Текст книги "Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права"

Несмотря на неоспоримое значение торговли и активную роль в ней князей и их приближенных, имеющиеся данные и, в частности, археологические свидетельства, которые в последние десятилетия обнаруживаются во все большем количестве, явно указывают на земледелие, как на преобладающее занятие основной массы населения, начиная с докиевской эпохи. Даже в пограничных районах, где лесное хозяйство, как можно было ожидать, имело первостепенное значение, поселенцы с самых ранних времен занимались регулярной обработкой почвы. Вероятно, торговля служила главной экономической деятельностью князей и знати, но большинство простого народа обеспечивало себе жизнь, следуя за плугом. Продукты лесного хозяйства служили главной статьей экспорта по той причине, что они больше всего востребовались на внешнем рынке, а не потому, что являлись главными продуктами русской экономики. Во внутренней торговле гораздо большее значение имели земледельческие товары. Жители городов, хотя они, скорее всего, выращивали овощи в своих огородах, большую часть продуктов получали из окружающей их сельской местности. Также велась активная межрегиональная торговля земледельческой продукцией. Новгород, например, приобретал зерно из более южных частей России; есть также свидетельства, что зерно иногда отправляли в Константинополь.

Первоначально использовались две основные системы обработки почвы. В лесных районах применялся подсечно-огневой способ земледелия (подсека). Срубленные весной деревья оставляли лежать до осени, когда их ветки обрубали, а стволы увозили на санях. Следующей весной кусты и щепки вокруг поджигали, после чего производили посев прямо в золу, часто без вспашки. Такой участок использовали непрерывно от двух до восьми лет в зависимости от урожайности. Когда он истощался, его оставляли отдыхать на 10–12 лет (после прекращения хозяйственной деятельности через 40–60 лет восстанавливался лес) и засеивали другую, заранее подготовленную подсеку. Очевидно, что эта нерациональная система была возможна только там, где земля имелась в изобилии и была дешевой. Такой способ земледелия был столь же расточителен с точки зрения вложенного труда. Было подсчитано, что ежегодно приходилось тратить семьдесят рабочих дней, чтобы расчистить, подготовить и обработать один участок (2,7 акра) земли. Одно семейство не было в состоянии обработать необходимый для своего пропитания участок, так что использование подсечной системы предполагало существование некой формы общественной организации.

В лесостепной и степной зонах занимались хлебопашеством. Здесь поле возделывали непрерывно в течение нескольких лет, пока его урожайность не падала. Затем поле оставляли зарастать травой и использовали под пастбище, после чего переходили на другие поля. После неопределенного числа лет поле снова обрабатывалось и засеивалось до тех пор, пока оно снова не истощалось. Регулярной ротации полей в этой системе не существовало. Подобно подсечно-огневой технологии, этот метод был возможен только там, где имелось много дешевой земли.

По мере увеличения населения и роста соотношения человек – земля от этой нерациональной системы обработки почвы пришлось отказаться. Ко второй половине IX в. данный этап, по-видимому, был достигнут даже на севере и северо-востоке, а в долине Днепра от старой системы уже давно отказались. Предположительно преобладающей стала двух– и трехпольная система земледелия, хотя утверждалось, что эта система начала вытеснять старые методы лишь в первой половине XIV в. Собственно, бесспорные свидетельства широкого применения трехпольной системы обнаруживаются лишь начиная со второй половины XV в. На первых стадиях земледелия главными земледельческими орудиями служили топор для расчистки леса и примитивный плуг для обработки поверхности почвы. По мере развития обработки почвы стали использоваться более эффективные орудия. Археологические находки показывают, что настоящий плуг с железным лемехом, запряженный лошадьми или волами, применялся в долине Днепра по крайней мере уже в VII–VIII вв. Ближе к Северу использовалась соха. Это легкое и мобильное орудие, которое тянули тягловые животные или люди, хорошо зарекомендовало себя на неглубоких почвах Севера и продолжало использоваться там вплоть до настоящего времени. Помимо этих орудий, было обнаружено множество других основных сельскохозяйственных инструментов, таких как серпы, косы, мотыги и т. д., относящиеся к киевской и докиевской эпохам.

