Текст книги "Голубка"

Мотоциклист и ливень

Дождь шёл уже несколько дней. Иногда давал передышку, слегка накрапывая. А по утрам из-за тяжёлых серых туч даже выглядывало солнце, но через некоторое время небо опять становилось тёмным, хмурым, и дождь, словно навёрстывая упущенное, припускал вновь. К полуночи порывистый ветер с Атлантики нагнал новые тучи. Теперь дождь превратился в настоящий ливень. Косые струи зло били по стёклам моего маленького магазинчика; казалось, что я заехал на каком-то огромном автобусе в автомойку. Не хватало только вертикальных щёток. Дверь от ветра приоткрывалась, струи дождя проникали внутрь моего убежища, и на пороге образовывалась лужа.

Зиновий, ночник на пампе, безвылазно сидел в своей будке, иногда выбегал, чертыхаясь и матерясь, когда какая-нибудь случайная машина заезжала под навес газстейшн. Он заправлял машину и снова скрывался в своей конурке. Торговли практически не было. Из-за разыгравшегося ливня постоянные покупатели сидели по домам, прислушиваясь к ветру и с опаской поглядывая в окна. Только самые заядлые – «нарко-манчики» – подъезжали вплотную к дверям магазинчика, недовольные погодой и затянувшимся дождём. Прикрываясь полами курток, они забегали, стряхивая с себя воду, и просили, вытащив из карманов мокрые мятые доллары, «Датч мастере» или «Филли блант». Потом торопливо убегали, чтобы скорее выпотрошить сигары, набить их травкой где-нибудь в тёплом месте или прямо в авто и затянуться сладким дымом марихуаны. А я снова оставался один, и снова мне казалось, что я плыву в большом автобусе сквозь щётки автомойки.

Я сидел и заворожённо смотрел на бьющие в стекла струи воды. Тихо звучал бесконечный джаз на 106-й волне. Станция передавала старые добрые мелодии. Иногда слышались джазовые импровизации Луи Армстронга или Эллы Фитцджеральд, возвращавшие меня в детство или юность, когда сквозь радиопомехи я слушал эту музыку из нашего старенького приёмника. Но большей частью звучали уже порядком надоевшие мелодии.

Ночью поток уменьшался, поэтому работал только один заправщик – Зиновий, бывший кузнец из Тернополя. А я был продавцом-ночником в магазине. И когда кастумеров (покупателей) было совсем немного – с половины второго до половины четвёртого ночи, – я сочинял пьесы и даже писал большой сценарий, все время возвращаясь к мысли: «А нужно ли это кому-нибудь там, дома?» В хорошие ночи, когда никто не заезжал на станцию, мы с Зиновием сидели, устроившись на пластиковых ящиках у дверей магазинчика, курили, болтали о том о сём.

Остервенелый ливень всё продолжался, и лужа у дверей становилась больше и больше. С трудом преодолевая дремоту и лень, я взял швабру и пошёл к дверям, чтобы вымести воду наружу.

В этот момент под навес станции с рокотом вкатился мотоцикл. На этом блистающем никелем и всякими прибамбасами чуде техники восседала колоритная фигура в кожаном костюме с накладными плечами, с сотнями молний и заклёпок, в огромном шлеме, сужающемся сзади, больших защитных очках, перчатках-крагах и в зашнурованных почти до колен ботинках на толстой подошве. Водитель заглушил двигатель и, стряхивая с себя воду, слез с широкого седла. Заскучавший было Зиновий быстро вышел из своей будки и, приветливо улыбаясь, подошёл к мотоциклисту. Тот что-то сказал ему и направился в мою сторону, разминая затёкшие от долгой дороги ноги. Зиновий привычно открутил крышку и погрузил пистолет в горловину красного бака. Я, как мог, вытер лужу и прошёл за свою стойку. Мотоциклист, похожий в своем наряде на инопланетянина, открыл дверь, остановился, оглядываясь по сторонам. Вода, стекавшая с него, образовала под ногами приличную лужу, и я про себя подумал, что зря старался. Он постоял, словно не замечая меня, потом снял очки и шлем и из таинственного инопланетянина вдруг превратился в обыкновенного, промокшего до нитки паренька с худой длинной шеей, с мокрой прядью темно-русых волос на лбу.

