Текст книги "Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права"

Иван позволил своему фантастическому творению существовать до тех пор, пока противостояние ему, проявившееся во всех слоях общества, разложение и предательство среди опричников, а также разгром Москвы крымскими татарами во главе с Девлет-Гиреем, не убедили его, что с опричниной пора покончить. Опричнина достигла своей цели. По современным оценкам, количество убитых родовитых бояр варьировалось от 400 до 10 000 человек. Какой бы ни была истинная цифра, слой княжат был настолько истреблен, что осталось лишь несколько старинных княжеских родов. Теперь все в государстве должны были покориться всевластию Ивана Грозного и признать истинность максимы, что «великие и малые живут милостью государя». Так, в 1572 г. царь объявил, что опричнины больше не существует, – и со свойственной ему жестокостью приказал казнить всех, кто хотя бы упомянул это слово. На самом деле значительная часть его программы продолжалась еще несколько лет, но теперь опричники, состав которых был основательно «очищен», назывались «дворовыми людьми». Царь по-прежнему сохранял личную собственность и контроль над огромной территорией, которую он отнял у ее владельцев. Но террор прекратился. Землевладельцев больше не выселяли в массовом порядке, и вскоре тем, у кого отняли землю, даже разрешили снова занять свои старые владения.

Абсолютизм победил. Но Иван, если прибегнуть к метафоре Ключевского, «был подобен ослепленному Самсону, который, уничтожая своих врагов, закопал себя в развалинах храма». Потрясение от опричнины вместе с неуклонным истощением ресурсов страны в результате долгой и безуспешной Ливонской войны (1555–1583) нарушили социально-экономическую структуру государства. Крупный и продолжительный экономический кризис и огромная миграция из старых районов поселений в последние десятилетия века явились в значительной степени результатом политики царя. Конфискация крупного земельного комплекса и его разделение на поместья нарушили аграрную систему, на которой основывалась экономика страны, отбросив технику, сократив производство и создав новую напряженность между помещиками и крестьянами. И хотя репрессии сильно сократили численность и могущество родовой знати, царю не удалось устранить потенциальную угрозу, которую они представляли для абсолютизма. Ибо вскоре после его смерти бояре начали вынашивать планы по восстановлению своего прежнего положения и играли руководящую роль в Смутные времена в начале XVII в.

Царь, надеявшийся оставить наследникам единое государство, передал им в наследство страдания, недовольство и разобщенность, которые не удавалось ликвидировать еще долгие годы. Джайлз Флетчер проявил свой пророческий дар, когда написал об опричнине: «низкая политика и варварские поступки» Грозного, хоть и прекратившиеся при Федоре, «так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что (по-видимому) это должно окончиться не иначе как гражданской войной».

Царь Федор Иоаннович, сын и наследник Ивана, последний в роду Рюриковичей, оказался совершенно неспособным к управлению государственными делами. Слабый разумом и телом, с кривящимися в вечной ухмылке губами, возможно даже обладавший какими-то личностными качествами, был подавлен жизнью с жестоким отцом. Он был только рад передать управление царством брату своей жены, Борису Годунову, чтобы свободно посвящать себя любимой религии, постоянно совершать паломничества, проводить долгие часы в ежедневной молитве и, как говорили, наслаждаться звоном церковных колоколов. Борис, энергичный и увлеченный человек, продолжил политику Ивана IV. Он не возобновил террор, но систематически отлучал от власти представителей знатных семей, которые все еще занимали руководящие должности. Он предпочитал такие способы, как изгнание или принуждение мужчин из родовитых семей к уходу в монастырь, а их женщин – к обращению в монахинь. При помощи этих методов он хотел уничтожить их семьи, хотя был не прочь прибегнуть изредка к убийству. В то же время он надеялся сохранить лояльность знати, даруя им земли и деньги, накладывая долговые и налоговые моратории, а главное, значительно усилив их власть над крестьянами, живущих на их земле.

