Текст книги "Голубка"

Сопротивлялся я недолго и вяло, понимая, что моих денег вряд ли хватит на оплату нашего затянувшегося обеда.

Акрам довёз до гостиницы и сказал, что заедет за мной в половине седьмого. Я достал потрёпанную папку, открыл её, но калорийная еда, жара, а главное, «ершистое» пиво сделали своё дело. Я прилёг «на минутку» и проснулся от стука в дверь.

– Подъём! – весело провозгласил Акрам. Он пива не пил и поэтому был бодр и свеж, как огурец на грядке.

Посмотрев на часы, я вскочил с кровати: стрелки показывали пятнадцать минут седьмого.

От гостиницы до парка, где располагался летний кинотеатр, можно было пройти пешком за пять минут, но Акрам торжественно довёз меня до служебного входа. У кинотеатра уже толпился народ, и я ещё раз с удовольствием прочитал на афише свою фамилию. В небольшом дворике Акрам познакомил меня с замдиректора кинотеатра Мирзо Турсуновичем и кассиршей Клавдией Мироновной, томной женщиной неопределённого возраста. Мирзо Турсунович осведомился, хорошо ли я устроился и нет ли каких проблем. Я сказал, что всё в порядке, и Акрам благодарно улыбнулся мне.

Мирзо Турсунович провёл меня в маленький закуток за кулисами, где на колченогом столике стояла настольная лампа.

– Вот ваше рабочее место, – определил Мирзо Турсунович. – Экран отсюда виден не очень хорошо, но все привыкают… Ну что ж, готовьтесь, Джавад… – и, уже уходя, добавил: – Если понадоблюсь, я в своём кабинете.

Я присел за столик, разложил монтажные листы и включил лампочку. Тонкая спираль двадцатипятки еле освещала листы со слабо пропечатанными буквами.

– К вам тут пришли, – доложила Клавдия Мироновна, заглянув в мой закуток.

Выйдя, я увидел знакомую по гостинице девушку, отгладившую мою одежду.

– Вот и мы… – сообщила она, показав взглядом на стоявшую рядом подругу.

– Клавдия Мироновна, дайте девушкам билеты, – обратился я к кассирше. Женщина недовольно посмотрела на девушек, но билеты всё же принесла – четыре синих, обычных, по сорок пять копеек и два белых, по тридцать копеек, – от БПСК.

– С вас два сорок, – сухо сказала Клавдия Мироновна.

Девушки, довольные, убежали.

И тут я услышал шёпот:

– Товарищ доктор, можно вас? – я обернулся. Передо мной, опираясь на костыли, стоял безногий инвалид. На груди виднелся жетон участника войны.

– Я вас слушаю, – и снова при слове «доктор» смешанное чувство неловкости и стыда за свое мелкое тщеславие охватило меня.

Инвалид подошёл ближе.

– Не могли бы вы помочь мне? – тихо спросил он.

– Костя, отстань от человека! – крикнула Клавдия Мироновна и, обернувшись ко мне, громко добавила: – Это наш спекулянт, тунеядец! Будет клянчить билеты… Иди отсюда!

Инвалид, словно не слыша её, сказал:

– У меня семья, дети… Мне их кормить надо, – и, наклонившись, добавил: – У неё есть. Она вас послушается… Мне очень надо! Выручайте…

В его глазах блеснули слёзы.

– Дайте ему билеты, – сказал я твёрдым голосом.

– Сколько тебе? – вздохнув, спросила кассирша Костю.

– Сто… – нагло заявил инвалид.

– Ты что, рехнулся? – закричала Клавдия Мироновна.

– У тебя же есть, Клава, – спокойно сказал он, – бронь для горисполкомовских, ОБХСС, пожарных, санэпидстанции… А у них сегодня совещание, я знаю… – и улыбнулся, пуская в ход тяжёлую артиллерию – комплимент: – Ты же хорошая женщина… Красивая…

Кассирша смягчилась при этих словах и пошла в кассу, ворча что-то под нос.

Инвалид подмигнул мне.

– Спасибо…

– Да не за что…

Через некоторое время Клавдия Мироновна вернулась с пачкой билетов.

– С тебя сто двадцать рэ, – подвела она итог и укоризненно посмотрела на меня.

Отдав деньги, Костя забрал билеты, поблагодарил и заковылял от служебного входа.

