Текст книги "Шагги Бейн"

Девять

Агнес пришлось опустошить три полных банки лагера, прежде чем она смогла выйти на улицу. У забора, сложив на груди руки, как автомобильные бамперы, стояла группка женщин. Они словно ждали там с того дня, когда она въехала сюда четырьмя месяцами ранее. Холод, казалось, ничуть их не беспокоил. Земля здесь была усыпана окурками, а на столбики забора были надеты грязные чайные кружки. Как только она появилась из входной двери, они замолчали и дружно повернулись к ней. Высоко держа голову, Агнес постаралась пройти так, чтобы стук каблуков ее черных туфелек по тротуару был резким и четким. Она высокомерно улыбнулась, посмотрев на женщин в рейтузах и тапочках, и прошла мимо них в сторону дороги, которая вела в Шахтерский клуб, в забвение.

Женщины молча разглядывали. Она почти вышла из расстояния слышимости, когда одна из них заговорила.

– Мы вроде пока еще не разругались, а? – сказала Брайди. Ее тронутые сединой волосы были нерасчесаны, а толстую задницу в мужских спортивных штанах прикрывал халат.

Агнес не повернулась.

– С чего это ты?

– Не пригласила нас на свою вечеринку. Мы разве не подружки?

– Какую вечеринку? – Агнес повернулась вполоборота.

– А куда еще ходят, так вот вырядившись?

– В Шахтерский клуб. Хотела посмотреть, как вы тут развлекаетесь.

Женщины переглянулись. Они нервно крутили в руках медальоны Святого Христофора[46]46
  Один из наиболее почитаемых в католической традиции святых, согласно одной из легенд, он однажды перенес младенца Христа через реку. Христофор означает «несущий Христа».


[Закрыть].

– Ты бы лучше оставила эту затею, – сказала Брайди. – Мужчины не любят, если мы туда суемся. Оставайся лучше с нами, и мы выпьем маненько в своем кругу. – Брайди вытащила большую бутыль с прозрачной жидкостью, стоявшую за одним из столбиков забора. Она выплеснула содержимое своей кружки на землю и потрясла бутылкой водки. – Давай к нам, расскажешь про себя.

Агнес подошла поближе, посмотрела, как горькая жидкость поедает в кружке колечко, оставленное чаем. Она подняла руку, останавливая Брайди, потому что уровень водки быстро приближался к краям кружки, и жеманно хихикнула. Брайди скосила на нее глаза и налила водку до самого верха.

– Это успокаивает. Не могу допустить, чтобы ты подумала, будто мы какие жадюги.

Агнес с благодарностями взяла кружку. Женщины с ног до головы оглядели новую соседку. Туфли с ремешками, укладка, хорошая шубка. Агнес не спеша, чтобы дать им возможность рассмотреть ее во всех подробностях, обводила взглядом пустую дорогу. Ночи снова становились длиннее. Зажглись уличные фонари, бездомные собаки бродили от одной канавы к другой, обнюхивая вонючие стоки. Одна из них задрала лапу, другие по очереди пометили то же самое место. Агнес повернулась обратно к женщинам, которые жадно ей улыбались.

– Ну, будем здоровы. – Она чокнулась со всеми кружкой.

Кто-то достал мешочек с табаком, пустил по рукам. Джинти принялась облизывать клочки папиросной бумаги и осторожно высыпать на них тоненькой струйкой золотистый табак.

– Уберите это! – сказала Агнес, видя возможность отблагодарить их за водку. Она залезла в глубокий карман норковой шубки, вытащила пачку «Кенситас».

Брайди посмотрела на глянцевую золотистую пачку, на золотистую зажигалку.

– Господи Иисусе, да сюда к нам королева английская переехала.

– Разница заметная, когда тебе не приходится выковыривать табачок из зубов, – согласилась Джинти.

Женщины взяли по сигарете, закурили. Они все делали долгие жадные затяжки, молча наслаждались вкусом. Сигареты они держали, зажав их большим и указательным пальцами, как дети держат духовую трубку для стрельбы горохом. Они разглядывали Агнес, ее наманикюренные ногти, пляшущие перед ее лицом, как рой божьих коровок. Сигарету она держала между тонкими пальцами, затяжки делала неглубокие, тогда как они втягивали внутрь щеки. Потом она подняла другую руку и сделала несколько жадных глотков из кружки.

