Текст книги "Голубка"

Крыса

За окном мягко падал снег. Прошелестела запоздавшая машина, низко загудела труба в ванной. Данияр Хамидов, а для друзей просто Дан, сидел в большой комнате за обеденным столом, стуча на старой пишущей машинке.

Гавхар, жена, складывала в аккуратные стопки отглаженное белье.

– Забыла сказать: звонила Мунира. – Она вытащила из розетки вилку утюга. – Просила позвонить. Что-то срочное.

Дан поднял голову, посмотрел поверх очков.

– Они с Озодом два месяца не живут. Расходятся.

– Опять информация от твоей косметички?

– Нет, – ответила Гавхар. – Мне её подруга рассказала. Озод совершенно опустился. Говорят, сильно пьёт. – И, не повышая голоса, добавила: – А тебе, как его другу, следовало бы об этом знать лучше меня.

– Хватит! У Озода сейчас депрессия…

– Ага, просто кризис возраста! – перебила его Гавхар. – Слышали уже! И про талантливого неудачника и непонятого гения!

– Пожалуйста, замолчи.

Гавхар резко повернулась и вышла из комнаты.

– А-а-а! – раздался крик жены и звон разбитой тарелки.

Дан бросился на кухню.

Прижавшись к холодильнику, вся вытянувшись, Гавхар стояла с круглыми от ужаса глазами. На полу валялись осколки.

– Опять! – заплакала она и бросила в мойку тряпку. – Она! Я так больше не могу! Это невыносимо!

Дан обнял её, погладил волосы, успокаивая:

– Из-за какой-то мышки… – произнёс он. – Ну, успокойся…

– Это не мышь, я её сейчас лучше разглядела. Это крыса! Убей её, а…

– Хорошо, – пообещал Дан.

Руководитель исследовательского института, в котором работал Данияр, Вали Камалович, просматривал принесённую рукопись.

– Так-так… Хорошо, гласность – веление времени! – произнёс Вали Камалович. – А вот это я бы полностью выкинул, – и он аккуратно замазал фломастером целый абзац. – Нескромно.

– Это же ваш доклад, – сказал Дан.

– Ваш-наш – какая разница? – по-отечески улыбнулся из-под оправы очков хозяин кабинета. – Нет, хорошо написано – без воды, чётко. Спасибо тебе!

– У меня к вам дело… – нерешительно сказал Дан.

– Насчёт квартиры? – Вали Камалович улыбнулся и вытащил из ящика бумагу. – Вот копия письма в горисполком. Как только снесут твою халупу – получишь квартиру в самом центре.

– Спасибо, – поблагодарил Дан, – но я не об этом… Я насчёт Озода… Как-то всё глупо вышло… Тот инцидент с вами…

– А при чём здесь это? – помрачнел Вали Камалович. – Не во мне дело! То, что он про меня болтает, – его личное дело. У нас демократия. – Он махнул рукой на газеты, лежавшие на столе. – Каждый вправе говорить то, что думает. Но твой дружок, по сути, сорвал учёный совет!

– Вали Камалович…

– Не перебивай меня! Он неделями не появляется на работе, говорят, пьёт!

– У него нервы не в порядке…

– Меня не интересуют его нервы, – холодно произнёс Вали Камалович. – Работа есть работа! И если каждый будет показывать свой характер, мы только и будем заниматься выяснением отношений! Надоело! Прошло время гладить по головке! Сам знаешь, какие сейчас требования! – Он положил ладонь на передовицу «Правды». – На носу отчёт в Головном, учёный совет…

– Но без идеи Озода нашей работы не было бы вообще… – тихо продолжал защищать друга Дан.

– Это не так важно… – отмахнулся хозяин кабинета. – Пойми, Данияр, если к концу декабря мы не представим основные выкладки, нас прикроют… Со всеми вашими идеями… – добавил устало. – Так что прикажешь выбирать – претензии твоего друга детства или честь института?

Дан не ответил, поднялся уходить.

– Хочешь помочь другу, убеди его публично извиниться перед коллективом… Передо мной, если соизволит. – Вали Ка-малович горько усмехнулся. – Я ведь к вам, как к своим сыновьям…

Дан спустился по лестнице, вышел во двор. Снег почти растаял, только белел серыми кучами в углах.

Внутри вивария было неуютно, сумрачно. Дан поморщился от неприятного запаха, постоял, привыкая к темноте. Из-за проволочной сетки на него равнодушно смотрели красными глазами кролики. В отдельной клетке сидел крупный, даже толстый, кроль с прикреплёнными к черепу датчиками.