Усовершенствования в технике земледелия, а также рост числа городов, оживленная внутренняя и внешняя торговля, увеличение ремесленного производства, более широкое использование денег и колониальное движение свидетельствуют о том, что киевская эпоха являлась периодом экономического роста. Улучшение обработки почвы само по себе должно было стать результатом экономического роста, поскольку вполне разумно предположить, что оно произошло в ответ на растущий спрос на сельскохозяйственную продукцию. Это было не единственное нововведение в сельском хозяйстве. Новые формы землевладения и новые методы ведения хозяйства также появились в рамках развивавшейся экономики и в ответ на открывавшиеся ею возможности. Эти изменения в сельском хозяйстве станут предметом рассмотрения следующих двух глав книги.

Глава 2
Крестьянские общины и частные землевладельцы

В Киевской Руси, как и в любом обществе, которое было преимущественно аграрным, отношения между его членами должны были зависеть в первую очередь от способов владения землей. Но в скудных источниках содержится лишь небольшое количество фактических данных о владениях, да и то лишь в виде информации, второстепенной по отношению к основному содержанию текста. Так что мы можем снова разглядеть лишь смутные очертания, и о многом остается только догадываться.

Один из самых спорных вопросов, который оживил русскую историческую литературу, касается происхождения и роста крестьянской общины и ее роли в русской истории. Следует отметить, что многие из этих противоречий как при имперском режиме, так и в советское время не велись в академической изоляции. Они приобрели большое значение для современного этапа, вызвав важные политические и философские последствия и широкий интерес. Особенно это касается историографической шумихи вокруг общины. Поскольку большая часть споров касалась изменений в институте, произошедших после XV в., спорные вопросы будут более подробно обсуждаться в одной из последующих глав. Достаточно указать, что почти каждое утверждение в отношении общины вызывало по крайней мере опровержение, а часто и продолжительные дебаты. Однако со временем по многим спорным вопросам установилось «а communis opinio doctorum» – так называемое общее мнение ученых.

Принято считать, что восточные славяне отказались от племенной формы организации задолго до киевской эпохи, за исключением некоторых периферийных зон, где она сохранилась до XI в. Рода распались на свободные общины. Считается, что эти первые общины представляли собой большие семейные ячейки, возглавляемые патриархом, старейшиной, в которых несколько поколений жили и трудились вместе, вели совместное домашнее хозяйство и делились плодами коллективного труда. Считается, что они были очень похожи на «задругу», общинную форму, существовавшую в современный им период у южных славян. Эта гипотеза основана на сравнительных исследованиях славянской социальной истории, а также на изучении крестьянского быта в более поздние времена и на рудиментарных свидетельствах некоторых институтов, сохранявшихся в великорусской деревенской жизни до последних столетий.

Ранняя русская большая семейная община, по-видимому, имела близкое сходство с тем, что считается примитивной формой социальной организации в первые века германского заселения Центральной и Западной Европы. Этот институт был описан Марком Блоком следующим образом: «Terra unis familiae: слова Беды[1]1
  Б ед а Достопочтенный (672–736) – бенедиктинский монах. Поскольку Беда написал одну из первых историй Англии под названием «Церковная история народа англов», она принесла ему славу «отца английской истории». (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], по всей вероятности, дают нам ключ к институту в его первобытной форме. Но мы не должны думать о маленькой супружеской семье наших более поздних веков. Будучи плохо осведомлены об истории кровных отношений на заре нашей цивилизации, мы имеем все основания полагать, что группа, первоначальной оболочкой которой служил общинный двор, представляла собой патриархальную семью из нескольких поколений и нескольких побочных хозяйств вокруг общего очага».