– Нэпкинс? – спросил я и взглядом показал на дверцу в стойке, за которой лежали салфетки. Парень, наконец заметив меня, прошёл к стойке и, найдя салфетки, поблагодарил. Он вытер лицо, руки, шею, улыбнулся и что-то произнёс, показав за окно. Несмотря на мой английский, я безошибочно понял сказанное им:

– Ну и погодка!

– Кофе?.. Или чаю? – кивнув в ответ головой, спросил я и уже направился к кофеварке заварить свежего кофе, но мотоциклист отрицательно покачал головой и, видимо, догадавшись, что я неважно владею языком, односложно сказал:

– Вота.

Я показал на холодильник, где стояли пластиковые бутылки с водой. Он прошёл к шкафам, выбрал маленькую бутылку FIJI и подошёл к стойке.

– Хау мач? – спросил он.

– Уан далла.

Он достал из внутреннего кармана куртки бумажник, вытащил новый, хрустящий доллар, протянул его мне. Теперь я увидел вблизи его лицо, немного вытянутое, бледное, с красивой линией бровей, с тонким прямым носом, чётко очерченными губами… Лицо удивительно печальное и одновременно светлое. И глаза. Синие огромные глаза с тёмными кругами под ними… Примерно таким мне представлялся молодой Христос. С трудом верилось, что этот грустный и задумчивый мальчик только что мчался по хайвэю на своем страшном и красивом мотоцикле под проливным дождём. Возникшая пауза затянулась. Мотоциклист, отвинтив пробку, глотнул минералки и отошёл к окну. Я пробил доллар и вернулся к своей тетрадке.

В дверях показалось лицо Зиновия.

– Окей, сэр, – улыбаясь, сказал он парню любимую фразу из своего небогатого словаря. Это означало, что бак залит. Мотоциклист кивнул головой и, полуобернувшись ко мне, что-то произнёс. Я понял, скорее по интонации и ситуации, что он просит разрешения постоять здесь, в тёплом и сухом магазинчике.

– Ноу проблемз, сэр… – с излишней непосредственностью для уровня моего английского ответил я, тоже используя клишированную фразу, означавшую согласие. Мой английский был, конечно, получше, чем у Зиновия, но не настолько всё же, чтобы продолжить разговор.

Мотоциклист поставил бутылку на холодильник с мороженым и вытащил из кармана мобильник. Неуверенно набрал номер и стал ждать ответа. Он стоял ко мне спиной, но мне видно было отражение его лица в стекле. Парень выглядел каким-то напряжённым и растерянным. Наконец ответили. Даже если бы он общался по-русски, я бы все равно не услышал, о чём он говорит. Но по тому, как он говорил, стало понятно, что разговаривает он со своей девушкой. И тема была не из приятных. Он что-то коротко произносил и потом долго слушал, пытаясь вставить хоть слово. Но его девушка (я был просто уверен в этом) говорила без остановки, наверное, обвиняя в чём-то этого хрупкого мальчика. Я уже гадал, что же такое она ему говорила, что слова эти вызывали у мотоциклиста столько эмоций? Он закрывал глаза, мучительно тёр лоб, сжимал краги. И снова пытался мягко возразить, но беспомощно замолкал надолго, выслушивая какую-то гневную отповедь. Вдруг, вскрикнув что-то, он быстро заговорил, резко рубя рукой с крагами, и, забыв обо всём, обернулся ко мне. Я понял, что в этот момент для него ничего не существовало. Он был поглощён долгим, тягостным разговором, вернее, монологом на том конце (хотя можно ли говорить о «другом конце» применительно к мобильной связи?..) Он пытался доказать своей девушке, что всё не так и она ошибается!.. И снова замолчал, сник, слушая её. По лицу потекли слёзы. Он вытирал их тыльной стороной ладони и слушал, слушал, уже не пытаясь хоть как-то оправдаться. Мне от души стало жаль этого мальчика в брутальном кожаном костюме… Наконец разговор закончился. Парень даже не успел попрощаться. Наверное, она просто отключилась.