Я вернулся в свой закуток и хотел было внимательно почитать эти самые монтажные листы, но в этот момент из-за кулис послышался гул, топот, смех… В зал начали входить зрители.

Эта странная смесь звуков из негромких переговоров, шарканья сотен подошв, покашливания, гула в зале превратили мой закуток со слабой лампочкой в своеобразный форт, крепость. Неожиданно пропало всякое желание общаться с этой массой незнакомых людей. Я почувствовал, что в любой момент меня может стошнить…

И именно в этот момент подошёл замдиректора Мирзо Турсунович и, взяв меня под локоток, спокойно сказал:

– Ну что, братишка, вперёд?

Мы вышли на освещённую сцену. Мирзо Турсунович постучал ногтем по микрофону и представил меня. Усиленная мощными кинаповскими динамиками, прозвучала моя фамилия, и я почувствовал, как слабеют коленки. Замдиректора скрылся за кулисами.

– Здрасьте… – произнёс я охрипшим вдруг голосом.

В зале засмеялись, и кто-то крикнул: «Громче!»

– Добрый вечер, товарищи кинозрители! – отчаянно пытаясь взять себя в руки, выкрикнул я в микрофон.

И на мой нелепый крик в зале опять раздались хохот и свист. Вдруг я увидел в первом ряду инвалида с костылями на коленях: Костя ободряюще подмигнул, и это помогло мне собраться. Теперь я смотрел только на него. Сбивчиво говорил об ужасном мире спорта в капиталистическом мире, вспомнил почему-то Джонни Вайсмюллера, чемпиона мира по плаванию, который играл Тарзана, повторил за Николаем Озеровым фразу: «Нет, нам такой спорт не нужен!»

Костя, видимо, понял мое состояние. Он виновато посмотрел на меня, мол, так надо, и вдруг заорал на весь зал:

– Кино давай!!!

Его тут же поддержали десятки горластых зрителей:

– Кино показывай, профессор!!!

Я ухватился за это, как утопающий за соломинку, и сказал в микрофон:

– Тут поступило предложение посмотреть фильмы… Как вы считаете?

Зал одобрительно засвистел, затопал ногами:

– Правильно, кино давай! Кино!..

Я откланялся и, вызвав новый прилив смеха, боком удалился со сцены. Свет в зале погас, спасительный луч вырвался из кинопроекционной. На экране возникли ревущие гоночные автомобили.

Я спустился вниз. Клавдия Мироновна демонстративно посмотрела на часы и скептически сказала:

– Три минуты двадцать пять секунд… На тридцать копеек лекция никак не тянет…

На что Акрам резонно заметил:

– Краткость – сестра таланта!

– Между прочим, Костя продавал билеты по три рубля! За десять минут он заработал чистыми сто восемьдесят рублей, – язвительно сообщила кассирша.

Снова пришёл на помощь Акрам:

– Клава-апа, зачем считать чужие деньги, да? – и ушёл в зал смотреть «Большие гонки».

Я остался один, глядя на искажённый с моей позиции экран, где мчались рокочущие приземистые машины, где победителей обливали шампанским. Потом пошёл отрывок из «Воздушных приключений». Умиротворённые тропические пейзажи, снятые с верхней точки, сменялись бурями и ураганами, и воздухоплаватели спасали себя и свой воздушный шар. Два этих фильма я видел на экране. Копии были цветными, хотя и немного потрёпанными.

Экран на мгновение погас, и цветное изображение сменилось чёрно-белым. Зазвучала бравурная музыка, мощные прожекторы освещали две огромные цифры – 20. Я заглянул в монтажные листы и без запинки начал: «„Двадцатый век Фокс“ представляет Роберта Тейлора в фильме „Восьмой раунд“».

На мрачной улице пятеро подростков избивали маленького героя фильма. «Бей его, бей!» – «Задай ему жару!» – переводил я реплики с экрана. Какая-то девочка пыталась разнять дерущихся. Потом избитый мальчик возвращался к себе домой. «Мама, я хочу кушать…» – говорил по-английски Томми, и я повторял это по-русски. «Возьми там, в буфете…» – слабым голосом отвечала мать. Мальчик заглядывал в шкаф, но он был пуст. Потом он поднимал с пола пустую бутылку из-под виски и многозначительно смотрел на мать. Музыка рыдала скрипками. По лицу Тома текли слёзы. Я почувствовал, как притих зал, даже услышал всхлипыванья. Фильм сразу увлёк зрителей. Это придало мне сил, и с каждой репликой мой голос становился всё громче и уверенней, удавалось даже передавать нюансы актёрских интонаций.