Борис Годунов настолько успешно претворял в жизнь свою программу, что, когда Феодор Иоаннович умер бездетным в 1598 г., он легко захватил престол, хотя и не был царской крови. Ни один из оставшихся в живых представителей великокняжеских родов, имевших в силу своего происхождения гораздо большие права на трон, не смог успешно противостоять Годунову. Ему удалось сохранить управление над Русским государством до начала XVII в., когда ряд неурожаев с 1601 по 1604 г. привели страну к голоду, разбоям и массовым народным волнениям. Это недовольство подпитывалось негодованием крестьян против усиления власти и требований их господ. В сельской местности во многих частях страны вспыхнули беспорядки. Затем, в 1604 г., московский престол захватил самозванец, за которым стоял польский король. Он объявил себя Дмитрием, сыном Ивана IV и его седьмой и последней жены, а значит, сводным братом и законным наследником Федора Иоанновича[20]20
  После смерти Анастасии в 1560 г. Иван заключил еще несколько браков, помимо которых у него имелось множество любовниц. По-видимому, он был женат на семи женщинах, пять из которых были коронованы как царицы. Иван утверждал, что три из семи его жен были отравлены его врагами, две другие были вынуждены принять постриг, а одну утопили по приказу самого Ивана. Седьмая и последняя тоже была на пути к забвению в монастыре, когда ее спасла смерть Ивана. Вскоре после того, как она вышла за него замуж, царь принялся подыскивать новую невесту, на этот раз предлагая руку Мэри Гастингс, англичанке (Флоринский М. Россия: История и интерпретация. Т. 1. 188). (Примеч. авт.)


[Закрыть]. На самом деле Дмитрий умер в 1591 г., когда ему было девять лет. (Судя по воспоминаниям очевидцев, этот мальчик обещал стать сыном, достойным своего отца. Флетчер писал, «что он точно сын царя Ивана Васильевича, тем, что в молодых летах в нем начинают обнаруживаться все качества отца. Он, говорят, находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течет из него кровь, тогда как дети обыкновенно боятся этого, и бить палкой гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут».) Официальная комиссия по расследованию, сформированная сразу после смерти царевича, постановила, что он погиб от случайного удара ножом во время эпилептического припадка, когда играл в русскую игру «тычку» (бросания ножика в землю). Однако вскоре распространились слухи, будто бы мальчика убил Годунов, чтобы расчистить себе путь к престолу.

Самозванец прибавил к этой истории новый и совершенно неожиданный аспект, утверждая, что Борис замышлял его убить, что вместо него был заколот другой мальчик, а сам он был похищен. Теперь, возмужав, он претендовал на свое законное право занять трон. Самозванец быстро приобрел множество сторонников, и, когда Борис внезапно умер в 1605 г., Лжедмитрию I удалось свергнуть сына Бориса, унаследовавшего престол после смерти Годунова. Но вскоре он был убит группой родовитых бояр, решивших воспользоваться неустойчивостью положения дел в стране и реализовать свои давние амбиции по захвату власти. Царем был избран князь Василий Шуйский, окруживший себя остатками высшей аристократии, которая пережила репрессии Ивана Грозного и Бориса Годунова. Дабы воспрепятствовать появлению новых самозванцев после убийства Лжедмитрия I, правительство Шуйского привезло тело умершего царевича Дмитрия в Москву, выставило его как святыню народу (которому сказали, что мальчик был убит по приказу Бориса), и церковь канонизировала маленького монстра как мученика. Но маневр не удался. Правление Шуйского ознаменовалось крестьянским и казачьим восстанием, иностранными вторжениями – и появлением нового Лжедмитрия II. Наконец, в 1610 г. и этот самозванец был низложен, и поляки, занявшие Москву, стали самой могущественной властью в стране. Затем в сентябре 1611 г. в Нижнем Новгороде для борьбы с польской интервенцией было созвано народное ополчение, состоявшее из горожан, крестьян центральных и северных районов России и возглавляемое посадским старостой Кузьмой Мининым и князем Дмитрием Пожарским. Иноземцев изгнали, а в 1613 г. Земский собор из представителей различных земель и сословий избрал нового царя. Их избранником стал шестнадцатилетний Михаил Романов, происходивший из старинного некняжеского рода московских бояр, сын митрополита Филарета и внучатый племянник Анастасии, первой жены Ивана IV.