– Джесси… – произнёс он, но телефон молчал. Мотоциклист попытался дозвониться снова, но его Джессика не отвечала. Он поднял мокрое от слёз лицо и, увидев меня, смущённо отвернулся, вытирая слёзы. Затем долго молчал, глядя на струи воды, бьющие в стёкла. В баке кофеварки громко закипала вода. Мотоциклист оглянулся на звук, и наши взгляды встретились. Он понял, что я был свидетелем тяжёлого разговора. Кашлянул. Я участливо улыбнулся в ответ.

Мотоциклист подошёл к стойке и спросил, сколько стоит одна сигарета. Я назвал цену – квотер. Парень вытащил монету, и я пробил двадцать пять центов, спросив:

– «Малбро» о «Ньюпот»?

– «Малбро», – ответил ночной посетитель.

Я вытащил из-под прилавка сигарету и положил перед ним. Парень взял сигарету. Я щёлкнул зажигалкой. Он наклонился, прикурил и благодарно посмотрел на меня, улыбнулся и, подкинув в руке серебристый мобильник, сказал что-то извиняющимся тоном.

– Ноу проблемз! – заверил я с улыбкой. Мотоциклист грустно улыбнулся, пожал плечами и посмотрел, куда бы стряхнуть пепел. Я поставил перед ним пепельницу и в знак солидарности тоже закурил. В это время по радио зазвучала песня Стива Уандера, которая мне очень нравилась. Я прибавил звук. Мотоциклист спросил, люблю ли я Стива Уандера.

– Вери! – коротко пояснил я.

Мы молча курили, стряхивая пепел в одну пепельницу. Мелодия была грустная и щемящая. Наверное, она очень соответствовала настроению мотоциклиста, потому что он опять загрустил…

Отойдя в сторону, мотоциклист обратил внимание на «стиралки» – яркие лотерейные билеты «инстант тикетс», или, как их ещё называли, «скрэжтс», в пластмассовых футлярах. Они продавались наравне с билетами «Виг гейм», «Пике сикс», «Кэш файф» и другими, которые с рокотом выдавал компьютер «Грин Машин». В дни, когда джекпот «Биг-гейма» достигал сотни, а то и более, миллионов долларов, от покупателей не было отбоя. Брали по двадцать, сорок билетов одновременно, а один китаец взял как-то билетов на пятьсот баксов. У всех была надежда, что вдруг и они отгадают шесть заветных номеров, сорвут куш и станут обладателями миллионов… Сейчас джекпот был равен «всего» пяти миллионам, и бойкая торговля приостановилась. На прошлой неделе какой-то счастливчик сорвал заветный джекпот и из простого плотника стал настоящим миллионером. Об этом писали все газеты, счастливчика показывали по телевидению. Результаты розыгрышей я выводил на своём компьютере и записывал в специальный бюллетень, висевший на окне у самой двери. И нетерпеливые игроки, вытащив свои билеты, разглядывали номера. Чаще всего они разочарованно комкали пустые билеты и уходили, клянясь, что не будут больше играть, но на следующий день опять диктовали мне номера. И снова их согревала надежда… Выигрыши составляли два, три, пять долларов. Некоторым везло, и я вытаскивал из кассы двадцатку, принуждённо улыбаясь и поздравляя с удачей. А однажды мне пришлось опустошить всю кассу: мужчина выиграл пятьсот долларов и настойчиво требовал выдать деньги немедленно.

…Мотоциклист разглядывал билеты. Их было очень много. Яркие, с зазывающими надписями: «Выиграй тридцать тысяч!», «Выиграй пятьдесят тысяч!», «Выиграй сто тысяч!» Выигрыши зависели от стоимости самих билетов. Тут были и однодолларовые билеты, и билеты по два, три, пять долларов, были и по десятке.

– Хау мач голф? – спросил ночной посетитель.

– Ту далла, – ответил я. Зелёненькие, довольно невзрачные по сравнению с другими билеты игры «Гольф» находились в самом низу пластмассовых футляров. Парень вытащил два доллара и протянул их мне. Привычно оторвав билет, я положил его на прилавок. За окнами продолжал лить дождь.

Мотоциклист закончил стирать и разглядывал билет. Он что-то сказал мне и взглядом показал на билет, видимо, попросил меня разобраться. Я взял билет в руки, посмотрел и увидел, что на месте бонуса, где обычно виднелась надпись «Гуд лак!» – «Удачи!» или «Трай таймс» – «В другой раз», виднелись пять мячей гольфа. Внутри у меня ёкнуло. Я перевернул билет и стал вчитываться в условия игры. Парень растерянно смотрел на меня. Я поднял голову.