Некоторые историки настаивают на том, что патриархальная община являлась доминирующей формой сельской социальной организации в киевскую эпоху. Однако представляется более вероятным, что к X–XI вв. патриархальная община превратилась или находилась в процессе превращения в территориальную общину. Члены этого нового типа организации были связаны друг с другом не кровным родством, а близостью проживания и общими социальными и экономическими интересами. Каждый общинник жил отдельно с женой и детьми в своем жилище, вел индивидуальное хозяйство, имел в собственности земледельческие орудия и животных, обладал личными правами на пользование и распоряжение обрабатываемой им земли и ее продуктов, но разделял со своими товарищами использование общих пастбищ, лесов и рек, а также выполнение общих обязательств. Поскольку прямых свидетельств об истории и внутреннем устройстве патриархальной общины не существует, о причинах ее распада можно только догадываться. В предыдущей главе было высказано предположение, что на первом этапе сельского земледелия необходимо было объединение множества рабочих рук для выполнения тяжелой работы по расчистке леса и подготовке земли к посеву. Одна семейная ячейка – супружеская семья (или малая семья) – не обладала трудовыми ресурсами, необходимыми для тяжелых работ, и предположительно должна была объединиться с родственниками в совместных усилиях.

Когда сельское общество миновало стадию подсечно-огневой обработки почвы, потребность в коллективном труде уже отпала. Можно сделать предположение, что супружеские ячейки затем вышли из большой патриархальной общины и каждая стала вести собственное хозяйство своими собственными трудовыми ресурсами.

Историку А.Я. Ефименко (первая в России женщина – почетный доктор русской истории) удалось показать, что этот переход от большой патриархальной семьи к индивидуально-семейному хозяйству произошел в более поздние века на крайнем севере Европейской России, когда крестьяне перешли к оседлому земледелию. Фактором этого распада мог послужить и естественный прирост внутри патриархальной общины. Возможно, такая форма организации прекращала действовать эффективно, когда превышался определенный размер общины. При достижении этого момента большая патриархальная семья распадалась и ее земли разделялись между составляющими ее малыми семьями. Эта предполагаемая эволюция в России аналогична тому, что произошло в других местах Европы, где земля, занимаемая патриархальной семейной общиной, разделилась на более мелкие владения, обрабатываемые малыми семьями.

Территориальная община, пришедшая на смену патриархальной, была известна как «вервь» в Поднепровье и как «мир» в Новгородской области. Эти названия, несомненно, использовались и для патриархальных общин. Но из контекста киевских сводов законов ясно, что ко времени составления этих сводов вервь и мир относились к географическим единицам с определенными границами. Например, если был убит человек князя, то «вервь, в границах которого лежало тело», должен был заплатить денежную пеню – виру или в случае обнаружения украденного имущества владелец мог потребовать вернуть его немедленно, если оно находилось в пределах его собственного «мира».

Свободные крестьяне, жившие в общинах, назывались смердами. Филологи предположили, что это слово происходит от древнего корня слова, означающего «человека», и что когда-то оно могло использоваться для определения всех людей. Однако к киевскому периоду оно применялось только к низшей группе свободных людей и стало ассоциироваться со словом «смердеть», то есть вонять. Использование слова «смерд», означавшего вонючий, красноречиво свидетельствует о презрительном отношении к крестьянам. Трудно себе представить, чтобы люди, носившие такое неприятное имя, могли считаться их современниками значимыми людьми.

Гипотеза, которую выдвигает филология, подтверждается данными, найденными в немногочисленных источниках киевских времен. Они позволяют сделать вывод о том, что новая социальная среда, созданная в эту эпоху появления княжеской свиты и бюрократии, и особенно в период роста частного землевладения среди людей высших слоев, повлекла за собой ухудшение положения свободного крестьянства. Так, самый ранний из известных сводов законов, Правда или Закон Ярослава, устанавливал виру в сорок гривен за неотомщенное убийство любого свободного человека, будь то член княжеской свиты, один из его дружинников, изгой или Словении. Этот список, по-видимому, предназначался для охвата всех свободных людей в обществе, поэтому представляется справедливым предположить, что под словенином подразумевались свободные люди, конкретно не названные. Это список включал и смердов. Правда Ярослава относится к первой половине XI в., и предположительно все свободные люди были равны перед законом в предыдущую эпоху. Однако в позднейшем Киевском своде законов это равенство было заменено на сословное деление. Правда Ярославичей (сыновей Ярослава), относящаяся к третьей четверти XI в., устанавливала штраф в 80 гривен за убийство главных сподвижников князя. В следующем своде законов, так называемой Пространной редакции, принятой предположительно в начале XII в., вира за убийство людей князя, под которыми подразумевались его главные сподвижники и дружинники, также была повышена до 80 гривен. Однако вира за убийство других свободных людей, включая и смердов, оставалась 40 гривен.