Смутное время закончилось. С воцарением на престоле первого Романова длительная борьба за создание единой и абсолютной монархии была успешно завершена. Московские правители, начиная Василием II и заканчивая Иваном IV, заслужили себе самое высшее положение среди царственных государственных деятелей Европы XV и XVI вв. Короли Франции, Испании и Англии с успехом учредили монархию нового типа, но никто из них не смог получить для себя столько власти, сколько московские государи. Государство, которым был призван править Михаил Федорович, представляло собой уникальный вид политической организации. Это было служилое государство, и царь был его абсолютным правителем. Деятельность и обязанности всех подданных, от высокородного боярина до самого бедного крестьянина, определялись государством в соответствии с его собственными интересами и политикой. Каждый подданный был связан с определенными специфическими функциями, которые предназначались для сохранения и усиления власти и авторитета государства. Дворяне были обязаны нести воинскую службу и занимать должности в государственном аппарате, а крестьяне были обязаны обеспечивать дворян средствами для несения государственной службы. Какими бы привилегиями или свободами ни обладал тот или иной подданный, они принадлежали ему только потому, что государство предоставляло их ему как неотъемлемую часть той функции, которую он выполнял на царской службе.

Родовитые аристократические кланы, имевшие такое большое значение в XV и XVI вв., не только потерпели неудачу в своих стремлениях разделить власть над новым государством со своими московскими родичами, но и были ими раздавлены. Лишь немногие из этих родов еще сохранили некоторый авторитет, и то только потому, что являлись родственниками Романовых либо же доказали свою преданность новой династии.

Дворяне также пострадали как индивидуумы, особенно в Смутное время. Многие были убиты, а другие были вытеснены в крестьянство экономическим давлением. Имеющиеся данные о землевладении в районах Московской области дают представление о степени их поражения. В Сурожском уезде из 30 фамилий, числящихся в писцовых книгах 1620-х гг., только 6 числятся в описи, составленной в 1580-х гг., в Горетовском уезде около 10 из 115 фамилий содержатся в реестре 1620-х гг., по Боковскому уезду это соотношение составило 5 из 46.

Но как класс дворяне разделили победу абсолютизма. Верные орудия царя в борьбе со знатью, предводители национального возрождения в период Смутного времени и выбора Михаила Федоровича, они были вознаграждены тем, что заняли место правящего класса вместо княжат и бояр. Те представители старой аристократии, которым удалось сохранить часть своей власти, тщетно боролись против захвата дворянами высших постов в государстве. Они пытались помешать этому, настаивая на использовании безнадежно устаревшей системы местничества, но претензии на соответствие генеалогии уже не могли препятствовать воле царя. Назначения и продвижение по службе производились по приказу царя и основывались на заслугах и, вероятно, чаще на фаворитизме, чем на знатности происхождения. Наконец, в 1682 г. давно устаревшая система местничества была отменена.

Возникновение русского дворянства было частью явления XV–XVII вв., которое по своим масштабам почти соответствовало общеевропейскому. Во всех странах Восточной Европы и в некоторых странах Запада мелкое дворянство завоевало новую власть и престиж за счет подавления старых правящих элит. Степень этого завоевания варьировалась от страны к стране, но везде наблюдалась одна и та же тенденция к корпоративному доминированию в политической жизни. Однако российский опыт в одном важном отношении отличался от опыта остальной части Восточной Европы. Во многих восточных странах возвышение мелкой знати стало возможным благодаря упадку власти суверенов. В России дворянство было обязано своему возвышению усилению царской власти. Оно было хвостом воздушного змея нового абсолютизма.

Глава 10
Депрессия и медленное восстановление

Экономический подъем прекратился во второй половине XVI в., когда центр и северо-запад, наиболее густонаселенные и наиболее важные в экономическом отношении части царства, оказались поражены катастрофической депрессией. Центральным явлением кризиса стало массовое бегство населения из этих регионов. На самом деле в небольших масштабах миграция началась примерно в середине века. В документах 1650-х и 1660-х гг. заброшенные владения упоминались чаще, чем в записях предшествующих десятилетий. Однако бегство было неоднородным: сообщалось о пустых земельных наделах в одном поместье, в то время как соседние с ним оставались без изменения. Вначале уходили обычно те, кто принадлежал низшему экономическому слою, – бедные или не рассчитавшие свои возможности крестьяне, скрывавшиеся от уплаты своих обязательств, холопы, бежавшие ради обретения свободы, и некоторые мелкие служилые люди. Затем к потоку мигрантов присоединились более важные члены сельской общины, такие как сельские старосты. Исход продолжал увеличиваться, пока к 1570-м гг. не превратился в массовую миграцию. К началу 1580-х гг. старые области страны настолько обезлюдели, что Иван IV не смог собрать войско и подати, необходимые ему для ведения Ливонской войны, и этот затянувшийся конфликт подошел к своему бесславному концу.