– Ю вин, – тихо сказал я ему и ткнул пальцем в билет. Пять мячей игры в гольф в бонусе означали выигрыш в тридцать тысяч долларов… Парень недоверчиво посмотрел на меня и стал изучать условия.

– Тори саузен! (Тридцать тысяч!) – закричал он и подпрыгнул чуть ли не до потолка.

– Тридцать тысяч! – сказал я вслух по-русски. – Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Тридцать тонн капусты!

Мотоциклист, словно забыв обо всём на свете, что-то кричал, целовал билет, хлопал в ладоши. Из грустного, рассеянного мальчика в один момент он превратился в сияющего, довольного жизнью молодца, улыбавшегося во весь рот, обнажая свои белейшие крепкие зубы. Он вытащил свой мобильник, быстро набрал номер и стал нетерпеливо ждать ответа.

– Джесси! – заорал он в трубку. Он тараторил, как пулемёт, – громко, уверенно, без умолку. Слова хлынули, как вода через прорвавшуюся дамбу. Было понятно, что своей девушке он говорил о деньгах, о тридцати тысячах, свалившихся на голову, о том, что всё-всё будет у них хорошо и что он скоро приедет…

– Джесси, жди меня… – мотоциклист натянул краги, надел на голову свой красный шлем и выбежал, не попрощавшись со мной. Завёл мощный мотоцикл и, рванув, уехал, оставив после себя сизый выхлоп бензина супер.

Я ходил взад и вперёд по узкому пространству магазинчика, мимо полок с чипсами, конфетками, жвачкой, печеньем. Вот, висел себе зелёный билетик под самым твоим носом… А там… Там деньги, которые ты мог бы заработать за целых два с половиной года… По двенадцать часов в день, по ночам, без выходных…. Тридцать тысяч… А этот промокший пацан случайно заехал на своей «Хонде», чтобы спрятаться от дождя, случайно взял билет… Размышляя о превратностях судьбы, поймал вдруг себя на мысли, что я в обиде на этого мотоциклиста за то, что он не сказал хотя бы «Хэви гуд дей!» или «Гуд бай!» И даже не посмотрел в мою сторону. Я живо представил, как он врывается в комнатку своей девушки, как показывает счастливый билет… Как они мчатся на его мотоцикле в Нью-Джерси, в главное управление нью-джерсийской лотереи, как пересчитывают сотенные купюры… И как Джесси улыбается своему мотоциклисту.

…Дождь продолжался, но уже тихий, спокойный. Смена подходила к концу. Как всегда говорил Зиновий, осталось всего два школьных урока, полтора часа. Семь сэндвичей, изготовление которых входило в круг обязанностей ночника, были готовы и лежали, упакованные под греющей их лампой. Я протирал пыль на полках, когда в магазинчик вошёл Саша Большой. Так его называли из-за его роста, и чтобы не путать с другим Сашей, тоже траковщиком. С Сашей Большим мы говорили обычно о кино и книгах. Он подкидывал мне то Корецкого, то Маринину.

– Привет ночникам! – сказал он с улыбкой, проходя к кофейнику. – Кофе свежий?

– Только что заварил… Как жизнь?

– Регулар! – вытер аккуратно за собой следы от кофе на прилавке Саша. – Что-то ты сегодня какой-то хмурый, – сказал он, отпивая кофе.

– Да так, устал, наверное… – уклонился от ответа я.

– Слушай, я ночью такую аварию видел! – продолжал Саша. – Полиции понаехало! Я только выехал из дома на стоянку. У самого Такони Бридж дорогу перекрыли, пришлось из машины выйти… Хотя не люблю я на это смотреть… Жалко парнишку, такой молодой…

Я насторожился.

– Видимо, на обгон пошёл и зацепился левой стороной руля за бетонное ограждение… Его и кинуло… Под самые колеса… – он поморщился.

Я почувствовал, как холодок пробежал по моей груди к самому горлу.

– Подожди, он что, на мотоцикле был? – осторожно спросил я.

– Ну да… На «Хонде»… Знаешь, такая спортивная машина, с усиленным движком…

– Красная? – уточнил я охрипшим вдруг голосом.