– Ты откуда будешь? – спросила Джинти, протягивая руку, чтобы потрогать ее изумрудные сережки.

– Где родилась? В Джермистоне. Но я думаю, если по большому счету, то вообще-то я много где пожила по всему Ист-Энду[47]47
  Ист-Энд – центральный и старейший район Глазго.


[Закрыть].

– По всему Ист-Энду? – повторила Брайди, глубокомысленно кивая. – Значит, ты добрая католичка. А что тебя привело в наш закуток?

Агнес задумалась на секунду.

– Моему мужику сказали, что тут хорошее место для жилья, безопасное для моих детишек. – Она помолчала. – И соседи хорошие.

– Ой-ой, – проговорила Брайди со смехом. – Тут не Бутлинс[48]48
  Бутлинс – название сети приморских курортов в Соединенном Королевстве, по имени основателя Билли Бутлина.


[Закрыть], но хорошо тут было в старые времена. Шахта уже, считай, померла. Тут почти больше ни для кого работы нет. С каждым годом все больше мужиков остается дома. Дрочат от нечего делать целыми днями.

– У одной парочки все еще есть работа. В основном ямы заделывают, чтобы детишки туда не падали, – добавила Норин. – Новые несчастные случаи никому не нужны.

– Несчастные случаи? – переспросила Агнес.

– Тут, понимаешь, всегда проходил газоносный пласт. Они прежде метан-то откачивали, чтобы можно было работать. И заметь: мужики про это знали, они знали, что нарушают правила, и помалкивали, но в один прекрасный день все это на них рухнуло, завалило бедняг. Обрушилось подчистую. Взрыв был, сгорели все. Несколько малышей без папаш остались. – Джинти не отрывала глаз от сережек Агнес. – Многие женщины овдовели.

Они повернулись в сторону дома, который принадлежал женщине с лицом, напоминающим череп. Брайди вздохнула.

– Не обижайся на Коллин Макавенни. Лаять-то она лает, но не кусается.

– Она тоже твоя родня?

– Ну вообще да, но не по крови. Она просто боится за своего Джеймси. Когда-то был симпатичным парнем. Стволовым работал, крупный такой был, здоровый, опускал их в шахту, наверх поднимал на клети. Обгорел на этой шахте – на плече и на шее сбоку совсем кожу потерял. Красный стал, как солнечный ожог в июле. – Женщины склонили головы, словно отдавая дань уважения. – Но все равно красавцем остался.

– А скажи, куда это твой мужик умотал с шикарными красными такими чемоданами? – спросила вдруг Джинти.

– Он таксист, иногда ему нужно свое барахло с собой таскать, – Ложь была шита белыми нитками. – Он в ночную смену работает.

Джинти втянула воздух сквозь зубы. Она дружески коснулась руки Агнес.

– Мы не вчера родились, детка. Мне так показалось, что он уезжает наподольше.

Брайди махнула сигаретой на Джинти.

– Ай, не слушай ее. Не опускайся до ее уровня. Мы только хотим сказать, что у нас у всех есть мужики и у нас у всех проблемы с мужиками.

Женщины сочувственно выпускали облачка дыма в воздух.

– Как ты будешь кормиться, если он не вернется?

Мысли о деньгах не выходили у нее из головы, заботы грызли ее сердце.

– Не знаю.

Женщины переглянулись. Первой заговорила Брайди.

– Тебе нужно будет просить дотации. В понедельник утром сходи в контору. Скажи им, тебе нужно пособие по инвалидности, иначе тебе каждый четверг придется ходить за пособием по безработице.

– А меня они признают инвалидом?

– Не беспокойся, детка. Они раз только посмотрят на твой адрес – им больше и не нужно ничего. Ты только оглядись. – Брайди махнула рукой в сторону пустой улицы. – Тут вряд ли появятся новые рабочие места. Инвалидность – это наш единственный клуб, а по понедельникам у нас клубный день.

Агнес снова подняла кружку с водкой, уставилась на тусклые облачка в ней. В чай, вероятно, добавили много молока.

Брайди с улыбкой наполнила ее кружку до краев.

– Я сразу заприметила, что тебя хлебом не корми – выпить дай. – Она сделала затяжку. – Как тока тебя увидела, так сразу и поняла. Они все решили, что ты такая зазнайка, вся в блестки разодета, этакая городская куколка. Но я-то тебя сразу просекла. Я огорчение за милю чую, а то, что ты выпить не дура, у тебя на лице написано.