Запустение в старых районах расселения, вызванное этим великим бегством, достигло фантастических размеров. Целые районы были полностью или почти лишены своего населения: заброшенные поля, поместья, опустевшие и снова превратившиеся в леса; деревни, оставшиеся без жителей, их церкви, безмолвные без песнопения; пустоши там, где были поселения, – так описывались состояние страны того периода. В 1588 г. Джайлс Флетчер по пути в Москву проезжал через ту же местность, которую его соотечественник Ричард Ченселор описал тридцатью пятью годами ранее как густо заселенную. Теперь Флетчер нашел деревни «пустынными и заброшенными, без жителей. То же самое и во всех других местах царства». Иезуит Поссевино, приехавший в Россию в 1581 г. в качестве особого посланника папы римского, путешествуя по суше с запада, обнаружил, что целыми днями они проезжали, не видя никого, и сообщил, что непаханые поля были покрыты травой и кустарником в человеческий рост.

Северо-запад, по-видимому, пострадал больше всего. Из 34 000 поселений, числящихся в поземельных книгах 1580-х гг., 83 процента дворов в списках за 1585–1587 гг. записаны как пустые. В Псковской земле более 85 процентов (7900) дворов в списках за 1585–1587 гг. были пустыми. Особенно сильно пострадал Деревской уезд Новгородской земли. Писцовые книги 1496–1497 гг. сообщают, что из 8238 населенных пунктов 97 процентов были заселены. В 1581–1582 гг. из 6102 перечисленных в списке 97 процентов были незаселенными.

В центре депопуляция, хотя и не такая чрезмерная, как на северо-западе, все же была не менее катастрофической. Наихудшими оказались условия в окрестностях Москвы. Поземельные книги, составленные в 1584–1586 гг., показали, что в 18 округах только 17 процентов пахотных земель все еще находились в обработке.

Уменьшение населения не ограничивалось сельской местностью. В 1583 г. население Новгорода оценивалось уменьшившимся на 80 процентов по сравнению со Средними веками. Количество человек, занятых в торговле и промышленности, сократилось с почти 3000 до 545. В Коломне, важном торговом центре на слиянии рек Москвы и Оки, в 1578 г. пустовало 95 процентов (622) дворов. В Можайске, на Оке, в 1566 г. (когда переселение еще не достигло пика) насчитывалось 587 занятых и 151 пустующее жилище.

Наибольшая депопуляция наблюдалась в Подмосковье, Новгороде и Пскове. Другие центральные и северо-западные районы пострадали не так сильно, а периферийные были затронуты меньше всего. Данные писцовых книг из этих приграничных зон указывают на массовое перемещение населения, при этом перечисляется множество пустующих владений, однако зарегистрированы и новые приусадебные участки, что свидетельствует о миграции в эти регионы. Пришельцы, несомненно, были беглецами из районов наиболее бедственного экономического положения, которые, достигнув границ центра и северо-запада, решили не двигаться дальше.

Но большинство переселенцев отправились в новые обширные колониальные владения, открытые для заселения русскими после завоевания Иваном IV. Там они надеялись найти избавление от тягот и бедствий, угнетавших их в старых областях царства. Наибольшее их количество двинулось на восток, в бассейн реки Камы или на юг через Оку. Почва на этих новых территориях была плодородной и легко обрабатываемой, климат умеренным, а реки представляли собой широкие магистрали, ведущие во все уголки страны. Поселенцы расселялись повсюду, и во многих местах появились новые крепости и города, хотя, как и следовало ожидать, миграция была наиболее интенсивной в те районы, которые находились ближе всего к старым регионам. Некоторые переселенцы ушли на север в бассейн Северной Двины. Жизнь там была тяжелой и напряженной из-за сурового климата и неплодородной почвы. Тем не менее туда шел непрерывный поток переселенцев, так что в течение нескольких десятилетий наблюдался значительный прирост населения. И наконец, самые предприимчивые и отважные, искавшие свободы от всяких ограничений, отправлялись в Дикое поле, дикую степь, которая лежала между южными границами и Крымским ханством, чтобы присоединиться к бандам казаков, бродивших по этой ничейной земле.