Потом пошли сцены боксёрских боев, разговоры Томми с тренером. Все шло как по маслу. Вот уже Томми взрослый красавец с атлетической фигурой – Роберт Тейлор. Вот он нокаутирует одного за другим… Вот ему дают гонорар – увесистую пачку долларов: «Возьми это…Тебя ждет великое будущее, Томми!»

Я с удовольствием присушивался к собственному голосу и к тому, как зал принимает мой перевод. Мне казалось, что я причастен к созданию этого боевика. И вдруг…

На экране возникло чудесное озеро, освещённое луной. По мостику медленно поднимался Роберт Тейлор – Томми и его новая знакомая, светская львица с белокурыми волосами. Он во фраке, она в белом длинном платье. Они негромко говорили, словно ворковали. Общий план сменился крупным, лица героев будто светились в ореоле. Лунная дорожка зыбко качалась на волнах.

Заглянув в монтажные листы, я, к своему ужасу, увидел: «Бей левой, Томми!» – «Сделай его!» – «Кончай с ним!»

Это несоответствие реплик и того, что происходило на экране, повергло в настоящий шок. Я взглянул на номера страниц и… понял, что пяти из них не хватает! Судорожно перелистал монтажные листы – недостающих страниц нигде не было…

А на экране продолжали ворковать Томми и красавица.

Сначала в зале стояла тишина, уж очень была картинка красивая. Но вскоре раздались отдельные голоса:

– Эй, говори!

– Сапожник!

И через мгновение зал разразился свистом, топотом тысяч ног и криками:

– Эй, переводчик, говори!

– Звук!!!

– На мыло!..

А любовной сцене, казалось, не было конца!

Осипшим голосом я произнёс: «Томми, вы мне так нравитесь…» Зал моментально затих, прислушиваясь к моему голосу. «И вы мне тоже сразу понравились, Джеки…» Уф! О чём же они так долго говорят?!! И я продолжал на ходу придумывать: «Я была на вашей последней встрече. Здорово вы отлупили этого бугая!» – якобы говорила красавица. «Я видел вас в зале, и это придавало мне силы!» – стыдясь убогости собственной фантазии, продолжал я «переводить» длинный диалог.

Зал внимательно слушал, а меня мучила одна мысль: когда наконец хоть один, знающий английский язык, выкрикнет из зала, что я несу околесицу…

Томми – Роберт Тейлор – наклонился к красавице и нежно поцеловал её.

«Я люблю тебя…» – уверенно произнёс я, расслышав шепот: «Ай лав ю…»

В зале бурно зааплодировали.

Наконец-то сцена с лунной дорожкой закончилась, и Томми снова был на ринге, в свете ярких ламп и наносил точные удары противнику, чернокожему верзиле.

«Бей левой, Томми!» – «Сделай его!» – «Кончай с ним!» – переводил я крики американских любителей бокса, и в кинозале повторяли эти реплики, болели за Томми, как будто это было не на экране, а ринг был рядом с ними.

Фильм закончился. Томми стал чемпионом мира, и они с Джеки поженились. Чистый хэппи энд. И не только в кино, но и для меня. С большим удовольствием я прочитал: «Конец фильма». Переведя дух, вышел через служебный выход. Мимо проходили зрители. У многих на глазах блестели слёзы.

Утром в гостинице я по памяти написал диалог Томми и Джеки при луне. Что-то добавил, что-то изменил. Потом прочитал внимательно брошюрку, которую дала Лариса Владимировна. Вечером вышел на сцену подготовленным. Лекция длилась уже минут пятнадцать, и никто не кричал: «Давай кино!» А на любовной сцене зрительный зал молчал, прислушиваясь к каждому моему слову.

И третий сеанс прошёл на «самом высоком уровне», как сказал Мирзо Турсунович. Он даже просил, чтобы я провёл ещё один сеанс, но копии надо было возвращать. Билеты мне взяли на утренний рейс.

Я шёл в гостиницу усталый, но ужасно довольный собой.