Женщины закивали и закаркали, как стая ворон. Агнес замерла с кружкой у рта.

– Ты пьешь что ни попадя и все подряд? – спросила Брайди.

– Что-что? – сказала Агнес, опуская кружку.

– У тебя это сильно серьезная проблема? – уточнила Брайди.

– У меня нет никаких проблем.

– Послушай, детка. Ты стоишь здесь, пьешь водку на улице. У тебя не будет никаких проблем с оформлением инвалидности.

– У тебя тоже кружка с водкой, – оскорбленным тоном сказала Агнес.

Женщины надулись, наклонили к ней свои кружки в оранжевом свете уличного фонаря. В каждой кружке она увидела белую молочную пленочку.

– Нет, детка, мы пьем остывший ссаный чаек, – недовольно сказала Брайди. – Только ты лакаешь водку, словно воду из-под крана.

Лицо Агнес побагровело. Женщины сочувственно улыбались, плотно сжав губы. Их зрачки, прикрытые веками, казались черными в оранжевом свете фонаря. Агнес посмотрела в кружку и выплеснула остатки водки себе в глотку.

Брайди подняла руку.

– Послушай. «Живи одним днем»[49]49
  Название книги-инструкции, издаваемой Обществом анонимных алкоголиков и один из лозунгов Общества, призывающий не строить планы на много дней вперед, а каждый день, двадцать четыре часа, не позволять себе алкоголя. И так день за днем.


[Закрыть] – знаю я всю эту херню. У меня у самой была проблемка. Шесть ртов и муж без работы? Можешь не сомневаться – выпивала я. – Она бросила окурок в грязь и раздавила его подошвой сандалии. – Но мои отключки в конечном счете достали меня. Я просыпалась каждый день и первые пять минут вообще не соображала, где я и что я, не могла вспомнить, кто что говорил и кому, с каким ублюдком я подралась. Прихожу на кухню раздобыть чайку, а на меня все смотрят как-то искоса. Потом присмотришься, а у одного из них синяк под глазом. Потом подходишь к зеркалу, и у тебя на морде синяк, и все такое. – Все женщины сочувственно закивали. Никто не засмеялся.

– Я стояла в магазине Долана, – добавила Джинти, – мы говорили о «Далласе»[50]50
  «Даллас» – американский телесериал, транслировавшийся с 1978 по 1991 г. Сериал повествует о состоятельной техасской семье Юингов, представители которой ведут бизнес в сельском хозяйстве и нефтедобыче.


[Закрыть] с женщинами, которых я таскала за волосы по улице прошлым вечером. – Она сжала руки в кулаки, ее худое тело напряглось, оживленное воспоминаниями о том скандале. Потом она показала на дом женщины с лицом, похожим на череп, по другую сторону дороги. – А помните те времена, когда Коллин почувствовала, что Иза строит глазки Большому Джеймси?

– Ну-ну, – сказала Брайди. – Это были глупости. Они же кровная родня. Все об этом забывают.

– Об этом Коллин ничего и слушать не хотела. – Джинти обратилась к Агнес. – Теперича наша Коллин ни капли не пьет. Она теперича близко к младенцу Иисусу, носит его повсюду с собой в сердце. Но в то утро понедельника она нажралась будьте-нате. Отправилась на почту и обналичила свое пособие, потратила все до последнего пенса и залила за воротник. Малышня ждала ее, голодная, а она выпила все до последней капли. Потом она взяла полиэтиленовый пакет и ходила по этой дороге туда-сюда, собирая собачье говно. Белое, черное, поносное и твердое, почти забила пакет до верха. Она взяла этот пакет, набитый говном, и пошла во-о-она туда. – Джинти показала в сторону шлаковых холмов. – Надела она желтые резиновые перчатки и как начала швырять. Я тебе скажу: весь фасад дома Изы был в говне, полностью. Она бросала говно и кричала, чтобы Большой Джеймси вышел и посмотрел ей в глаза как мужчина.

– И что дальше? – спросила Агнес.