Смерды, как можно предположить, нечасто появлялись в летописях киевского периода, но некоторые из немногих упоминаний об этих людях раскрывают их скромный статус. Новгородский летописец в своей записи за 1016 г. повествует нам, что князь Ярослав, после победы над своим братом Святополком, заплатил каждому из воевавших за него мужей города Новгорода по десять гривен серебром, а смердам выдал всего лишь по гривне на человека из его войска. В 1100 г. группа враждующих князей собралась для мирных переговоров и, согласно летописным сведениям, поручила князьям-братьям Васильку и Вол одарю вернуть «холопов и смердов», которых эти двое князей захватили в плен. Киевский князь Владимир Мономах, умерший в 1125 г., в своих наставлениях писал сыновьям, что он оберегал как оставшуюся без средств вдову, так и некоего смерда от дурного обращения с ними более сильных людей.

Крестьянская община в той или иной форме сохранялась на протяжении столетий и во многом способствовала приданию русской истории особого и неповторимого характера. Но даже в то время, когда из патриархальной общины стали вырастать такие организации, как вервь и мир, появился другой способ землевладения, имевший большее значение в эволюции русской жизни. Этой новой формой стала частная собственность на большие участки земли, принадлежавшие представителям правящей элиты. Первое появление такого рода владений не может быть датировано с уверенностью ранее X в., а его прочное становление произошло лишь в XI в. Введение частной собственности на землю знаменует собой отправную точку центральной темы всей последующей – и можно сказать, трагической – истории России, порабощения крестьянства. С этого момента люди, управлявшие государством, добавили к своим полномочиям роль синьора и, тем самым, низвели крестьян, живших на земле, которую они превратили в свою частную собственность, до положения арендаторов в лучшем случае, а в худшем – до рабов.

Важнейшим и единственным источником истории становления частного землевладения (как и по всем другим разделам ранней русской истории) является летопись, которая известна под названием «Повесть временных лет». Датируемая первой половиной XII в., она основывается на более ранних летописях, сделанных в предшествующие семьдесят или восемьдесят лет. «Повесть временных лет» содержит свидетельства очевидцев или, по крайней мере, современников о периоде, начиная с последних лет правления киевского князя Ярослава (умер в 1054 г.) и на протяжении правления его сыновей и внуков. Записи о более ранних веках (летопись начинается с 852 г.), вероятно, были взяты из устных рассказов и, в меньшей степени, из византийских описаний. Многие из событий, зафиксированных в эти первые века, излагались летописцем в обычных эпических формах, которые явно позаимствованы из других, более ранних фольклорных произведений. Некоторые из повествований содержали в себе зародыши исторической правды, но большинство из них были привезены в Россию из других земель и связаны сказателями с русскими историческими персонажами и событиями. Однако в «Повести временных лет» содержатся и подлинные летописные события ранних времен, зачастую вкрапленные в легендарные сказания. Эти события изложены сухим прозаическим стилем, который резко контрастирует с поэтическим изложением литературных повествований. Летописные сообщения и терминология, используемая как в исторических, так и в художественных повествованиях, дают большую часть крайне скудных свидетельств о землевладении.

Другие источники сведений о частном землевладении подкрепляются некоторыми статьями самых ранних сводов законов – Русской Правдой. Некоторые историки полагают, что эти правовые нормы были официальными указами, но большинство исследователей согласны с тем, что дошедшая до нас версия была неофициальным правовым сборником, составленным из множества источников. И все сходятся во мнении, что они являются подлинным памятником русского законодательного права XI–XIII вв. Таким образом, сведения, которые они предоставляют о частном землевладении, были действительны в тот период, в который составлялись эти правовые нормы. Но они дают лишь скудные данные для экстраполяции знаний о более ранних условиях землевладения.