У входа сидел инвалид Костя. Мы поздоровались. Он был тщательно выбрит, в приличной одежде и от него пахло одеколоном «Шипр».

– Я вас жду, – сказал, поднимаясь на костыли, Костя. – Хочу угостить вас…

Я хотел было отказаться, но Костя был настойчив.

– Вы мне здорово помогли… Пойдёмте, очень прошу вас… – продолжал он подчёркнуто вежливо.

В ресторане приветливая официантка усадила нас за уже сервированный столик.

Костя разлил по рюмкам водку.

– За вас, – коротко произнёс он. Мы чокнулись и выпили. Официантка принесла шашлыки.

– Клава обзывает меня спекулянтом… И это правда, – грустно усмехнулся Костя, наливая по второй. – Но я наконец смогу сделать себе протез… Хороший, добротный… Не собесовскую бесплатную деревяшку… Понимаете меня?

Я промолчал.

– А насчёт этой сцены, которую вы придумали… – Костя закурил. – Там всё не так, вы уж извините… Дело в том, что Джекки оказалась той самой девочкой, которая пыталась спасти маленького Томми. Он её сначала не узнал, но она всё ему рассказала… Вот они и вспоминали свое тяжёлое детство…

– А вы откуда… – покраснел я от стыда. – Откуда вы знаете английский?..

– Знаю, – Костя наполнил рюмки. – И вдобавок видел этот фильм в пятьдесят четвёртом, в Берлине, в американской зоне… Военный переводчик майор Дорохов… – протянул он мне руку. – А ногу потерял в Венгрии, в пятьдесят шестом…

Я сидел, опустив голову.

– Да не расстраивайтесь, вы всё здорово придумали… – засмеялся он. – И никто ничего не заметил! Давайте выпьем… За хороший фильм «Восьмой раунд»!

…Акрам погрузил яуфы в вагон. Просвистел тепловозный гудок. Я поднялся по ступенькам.

– Джавад! – услышал я и обернулся. По перрону, опираясь на костыли, быстро шёл Костя.

– Фу, еле успел! – тяжело дыша, произнес он и протянул мне бумажный пакет. – Вот, тут самаркандские лепёшки… И пиво…

– Спасибо, Константин Юрьевич, – искренне поблагодарил я. Накануне мы просидели в ресторане до его закрытия, и пиво сейчас было как нельзя кстати.

Поезд тронулся.

Акрам и Костя шли вслед за вагоном и махали мне.

В какой-то момент инвалид споткнулся, и Акрам еле успел его подхватить. Я заметил взгляд Константина Юрьевича. Какой-то виноватый, растерянный и одновременно светлый…

И тут вдруг понял, что он удивительно похож на американского актёра Роберта Тейлора в фильме «Восьмой раунд». Только без ноги.

Комок застрял в горле. Я отвернулся.

Поезд набирал скорость.

Март 2007 г.

Декабрьские туманы
Новогодняя быль

Декабрь – не лучшее время для полётов. А тем более – конец этого месяца, пахнущего ёлками, мандаринами и красными носами дедов-морозов из папье-маше. Миллионы людей в это время садятся в переполненные пригородные электрички, в поезда дальнего следования, междугородние автобусы и, конечно, в самолёты – чтобы встретить Новый год в уюте домашнего очага, среди своих близких и родных.

Ещё в ноябре, купив букетик хризантем и плитку шоколада «Алёнка», я поехал на Савеловский вокзал. Там, во чреве огромного здания, располагалась малюсенькая касса «Аэрофлота». Склонившись к окошку, я поздоровался с кассиршей и протянул ей удостоверение.

– Мне в Ташкент, ближе к Новому году… – кашлянул, – по льготному…

Кассирша узнала меня и, устало вздохнув, сказала:

– Молодой человек, вам не положены льготы.

Да, пятидесятипроцентная скидка была привилегией только студентов вузов. А нам, «слушателям курсов», она не полагалась. Тогда я протянул в окошко цветы и плитку шоколада.

– Я вас очень прошу, – негромко произнёс я и добавил: – Мама соскучилась сильно…

При слове «мама» кассирша внимательно посмотрела на меня, на слёзы, которые выступили на глазах.

– Ну что с вами поделаешь! – ворчала она, выписывая мне билет. – На двадцать шестое устроит?

