Текст книги "Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права"

Социальное происхождение 2000 переселенцев, которым Иван III передал поместья в Новгородской земле, раскрывает это умышленное покровительство мелкому дворянству со стороны престола. Только 61 человек из них вели свой род из княжат и около 175 – из старинных московских боярских родов. Остальные были из гораздо менее благородных семей. Около 150 человек были холопами новгородских и московских бояр. Они получили свободу от Ивана III, потому что их хозяева впали в его немилость и были изгнаны. Остальные 1500 или около того считались мелкими служилыми людьми из старых районов Московии – Ростова, Суздаля, Владимира и т. д.

Выделение Иваном III поместий в одном регионе и его выбор худородных слуг для этих земель повлек за собой подражание его преемников. Наиболее примечательный случай относится к 1550 г., когда Иван IV составил проект «испомещения», так называемой «избранной тысячи». Свыше 1000 (на самом деле их было 1078) его лучших служилых людей, не имевших земельных владений вблизи Москвы, должны были получить поместья из оброчных и дворцовых земель на расстоянии 60–70 верст от столицы, в дополнение к их основным владениям. Проживая в ближних селах и деревнях, вокруг Москвы, наиболее преданные Ивану Васильевичу дворяне могли в кратчайший срок явиться к нему. Всего предполагалось раздать 177 тысяч десятин земли с несколькими тысячами крестьянских дворов. С учетом сенокосов и других угодий это составляло 225–250 тысяч десятин. Из этих 1078 «лучших слуг» 1050 были детьми боярскими и только 28 имели высшие чины, в том числе 11 происходило из князей.

Военные кампании государства создавали все возрастающую потребность в служилых людях. В течение столетия с 1491 по 1595 г. Московия воевала со своими западными соседями в общей сложности не менее 50 лет, проведя три войны со Швецией и семь с Польшей и Ливонией, в то время как на своих восточных и южных границах она постоянно сражалась с кочевниками, бродившими по ее границам. Так как цари предпочитали вознаграждать своих подданных поместьем, а не вотчиной, спрос на служилых людей вызывал громадный и быстрый рост числа пожалованных владений. Данные, собранные Рожковым в его исследовании русского земледелия XVI в. из сохранившихся поземельных списков того времени, показывают, что везде, кроме центра, где сохранялись мирские вотчины, и на севере, где преобладала черная земля, поместья занимали большую часть пахотных земель. В Новгородской земле перепись, составленная после конфискаций Ивана III, показала, что единственными владениями, находящимися в аллодиальном владении, оставались земли церкви и своеземцев. В более поздних записях владения своеземцев исчезли, превратившись в поместья, в то время как церковные земли увеличились лишь незначительно. В первых поземельных книгах числились и большие участки черной земли – так описывалась почти треть из Новгородских пятин, – но вся она была роздана помещикам в течение XVI в. До середины столетия 95 процентов пахотной земли в некоторых районах держалась как поместные владения. Единственным исключением основной картины на северо-западе был Псков. В 1580-х церковные земли занимали здесь немногим больше половины пахотной земли, а поместья – немногим менее половины. За Окой, в степи, поземельные переписи последней половины века показывают, что непосредственно к югу от реки, где поселения возникли до XVI в., оставалось еще немало вотчин. В Рязани в 1594–1596 гг. 17,3 процента пахотных земель держались вотчинниками, а 12,8 процента – монастырями. Кроме этих мест, в районах, колонизированных в течение XVI в. по мере того, как Москва продвигалась в южном направлении, практически вся возделываемая земля принадлежала помещикам. Так, в Дедиловском уезде в 1587–1589 гг. 98,6 процента и в Орловском уезде в 1594–1595 гг. 99,3 процента пахотной земли, обозначенной в поземельных списках, числилось за поместьями. То немногое, что держалось не как пожалования, принадлежало церкви или оставалось за царем. Здесь не имелось вотчин, принадлежавших мирянам. В прочих южных округах, данные о которых отсутствуют, иные источники явно указывают на монополию поместной формы. Восточнее, в бассейне реки Камы, где только начиналась колонизация, сохранились поземельные списки только на уезды, Казанский и Свияжский, в 1560-х гг. Эти списки показывают, что поместье было там единственным светским сеньоральным землевладением, охватывающим 65,7 процента пахотных земель в Казани и 17,6 процента в Свияжске. Большая территория по-прежнему принадлежала трону как дворцовая земля, а в Свияжске 45 процентов пашни было зарегистрировано как татарские и чувашские владения.