– Точно, красная… И шлем у пацана был красный… А ты откуда знаешь? – удивился Саша.

– Он заезжал сюда… Ночью… В самый ливень… Он погиб?

– А как ты думаешь! Знаешь эти двадцатитонные фуры? У них сзади три спаренных колеса в твой рост… Вот под них его и швырнуло… И чего он на обгон пошёл у самого моста? Куда нёсся, идиот? Может, обкуренный был или пьяный? – Саша посмотрел на меня.

– Да нет… – сказал я. А про себя подумал: «Он был счастливый. Слишком счастливый».

…К утру дождь прекратился. Мы с Зиновием ехали домой на своих скрипучих велосипедах. Уютный, умытый дождём городок, похожий на подмосковные дачные посёлки, ещё спал. Было пустынно и тихо. Я вдыхал чистый утренний воздух, ощущая на спине тёплые лучи восходящего солнца.

– Хорошо-то как! – произнёс я.

– А дома будет ещё лучше… Эх, скорее бы! – добавил Зиновий.

Мы прибавили ходу.

Пальмара, штат Нью-Джерси.

Январь 2004 г.

Восьмой раунд с Робертом Тейлором

Выдыхающаяся августовская жара в тот день словно огрызнулась напоследок: весь день невыносимо пекло, будто за окном стояло начало июля, плавился асфальт, водоёмы были переполнены детьми, взрослые сидели на гранитных парапетах городских фонтанов, опустив ноги в воду.

Я позвонил другу, и мы договорились встретиться ближе к вечеру в парке попить пивка. В предвкушении вечерней прохлады я мысленно пил холодное кисловатое пиво, чувствуя вкус курта, и даже представлял, о чём мы будем болтать с Бобом, наслаждаясь запахом политой земли и дымком шашлыка.

Только я положил трубку, как зазвонил телефон.

– Алло, можно Джавада Ориповича?

– Это я… Здравствуйте, Лариса Владимировна, я вас узнал…

Голос Ларисы Воротниковой, вернее, её интонацию, трудно было спутать с чьей-либо: она всегда говорила так, будто плакала, даже когда смеялась. То, что она назвала меня по имени-отчеству, немного насторожило: обычно она называла меня просто Джавад.

– Ой, Джавочка! Как хорошо, что я застала тебя! – с радостным плачем закричала она в трубку.

Переход к «Джавочке» насторожил меня ещё больше – так называли меня самые близкие друзья. Другим я не разрешал, потому что не любил фамильярности.

– Я вас слушаю, Лариса Владимировна… – обречённо произнес я: интуиция подсказывала, что пить пиво сегодня не придется.

– Джавочка, выручай!

Лариса Владимировна работала директором БПСК[2]2
  Бюро пропаганды советского киноискусства.


[Закрыть]. Знакомство с ней было очень полезно: можно было запросто попасть на закрытые просмотры заграничных фильмов и на лекции киноведов из Москвы и Ленинграда. Видео тогда ещё не было, а по телевизору показывали чаще всего скучные фильмы. И присутствие на этих «информационных» просмотрах было своеобразным знаком некой приобщённости к тайне, отличающим «избранных» от простых смертных. В такие дни в старом Доме кино под напором желающих посмотреть привезённый боевик ломались двери, зрители сидели на ступеньках в проходах переполненного зала, залезали даже на сцену. А добрая Лариса Владимировна всегда давала мне билетик на двоих, даже когда я не носил в кармане заветной красной книжки члена Союза кинематографистов.

– Понимаешь, у нас катастрофа! – Лариса по-настоящему всхлипнула. – Разлогин заболел, а все билеты уже проданы! Джурабаев на семинаре, а Ханжару не могу поймать… Одна надежда на тебя, Джавочка! Всего три лекции… Только не отказывайся!

– Ну какой из меня лектор, Лариса Владимировна… – искренне смутился я, и меж лопаток пробежал холодок. Я выступал всего один раз в интернате для слабослышащих детей, но даже там от волнения у меня дрожали коленки, а язык будто к нёбу прилипал. Я живо представил ухмылки наших завсегдатаев «информационных» просмотров, и от одного этого трубка в моей руке стала влажной. – Нет, я не смогу, – как можно твёрже отказался я.

