.

Ему действительно было приятно. По лицу его скользнула улыбка удовольствия.

– Мы стараемся, чтобы все способствовало хорошему самочувствию наших пациентов, в том числе интерьер клиники, – сказал Стэндиш.

– К вам, наверное, стремятся попасть многие, – продолжала Кейт, упорно возвращаясь к своей любимой теме. – Как часто поступают больные в клинику? Когда привезли последнего?

Левой рукой она перехватила правую, которая хотела было задушить ее в этот момент.

Дверь, мимо которой они проходили, была слегка приоткрыта, и Кейт попыталась тихонько заглянуть в нее.

– Пожалуйста, если хотите, мы можем зайти, – сказал Стэндиш, угадав ее желание, и распахнул дверь в палату, которая оказалась довольно маленькой.

– Ах да. – Стэндиш вспомнил пациента. Он пригласил Кейт зайти. Пациент в очередной раз оказался и не крупным, и не высоким, и не блондином. Кейт начинало казаться, что ее визит превращался в тяжкое испытание для ее нервной системы, и у нее было предчувствие, что в ближайшее время вряд ли что-нибудь изменится к лучшему в этом смысле.

Человек, сидевший на стуле возле кровати, в то время как санитар перестилал ему постель, оказался каким-то в высшей степени растрепанным существом – во всех смыслах, таких ей никогда не доводилось встречать, – и растрепанность его как-то неприятно поражала. На самом деле у него были растрепаны только волосы, но степень их растрепанности была настолько из ряда вон выходящей, что невольно этот хаос растрепанности переходил и на лицо.

Казалось, он был вполне доволен сидеть там, где сидел, но в этой его удовлетворенности чувствовался какой-то налет вакуума – в буквальном смысле он был доволен ничем, тем, что есть «ничто». В восемнадцати фугах от его лица было «ничто» – пустое пространство, и если возможно было вообще определить источник его удовлетворения, то искать его следовало в разглядывании пустого пространства перед ним.

Кроме того, возникало ощущение, что он находится в ожидании чего-то. Непонятно, чего он ждал – того ли, что должно вот-вот случиться, или того, что случится в конце недели, а может быть, того, что случится тогда, когда ад покроется льдами, а компания «Бритиш телекомп» наладит наконец телефонную связь, было неясно, так как для него все это было едино. Случись что-нибудь из этого – он был бы доволен, а если нет – был бы доволен ничуть не меньше.

Кейт считала, что человек, способный находить в этом удовлетворение, должен быть самым несчастнейшим существом.

– Что с ним? – спросила она тихо, мгновенно почувствовав неловкость от того, что говорила в третьем лице о человеке, который находился тут же и, возможно, мог сам сказать о себе. И действительно он вдруг неожиданно заговорил.

– А, м-м… привет, – сказал он. – О'кей, да-да, спасибо.

– М-м, здравствуйте, – сказала она в ответ, хотя такой ответ звучал несколько нелепо. Или, скорее, нелепостью было сказанное мужчиной. Стэндиш знаком дал понять, что не следует поддерживать разговор с пациентом.

– Э, да, вполне подойдет, – сказал довольный всем человек. Он сказал это как автомат, без всякого выражения, словно повторяя чужие слова под диктовку.

– Еще какой-нибудь сок, – добавил он. – О'кей, спасибо.

Тут он замолчал и снова ушел в созерцание пустоты.

– Очень необычный случай, – сказал Стэндиш, – то есть, вернее, мы в этом убеждены, совершенно уникальный. Я никогда не встречал в своей практике чего-нибудь, хоть отдаленно напоминающего это заболевание. Было практически невозможно установить природу этого явления, поэтому мы даже не стали утруждать себя попытками дать ему какое-то название.

– Следует ли мне помочь господину Элвису занять прежнее положение в постели? – обратился к Стэндишу санитар. Стэндиш молча кивнул. Он не собирался тратить слова на каких-то прислужников.

Санитар наклонился к пациенту и сказал, что постель готова.

– Господин Элвис, – начал он.

Господин Элвис, казалось, с трудом выплыл из тумана грез.

– А! Что? – слабо переспросил он.

– Вам помочь лечь в постель?

– Ах да. О да, благодарю вас. Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Несмотря на свой ошарашенный и сбитый с толку вид, господин Элвис вполне способен был сам, без чьей-либо помощи, лечь в постель. Единственное, чем мог помочь санитар, – это увещевать и подбодрять какими-нибудь ласковыми словами. Как только господин Элвис удобно устроился, санитар вежливо кивнул Стэндишу и сошел со сцены.

Откинувшись на сооружение из множества подушек, господин Элвис вновь впал в свое обычное трансообразное состояние. Голова его склонилась на грудь, а взгляд уперся в одну из костлявых коленок, выпиравших из-под одеяла.