Сохранившиеся поземельные книги центральных округов свидетельствуют о том, что, хотя поместье было широко распространено в этой старейшей части Московского государства, аллодиальная форма сеньорального землевладения соперничала с ним по значимости. Имеющиеся сведения по Московскому уезду в 1584–1586 гг. показывают, что 34 процента пахотной земли принадлежало поместьям, 22,1 процента – вотчинам, а 35,7 процента – монастырям. В Коломенском уезде в 1576–1578 гг. 59,5 процента принадлежало поместьям, 24,3 процента – вотчинам, а 12,2 процента владели монастыри. В Звенигородском уезде в 1592–1593 гг. 27 процентов пахотной земли в поземельных списках числились под поместьями, 27,7 процента – под вотчиной, и 41,5 процента находилось в руках монастырей. Оставшиеся земли в этих уездах принадлежали священникам и церкви. Крайний Север был полностью черносошной землей, за исключением небольшого количества монастырских владений. Дальше к югу, в Вологодском, Устюжском и Белозерском районах, несмотря на то что черной земли было в избытке на протяжении всего столетия, там имелись также мирские вотчины и поместья, личные владения государей, а также монастырские владения.

Значительный рост числа помещиков, благосклонность к ним царей и одновременное ограничение свобод высшей знати придавали помещичьему сословию все большее влияние в политической и экономической жизни Московии XVI в. Но это также повлекло стойкое изменение в характере отношений между государем и помещиками. В прежние времена, когда владельцев поместной земли было относительно немного и ее собственники служили своему господину при его дворе или в его владениях, связь между князем и подчиненным носила тесный и личный характер. Последний хорошо знал своих слуг, мог вознаграждать или наказывать их по своему усмотрению и сам мог следить за тем, чтобы они действовали в его интересах. Количество обязательств, которых он требовал от них, как правило, определялось обычаем, а не фиксированными и безличными нормами. Но когда в XVI в. тысячам подданных стали раздавать земли за их службу государству, а не лично царю, то государь не мог знать из первых рук о качествах и заслугах служилых людей или осуществлять непосредственный надзор за их деятельностью. Возникла необходимость ввести стандартизацию и бюрократизацию для обеспечения надлежащего функционирования системы. Начиная с последних лет XV в. проводились периодические обследования для проверки общего положения помещиков и для внесения в размер их владений необходимых корректировок. Поземельные списки, составленные в 1550-х гг., классифицировали помещиков в зависимости от размера их владений и субсидий, выплачиваемых им государством, а также фиксировали требуемые от них услуги. Для надзора за работой системы был создан специальный Поместный приказ. Указ 1556 г., который устанавливал норму повинности для помещиков и вотчинников в размере одного конного ратника на каждые 300 четвертей пашни, стал важной частью этого процесса регулирования.