– Да сможешь, сможешь! – плачущим голосом воскликнула она и, словно прочитав мои мысли, быстро добавила: – Это ведь не в Ташкенте, а в Самарканде! Джавочка, я тебя прошу! Денежки заработаешь, я тебе по высшей ставке заплачу – по семнадцать пятьдесят за лекцию, плюс синхронный перевод по восемь, итого семьдесят шесть пятьдесят. Ещё суточные по три рубля… А они там тебя кормить будут…

Восемьдесят пять рублей за три дня по тем временам – весьма неплохие деньги, и категоричность моего отказа уже не казалась такой уж уместной.

– А что за лекции? – неуверенно спросил я, стыдясь скорости своего падения.

– Да ерунда на постном масле! – почувствовав перемену в моем тоне, более бодрым голосом проплакала Лариса Владимировна. – Для тебя раз плюнуть! Ты же в Москве учился! Там основной фильм, который надо переводить, – «Восьмой раунд» с Робертом Тейлором в главной роли, видел?

– Нет… – сказал я, мысленно прикидывая, куда можно будет потратить гонорар.

– И два отрывка по две части, это уже дублированные картины… «Большие гонки» и «Воздушные приключения».

– Как же я буду переводить этот…

– «Восьмой раунд»? – торопливо перебила меня Лариса. – Господи, Джава, ты как будто только родился! Не надо тебе ничего переводить, будешь читать по монтажным листам… А тема лекции – «Этот жестокий мир буржуазного спорта», понимаешь? Все билеты проданы! Джавочка, ты наш годовой план вытянешь!

«Хитрец лукавый этот Разлогин, такое название придумал!» – подумал я. Все эти идеологические примочки зритель давно раскусил, но шёл на ругательное слово «буржуазный», чтобы своими глазами с удовольствием посмотреть на это самое загнивание мира капитализма.

– Там летний зал в парке, две с половиной тысячи зрителей! – поняв, что я капитулировал, продолжала наступление «мягкой силой» Лариса Владимировна. – Ну, уговорила?

Зря Лариса Владимировна сообщила про количество зрителей, опрометчиво с её стороны. Я живо представил огромный зал и себя, одиноко стоящего на сцене перед двумя с половиной тысячами незнакомых людей, и от страха заныло где-то в животе.

– Нет, – виновато промямлил я. – Я не смогу… Извините, Лариса Владимировна.

Положил трубку и почувствовал на спине взгляд жены, которая полоскала простынки нашего первенца.

– Работу предлагают – лекции почитать… В Самарканде…

– А за сколько? – заинтересованно спросила жена.

– Рублей за восемьдесят, – небрежно ответил я. – Но я отказался…

Жена бросила пелёнки в тазик. Мыльные брызги полетели мне в лицо. В другой раз я бы возмутился, но сейчас просто утёрся. Ещё ничего не сказав, жена была тысячу раз права.

– Ну конечно, лучше попить с дружками пива с водкой, а завтра страдать от похмелья… А в холодильнике, между прочим, пусто… – сказала она тихо и почти не зло. – К тому же надо купить коляску… Я видела в комиссионке, хорошая, всего за пятнадцать рублей… Без коляски плохо…

Три дня назад какая-то сволочь утащила прямо из подъезда замечательную немецкую коляску серебристого цвета. Нам её по большому блату достали в Детском мире за семьдесят рублей.

Эта коляска стала последним ударом, разбудившим мою совесть, а бэушная коляска переборола мои страхи, и я позвонил Ларисе Владимировне.

– Знаете, я передумал, я поеду в Самарканд…

– Джавочка, ты просто золото! – уже по-настоящему заплакала женщина.

– Но хотелось бы посмотреть фильм заранее…

– Какой фильм?! Поезд через час! Я за тобой заеду – и прямо на вокзал… Собирайся!

Я хотел было ещё кое-что спросить, но в трубке раздались короткие гудки. Лариса Владимировна решила не испытывать мою неустойчивую натуру.

Через час я уже взбирался в плацкартный вагон поезда «Ташкент – Самарканд» с двумя тяжеленными яуфами с проржавевшими жестяными банками с фильмами.