– Кто к нам пожаловал! – услышал Дан и обернулся.

К нему шёл лаборант в застиранном халате, вытирая на ходу руки.

– Привет, – сказал Дан.

– Какими судьбами? Такое начальство в нашей обители! – лаборант протянул руку. – Тёща тебя любит – к столу пожаловал! Пойдём, чайку попьём.

– Спасибо, – Дан огляделся по сторонам. – У тебя ничего не изменилось.

– У кого-то что-то меняется, у кого-то время словно застыло! – с философским пафосом сказал лаборант и широко улыбнулся. – Ну, проходи!

И он протолкнул Дана в маленькую комнатку с накрытым столиком.

– Помнишь, сколько мы здесь произнесли красивых тостов и высоких слов? – и он потянулся под стол за склянкой со спиртом.

– Нет-нет, я не пью…

– По капле… – разбавляя спирт, улыбался лаборант.

– У меня крыса завелась. Помоги от неё избавиться.

– Ну вот, – обиженно произнёс лаборант. – В кои-то веки зашёл, и то по сугубо личным делам. – Он протянул Дану стакан, насадил на вилку огурец. – Давай, за нас! За наши мечты… Сбывшиеся и несбывшиеся!

Он смотрел на Дана с каким-то сочувствием и настойчивостью одновременно.

– За нас… – хрипло произнёс Дан и залпом выпил.

– Я рад за тебя, – закусывая, произнёс лаборант. – Давно знал, что из тебя толк выйдет! Надежда! Будущий академик!

– Прекрати, – перебил его Дан. – Так есть у тебя какой-нибудь яд?

– А тебе обязательно её надо убить? – не столько спросил, сколько укорил лаборант. От выпитого он сразу захмелел, улыбка сошла с лица.

– Ну ладно, гуманист… – хмуро вздохнул Дан. – Хватит лекции читать.

– А ты не перебивай! – лаборант выключил закипевший чайник. – Эти крыски – ох непростые! Я ведь с ними двадцать лет работал. И убивать их не надо. Если они тебе не нравятся – отвадь от дома и всё. А вы всё убивать! Скажу по секрету, – перешёл он на шёпот, – они – наше зеркало!

– Кныш, ты совсем разучился пить! – вставая, произнёс Дан.

– Я не пьяный, – помотал головой лаборант и вдруг схватил Дана за воротник. – Чего вы с Озодом сделали?

– При чём здесь Озод?

– А при том! Скоты вы! Предатели! И ты в первую очередь!

– Пьянь! – брезгливо отстранился Дан. – Руки убери…

Он хлопнул дверью и пошёл мимо проволочных клеток с кроликами.

Гавхар стояла рядом с мужем, наблюдая, как тот нанизывал кусочек мяса на крючок мышеловки. Потом осторожно оттянул пружину.

– Возьмёт?

– Куда денется… – Дан положил мышеловку на пол возле мойки.

В прихожей зазвонил телефон.

– Кто это может быть? – Гавхар, снимая трубку, посмотрела на часы: половина первого ночи!

– Алло… Мунира? – Гавхар прикрыла трубку рукой: – Она плачет…

Дан взял трубку.

– Алло… Мунира… Здравствуй…

Гавхар прислушивалась к разговору.

– Да… Да… – через длинные паузы повторял Дан. – Послушай, Мунира, он должен понять одно: легче всего искать виновных вокруг… – он надолго замолчал. – Он в последнее время стал совершенно неуправляемым. На работу не ходит, со всеми переругался! Подожди, не плачь! Мунира, возьми себя в руки! Где он сейчас? Хорошо, я обязательно поговорю с ним…

Он положил трубку на рычаг.

– Ты права, они развелись, – растерянно произнёс Дан.

– Просит помирить?

– Нет. Насчёт работы. Его собираются увольнять.

– Уволить Озода? – Гавхар покачала головой. – Вы все с ума посходили!

Дан промолчал.

По потолку проплывали отсветы ночных машин, проезжавших за окном.

Данияр и Гавхар не спали – лежали с открытыми глазами.

В этот момент на кухне звонко щёлкнула пружина мышеловки. Данияр вскочил с кровати и бросился на кухню.

Включил свет. Пружина мышеловки сработала, но крючок был пуст.

– Попалась? – крикнула из спальни Гавхар.