Неизбежное обезлюдение центра и северо-востока имело серьезные последствия для экономической жизни. Сельское хозяйство, главная отрасль той эпохи, пострадало от изъятия такого большого количества земли из оборота и оттока огромной части земледельческой рабочей силы. Торговля пострадала от падения спроса и предложений на сельскохозяйственные и промышленные товары, а иностранным купцам становилось все труднее покупать и продавать. Однако трудно решить, являлась ли миграция причиной экономического спада или же ухудшение экономических условий предшествовало и вызвало массовое бегство. Ясно, что одно повлияло на другое; проблема состоит в том, чтобы решить, что является независимой переменной. Предложенное решение можно сгруппировать вокруг трех основных тем: так называемая «кочевая теория» русской истории; влияние на крестьянство расширенной поместной системы; и то, что за неимением лучшего названия можно назвать «теорией катастроф». Первые две интерпретации указывают на вывод, что экономический кризис явился результатом массовой миграции, а третья приводит к противоположному выводу.

«Кочевая теория» утверждает, что постоянное передвижение является характерной чертой великорусского народа на протяжении всей его истории. Те, кто использовал эту гипотезу для объяснения переселения во второй половине XVI в., утверждали, что открытие новых областей для русской колонизации послужило мощным стимулом этой тенденции к кочеванию, а вызванная миграцией депопуляция старых районов расселения ослабила там структуру экономики вплоть до коллапса.

Некоторые недостатки этой теории уже обсуждались. Более того, две другие интерпретации дают адекватные основания как для обезлюдения и лихолетья, так и для связи между ними, так что объяснять эти явления какой-то мнимой национальной тенденцией великороссов представляется излишним.

Предположение, что кризис был вызван ростом поместного землевладения в XVI в., основывается на том, что эта форма землевладения порождала усиление эксплуатации крестьян-арендаторов. Помещику предоставлялся сравнительно небольшой участок земли, экспроприированный у крупного собственника или у свободной крестьянской общины. Обстоятельства сложились так, что ему пришлось стать более жестким помещиком, чем богатый собственник или общинный староста, которых он сменил. Страдая от нехватки наличных денег, он становился все более суровым хозяином по мере распространения использования денег и роста цен. Он не мог получить деньги, заняв их под залог своего поместья, поскольку он не был его владельцем. Доход от него плюс нерегулярные денежные выплаты от государства должны были не только покрыть содержание его семьи, но также оплатить его доспехи, оружие и лошадь, а также его содержание во время военной службы. Если его владения превышали определенный размер, он должен был экипировать еще одного дополнительного ратника, чтобы отправиться с ним в поход. Большая часть XVI в. была охвачена войнами, а в мирное время постоянная угроза вторжения требовала неустанной охраны границ, так что его военные расходы лежали на нем нескончаемым тяжким бременем. Поскольку он владел землей только до тех пор, пока продолжал служить царю, то он не стремился слишком вкладываться в ее улучшение и заботиться о ней, поскольку плоды его усилий принесли бы пользу какому-нибудь чужаку, который пришел владеть землей после него.

Ввиду всех этих обстоятельств служилый человек стал рассматривать свои владения и людей на них как объекты, подлежащие грабежу, и старался выжать из них как можно больше. Особенно это касалось опричников, которые часто вели себя как солдаты удачи в отношении всего, что они могли получить. Так, два ливонца по фамилии Таубе и Крузе, служившие в этом гнусном корпусе, сообщали, что некоторые из их товарищей, пожалованных Иваном IV поместьями, «отняли все у бедных крестьян, которые были им переданы»; несчастный крестьянин заплатил за год столько, сколько раньше платил за десять лет. В силу обязательств крестьяне, превращенные в помещичьих арендаторов, теряли некоторые преимущества, которыми они пользовались в своей свободной общине или в качестве арендаторов богатых землевладельцев. В течение XVI в. возросли и требования, предъявляемые крупными собственниками к своим арендаторам. Но поскольку у них было так много крестьян, они могли позволить себе брать с каждого меньше, чем помещик. Кроме того, выгоды от общинной организации ушли в прошлое, после того как земля была передана помещикам. На черной земле свободная крестьянская община сохранила за своими членами значительную автономию. На частновладельческих землях община была ослаблена барским посягательством, но она по-прежнему служила буфером между господином и его крестьянами, а общинные чиновники помогали в ведении господского хозяйства. Дробление этих поместий и черных земель между помещиками совершенно разрушило общинную организацию. Наконец, помещик, лишенный богатства и власти, не мог обеспечить своим крестьянам защиты и поддержки в виде ссуд и помощи в трудные времена, которые оказывались крупными магнатами.