В те времена долететь из Москвы до Ташкента стоило сорок восемь рублей. А пятьдесят процентов – это двадцать четыре рэ. Я искренне поблагодарил сердобольную женщину, спрятал заветный билет во внутренний карман куртки и, ужасно довольный собой, помчался в общагу.

Двадцать шестое декабря. На улицах и площадях, украшенных снежинками и разноцветными лампочками, торопливо бегут прохожие со свёртками, коробками и авоськами со снедью и бутылками. А домовитые мужчины важно несут запелёнатые ёлки. В морозном московском воздухе, среди сверкающих огоньками елей, дрожит, колеблется возбуждённая, весёлая, невидимая глазу атмосфера. Детское ожидание какого-то чуда, нежданного подарка, радостного известия, сохраняется на долгие годы.

Днём, в переполненном гастрономе, выстояв нервно-оживлённую очередь, я купил индюшку кило на четыре, три килограмма марокканских мандаринов с бумажными ромбиками на оранжевых пупырчатых боках. В «Детском мире» выбрал красную пожарную машину с инерционным моторчиком для сына. Уже представил, как извиняюсь перед мамой и женой, что «не успел» купить подарков, а они, почти в унисон уверяют, что я сам для них – «лучший новогодний подарок».

Купить что-то близким я не мог по причине отсутствия денег. В кармане у меня оставалось три рубля с мелочью. Я всё тщательно подсчитал. За проезд в экспрессе до самого трапа ИЛ-62 надо было отдать один рубль двадцать копеек, пачка сигарет «Родопи» – тридцать копеек, трёхминутный разговор по междугородке – девяносто копеек. Оставшийся рубль с мелочью – на такси уже в Ташкенте. Но главное, у меня был билет.

Ближе к вечеру, наскоро собрав сумку и упаковав в коробку из-под макарон мороженую индюшку и мандарины, я поехал на аэровокзал. На троллейбусе до «Новослободской», оттуда – на «Белорусскую-кольцевую», переход на радиальную линию и прямиком до станции метро «Аэропорт». Пешком через широкий, двухполосный Ленинградский проспект. Мелкая снежная крупа била в лицо, и приходилось прикрываться воротником.

Вот уже площадь со стеклянным земным шаром, вокруг которого самолёты. Два блестящих высотных здания по бокам площади и утопленное в центре – само двухэтажное здание аэровокзала.

Ярко освещённый, длиннющий терминал с тридцатью стойками регистрации был полон народа. Удачливые сидели в многочисленных креслах, другие, подстелив картонки, прямо на полу. Но большинство пассажиров стояло на ногах. Возмущённые, потные, в расстёгнутых шубах и пальто, они в который раз подходили в справочному бюро. «Что, и на Фрунзе задержка?». «И на Фрунзе», – устало повторяла женщина в окошке. На табло шелестели тонкие пластинки, составляя текст: «Рейс 364, Домодедово – Хабаровск. Отмена рейса. Шереметьево – София. Отмена…». Я увидел стойку с надписью «Ташкент». Очередь змейкой вытянулась до середины зала.

– Вы крайний на Ташкент? – спросил я у мужчины в длинном пальто с каракулевым воротником и в ондатровой ушанке. – Я буду за вами…

Человек молча оглянулся, внимательно посмотрел на мою небольшую коробку и сумку.

Рядом стоял его багаж, длинный баул приличных размеров, раздувшийся чемодан и два огромных рулона завёрнутого в холстину цветного плюша, кусок которого торчал из-под упаковки. Я знал, что метр такого плюша стоит в столице около трёх рублей, а в Ташкенте за него давали по шесть целковых. Из этого материала получались очень нарядные и крепкие курпачи – одеяла.

– Знаешь, земляк, я тебя вперёд пропущу. Возьми один рулон… А то у меня перевес будет, – сказал он мрачно. – Выручай, а я тебе пятёрку в Ташкенте отдам… Ну?..

Растерянность и сомнения охватили меня. С одной стороны, пятёрка в моём положении была бы как нельзя кстати. С другой – я понимал, что меня могут задержать милиционеры, – «бизнес» на плюше был хорошо известен как в Москве, так и в Ташкенте.

– Не бери, студент! – услышал я за спиной женский голос и оглянулся. – А если и брать, то не меньше чем за десятку.