– Нет… – ответил Дан. – Ушла. И мясо с собой прихватила.

– Я же говорю – это настоящая бестия! – Гавхар, опасливо глядя под ноги, вошла на кухню. – Хозяйка в этом проклятом доме!

Дан шёл по улице, которую вот-вот должны были снести. Остановился у ворот с вывеской «Художественная мастерская».

Вошёл во двор. Под навесом стояли и лежали разные планшеты, на которых виднелись остатки лозунгов, изображения колхозников и рабочих. Какой-то парень щёткой смывал с планшета гуашевое покрытие. От воды шёл пар.

– Скажите, Озод здесь работает? – спросил Дан.

– Здесь, – парень кивнул в сторону строения в глубине двора.

Дан вошёл в мастерскую. Большой зал был ярко освещён мощными лампами. На козлах лежал огромный планшет с изображением улыбающегося Деда Мороза и надписью «С Новым, 1986 годом!».

– Озод! – окликнул Дан.

…Они сидели за колченогим столиком мастерской среди планшетов с оплывшими от дождей лозунгами. Со всех сторон на них смотрели с плакатов решительные лица.

– Как ты меня нашёл?

– Не имеет значения. Тебе не кажется, что всё это глупо?

– Не надо меня жалеть, – перебил Озод. – Я прилично зарабатываю и, главное, не вижу рож, которые мне осточертели!

– Ну хорошо… А Мунира – в чём она перед тобой провинилась?

– А вот это тебя вовсе не касается!

– Послушай, я говорил с шефом. Извинись за тот случай и всё!

– В чём это я провинился?

– Ну хорошо, не провинился, – пытаясь говорить мягко, продолжал убеждать Дан. – В самом деле, с кем не бывает? У него гнилой характер, но и ты не подарок. Надо быть гибче… Мудрее, – он положил руку на плечо Озода.

– Что с тобой случилось, Дан? – Озод пристально смотрел на товарища. – Что со всеми вами случилось? Ладно, можно терпеть этого хама, этого недоумка! Можно терпеть то, что он обворовывает всех нас! И тебя, и меня! Но ведь он хочет из нас сделать рабов, холуёв! Ты что, ослеп, оглох?

Дан опустил глаза.

– Ах, какой гибкий! – скинув руку Дана, Озод взорвался: – И запомни, если ещё раз попросишь меня извиниться перед этим… я не подам тебе руки!

– Не кричи, пожалуйста!

– Буду кричать! Буду! Я давно уже написал всё, что думаю! Вот… – Озод вытащил из портфеля несколько листов. Руки его дрожали, бисеринки пота проступили на лице.

– Хочешь знать, почему мы расстались с Мунирой? Тогда слушай, мудрец! Она мне настоятельно посоветовала брать пример с тебя, умненького-благоразумненького! Пожалела, наверное, что замуж за тебя не вышла!

– Что ты мелешь, Озод!

– А то, что думаю!

– Неврастеник! – не выдержав, перешёл на крик и Дан. – И шизик! Тебе и в самом деле лечиться надо!

– Уходи и забудь сюда дорогу!

От резкого движения рукой один из планшетов повалился, увлекая за собой и другие. Сооружение рассыпалось, словно карточный домик. На полу продолжали улыбаться девушки и парни с огромных плакатов.

В прихожей раздался мелодичный звонок. Дан открыл дверь. На пороге стояла женщина в сером халате поверх пальто с объёмистой сумкой и блокнотом в руке.

– Вызывали? – спросила она. – Я с эпидстанции.

– Да-да, проходите.

Он провёл её на кухню.

– Давно они у вас?

– Она одна.

– Откуда вы знаете?

Женщина вытащила из сумки пакет с белыми шариками, встала на колени и начала рассовывать крысиный яд в укромные уголки под шкафом и мойкой.

– Дети есть? – спросила она снизу. – Будьте осторожны, они их едят.

– Кто?

– Дети. Они думают, что это конфетки, и едят. А это очень сильный яд, – она поднялась на ноги. – Ну вот и всё. Распишитесь здесь.

Женщина протянула коротенький карандаш и квитанцию. Дан расписался.

– Если честно, эти шарики на них не действуют. Они хитрые, не едят их!

– Как? – растерянно взглянул на нее Дан. – И зачем же тогда?..

– Лучший способ – линейка с ведром.