Ввиду скудости сведений трудно определить с какой-либо степенью точности, когда на Русской земле впервые появилась земельная собственность господствующего класса. Ключевский полагал, что до XI в. о частной земельной собственности не имелось никаких свидетельств, а конкретные указания на ее существование относятся лишь к XII в. К такому же заключению пришли Дьяконов и Кулишер. А.А. Экк, менее расплывчато, поместил происхождение частного землевладения в XII в., назвав первыми собственниками церковников.

Точка зрения, что частное земельное владение появилось относительно поздно, основано на воззрении, что в XII в. правящий класс, как славянский, так и скандинавский, черпал свои доходы из торговли, дани и награбленной добычи. Некоторые историки, утверждающие, что земледельческая деятельность служила главным или, по крайней мере, крайне важным источником экономической мощи высшего класса, настаивают на более раннем происхождении частного землевладения. Ключевский утверждал, что в IX–X вв. богатство уже существовало в виде земельной собственности. Хенч писал, что к IX в. представители исконно славянской аристократии были владельцами земель, на которые они имели неотъемлемое право собственности. Согласно Грекову и Юшкову, ведущим советским историкам ранней Руси, собственники земельных участков зародились в славянском обществе еще до скандинавского завоевания. Греков предполагал, что его истоки восходят к VI в. и, возможно, даже более раннему периоду.

В обычных условиях, по-видимому, политическая организация племен, на которые первоначально делились восточные славяне, была полу анархической. Отдельное племя было разбито на ряд общин или групп, каждая со своим старейшиной или старейшинами, между которыми часто возникали вооруженные конфликты, присущие межгрупповым отношениям. Местные старейшины составляли родовую аристократию, но, когда все племя или большая его часть объединялись в общем стремлении – быть может, для сопротивления вторжению или для начала захватнической войны против другого народа, – руководство объединенной группой брал на себя «властитель». Эти властители, получавшие свое высокое положение в результате выборов или по наследству, происходили из числа местных знатных людей.

Ранние источники свидетельствуют о существовании такого рода иерархии у восточных славян с начала их письменной истории. Иордан, римский историк (VI в.), в своем повествовании о войне между остготами и восточнославянским племенем антов около 375 г. н. э. рассказывает, как победившие остготы распяли «властителя» антов вместе с его сыновьями и семьюдесятью представителями знати (приматами). Менандр Протектор, византийский дипломат и историк (VI в.), писал, что после того, как анты были побеждены аварами, тюркским народом, около 560 г., антские правители (архонты) выбрали некоего Мезамера в качестве посла для переговоров с победителями. Он, должно быть, обладал выдающимися способностями, потому что Котрагеус, союзник аваров, описал его как обретшего большую власть над своим народом, чем любой другой человек до того времени. Но Мезамер повел себя не как проситель, авары убили его и стали еще более разорять земли антов.

Такой примитивный метод организации оставался до первого века киевского периода. Славянская аристократия сохраняла самостоятельную идентичность как автохтонная элита, независимая от благосклонности и щедрости правящих князей. Об этом свидетельствуют записи в «Повести временных лет», охватывающие середину и более поздние периоды X в. Например, в 945 г. киевский князь Игорь был убит в походе против древлян, славянского племени, проживавшего к западу от Киева. После чего древляне отправили двадцать своих «лучших мужей» к вдове Игоря, княгине Ольге, с просьбой выйти замуж за их боевого начальника Мала. Мстительная Ольга, по рассказу летописца, заживо похоронила этих сватов в глубокой яме. Затем она послала к древлянам известие, что приедет к ним, если они предоставят ей сопровождение из своих «знатных мужей». Древляне прислали ей «лучших людей, управлявших землей древлянской». Ольга велела сжечь их заживо, пока те мылись в бане, а затем с небольшой дружиной приехала к древлянам, дабы, по обычаю, справить тризну на могиле мужа. Опоив во время тризны древлян, Ольга велела порубить их. Летопись сообщает о пяти тысячах перебитых древлянах. В 946 г. Ольга пошла походом на древлян, завоевала их земли и разрушила главный город Искоростень, истребив часть «городских старейшин» и поработив остальных.