Передо мной стояла улыбающаяся женщина. Она резко отличалась от тёмной, чёрно-коричневой массы пассажиров. На ней была розовая нейлоновая шубка, кокетливая шляпка, красные сапоги – ботфорты на высоких каблуках, сумка на ремешке и лайковые перчатки. Всё под цвет.

Человек в ондатровой шапке зло произнёс:

– Ты, кукла крашенная, я не с тобой разговариваю… – он снова обратился ко мне: – Ну что, возьмёшь?

Я не успел ответить. В зале, искажённый эхом, раздался голос диктора-информатора:

– Вниманию пассажиров, вылетающих в Ташкент. Ваш рейс откладывается по метеоусловиям. Регистрация на посадку начнётся в три часа. Повторяю…

Очередь недовольно задвигалась, загудела, но пока не расходилась.

– Ну что, возьмешь? – настойчиво спросил меня спекулянт и погладил свой плюшевый рулон.

Очереди в аэропортах того времени были особыми. Из Москвы везли всё: колбасу завода имени Микояна, чай индийский, со слониками, автопокрышки и распредвалы для «Жигулей», люберецкие ковры «Русская красавица», «московские» конфеты, мороженое мясо, масло «вологодское», и, конечно, мандарины-апельсины.

Я вышел на улицу. Позёмка усилилась, и стало холодней. Курильщики, пряча сигареты и папиросы в рукавах, стояли вокруг переполненных урн и, обсуждая отмены рейсов, выпускали клубы дыма, перемешанные с морозным паром.

– Огонька не найдётся? – услышал я знакомый голос и обернулся. Женщина в розовой шубке, изящно держа нама-никюренными пальцами длинную, «кинг сайз», сигарету, внимательно смотрела на меня.

Я щёлкнул зажигалкой. Огонёк осветил её лицо. Красивое, со здоровым румянцем на щеках, похожее на лицо лыжницы с картины художника Дейнеки.

– Он и мне предлагал свой товар, – засмеялась она. – Правильно, что не взяли! Терпеть не могу этих барыг!

На высокой ёлке горели лампочки гирлянды. Улыбался с огромного плаката Дед-Мороз, и мерцала надпись: «С Новым, 1975 годом!». Гудел в отдалении Ленинградский проспект, беспрерывной рекой текли фары автомобилей. Светился стеклянный шар, изображающий Землю, и летали вокруг самолётики.

– Что-то стало холодать… – сказала женщина, приветливо улыбнулась и ушла в здание.

А к подъезду аэровокзала подъезжали такси и автобусы, подвозя всё новых и новых пассажиров.

Один за другим следовали объявления об отмене рейсов. Казалось, что плотный туман покрыл всю землю, все города. Зал бы переполнен злыми и недовольными людьми. Рушились чьи-то планы, кто-то опаздывал на похороны близкого человека, кто-то на свадьбу друга, кто-то болезненно думал о срыве важной командировки или свидания с любимым.

Я поднялся на галерейку, где находилась станция междугородней телефонной связи. Она также была переполнена пассажирами.

– Ташкент, Ашхабад, Фрунзе и Душанбе, – не занимайте очередь, связи нет… Авария на линии! – сообщила телефонистка. – Так, Баку, вторая кабина…

Я хотел уже было выйти, но в этот момент ко мне неуверенно обратился лейтенант со значками медицинской службы. Я видел его в очереди.

– Извините пожалуйста, могу я вас спросить? – от этой вежливости мне стало неловко.

– Конечно…

– Вы ведь из Ташкента? – негромко, как-то виновато, спросил лейтенант.

– Да.

Его сутулость, какое-то неприкаянное лицо не вязались с новой, «с иголочки», офицерской шинелью, с начищенными до блеска сапогами. В руках у него был фибровый чемоданчик, который обычно называют «тревожным». В нём лежит смена белья, свежая рубашка, бритвенные приборы, одеколон «Шипр», сигареты, перочинный ножик, фотографии близких и бутылка водки.

– Скажите, а город Чи́рчик далеко от Ташкента? – Он сделал ударение на первый слог.

– Не Чи́рчик, а Чи́рчик, – поправил я его. – От Ташкента километров тридцать. На автобусе тридцать-сорок минут, – сказал я.

– У вас там, говорят, жарко?

– Летом жарко, а зимой холодно…

– Да-да… – смутился лейтенант. – Это… Спасибо вам…

– Да не за что, – пожал плечами я.