– Никогда не слышал…

– Эх, интеллигенция! – засмеялась женщина, глядя на стол с машинкой. – Сигареткой угостите, товарищ писатель? – Она закурила, глубоко, по-мужски, затянувшись дымом. – Хорошие. Дорогие, наверное? Значит, так: кладёте на край стола линейку… Вот, ровно до середины, чтоб не падала. На конец линейки кладёте немного сыра. А около стола, прямо под линейкой, ведро с водой. И на стол немного сыра, так сказать, для приманки. Крыска лезет на стол, потом на линейку, а та – бац вниз! И грызун в воде! Ясно?

– Какой-то странный способ… – недоумённо произнёс Дан.

Дан вошёл в кабинет. Вали Камалович сидел за столом, что-то читая.

– Ну, слышал, что твой друг натворил?

– Нет, – насторожился Дан.

Тот протянул ему несколько листков.

– Познакомься… Читай внимательно, не торопись. И вот этот бред твой друг, Озод Курбанов, посмел положить на стол Туйгуна Азизовича! Прорвался к нему в кабинет и потребовал сейчас же прочитать! Надо же, всех винит! И самого Туйгуна Азизовича! Сопляк! Неблагодарный выскочка!

– Я видел его недавно… У него стресс. Он в невменяемом состоянии.

– Послушай, защитничек! – резко оборвал его Вали Камалович. – За этот пасквиль он ещё ответит, но я хочу предупредить тебя: если ты не хочешь неприятностей – не защищай его! Ясно?

Дан покачал головой.

– Более того, именно ты ответишь на это грязное письмо! Пора наконец дать отпор демагогам типа Курбанова!

Опустив голову, Дан молчал.

– Вот! – ткнул пальцем в лист Вали Камалович, найдя нужный абзац. – Читай! «Вы вырастили целое поколение конформистов, трусов и лжецов! Талантливых учёных вы превратили в низких угодников и подхалимов!»

Дан молча взглянул на Вали Камаловича.

– И кого он имеет в виду, как ты думаешь? Тебя!

– Но ведь здесь приведены случаи, которые действительно имели место…

– Обычный приём демагогов! – оборвал его шеф. – Выпячивать, раздувать недостатки, совершенно забывая о том, что сделано, какая огромная работа проведена! Открытие, которого ждёт вся наша промышленность! Реальный вклад науки в народное хозяйство! И он смеет говорить о нравственности? Подонок!

– Озод честный человек, – хрипло возразил Дан.

– Честный? – и без того возбуждённый, Вали Камалович побагровел. – Вот и пусть катится со своей честностью!

Он ходил по кабинету, не находя себе места.

– Короче, ты должен ответить на это письмо!

– Я не буду ничего писать, – отказался Дан и напомнил: – Основная идея принадлежит Озоду.

– Коллектив сделал открытие! Коллектив! Ясно?

– Нет… Нет… Это нечестно. Он мой коллега, друг…

– О себе подумай! – Неожиданно Вали Камалович перешёл на ласковый тон: – О семье, о будущем, о квартире, в конце концов.

Дан молчал, опустив голову.

– Вот копия письма. Завтра я тебя жду с ответом.

…Какой-то яркий, ослепительно светлый день. Озод… От белозубой улыбки и от белого ворота рубашки тонкими искорками исходит свет. Что-то говорит, смеётся. Слов не слышно. Как странно, вот и сам он – Дан. Он тоже молод. Совсем мальчишка. Разве можно видеть самого себя? Мунира в белом платье. В высоком небе появляется облако. Разрастается всё больше и больше, набухает и превращается в тяжёлую серую тучу. Нет. Это не туча. Огромная крыса повисла над ними! Она стала грызть каменную скалу… Нет! Это сон. Надо проснуться!

Дан открыл глаза, тяжело дыша. Огляделся, вытер со лба пот.

Гавхар спала рядом, тихо посапывая. Дан вдруг явственно услышал, как кто-то скребётся. Он побежал на кухню, с остервенением стал вытаскивать из шкафа посуду. Распахнул створку мойки, оторвал доску.

– Ну, выходи… – прошептал он.

Скрежета не стало. Только ровно шумела вода в трубах.

Когда Дан подходил к крыльцу института, рядом остановилась «Волга».

– Данияр! – окликнул его Вали Камалович.

Дан подошёл к машине.

– Написал?

Дан молча вытащил из портфеля папку.

– Молодец. Уверен, что ты написал всё как надо! – Вали Камалович бросил папку на сиденье машины. – Приказ об увольнении Курбанова готов. Завтра соберётся учёный совет, и Озод будет официально вычеркнут из списка авторов открытия. И ты тоже подпишешь протокол.