– Вот я к тому и веду – что дальше-то. – Джинти бросила лукавый взгляд через плечо на калитку в ограде дома Коллин. – Она забросала дом собачьим говном так, что за милю вонь можно было учуять. Говно текло по окнам, прилипло к каменной штукатурке. Впиталось в нее. Господь свидетель, я не ахти какая поклонница Изы – ее мужик рано попал под сокращение, а она все деньги, что ему причитались, поставила на бинго, и ей выпал неплохой выигрыш, – но-о я не оправдываю кидание говна на улице, будто ты дикарка какая.

Рассказ подхватила Брайди.

– А потом выяснилось, что Большой Джеймси вовсе не трахал Изу. Он работал. Работал! Вот чем он занимался. Он нашел себе работу на неполный день: возил металлолом, но никому не говорил: боялся, что его заложат и он лишится инвалидности.

Джинти поцеловала Святого Христофора.

– А Коллин думала, что он другим делом занят, тогда как мужик пытался заработать немного лишних деньжат.

– Хвала господу за отключки. – Брайди торжественно перекрестилась. – Слушай, я знаю, почему ты пьешь. Иногда с собой трудно совладать. Я держусь подальше от выпивки, но все равно пару этих штук в день мне нужно. – Она достала пузырек детского аспирина из кармана. – Маленькие друзья Брайди.

– Аспирин? – спросила Агнес.

– Не! – Брайди облизнула верхнюю губу, а Агнес подалась к ней поближе. – Валиум. Если хочешь – возьми пару штук. Только так – для пробы. Если захочешь больше, я о тебе позабочусь. По специальной цене. – Брайди надавила на крышечку, а потом, улыбаясь, открутила ее с пузырька. Она вытряхнула две таблетки на ладонь Агнес, словно две конфетки. – На вот. Попробуй. И добро пожаловать в Питхед.

Десять

Мать его куда-то исчезла. Он держал в руке белоснежный зуб; его маленький резец плавал в лужице слюны и крови, и он был уверен, что сейчас умрет. Неужели это случится теперь, когда ему исполнилось семь? Он боялся потрогать зубы языком – вдруг и все остальные вывалятся. Ему нужно было найти ее и спросить.

Но его мать пропала.

Шагги встал, прижался лицом к ржавой металлической калитке и смотрел, как рядом рыщет стайка собак с шахты. Пять кобелей преследовали маленькую черную сучку. Они звонко скулили, преследуя объект своей страсти. Шагги просунул губы между прутьев забора и присоединился к их хору – уиии, уиии, уиии. Он послушал собачью песню – они словно звали его за собой. Ему не разрешалось выходить за калитку, не предупредив мать, но сейчас ведь ее здесь не было.

Он твердо уперся кедами в землю, голову высунул наружу, посмотрел налево, потом направо. Он затеял игру: затаив дыхание, выскакивал за калитку и тут же запрыгивал назад, все время украдкой поглядывая на короткий отрезок дороги – не покажется ли мать.

Ее не было.

Стая собак звала его за собой. Шагги взял свою грязную светловолосую куклу, кинул ее на дорогу. Дафна приземлилась с хриплым треском, начертив «снежного ангела» в пыли. Он выскочил на дорогу, схватил куклу и маленькой костлявой рыбкой нырнул обратно, закрыв с металлическим лязгом калитку. Посмотрел через плечо. Никто не подошел к окну в их доме, и никто не подошел к окну в доме Брайди Доннелли. Никто его не видел. Ее здесь не было.

Шагги открыл калитку и последовал за собаками. На углу стояла группка женщин в мужских тапочках. Они оживленно о чем-то разговаривали, но он заметил, что с его приближением они заговорили тише. Одна из них повернулась и сделала ему реверанс. Он старался выглядеть естественно, словно ему на все плевать, и сплясал что-то на пыльной дороге, идущей вверх по склону мимо часовни. Он придумал классную игру, посылая вихри пыли в небеса, и оттанцовывал все дальше и дальше от дома. Он дошел до католической школы, посмотрел, как играют дети во время утренней перемены, постоял в тени конского каштана, задаваясь вопросом: а почему он не в школе. Утром мультики не показывали, значит, сегодня не суббота, это он точно знал, но она не разложила его одежду, как делала это иногда, поэтому он не ушел, а она ничего не сказала.

Мальчишки безжалостно лупили по футбольному мячу в углу детской площадки, но Шагги они увидели раньше, чем он их.

– У тебя там что? – крикнул младший из загорелых братьев, сыновей Коллин Макавенни, женщины с лицом, похожим на череп. Шагги инстинктивно спрятал куклу Дафну за спину.