Увеличение использования поместий во второй половине XVI в. означало, что все больше и больше крестьян подвергалось усилению гнета, связанного с этой формой землевладения. За эти несколько лет были открыты новые колониальные районы для заселения. Хотя поместная система укоренилось в этих районах (за исключением Севера и Сибири), она еще не получила широкого распространения и не просуществовала достаточно долго, чтобы развить те опасные свойства, которые стали характерны для центра и северо-запада. Так что крестьяне в старых чертах оседлости бежали в колонии, спасаясь от притеснений помещиков. Это вызвало нехватку рабочей силы, депопуляцию и снижение производительности, что, в свою очередь, повлекло за собой тяжелый экономический кризис.

Вполне возможно, что увеличение числа поместий действительно стало причиной бегства многих крестьян. Но такая интерпретация не может объяснить, почему люди, жившие на аллодиальных землях крупных магнатов и в городах, также бежали. В 1593–1594 гг. (хотя к тому времени условия стали улучшаться) из 40 000 десятин пашни, принадлежавшей Троице-Сергиевой лавре в Московском уезде, в обработке находилось только 30 процентов. На землях того же монастыря в другом месте в центральной части в 1562 г. было обработано 95 процентов пахотной земли; а в 1592–1593 гг. регулярно возделывалось только 28 процентов пашни. На землях Благовещенского Киржачского монастыря в этом же уезде в 1562 г. было обработано более 99 процентов пашни; в 1592–1593 гг. не обрабатывалось 68 процентов пахотной земли и еще 6 процентов возделывалось нерегулярно. Очевидно, что сокращение населения на этих монастырских землях и на многих других аллодиальных владениях, по которым имеются данные, а также городов не может быть объяснено увеличением числа поместий.

«Теория катастроф», третья из трех предложенных интерпретаций, находит первопричину как экономического кризиса, так и депопуляции в череде бедствий, обрушившихся на центр и северо-запад после середины XVI в. Ливонская война, затянувшаяся с 1557 по 1582 г., вражеские нашествия и набеги, непосильные налоги, вызванные военными действиями, разграбление Новгорода в 1570 г. и Москвы в 1571 г., две эпидемии чумы, несколько лет неурожая и голода и, наконец, бесчинства опричнины. Совокупность всех этих бедствий и считается причиной экономического кризиса, который, в свою очередь, повлек за собой массовое бегство людей из старых районов.

Некоторые современные наблюдатели возлагали всю вину за беды России на непомерные требования и вымогательства государства. Джайлс Флетчер писал, что «…купцы и мужики (так называется простой народ) с недавнего времени обременены большими и невыносимыми налогами. Не владея собственностью, они не стараются быть бережливыми и ничего не запасают, зная, что нередко подвержены опасности лишиться не только имущества, но и жизни…

Кроме податей, пошлин, конфискаций и других публичных взысканий, налагаемых царем, простой народ подвержен такому грабежу и таким поборам от дворян, разных властей и царских посыльных по делам общественным, особенно в так называемых ямах и богатых городах, что вам случается видеть многие деревни и города, в полмили или в целую милю длины, совершенно пустые – народ весь разбежался по другим местам от дурного с ним обращения и насилий…

Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе желания заниматься своими промыслами, ибо тот, кто зажиточнее, тот в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни…

Вот почему народ, хотя вообще способный ко всякому труду, предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем, кроме дневного пропитания. От того же происходит, что товаров, свойственных России (как было сказано выше – воск, сало, кожи, лен, конопля и проч.), производится и вывозится за границу гораздо меньше, чем раньше, ибо народ, стесненный и лишаемый всего, что приобретает, теряет всякую охоту к работе» (Джайлс Флетчер. «О государстве Русском»).