– Нет… Я написал ответ, как вы просили, но протокол подписывать не стану.

– Вот как? Ну что ж, я тебя предупредил, моя совесть чиста.

Данияр шёл по коридору. С ним здоровались, но он, словно не слыша, продолжал идти. Открыл дверь лаборатории.

– Что с вами? – испуганно спросила девушка-лаборант. – На вас лица нет!

– Тебе плохо? – подошел к нему Марат.

– У меня мать… в тяжёлом состоянии, – на ходу выдумал Дан, удивляясь, как легко слетают с губ лживые слова. – Мне надо срочно ехать… в Наманган.

– Не волнуйтесь вы так, Данияр-ака, – успокаивала девушка.

– Что?.. Да… Мне срочно придется ехать…

– Ты видел объявление? – спросил Марат. – На завтра вдруг назначили учёный совет… Не знаешь, что стряслось?

– Нет… – Дан отвернулся. – Мне надо ехать.

Старый «Москвич» урчал заведённым мотором.

– Пап, ну когда мы поедем?

Из машины на него смотрели дети и Гавхар.

Данияр зашёл на кухню, установил линейку на край стола, отломив сыра, положил на неё. Налил в ведро воды и поставил его под ловушкой.

Потом выключил свет, закрыл дверь.

Машина тронулась.

Под вечер, третьего января, семья вернулась в Ташкент.

Дан открыл дверь. Зажёг свет в прихожей. Пропустил вперёд детей.

– Наконец-то, – Гавхар устало присела у зеркала и стала стягивать сапоги. – Лучше родного дома на свете ничего нет.

На кухне слышался плеск. Дан тревожно оглянулся.

Он вошёл в кухню, включил свет и… увидел крысу.

Она плавала в наполовину наполненном ведре. Рядом, на полу, валялась линейка и крошки сыра.

На кухню вошли дети и Гавхар.

– Попалась! – закричал сын.

Крыса делала по воде круги, устало работая короткими лапками. Поблёскивали злые глазки-бисеринки, торчали белые клычки.

Гавхар с отвращением и страхом смотрела на неё.

Дан взял веник и придавил им крысу ко дну.

В прихожей раздался телефонный звонок.

Дан продолжал прижимать крысу.

Гавхар прошла в комнату, подняла трубку:

– Да, я слушаю. Мы только что вернулись от родителей… Что?!!

– Что случилось?

– Озод… – Гавхар качнулась и слабо опустилась в кресло.

Дан, бросив веник, подбежал к телефону.

– Алло! Мунира! Это я… Алло, что ты молчишь? Говори! – он замолчал, только сжал трубку до белизны в суставах. – Это неправда… Когда?..

В трубке раздались короткие гудки.

– Папа! – взвизгнула дочка. – Она ещё жива!

Дан положил трубку, медленно прошёл на кухню.

Крыса всплыла и продолжала кружить по воде, устало скребя лапками по стенке ведра. Чёрные глазки почти закрывались. Клычки обнажились, бока тяжело вздымались. Она умирала, но продолжала тянуться из воды.

– Убей же её! – крикнула Гавхар.

Дан взглянул на неё. Потом взял ведро и вышел из дома.

Свет полной жёлтой луны заливал заснеженные крыши, деревья, кусты.

Дан выплеснул воду с крысой на землю. Та, не двигаясь, лежала на снегу. Потом шевельнулась и поползла. Сначала тяжело, медленно, потом быстрее, и через секунду пропала в холодной темноте…

Если бы сейчас кто-нибудь выглянул из окна, то увидел бы странную картину: в заснеженном дворе, залитом мертвенным лунным светом, стоял одинокий сорокалетний человек с пустым ведром в руке. Плечи у человека подрагивали…

Январь 2009 г.

Нос Хакима

У него не было носа. Вернее, был, если считать эту важную часть лица бугорком в виде шарика с двумя широкими ноздрями. А той части, что называется перегородкой, не было. И загадка о двух братцах, которые живут за пригорком и всю жизнь не видят друг друга, на него не распространялась. Он запросто одним глазом мог видеть если не второй глаз, то по меньшей мере его ресницы и веко. И этот, мягко говоря, изъян произошёл из-за какой-то генной ошибки. Ведь рождаются люди со свёрнутыми ушами, с шестью пальцами или, наоборот, с тремя… Эти ошибки природы, которые пытаются разгадать учёные, чаще всего необъяснимы. Ну почему вдруг рождается человек с мозгами курицы или павиана? Да это полбеды! Кто может объяснить, почему, к примеру, природа или ещё кто-то внедряет вдруг в человеческий организм сердце африканской змеи, которая бросается безо всякой причины на любое движущееся существо и вонзает в него свои смертоносные зубы… Или вообще лишает человека души, оставляя его без представления о сострадании и доброте? Но чаще всего эти уродства почти незаметны.