– Привет, – сказал Шагги, вежливо помахав. Он, подражая реверансу шахтерской жены, изящно отставил левую ногу назад.

Они с открытыми ртами смотрели на него сквозь облупившиеся прутья ограды, мерили его взглядами с головы до ног.

– А ты чо не в школе? – спросил, сковыривая чешуйки зеленой краски с железа, Джербил, младший из них.

– Не знаю, – признался Шагги, пожав плечами. Мальчишки были не многим старше его, а уже раздались в плечах и здорово загорели, шастая целое лето под открытым солнцем по болотам и швыряя котов в шахты. Он видел, как они без труда таскают тяжелый металлолом, который привозил их отец в своем грузовичке.

Френсис Макавенни прищурился, посмотрел на него темными глазами и сказал:

– Это потому, что твоя ма – старая алкашка. – Он внимательно смотрел на лицо Шагги, ожидая реакции на свои ядовитые слова.

Джербил Макавенни ухватил губами чешуйку зеленой краски.

– А почему у тебя нет папашки? – Голос у него уже сломался.

– Е… есть, – пробормотал Шагги.

Джербил улыбнулся.

– Где же он тогда?

Шагги не знал. Он слышал, что отец блядун, что он воспитывает детей другой женщины и постоянно ебет всех шлюх, что садятся к нему на заднее сиденье. Но признаваться в этом ему казалось неправильным.

– Он работает в ночную смену. Зарабатывает деньги нам на отдых.

Раздался звонок – переменка закончилась, и отец Барри, выйдя из школы, принялся строить учеников. Джербил просунул руку сквозь прутья ограды и длинными пальцами ухватил куклу Шагги. Френсис загукал, как счастливый младенец, и присоединился к игре – теперь они оба терзали его куклу. Шагги отступил в тень конского каштана.

– Я про тебя скажу отцу Барри! Ты должен быть в школе, – завопили они.

Прижимая Дафну к груди, Шагги развернулся и припустил во всю прыть. Когда он добежал до Шахтерского клуба, дыхалка у него совсем сдала, но он все еще слышал, как мальчишки зовут отца Барри.

Клуб являл собой жалкое зрелище и казался пустым. Шагги подтянулся и повис, ухватившись за решетки на окнах. Потом он побродил по дворику, где из опорожненных пивных кегов растеклись лужицы выдохшегося эля. Грязный лагер смешался с бензином и образовал озерца, переливающиеся всеми цветами радуги. Шагги опустился на колени и макнул светлые волосы Дафны в радужную лужицу. Когда он вытащил куклу, ее глянцевые желтые волосы стали чернее ночи, и он недовольно пощелкал языком. Куда девались радужные цвета? Он снова сунул ее в лужу и подержал там подольше. Ее глаза автоматически закрылись, словно она уснула, но улыбка осталась, а потому он знал, что с ней все хорошо. Он вытащил куклу из лужи, черная жижа стекла с ее лица на ее белое шерстяное платьице. Ее дешевые желтые волосы стали тускло-черными. Он уставился на куклу и на минуту забыл о матери. От Дафны исходил какой-то странный запах.

Некоторое время он петлял по пивным лужам, потом вгляделся в дорогу и, когда абсолютно уверился, что отец Барри не ищет его, перебежал на другую сторону к началу не замеченной им раньше тропинки, уходящей в лесок. Тропинка вела к старым шахтерским коттеджам, выходящим своими задними двориками в общий сад. У ближней границы сада расположился большой кирпичный сарай для мусорных баков, плоский и прямоугольный, без окон и с темным проемом, в котором болталась сломанная зеленая дверь. Сбоку сарая лежала стиральная машина, какими пользуются в больницах или правительственных зданиях, надежная и большая, как шкаф. Она была слишком тяжела, а потому мусорщики не смогли ее увезти, и теперь она ржавела рядом с сараем, а вокруг нее кружили жирные ленивые мухи.

Внутри машины сидел мальчишка, его ноги торчали над головой, он свернулся в барабане, как кот со сломанным позвоночником.

– Хочешь покрутиться в моей карусели?

Шагги испугался, увидев в машине мальчишку.

А тот раскачивался в барабане, описывал в нем полукруги – в одну секунду торчала его голова, а в другую ноги.