Беглый Курбский также возлагал ответственность на государство. Иван IV, видимо, не беспокоился о последствиях своих чрезмерных поборов. Флетчер высказался на его счет следующим образом: «По этому случаю покойный царь Иван Васильевич обыкновенно говаривал, что народ сходен с его бородой: чем чаще стричь ее, тем гуще она будет расти, или с овцами, которых необходимо стричь по крайней мере один раз в год, чтобы не дать им совершенно обрасти шерстью».

Помимо фискальных притеснений правительства, экономическая жизнь была серьезно выбита из колеи неурожаями, эпидемиями и особенно нашествиями. Между 1556–1576 гг. крымские татары совершили пять крупных набегов и множество мелких. Два крупных набега в начале XVII в. обернулись особенно тяжелыми поражениями. Согласно современным источникам, только в столице и ее окрестностях татары убили 800 000 человек и увели в плен еще 150 000. Эти цифры, несомненно, сильно преувеличены, но не приходится сомневаться в большом числе человеческих жертв и разрушений. Англичане, приехавшие в Москву тем летом, писали домой, что «…Москва дотла сожжена крымским ханом 24 мая прошлого года и погибло бесчисленно людей… Царь бежал с поля, а многие его люди полонены крымскими татарами… и так с чрезмерной добычей и нескончаемым потоком плененных, они возвратились домой. Так после истребления, с одной стороны, и лютости царя – с другой, у него осталось мало людей». На следующий год снова пришли татары, и хотя на сей раз они не дошли до Москвы, но разорили те области, через которые проходили, и потребовалось немало военных сил, чтобы дать им отпор.

Но самым масштабным бедствием стала созданная Иваном IV опричнина. О разорении крестьян опричниками, которым царь даровал землю, уже упоминалось. Кроме того, пользуясь потворством царя, опричники беспрепятственно грабили сельских жителей. Генрих фон Штаден, вестфальский авантюрист, состоявший в их корпусе, поведал в своих воспоминаниях, что он выехал из Новгорода с одной лошадью, а вернулся с сорока девятью лошадьми и двадцатью двумя санями, набитыми добычей. Апогей беспредела опричнины пришелся на 1570 г., когда по приказу Ивана его верные прислужники двинулись на северо-запад от Твери до Пскова. Тысячи людей были уничтожены, города и села разграблены и сожжены. Царь напустил своих псов на собственных подданных, потому что заподозрил их в том, что они якобы замышляют против него заговор вместе с его внешними врагами. Город Новгород и его окрестности служили главными целями его мести, и убийства и грабежи продолжались в течение пяти недель. Новгород превратился в руины, и, хотя город продолжал жить, он так и не восстановил своего прежнего процветания и престижа.

«Теория катастроф» представляется мне наиболее убедительной и исчерпывающей причиной кризиса. Однако не вызывает сомнения, что независимо от того, были ли тяжелые времена вызваны увеличением численности поместий или же чередой бедствий, главная ответственность как за экономический кризис, так и за депопуляцию ложится на правительство Ивана Грозного. Многие бедствия, обрушившиеся на Россию во второй половине века, явились прямым следствием его военной, фискальной и социальной политики. И увеличение числа поместий, центральный пункт в доводе того, что депопуляция предшествовала экономическому кризису, в равной степени является результатом политики царя Ивана.

В конце 1580-х стали проявляться признаки возрождения. Ливонская война закончилась, опричнина исчезла, новый царь хоть и был недееспособным, по крайней мере не жаждал человеческой крови, а Годунов, стоявший за троном, не жаждал возрождать террор. Центр и северо-запад снова начали заселяться людьми. Многие из тех, кто бежал, остались в своих новых домах в колониальных районах, но другие беженцы, которые, возможно, не двинулись дальше лесов и болот, окружавших их усадьбы, или, самое большее, бежали к границам центра и северо-запада, вернулись и снова принялись возделывать свои поля. Данные за 1590-е годы свидетельствуют об увеличении обрабатываемых пахотных земель, цены на зерно падали по мере того, как производилось все больше, и к концу десятилетия сельское хозяйство восстановилось настолько, что в зернохранилищах хранились большие излишки.