А вот нос…

Он как бы главенствует в облике человека, выделяясь на лице в прямом и переносном смысле. Это то, что бросается в глаза прежде всего.

Мне было лет тринадцать, когда этот высокий смуглый парень появился в калитке нашего дворика. В руках у него были тяжёлые сумки, школьный портфельчик, в сетке-авоське – дыня. Он поздоровался и спросил отца. Я физически почувствовал, как во мне откуда-то снизу, из живота, поднялось тяжёлое чувство омерзения. К тому времени из разговоров с приятелями-переростками я уже хорошо знал о страшной болезни с гадливо-свистящим названием «сифилис». Знал, что в четвёртой стадии сгнивает костная перегородка и нос проваливается. Эта болезнь ассоциировалась с пороком, с божьим наказанием. Именно в это время, когда внутри начинают звонко звенеть гормоны и какие-то смутные, а может быть, и не очень смутные желания одолевают всех мальчиков, это противное слово вызывало трепет, ненависть, страх и протест. Я остолбенело смотрел на незнакомца, на этот страшный провал, эту уродливую неестественность лица.

Он, видимо, привык к таким взглядам и, виновато улыбнувшись, ещё раз спокойно спросил отца. Назвал его по имени, отчеству и по фамилии, из чего я понял, что прежде с отцом он знаком не был. К нам в дом постоянно приходили далёкие родственники, знакомые знакомых и вовсе не знакомые люди с различными просьбами о помощи… Отец никому не отказывал, давал советы, сводил с нужными людьми, отговаривал от опасных поступков, иногда ругал или, наоборот, хвалил. И люди тянулись в наш дом в надежде, что отец составит грамотный иск в суд или устроит в хороший институт. И этот безносый парень был очередным ходоком. Я побежал в дом и сообщил отцу о визите незнакомого человека. Отец улавливал самые тонкие нюансы в моём поведении, поэтому тут же спросил, почему у меня такой кислый вид. В ответ я только поморщился и махнул рукой.

Отец вышел во двор, подошёл к незнакомцу.

– Здравствуйте, Ильхом-ака! – Незнакомец широко улыбнулся.

– Здравствуй… – Отец первым протянул ладонь, и я хотел было выкрикнуть: «Папа, зачем вы здороваетесь с этим…», но промолчал.

– Не узнаёте? – не отпуская руки отца, произнёс человек.

– Нет… – Отец внимательно вгляделся в пришельца.

– Я сын Мавлюды-апы… И Собира-аки. Хаким… меня зовут… Вот, приехал…

– Странно, почему я тебя не видел?

– Так я в армии как раз служил… Но мне вашу фотокарточку прислали… Там, где вы у нас на свадьбе.

– Ну проходи. – Отец показал неожиданному гостю на ай-ван с хонтахтой. – Сынок, поставь чай.

Я вздохнул и хмуро поплёлся в сторону кухни.

– Ну-ка постой! – остановил меня отец, заметив на моём лице отсутствие всякого энтузиазма. – Запомни на всю жизнь: когда в твой дом приходят гости, надо радоваться, понял? – тихо и строго преподал он мне урок вежливости.

Из последующего разговора стало понятно, что Хаким из «бывших» родственников. Это когда молодые женятся и новоиспечённые родственники совместно гуляют на их свадьбе, произносят тосты, пьют, обнимаются и выражают неподдельную радость. А потом молодые вдруг расходятся, как это и произошло, и связь между «родственниками» тает, забываются добрые слова и клятвы. Но в данном случае связь не оборвалась. Отец успел помочь отцу Хакима Собиру-аке, к тому времени работавшему в пункте сельхоззаготовок. Спас того от неминуемой тюрьмы, найдя в его деле о пересортице сухофруктов грубую прокурорскую ошибку. Разъяснил адвокату, как и что надо делать и какие доводы приводить. И отцу Хакима вместо страшной статьи «О хищении социалистической собственности», грозившей десятью годами лагерей, присудили статью «халатность» и дали два года условно. Поэтому, несмотря на то что мы уже не были «родственниками», благодарный Собир-а-ка регулярно присылал фрукты, рис, картошку и лук на зиму через своих друзей. Жили они в горном кишлаке Наукат в сорока километрах от города Ош, что в Киргизии. Я бывал там несколько раз, и до сих пор перед глазами эти высокие горы, луга, горные шумные речки, лошади, на которых меня катали.