– Слушай, это ужасно весело! – уговаривал его мальчишка.

Шагги протянул мальчишке Дафну – пусть она первая попробует – без него. Мальчишка вылез из барабана, высунув наружу загорелые ноги, словно паук из замочной скважины. Он выгнулся назад, выпрямился – ростом мальчишка не уступал металлической машине. Он был не менее чем на год старше Шагги – ему наверняка стукнуло восемь, а то и девять – порог взрослой жизни.

– Привет. Я – Джонни. Моя мамка называет меня Бонни Джонни, – сказал он с натянутой улыбкой. – Это, кажись, имя одного рестлера, но я думаю, это полная херня. – Он похлопал себя по предплечьям, как рестлеры по телевизору перед схваткой, и рубанул пустой воздух. – А тебя как зовут, малец?

– Хью Бейн, – сказал он стеснительным голосом. – Шагги.

Мальчишка смерил его взглядом из-под полуопущенных век, точно так же смотрели на Шагги шахтерские дети, когда он поднимал руку в классе. В этом взгляде была смесь недоверия и презрения. Он часто видел, что его бабушка смотрит на его отца точно таким же взглядом. Шагги вывернул левое колено внутрь.

Потом Джонни улыбнулся. Выражение его лица поменялось так быстро, что Шагги сделал шаг назад. Словно кто-то щелкнул выключателем, и лицо мальчишки прояснилось, загорелось, как голая лампочка в пустой комнате.

– Это у тебя кукла такая, Шагги? – Мальчишка называл его имя так, будто давно был с ним знаком. Не дожидаясь ответа, он добавил: – Может, ты девочка?

Мальчишка шагнул в высокую траву, приминая ее.

Шагги опять отрицательно покачал головой.

– Если ты не девочка, то, наверно, ты гомик. – Его улыбка стала еще более натянутой. Говорил он низким ласковым голосом, словно со щенком. – Так ты не гомик, нет?

Шагги не знал, что такое гомик, но понимал: это что-то нехорошее. Кэтрин так называла Лика, когда хотела его обидеть.

– Ты не знаешь, кто такой гомосек, малец? Гомосек – это такой мальчишка, который вытворяет всякие грязные вещи с другими мальчишками. – Джонни стоял теперь прямо перед Шагги, он чуть не в два раза превосходил его ростом. – Гомик – это мальчик, который хочет быть девочкой.

Бонни Джонни был весь какой-то желтоватый, словно его искупали в чае: светло-коричневая кожа, медовые волосы, а глаза цвета янтарного лагера. Когда Джонни улыбался, обнажались его взрослые зубы. Шагги потрогал щербинку во рту кончиком языка. А Джонни в этот момент выхватил у него куклу и швырнул ее в барабан.

– Смотри! Она хочет прокатиться.

Джонни прижался к Шагги сзади, обхватил его руками за талию, поднял его к горловине барабана. Шагги залез в барабан, почувствовал дружескую руку, подтолкнувшую его, когда он замешкался на краю. Схватив Дафну, он оглянулся и посмотрел на светлое небо, металл холодил его голые ноги.

Джонни ухватил торчащий внутри рычаг и принялся легонько раскачивать барабан туда-сюда, как люльку младенца. Шагги упал и попытался подняться, удержать равновесие в этом бесконечном раскачивании, он напрягал все мышцы, скалился, как испуганный кот. Дафна, выскользнув из его рук, перекатывалась по цилиндру.

Джонни продолжал тихонько раскачивать барабан.

– Ну видишь, как здорово, да?

Движение барабана напомнило Шагги о качелях в виде пиратского корабля, стоявших рядом с любимой пекарней его деда. Непроизвольный смех сорвался с его губ.

– Держись, – сказал Джонни, ухватился покрепче за металлический рычаг и, прижавшись к машине для опоры, принялся раскачивать барабан сильнее. Голова и колени Шагги стали описывать полукруги, а Дафна ударилась о крышку. Мышцы на шее Джонни напряглись – он теперь изо всех сил раскачивал барабан. Шагги перекатился через голову. Он перекатывался снова и снова, его голова ударялась о металлические валики, а нога попала точно по спине.