В 987 г. Владимир, князь Киевский, созвал совет из своих дружинников (военных начальников) и старейшин, представителей разных городов, а также бояр и посадников, дабы помочь ему принять решение, какую из основных религий надлежит принять государству. В записи за 996 г. сообщается, что «старцы, или старейшины городские, являются об руку с князем Владимиром, вместе с боярами, в делах управления, как и при всех придворных торжествах, образуя как бы земскую аристократию рядом с княжеской служилой».

Прямых свидетельств того, что представители этого славянского высшего сословия являлись землевладельцами в до-киевскую эпоху, нет. Однако Греков, используя источники киевского периода, приходит к выводу, что эти люди владели землями в более ранние века. Он обратил внимание, что источники ссылаются на крупные частные владения киевского периода без каких-либо указаний на то, что они представляли собой новшество. Из чего он сделал заключение, что собственность на землю была настолько общепринятым институтом, что летописи не считали необходимым давать особые комментарии по этому поводу. Исходя из достаточного числа свидетельств того, какую важную роль играло земледелие у оседлых восточных славян до прихода варягов, Греков делает предположение, что местные аристократы должны были получать доходы (хотя бы частично) с земли, которой они владели. Но тот факт, что в летописях ничего не говорится о том, что частная собственность на большие участки земли была чем-то новым, вряд ли может быть принят как свидетельство длительного существования подобного вида землевладения. Преобладание сельского хозяйства как образа жизни нельзя считать убедительным подтверждением предположению, что местные аристократы являлись крупными землевладельцами. Вполне возможно, что они получили свою власть и доход исключительно благодаря своей роли политического, коммерческого и военного предводительства в коммуне. Скорее всего, истина заключается в том, что на основании имеющихся сведений нельзя с уверенностью полагать, что в докиевскую эпоху частное землевладение существовало в крупных размерах.

Лишь в X в. появляются указания на единоличное владение крупными земельными комплексами, и не славянской знатью, а князьями варяжского происхождения. Когда скандинавы впервые пришли на Русскую землю, они довольствовались прибылью, получаемою от разбоя, войны и торговли. Затем знать стала смещать источник своих доходов на земельную собственность. В начальных отрывках старой Новгородской летописи, относящейся к первой половине XI в., летописец с горечью отзывается об этой перемене экономических интересов. Он пишет, что в прежние времена князья и их свита наживали свое богатство на войне с другими народами. Теперь главным средством их обогащения становится получение доходов от их владений на Новгородской земле. Летописец сетовал на лишения, которые это принесло людям.

Первым частным землевладельцем, упомянутым в летописях, была грозная вдова княгиня Ольга. После разгрома древлян в 946 г. она основала на завоеванной территории свое подворье и охотничьи угодья. Затем она отправилась на север, в Новгородскую землю, где стала собирать дань и присваивать себе новгородскую землю. «Ее охотничьи угодья, пограничные заставы, города и торговые посты до сих пор существуют по всему краю», – писал летописец. Большинство других довольно редких упоминаний в самых ранних источниках о земельной собственности князей встречается в отчетах о дарах правителей, пожалованных обычно церкви в виде земли или доходов с некоторых из их владений. Сообщается, что в 996 г. князь Владимир, входя в только что построенный собор Успения Пресвятой Богородицы в Киеве (получивший название Десятинной церкви), сказал: «Я дарую церкви Пресвятой Богородицы десятину от моей собственности и моих городов». Под имуществом Владимир подразумевал свои личные владения, в которые входили в том числе и его земли. Исландский историограф Снорри Стурлусон в своих сагах о святом Олаве Норвежском повествует, что этот самый Олав после 1028 г. отправился в изгнание к своему зятю Ярославу, тогдашнему князю Новгородскому. Ярослав тепло приветствовал Олава и предложил ему взять столько земли, сколько ему надобно для содержания людей, которых он привел с собой. Преподобный Нестор Летописец в своем Житии Феодосия Печерского, одного из основателей Киево-Печерской лавры, составленном не позднее конца XI в., сообщает, что Ярослав Ярославич (умер в 1078 г.), князь Киевский, даровал монастырю села. Сын Ярослава и наследник Ярополк (умер в 1086 г.) пожаловал этому монастырю земли, которыми он владел в трех частях своего княжества. Кроме того, он отдавал ежегодную десятину со своего имущества церкви Пресвятой Богородицы в Киеве. Более обильные источники XII в. фиксируют ряд таких княжеских даров церковным учреждениям.