– Не беспокойся, там тебя встретят, устроят в гостиницу… Вот здесь монтажные листы и брошюрка… Пригодится… – и, протянув потрёпанную картонную папку, Лариса Владимировна всхлипнула на прощанье: – Ты наш спаситель!

Лязгнули вагонные сцепки, поезд тронулся.

– Пройдите в вагон, – строго сказал усатый проводник, поднимаясь по металлическим ступенькам.

Боковым зрением я заметил, как Лариса Владимировна смахнула со щеки слезинку и незаметно, мелким движением, перекрестила меня. Для тех времён это было равносильно преступлению, тем более что Лариса Владимировна была членом партии.

Поезд тронулся, набирая скорость.

Я шёл, качаясь, по вагону к своему месту, и гордость переполняла меня. Потому что я чувствовал себя ратником, воином, идущим на подвиг.

Мимо проплывали убогие пригородные домики, водокачки, заборы из кроватных стенок, мусорные свалки.

Сидя за столиком, я перелистывал монтажные листы американского боевика «Восьмой раунд», который был снят аж в 1938 году. Машинописные буквы, видимо, четвёртого, а может быть, и пятого экземпляра расплывались на серой шершавой бумаге. Углы от многочисленных перелистываний слюнявыми пальцами были тёмными и блестящими. Из реплик складывалось представление о сюжете фильма. Над бедным мальчиком с окраины Бруклина, как сейчас бы сказали, из «неблагополучной» семьи (папа умер в тюрьме, мама – алкоголичка) постоянно издеваются местные хулиганы. Однажды Томми (так звали героя фильма) встречается с человеком, который приводит его в боксёрский зал, где мальчик под руководством тренера начинает упорно заниматься боксом. У парня обнаруживается спортивный талант, и через некоторое время местные хулиганы стараются обходить стороной Тома, который может набить морду любому из них. На одном из соревнований Томми замечает босс из более солидного клуба и приглашает перспективного мальчугана к себе. Томми взрослеет и одерживает одну победу за другой. Появляются деньги, и юный боксёр переезжает со своей излечившейся от алкоголизма матерью из бруклинской каморки в приличную квартиру. Карьера боксёра так головокружительна, что вскоре он становится равным в среде известных музыкантов, актёров и богатых людей…

Я успел дочитать монтажные листы до этого важного момента в жизни Томми, когда меня окликнул проводник. Он сунул в руки охапку сырого белья и указал мне на верхнюю боковую полку. Вскоре в вагоне стало темно, и только лампы под потолком светились неверным фиолетовым светом.

Самарканд встретил утренней прохладой, запахом лепёшек и угольного дыма. Акрам, водитель из кинофикации, донёс яуфы с фильмами до своей машины. Старенький ГАЗ-69, прозванный в народе «козлом» за излишнюю прыгучесть на колдобинах, с гордой надписью «КИНО» на помятой двери завёлся с третьего раза, и мы поехали по пустынным ещё улицам древнего города. Акрам был истинным патриотом Самарканда и, как заправский гид, рассказывал на ходу о памятниках, мимо которых мы проезжали, пересказывал мелодраматические легенды о казнённых зодчих, время от времени с гордостью повторяя, что Самарканд – ровесник Рима. На одном из перекрёстков машина заглохла. Акрам, чертыхаясь, вытащил заводную ручку и стал крутить ею, пытаясь завести автомобиль.

Я вышел из машины и опешил: на заборе красовалась гуашевая афиша, в которой сообщалось о лекции на тему «Этот жестокий мир буржуазного спорта». Перечислялись отрывки из фильмов и отдельно оповещалось о «Захватывающем боевике „Восьмой раунд“ о знаменитом боксёре с участием выдающегося актёра Роберта Тейлора». Но не это меня поразило. Внизу, выведенная огромными буквами, красовалась моя фамилия! Сквозь гуашевые разводы можно было различить и смутную более раннюю надпись «К. Разлогин». Но верхняя часть осталась без изменений: «Лектор – доктор искусствоведческих наук, профессор, г. Москва»… И моя фамилия! Смешанное чувство овладело мной. «Какой я, к чёрту, профессор, тем более из Москвы?» – думал я, но, с другой стороны, сквозь стыд пробилась приятная волна тщеславия. Я стоял как дурак перед афишей и даже не услышал, что колымага наша завелась. Подошёл Акрам и, положив по-свойски ладонь на моё плечо, гордо сказал:

– Мы таких афиш девять штук по городу развесили! Красиво, а?