Барабан замедлился, и Шагги рухнул беспомощной грудой головой вниз. Крепкая рука ухватила один из металлических стержней и остановила центрифугу. Внутри Шагги словно завыла сирена – боль распространялась по его телу от макушки до расцарапанного колена и покрытых синяками голеней. Сквозь водопад своих слез он различал большую руку, которая снова и снова опускалась на голову Джонни, мальчишка старался увернуться, чтобы защитить лицо. Нападавший был слишком высок, и Шагги никак не мог разглядеть его лицо, видел только злобные удары татуированной руки, хлеставшей по голой шее и плечам мальчишки.

– Я тебе, черт подери, сколько раз говорил – не играй с этой гребаной стиральной машиной?! – отчитывал мальчишку торс с невидимой головой. Человек своим большим пальцем ткнул в сторону барабана. – Слушай. Сюда. Вылезай оттуда на хуй, а то получишь кой-чо такое, чо тебе не понравится.

Фигура, появившаяся так неожиданно, так же неожиданно и исчезла. Джонни, стоявший рядом с барабаном, напоминал побитого пса. После такого нагоняя улыбка исчезла с его лица, мальчишка поджал хвост. Он протянул руку и помог Шагги вылезти наружу.

– Слушай, прекрати тут выть, а то получишь кой-чо такое, чо тебе не понравится.

Когда он вылез из барабана, яркий свет чуть не ослепил его. Боль в голове была настолько сильной, что окружающие цвета словно исчезли.

Джонни оглядел мальчика с головы до пят. Ноги Шагги были в крови в тех местах, где металл порвал кожу. На ногах и руках уже проступали синяки. Джонни подтолкнул его за угол сквозь рой черных мух в прохладную темень сарая. Внутри пахло прокисшим молоком.

Джонни в темноте плюнул себе на ладонь, протер мокрое лицо мальчика, потом его окровавленные ноги. От этого стало только хуже. Кровь смешалась со слюной и размазалась, а не стерлась. Мальчишка запаниковал, его глаза широко раскрылись от страха. Он вырвал из земли горсть широких зеленых листьев щавеля и принялся ими оттирать ноги Шагги. Он тер, пока крови не осталось – ее вытеснил густой зеленый след растительной слизи. Хлорофилл обжигал порезы. Шагги снова начал скулить.

– Заткнись, слышь, ты, маленький педик. – Все его прежние дружелюбные тона исчезли. Шагги видел у мальчишки красные отметины, оставленные рукой отца и теперь расцветающие на его смуглой коже.

В сарае для мусорных баков было тихо, если не считать жужжания жирных мясных мух. Джонни тер и тер ноги мальчика, пока дыхание у того не успокоилось. Это оттирание превратило Шагги из белокожего в краснокожего, а потом в зеленокожего. Когда паника исчезла из глаз Джонни, на его загорелое лицо вернулась фальшивая улыбка. В сарае стояла почти полная темнота.

Бонни Джонни распрямился – поджарый силуэт на фоне яркого дневного света. Он протянул Шагги зеленую кашицу листьев, а потом спустил с себя спортивные шорты.

– Кончай ныть, – сказал он сквозь свои взрослые зубы. – Теперь ты меня потри.

К тому времени, когда Шагги доковылял до Шахтерского клуба, солнце почти высушило радужные лужи. Дафну он оставил в стиральной машине, но возвращаться за ней ни за что не хотел.

Поднимаясь по лестнице в коридор, он услышал ее голос, говоривший в трубку: «Иди на хуй, Джоани Миклвайт. Скажи этому блядуну, этому ебаному сынку протестантской сучки, что жопа треснет, если на двух стульях сидеть!» Каждый грязный слог произносился четко с пугающей ясностью королевского английского языка. «Ты поганая хуесоска. Ты такая же простая и безвкусная, как жопа у горбушки». Трубка с лязгом грохнулась на аппарат, от удара раздался звон.

Шагги дошел до конца коридора, завернул за угол. Его мать сидела, скрестив ноги, у маленького телефонного столика с кружкой на коленях. Она посмотрела на него, словно он поднялся с ковра. Она не заметила, что у него отсутствует зуб, не заметила его ногу в крови, слюне и щавелевом соке.

На ее лице застыла безжизненная гримаса, источники которой находились в шкафчике под кухонной раковиной. Она вытащила сережку из уха и швырнула ее через всю комнату, потом снова взяла телефонную трубку.

– А теперь мне хочется сказать твоей бабульке, на какой хуй ей пойти.