Еще одно указание на существование и распространение частного землевладения среди князей дают ссылки на княжеское владение некоторыми городами и селами в «Повести временных лет». Вышгород описывается как город княгини Ольги, и летописец также упоминает «ее города» в Новгородской земле и «село ее Ольжичи». По некоторым утверждениям, князь Владимир до обращения в христианство содержал в своих городах Вышгороде, Берестове и Белгороде не менее 800 наложниц. Он основал последний названный город и заселил его людьми из других городов. Дабы защитить свое княжество от набегов печенегов, Владимир построил ряд городов по берегам рек на степной границе, заселив их жителями, привлеченными из северных и северо-восточных областей его княжества. Ярослав основал города вдоль реки Рось (правый приток Днепра), куда он поселил пленных, захваченных им во время похода на Волынь в 1031 г. Считается, что эти новые города стали укрепленными владениями, исполнявшими роль военных и государственных центров для окружающих сельских районов. Кроме того, они служили административно-хозяйственными органами управления прилегающих земельных владений князей или их наиболее важных сподвижников. Со временем в этих центрах и вокруг них, как и во многих местах Западной Европы, поселились купцы и ремесленники, и они превратились в настоящие города.

Таким образом, имеющиеся данные указывают на князей варяжской династии как на первых крупных частных землевладельцев на Руси. Они образовывали и увеличивали свои владения за счет завоеваний, пограничных заселений, внутренней экспроприации и колонизации. Княгиня Ольга воспользовалась первым способом, когда устраивала свое подворье и охотничьи угодья в земле древлян. Владимир и Ярослав основали поселения на границах своего княжества. Во время путешествия в Новгородскую землю в 947 г. Ольга, по-видимому, экспроприировала земли свободных крестьянских общин. Кроме того, вокруг имелось достаточно свободных пустующих земель, особенно на лесистой равнине, лежавшей между реками Окой и Волгой, из которых князья выкраивали себе крупные владения. Однако попытки приобрести собственность в Новгородской земле обернулись неудачей для княжеских особ. После народного восстания 1136 г. Новгородское вече постановило, что только новгородские граждане могут владеть землей на территориях, подконтрольных городу. Земли князя были переданы в вотчину Софийского собора, и собрание наложило запрет на приобретение, будь то путем покупки или дарения, недвижимого имущества князем, членами его семьи или же его приближенными.

Поскольку на своей родине норманны были знакомы с институтом частной собственности, не исключена вероятность, что они принесли его собой и в Русь. Существует предположение, что Киевская Русь была взята под скандинавское правление непосредственно из Холугаленда (самой северной провинции средневековой Норвегии) людьми, принадлежавших классу землевладельцев, и управлялась не королями, а самими землевладельцами, как части Холугаленда и другие районы Центральной и Южной Норвегии. Рассказ Снорри Стурлусона о том, как князь Ярослав предложил земли изгнанному Олаву Норвежскому, может служить тому иллюстрацией. Потерявший свои владения беженец должен был быть обеспечен такой же формой материальных богатств, которой он владел на родине. Однако самые ранние свидетельства частной собственности на большие земельные владения на Руси не могут быть датированы ранее X в., хотя скандинавы пришли как завоеватели задолго до этого. Объяснение такого отставания может заключаться в том, что создание частных владений пришлось ждать до тех пор, пока варяги окончательно не упрочили свою власть. Произошло это в последней четверти IX в. Возможно, только тогда, когда они почувствовали твердую уверенность и постоянство своей власти на завоеванной ими территории, они стали землевладельцами.