Конечно, Хаким приехал не просто так. Он просил отца помочь ему поступить в модный тогда финансовый техникум, чтобы учиться на бухгалтера.

Отец задумчиво разглядывал его документы, характеристики, аттестат.

– Значит, хочешь стать бухгалтером… – спросил он, закуривая папиросу.

– Да…

– Забиться, как мышка в норку, и щёлкать счетами туда-сюда…

Хаким промолчал, только виновато опустил глаза.

А я про себя подумал, что этот безносый правильно выбрал себе работёнку: с таким лицом на самом деле лучше сидеть где-нибудь подальше от людских взглядов и не пугать маленьких детей…

– А где служил? – спросил отец.

– В Мордовии, караульный полк при МВД СССР… – гордо произнёс Хаким.

– Зеков охранял?

– Да, но я в хозроте служил… Там подсобное хозяйство было: коровы, свиньи… Дело привычное. – Он вытащил из портфеля аккуратно завёрнутые в газету фотографии. – Вот…

Отец стал рассматривать армейские снимки.

– Смотри-ка, медаль… Это тебе что, за коров дали? – засмеялся он.

– Да нет, – смутился Хаким. – Нас тогда по общей тревоге подняли… Двое зеков подкоп под забором вырыли, целый тоннель, и убежали… Два дня их всем полком искали… А я нашёл, два часа бежал за ними по лесу… Догнал, связал… Потом мне медаль дали, но домой не отпустили, – вздохнул Хаким.

– Ну давай, располагайся… Хочешь, прими с дороги душ. Сынок, помоги Хакиму… Поставь в своей комнате раскладушку.

Я представил, как буду спать рядом с этим неприятным человеком в своей каморке, которую отец громко называл комнатой.

– Раскладушка сломалась, – сказал я, ища повод не находиться рядом с безносым.

– Ничего, я на полу привык, – улыбнулся Хаким. – Могу и здесь, на айване…

– Холодно ночью… – возразил отец. – Идите…

Мое желание хоть что-то сказать в свою защиту было жёстко подавлено красноречивым взглядом отца, и я поплёлся к себе вместе с пришельцем.

Когда неожиданный гость принимал душ, фыркая и что-то напевая, я подошёл к отцу.

– Папа, а почему… А что у него с носом? – осторожно спросил я.

Отец, видимо, понял, к чему я клоню.

– Не бойся, он не заразный… Больных в армию не берут. И будь с ним повежливее… Он такой же человек, как и ты.

После ужина сидели на айване, пили чай. Отец расспрашивал Хакима о делах в Наукате, об отце, о нём самом.

Отца интересовало все: будущий урожай кукурузы, цены на Ошском базаре, строительство новой дороги в кишлаке. Про себя я думал: «И зачем отец столько времени тратит на какого-то деревенского парнишку?!»

Часам к одиннадцати отец отправил нас спать. Мама постелила гостю на полу. Я расположился на своей кровати с провисшими пружинами.

Перед сном я обычно слушал по старому приёмнику «Восток» радиостанцию «Цейлон». Её не глушили, как, например, «Голос Америки» или «Би-би-си». Качество звука было более или менее приличным, хотя, конечно, музыка шла с помехами, часто исчезала, и приходилось всё время подстраивать волну. Все лучшие мелодии того времени я узнавал через «Зэ Рэдио Силон».

Хаким молча лежал на полу.

– Армстронг… – вдруг произнёс он в темноте. – Классно…

Я удивлённо посмотрел на плоский силуэт его странного лица. «Откуда этот кишлачный уродец знает Армстронга, моего любимого певца?» – недоумевал я.

– В армии слушали… В ленинской комнате был магнитофон… По ночам и слушали… – словно услышав мой вопрос, ответил Хаким. – В строгой тайне от политрука.

Градус неприятия этого безносого заметно снизился. Потому как в то время этот чернокожий певец из далёкой и таинственной Америки был моим самым любимым. Вторым шёл Элвис Пресли, затем Фрэнк Синатра…

Мы разговорились. От музыки плавно перешли к его службе в армии. Одна деталь очень удивила меня. Выяснилось, что, когда он ловил беглых зеков, у него не было оружия. Только сапёрная лопатка.