Потом я бесцельно бродил по гудящему залу, разглядывал матрёшек в сувенирной лавке, листал журналы в киоске «Союзпечать». Заморив червячка пирожком с картошкой, я устроился на ступеньке широкой лестницы, ведущей на второй этаж терминала и, притулившись к никелированным балясинам, задремал. Мне не мешали яркое сияние люстр и светильников, невнятный гул зала, громкие объявления из динамиков, чей-то чересчур звонкий смех, детский плач. Слишком устал я за этот сумасшедший день. Я крепко уснул, словно провалился. Обрывочные, рваные сны сменяли друг друга и тут же стирались из памяти.

– Эй, да проснитесь же вы!

Я открыл глаза, не понимая, что происходит и где нахожусь.

С трудом узнал девушку в нейлоновой шубке. Она стояла ниже меня на две ступеньки и тормошила за колени.

– Скоро начнётся регистрация! Поднимайтесь…

Я взглянул на большие настенные часы. Стрелки показывали чуть больше двух часов, а внизу мерцала надпись – «27 декабря, пятница, 1974».

Несмотря на то, что регистрация должна была начаться через час, заметно повеселевшая очередь уже выстроилась к стойке номер семь. Наверное, как и я, многие уже видели себя в комфортабельном «Икарусе», а затем и в тёплом салоне ИЛ-62. Честно сказать, я больше представлял, как стюардесса на высоте в десять тысяч метров ласково спрашивает меня: «Вам курицу или мясо?». А я отвечаю: «Мясо». В суете отъезда я не поел, и теперь от голода у меня сосало под ложечкой. Но тратить деньги на еду я не мог, потому что помнил, что надо ещё купить билет на автобус. И вообще, соблюдать режим жёсткой экономии. «Я буду за вами…» – знакомый офицер-медик занял за мной очередь.

Хорошее настроение «ташкентской» очереди опрокинулось в один момент. Ставший для нас противным, голос в динамиках сообщил: «Рейс Домодедово – Ташкент откладывается по метеоусловиям до десяти часов утра…». Поднялся неимоверный шум и крики возмущения. С какой-то пассажиркой случилась истерика, кому-то стало плохо, и его приводили в себя нашатырным спиртом. Издёрганная женщина в синем фирменном костюме, начальник смены аэровокзала, пытаясь говорить спокойно, успокаивала нас: «Дорогие товарищи! Что я могу поделать? Туман в Ташкенте очень плотный… Полёты запрещены. Гостиница наша переполнена. Пассажирам с детьми я могу предоставить место в комнате матери и ребёнка… Но погоду я не могу исправить».

Когда то же самое происходило в соседних очередях, мы почти не обращали на это внимания. Но сейчас это касалось нашего рейса.

Не унывала только розовая шубка.

– Не летим, ну и Бог с ним! Слушай, студент, как тебя зовут?

Я назвался.

– А меня Ирина, будем знакомы… Ресторан я не потяну, но в буфет сходить мы имеем право?

Я хотел бы было отказаться, но новая знакомая не хотела меня слушать. На «ты» она перешла как-то естественно и просто.

– Я знаю, ты голоден и у тебя проблемы с деньгами, правильно? – В её голосе было что-то строгое и одновременно приветливое. – Идём. По борщу, по котлетке… И по стопари-ку, а? С солёным огурчиком!

Я сглотнул слюну и промямлил:

– Конечно, в Ташкенте я отдам деньги…

– Ну ты и зануда! Идём, скромняга!

– А можно, я с вами? – раздался вдруг голос.

Мы оглянулись. Офицер с «тревожным» чемоданчиком просительно смотрел на нас.

– А как вас зовут? – спросила Ирина.

– Алексей…

– Алексей, Алёшенька, сынок! – весело пропела Ирина, оценивающе оглядывая его. – Берём? Берём!

…Иногда надо хорошо поголодать, чтобы почувствовать в полную силу вкус еды, даже простого хлеба. Мы уютно сидели в уголке маленького кафе, ели, попивали водку из «тревожного» чемоданчика лейтенанта.