В одной фразе он умудрился использовать таджикские, узбекские и русские слова одновременно.

Я промолчал, мы сели в машину и поехали устраиваться в гостиницу.

Старомодный номер понравился сразу – высокие фанерные потолки, домашние занавески на окнах, горячая вода в душе, пружинная металлическая кровать с блестящими шариками и картина Васнецова «Три богатыря». Что ещё надо? Едва я вытащил из сумки помятые брюки и рубашки, как в дверь постучали.

– Завтракать пора… – улыбался в дверном проёме Акрам.

– Мне бы погладить… Можно найти утюг?

– Э, какой утюг-мутюг? Это не мужское занятие! Пошли…

Мы сидели во дворике гостиницы, макали горячие ещё лепёшки в свежайший каймак, пили чай и хрустели «дамскими пальчиками».

Акрам рассказывал, как любит кино – он смотрел фильм «Тарзан» десять раз, а «Бродягу» с Раджем Капуром – восемнадцать! Реплики из фильмов он помнил наизусть и кричал гортанным голосом, тыча мне в грудь: «Джейн, Тарзан! Джейн, Тарзан!» Напоследок, к удовольствию официантки, Акрам проникновенно спел песню из знаменитого индийского фильма: «А бара я, а-а-а-а! Бродяга я, а-а-а-а! Никто не ждёт, не ждёт меня, а-а-а-а!..»

После завтрака Акрам объявил, что нам предстоит поездка на Афрасиаб. Я хотел было отказаться под предлогом, что нужно подготовиться к лекции, но мой чичероне был категоричен, ссылаясь на указание директора кинотеатра.

Входя в номер, я удивленно замер на пороге: миловидная девушка в синем халате вешала на плечики мои выглаженные рубашки. Брюки с идеальными стрелками висели на спинке стула. Начищенные до блеска туфли чинно стояли у кровати. Девушка оглянулась и вежливо поздоровалась. Ответив ей, я полез в карман и, показав взглядом на выглаженную одежду, спросил:

– Сколько я вам должен?

– Ну что вы, что вы, товарищ профессор! – замахала руками девушка. – Это такая мелочь…

«Профессор…» В горле запершило. Я протянул всё-таки горничной мятый рубль, но она решительно отвела мою руку.

– Прошу вас, не надо… – Она помолчала и, просительно улыбаясь, добавила, вытаскивая из кармашка трёшку: – Если можете, достаньте мне два билета на вашу лекцию…

– Да что вы! – и вовсе смутился я. – Я вас и так проведу… А что, на самом деле билетов нет?

– Три дня, как уж все раскупили… – сокрушённо вздохнула девушка. – Я приду с подружкой… Хорошо?

– Конечно-конечно! Найдите меня в кинотеатре минут за пятнадцать…

Она вышла из номера, и через мгновение я услышал шёпот из коридора:

– Такой молодой, а уже доктор наук! И такой скромный!

– Москвич!

Мы бродили по афрасиабскому городищу, спускаясь в раскопы, находя тут и там мелкие керамические осколки. Но поднявшееся солнце стало так припекать наши спины, что вскоре Акрам объявил:

– Всё, хорошего помаленьку, едем в чайхану!

– Какая чайхана? – возмутился я. – Мне надо готовиться к лекции, почитать кое-что! Да хорошо бы и фильм посмотреть, я его не видел…

– Увидишь, дорогой Джавад-жон, всему своё время! – философски произнёс Акрам, заводя астматически чихающий двигатель своего «газика».

…Чаепитие под развесистой чинарой на берегу хауза плавно перешло в обеденную трапезу. Самаркандская сюзьма, но-хот, шашлык и подозрительно крепкое пиво привели меня в состояние полудрёмы и ленивой сытости. Подушки и курпачи на супе манили к себе. Когда пришло время расплачиваться, я вытащил деньги, но Акрам строго посмотрел на меня:

– Ты – гость! – важно произнёс он. – Директор уехал в отпуск, в Карловы Вары, и поручил мне встретить тебя как полагается… И даже дал деньги на расходы… – и к своей разноязычной смеси шофёр добавил американизм: – Всё будет окей!