Движение к единообразию особенно четко проявилось в стандартизации размеров помещичьих владений. Когда Иван III впервые начал массово раздавать поместья в Новгороде, пожалования составляли от 200 до 600 четвертей пашни плюс пастбища, леса и луга, называемые все вместе угодьями. Размер индивидуального пожалования зависел от характера и важности требуемой за него службы, а также от разряда и продолжительности службы человека. Диапазон от 200 до 600 четвертей пахотных земель практически оставался стандартным вплоть до XVII в. Иван Грозный, например, жалуя земли своей «избранной тысяче», приказал, чтобы каждому из 28 бояр и высших чинов этой группы было выдано по 600 четвертей пашни, 40 детям боярским первого разряда надлежало получить от 450 до 600 четвертей, 396 детям боярских второго разряда полагалось от 300 до 450 четвертей и 614 третьего разряда – по 300 четвертей земли. К каждому из этих пожалований прилагались соответствующего размера угодья. Безусловно, большинство поместий в тех районах, по которым имеется информация, находились где-то в этом диапазоне. Пожалования более чем в 600 четвертей были исключением. Находились они в основном в центре, чаще всего вокруг Москвы. С другой стороны, поместья менее 300 четвертей, или меньше установленного законом 1556 г. минимума, необходимого для снаряжения вооруженного ратника, имелись в каждом уезде и были особенно распространены в южных степях, где многие мелкие служилые люди несли сторожевую службу по охране границы. В Орле в 1594–1595 гг. поземельные списки показывают, что 32 процента пахотной земли были поделены на поместья размером от 150 до 300 четвертей и 54 процента – на поместья размером менее чем в 150 четвертей. В Дедилове в 1587–1589 гг. 31 процент пахотной земли находился в поместьях размером от 150 до 300 четвертей и 27 процентов – в поместьях менее чем в 150 четвертей. За пределами степей единственным местом, где преобладали такие мелкие поместья, по имеющимся данным, была Обонежская пятина на северо-западе Новгородской земли, где в 1565–1566 гг. 13 процентов пашни приходилось на поместья размером от 150 до 300 четвертей и почти 60 процентов – на поместья менее 150 четвертей.

В XVII в. нормы размеров поместий были увеличены. В 1621 г. они были установлены в 900 четвертей пашни для служилых людей первого разряда, 750 – для второго, 600 – для третьего и 300 – для четвертого разряда. Кроме того, Судебник 1449 г. содержал положения о дополнительных пожалованиях. Каждому служилому человеку в Москве полагался участок земли в округе столицы (где еще оставалось много пустующей земли) в размере от 50 до 200 четвертей, в зависимости от чина служилого. Несомненно, как уже упоминалось ранее, это делалось для того, чтобы избавить служилых людей от расходов на доставку припасов из их более отдаленных владений или покупку их на московском рынке. Дополнительные земли полагались лицам, имевшим пожалования на границах, причем количество земли, которую они должны были получить, определялось размером уже имевшихся у них поместий. И наконец, те, чьи поместья находились на средних или худых землях, должны были получить компенсацию предоставлением дарений соответственно на 25 и 50 процентов больше нормы для их чина. Иногда и в награду за особые заслуги давали дополнительные земли, как, например, в 1649 г., когда служилым людям, заседавшим на Земском соборе, пожаловали по 300 четвертей.

Помимо предоставления земли своим слугам, государство также давало им денежные субсидии. Эти выплаты, как и поместья, устанавливались в зависимости от чина служилого, важности его службы и ее продолжительности. Деньги выдавались через нерегулярные промежутки времени или непосредственно перед началом некой кампании. Это считалось необходимым дополнением к доходу помещика исходя из предположения, что доходов от его владения недостаточно для покрытия расходов на его военные нужды. Если служилый человек занимал должность, которая приносила ему дополнительный доход или мешала ему выполнять военную службу, он лишался субсидии. По мнению Г.К. Котошихина, писавшего в 1660-х гг. о России своего времени, существовало семнадцать разрядов жалованья, от 200 рублей в год для высших чинов до шести рублей для самых низших чинов служилых. Если надел служилого был больше размера, определенного для его чина, то из его жалованья производился вычет в размере одного рубля за каждые двадцать четвертей, которые он имел сверх нормы. Иногда производились дополнительные выплаты для покрытия расходов, понесенных во время службы, а иногда они выдавались для празднования особого события, как в 1668 г. по случаю женитьбы наследника престола или в 1686 г., когда был заключен мир с поляками.

Хотя в XVI в. концепция о поместье как о награде за службу государству, а не частному лицу стала господствующей, крупные частные землевладельцы все еще продолжали раздавать части своего имущества лицам, которые служили им. В поземельном списке, составленном для Твери между 1539 и 1555 гг., 60 землевладельцев из 574 перечисленных значатся слугами тверского архиепископа, один – слугой у рязанского архиепископа, а 65 служили землевладельцам-мирянам. Теоретически сохранялось положение, что служилый человек волен выбирать, кому ему служить, но с первой половины XVI в. магнатам становится все труднее брать царских слуг к себе на служение. Представителей княжат, в том числе сородичей царя, обязывали дать клятву, что они не станут этого делать, – обещание, которое по крайней мере один из них, Андрей Старицкий, попытался нарушить с плачевным для себя результатом и для тех, кто откликнулся на его приглашение. Однако крупные светские магнаты и церковные землевладельцы продолжали и в XVII в. иметь слуг, которые держали их земли как поместные, несмотря на государственное законодательство, направленное на прекращение этой практики.