Незнакомцам легче рассказывать о себе, ничего не скрывая. Встретились, разъехались, забыли…

Ирина оказалась девушкой простой, какой-то отчаянно озорной. Она работала в ОТК какого-то «почтового ящика» в Энгельсе, возле Саратова. Её гражданский муж уехал летом в Ташкент по делам, сказал, что на недельку. «Неделька» превратилась в полгода. Сказать, что Ирина сильно переживала, рассказывая нам о себе, было бы ошибкой. До неё доходили всякие сплетни про Марка, но она решила ехать в Ташкент сама, чтобы развеять слухи, собственные сомнения и поставить все точки над «Ь>. Выяснилось, что почти весь её эффектный гардероб, включая сапоги-ботфорты, она собрала у подруг, чтобы выглядеть «комильфо» перед беглым бойфрендом. Рассказывала она о своих неприятностях весело, иронично, хохотала сама над собой.

Её жизнерадостная раскованность передалась и нам. В присутствии Ирины Алексей преобразился. Он как-то весь подтянулся, глаза заблестели. И, как бы между прочим, рассказал свою историю, которую сам же назвал «пошлой и примитивной».

В прошлом году, после окончания медицинского института, Алексей попал по распределению в госпиталь в Софрино, городок недалеко от Североморска. В мае отмечали день рождения главного хирурга. Наотмечались до того, что утром следующего дня Алексей проснулся от чьих-то рыданий. Он лежал в чужой постели, в общежитии. Рядом, подогнув под себя голые коленки, плакала медсестра. Как человек честный, Алексей повёл девушку в загс, и они стали законными мужем и женой. А после ноябрьских праздников Румия, так звали девушку, забросила в чемодан свои вещи, написала записку: «Мне всё надоело. Не ищи меня! Румия» – и уехала домой, в город Чирчик. Алексей добился отпуска без содержания и вот едет к ней, чтобы мириться.

Я рассказывал им старые-престарые анекдоты, но они не знали их и хохотали, чуть не падая со стульев. Мы были молоды, и всё-всё было ещё впереди. Когда буфетчица попросила нас «покинуть помещение», мы переместились в тихий уголок на втором этаже. Алексей по-рыцарски расстелил шинель на полу, и мы устроились втроём на новом сукне. Ира укрыла нашу компанию своей розовой шубкой. Было тепло и уютно. Мы играли в «подкидного дурака», в «девятку», в «города», отгадывали кроссворды в журнале «Огонёк», даже потихоньку пели Окуджаву, Визбора и Высоцкого. Так незаметно пролетело часа три.

– Слушайте, ребята, я была в Москве всего один раз, когда мне было семь лет… – сказала вдруг Ирина. – У нас ещё уйма времени… Может, смотаемся на Красную площадь? Большой театр посмотрим… Когда ещё такая возможность выпадет?

– А что, это идея! – Алексей посмотрел на часы. – У нас ещё три часа! Встретим рассвет…

…Таксист с удивлением переспросил нас:

– На Красную площадь? В такую рань? Да что там делать?

Выпавший за ночь снег покрыл брусчатку, купола храма Василия Блаженного, стены и башни Кремля. В полном одиночестве мы смотрели на смену караула, слушали перезвон курантов. Наблюдали, как первые лучи солнца падают на звёзды башен.

Потом бродили по просыпающимся улицам города, смотрели, как работают снегоуборочные комбайны, загребая снег, словно огромными руками. Поначалу шли втроём. Ирина в центре, мы по бокам. Но постепенно они стали отставать. О чём-то шептались, смеялись, словно забыв про меня.

Зря мы толкались в утреннем, забитом до отказа, вагоне метро, торопясь попасть в аэровокзал к началу регистрации.

Уже на входе услышали до зубовного скрежета знакомое: «По метеоусловиям аэропорта города Ташкент рейс задерживается…» До самого вечера мы опять были полностью свободны. Туман…

Почти два года учёбы в белокаменной не прошли даром. Я был для Ирины и Алексея гидом, чичероне, знатоком большого города. Мы успели побродить по заснеженной ВДНХ, прокатиться в метро по кольцевой пару раз. Потом зашли в кинотеатр повторного фильма на Никитских воротах, попали на фильм «Мужчина и женщина». После сеанса Ирина, вытирая слёзы, тихо сказала: «Вот это любовь!»

Для меня время тянулось мучительно долго. Чего нельзя было сказать об Ирине и Алексее. Им нравилось это странное времяпрепровождение. Часто они под разными предлогами уединялись, возвращались возбуждённые, радостные.