– А как же ты… Вы… Их ведь двое было? – спросил я.

– Они так устали, выдохлись, – засмеялся Хаким. – Честно говоря, я тоже… И по-моему, они даже обрадовались, когда их поймали… Ну и кроме того, я всё время делал вид, что рядом есть ещё кто-то.

Ранним утром Хаким по собственной инициативе аккуратно подмёл наш дворик, полил из шланга, вскопал землю вокруг роз в маленькой клумбе возле айвана.

Это подкупило маму. И она, с укоризной посмотрев на меня, поблагодарила Хакима. А у меня добавилась ещё капля симпатии к гостю, потому что следить за двориком вменялось в обязанность мне.

После завтрака отец протянул Хакиму бумажку.

– Вот, здесь адрес… Школа милиции, на Урде. С начальником я уже переговорил. Он тебя ждет… Спросишь полковника Зафарова…

Хаким удивлённо посмотрел на отца.

– Но я ведь… А как же…

– Слушай, не мужское это дело, крутить арифмометр и писать отчёты. Ты должен стать милиционером. Это мужская профессия. Парень ты здоровый, аттестат у тебя приличный, армию отслужил… Ты ещё спасибо скажешь… Давай, иди, Зафаров тебе всё объяснит: когда вступительные экзамены, какие нужны справки и характеристики… Он мой хороший приятель и, я думаю, не откажет мне.

Хаким вернулся после обеда. Вид у него был расстроенный. Хмуро положив свой портфельчик, он присел на айван.

– Что случилось, Хаким? – спросил его отец.

– Отказали… – в глазах его блеснули слёзы.

– Ты говорил с полковником?

– Да, но он отправил меня в приёмную комиссию, потом в отдел кадров… – глядя под ноги, произнёс Хаким. – Не получится у меня, Ильхом-ака… Я их понимаю… – горестно вздохнул он. – Эта женщина из отдела кадров прямо мне сказала, что с таким лицом в милиции работать нельзя… На зеркало показала…

– А ну-ка принеси мне телефон и книжку… – вскипая, сказал мне отец. – Я сейчас выдам этому Зафарову!

Я принёс телефон с длинным шнуром.

Отец долго перелистывал изрядно потрёпанную телефонную книжку, потом набрал номер.

– Алло, мне полковника Зафарова… Скажите, Ильхом-ака ему звонит! – отец нервно размял папиросу «Казбек», закурил в ожидании.

До сих пор, вспоминая отца, я задумываюсь, зачем, почему он тратил столько сил и энергии, чтобы помочь почти неизвестным ему людям, почему он хлопотал о других, решал большие и малые людские проблемы? Денег за это принципиально не брал, хотя не отказывался от трогательных деревенских гостинцев в виде фруктов, пакетов с куртом, чёрной курагой и неумелых слов благодарности. И когда ему приносили пакеты со звенящими бутылками, он показывал в сторону холодильника, мол, положи охладиться. Нет, он вовсе не был ангелом! И частенько гасил подавленное чувство несправедливости алкоголем. Друзей, добрых и искренних, было много, но и тех, что его не любили из-за его прямоты и резкости, когда дело касалось непорядочности и лживости, тоже хватало. Именно этот характер не позволил отцу сделать ту карьеру, которой он был достоин. Его уважали за острый язык и одновременно боялись. Но он часто играл решающую роль в судьбах чужих ему людей. Не говоря уже о многочисленных родственниках, которые благодаря отцу получили высшее образование, а впоследствии – хорошую работу и приличные должности.

Однажды отец шёл по аллее медицинского института, в котором работал, и увидел юного паренька, плакавшего на скамейке. Подсев к нему, отец спросил, почему тот плачет. Парнишка рассказал, что ему не хватило одного балла на вступительных экзаменах. Отец взял его за руку и повёл в канцелярию фармацевтического факультета, учинив там такой скандал, что «в виде исключения» страдальца всё же приняли в Таш-МИ. Получив диплом, этот человек стал работать в Институте химии растительных веществ и очень скоро сделал важное и нужное в своей области открытие. Защитил кандидатскую диссертацию, затем докторскую, а к сорока годам его приняли в Академию наук. Как бы сложилась его судьба, если бы отец пошёл в тот день по другой аллее мединститута?..