Когда московские государи впервые стали широко раздавать поместья, характерными чертами этой формы владения стали временное держание и невозможность передать их по наследству, поскольку помещик пользовался пожалованиями лишь до тех пор, пока нес свою службу. В результате за короткий промежуток времени отмечалась чрезвычайно высокая текучесть среди держателей пожалованных поместий. В одной из пятин Новгородской земли из 328 поместий, числящихся как в поземельном списке 1500 г., так и в списке 1539 г., только половина из поместий последнего списка находилась в держании тех же лиц, которые владели им в 1500 г., или их сородичами. Остальные находились в держании у лиц, не связанных с бывшим владельцем. Во второй половине века текучесть ускорилась в центре и на северо-западе в силу тревожной ситуации тех лет. Так, из 118 поместий, числящихся в поземельных книгах другой части Новгородской земли как за 1575–1576, так и за 1584–1585 гг., только 13 процентов занимал один и тот же человек, 8 процентов – принадлежало его родным и 79 процентов – чужакам. В Коломенском уезде в период с 1560–1561 и по 1576–1578 гг. из 361 поместий более половины отошло к чужакам, около четверти принадлежало одному и тому же человеку, а оставшаяся часть перешла к родственникам. В Пскове в период между 1556–1559 и 1585–1587 гг. были переданы чужакам 333 из 394 поместий. В других районах, по которым имеется информация, текучесть наблюдалась не столь высокой, но все же значительной, от 20 до 50 процентов. Исключением был Каширский уезд, находящийся к югу от Оки, где 544 поместья (83 процента) из 656 занесенных в поземельные списки как в 1550–1551, так и в 1577–1579 гг. принадлежали тем же самым хозяевам или их родственникам.

С течением времени отсутствие гарантированных прав на землевладение потихоньку преодолевалось, и поместье постепенно стало походить на вотчину. К концу XVII в. эти две формы стали неразличимы. Толчком к такому изменению послужило естественное желание помещика обеспечить безопасность для себя и своей семьи, а также готовность государя разрешить изменение формы владения, что можно считать частичной платой служилым людям за их постоянную поддержку и преданность. Первым правом, похожим на права вотчинника, стала передача поместья наследникам мужского пола его держателя. Уже в первой половине XVI в. вошло в обычай, чтобы сыновья или племянники заменяли помещика на службе, когда он умирал или когда болезнь или старость не позволяли ему самому ее нести. В пятнадцать лет наследники мужского пола считались уже достаточно взрослыми, чтобы служить. Этот обычай получил самое яркое официальное одобрение во время раздачи пожалований «избранной тысяче», когда Иван IV приказал, чтобы в случае смерти одного из этих ратников его место могло быть занято чужим человеком только в том случае, если сын покойного был не в состоянии нести службу своего отца. Сыновья или побочные наследники мужского пола, брат или племянник умершего, были обязаны обеспечивать его вдову до ее смерти или повторного брака, а также его незамужних дочерей. Если сыну не исполнилось и пятнадцати лет, то к середине века вошло в обычай отдавать все или часть поместья мальчику на содержание себя, матери, братьев и сестер, с тем наказом, что он поступит на царскую службу, когда достигнет совершеннолетия. Если не оставалось наследника мужского пола, вдове разрешалось сохранить часть имущества мужа на свое содержание до смерти или повторного брака, а ее дочерям – до замужества. Это расценивалось как пенсия, присуждаемая за службу умершему помещику, и считалось особой царской милостью. Однако в следующем столетии это положение для вдов и незамужних дочерей стало применяться автоматически, с установленными законом нормами размера наделов. Если служилый погибал в бою с неприятелем, его жена должна была получить 20 четвертей его поместья на свое содержание. Если он погибал во время похода, то доли составляли 15 четвертей для его жены и 7 с половиной четвертей для дочерей, а если вне боевой службы, то доли составляли соответственно 10 и 5 четвертей. Эти доли не считались пенсиями, дарованными по милости государя, а скорее вознаграждением, причитающимся вдове и дочерям как законным наследникам части имущества покойного. Оставшаяся земля должна была быть распределена между теми боковыми родственниками умершего, которые не имели поместий или имели лишь небольшие участки. При отсутствии побочных наследников остаток переходил государю и затем распределялся между другими помещиками уезда.