От автобусной остановки до дома было рукой подать, но Лик еле плелся. Его ноги отяжелели после целого дня занятий в Центре профессиональной подготовки молодежи[51]51
  ЦПП, или Программа обучения молодежи – учебный курс для выпускников школ в возрасте 16–17 лет. Начала действовать в Соединенном Королевстве с 1983 г. Программа должна была стать эффективным противодействием сокращению количества и заметному росту безработицы среди молодежи. Критики утверждали, что она позволяла работодателям использовать выпускников школ для получения дешевой рабочей силы и не обеспечивала реального образования. – Прим. ред.


[Закрыть], его желудок скручивался узлом в предчувствии того, что он может увидеть дома. Он только надеялся, что у него выдастся свободный час, чтобы он мог порисовать, но после их переезда в Питхед прошел уже год, в котором не было ни дня покоя.

Он знал, что Кэтрин сегодня снова не вернется домой. Она приспособилась обводить вокруг пальца их опускающуюся все ниже и ниже мать, скрывать от нее свою тайную жизнь с Дональдом-младшим. Кэтрин обвиняла своего босса во всех смертных грехах, в рабовладельческих замашках, она сказала матери, что задержится на работе и ночевать будет у бабушки. Лик видел, как их мать озабочена отсутствием денег, как она ждет еженедельных подачек Кэтрин, а потому она и в этот раз промолчала. Лик знал, что на самом деле Кэтрин ночует у Дональда-младшего на надувном матрасе в свободной комнате в доме его матери и пытается защищать рукой свою невинность до дня свадьбы. Лик после стольких лет подготовки злился на Кэтрин за то, что первой уходит она, а не он.

Еще не стемнело, но во всех комнатах горел яркий свет, и занавески были позорно раздвинуты. Это был плохой знак. В гостиной между тюлем и стеклом сидел без дела Шагги. Он то прижимал ладони и нос к окну, то качал головой назад-вперед, чтобы успокоиться, и никто не говорил ему прекратить. Увидев брата, он произнес одними губами «Лик» и оставил жирное пятно на стекле.

Тюлевые занавески пришли в движение. На окно упала тень, и за спиной своего младшего появилась Агнес. Лик поднял руку, осторожно имитируя приветствие, другую руку положил на калитку, показывая, что возвращается домой. Агнес улыбнулась ему, он увидел слишком зубастую гримасу, которая несла тысячу посланий. Ее глаза показались ему тусклыми, взгляд расфокусированным, и он мгновенно понял, что она пьяна.

Она снова исчезла – вернулась к телефонному столику, вернулась к выпивке.

Лик поднял свою сумку с инструментом и отвернулся от дома. Он услышал настойчивое стук-стук-стук по стеклу. Шагги широко раскрывал рот, театрально произнося слова:

– Куда. Ты. Уходишь?

Лик так же одними губами ответил:

– К ба-буш-ке.

Губы Шагги дрожали.

– Возьми. Меня.

– Нет. Далеко. Я тебя не донесу.

Он так и не сказал Шагги, что некоторое время назад нашел адрес своего настоящего отца. Брендана Макгоуэна. Адрес он отыскал в телефонной книжке Агнес, обведенный чернильными линиями разных цветов и толщины, словно она раз за разом на протяжении лет возвращалась к нему. Лик сходил по этому адресу прошлой зимой, посидел на стене против большого викторианского многоквартирного дома. Он видел, как какой-то мужчина вернулся с работы домой, он не узнал его, но усталая, сутулая походка показалась ему знакомой. У человека были такие же светло-серые глаза. Он припарковал машину перед зданием, прошел мимо Лика по улице, вежливо кивнув – не более.

Дверь открылась, и три маленькие фигурки бросились ему навстречу. Лик видел, как счастливая шумная семья села и принялась есть за обеденным столом, придвинутым к окну. Он смотрел, как они говорят, перекрикивая друг друга, как дети дерзко становятся ногами на стулья, а человек смеется, видя их возбуждение. Он долго наблюдал за ними, потом сложил бумажку с адресом и уронил ее в водосток.

Лик поднял свою сумку с инструментами и двинулся из Питхеда. Он отвернулся от Шагги и не осмеливался оглянуться, боясь увидеть умоляющее выражение лица в окне. Собирался дождь, а путь до Сайтхилла был неблизкий. Он устал, он давно уже носил в себе усталость. Он хотел одного – отдохнуть.