Уже в XVI в. находятся свидетельства тому, что помещики пытались передать свои пожалованные земли наследникам по завещанию, и к концу следующего века это стало обычным явлением. Практика обмена поместьями также появилась в XVI в. и, по-видимому, стала общепринятой в следующем столетии. До середины XVII в. поместье можно было обменять только на другое поместье, но Судебник 1649 г. разрешал обмен поместья на вотчину, и в этом случае поместье становилось вотчиной, а вотчина – поместьем. По закону имущество, подлежащее обмену, должно было иметь равную стоимость, к тому же для обмена требовалось разрешение правительства. Однако во второй половине столетия об этих препятствиях позабыли. Помещики также передавали пожалования друг другу, часто в качестве выкупа. Возможность свободно передавать поместье другому служилому иногда использовалась для маскировки продажи земли. Продажи считались незаконными, поскольку поместье юридически являлось собственностью государства, а не помещика. По той же причине помещик не мог заложить свое держание. Но и эти ограничения перестали приниматься во внимание, так что под конец столетия помещики и их наследники открыто продавали свои владения или отдавали их в залог.

К концу XVII в. различий между поместным владением и вотчиной фактически не существовало. Для всех практических целей помещик был таким же собственником своего владения, как вотчинник – своего. Наконец, в начале XVIII в. было официально признано фактическое слияние двух форм землевладения, и юридическое различие между ними было стерто указом от 23 марта 1714 г. Спустя семнадцать лет другим царским указом постановлялось, что поместье впредь именуется вотчиной.

Однако, несмотря на значительное улучшение условий поместного землевладения в XVII в., служилые люди той эпохи предпочитали держать свои земли как вотчины. Возможно, в их представлении поместье еще сохраняло за собой тень временного владения, а вотчина рассматривалась как нечто прочное и постоянное – истинно родовое имение. Еще более важным соображением могло быть то, что вотчинник имел большую власть над выходом своих крестьян, чем помещик. Так что служилые люди докучали трону просьбами о пожаловании им вотчины. Их давление и постоянная необходимость удерживать их преданность на протяжении долгого и трудного периода перестройки, последовавшего за Смутой, убедили правительство отказаться от антивотчинной политики, которую оно проводило со времен Ивана НЕ

Первый отход от этой политики произошел во время Смуты, в краткое царствование Василия Шуйского (1606–1610). В 1610 г. он повелел вознаградить тех служилых людей, которые участвовали в обороне Москвы в 1608 г., когда она была осаждена войсками Лжедмитрия II, разрешением перевести пятую часть площади своих поместий в вотчины. Указ коснулся лишь небольшого числа служилых людей, преданных Шуйскому. Но это создало прецедент, которому последовали его преемники. Большое число вотчин было роздано людям, принимавшим активное участие в народном восстании, положившем конец Смуте и избравшим Михаила Романова на царство. В 1619–1620 гг. Михаил Федорович снова стал раздавать землю как вотчину за особые заслуги, на этот раз за участие в отражении поляков, осаждавших Москву в 1618 г. В более поздние десятилетия, и особенно в царствование Алексея Михайловича (1645–1676) и Федора Алексеевича (1676–1682), за участие в войнах щедро раздавались небольшие вотчины. Кроме того, в обмен на преданность престолу помещикам разрешалось переводить свои пожалованные земли в вотчину. Правительство также продавало свободные земли, в том числе заброшенные поместья, как вотчины.

В результате этой новой политики вотчинное землевладение, которому, по-видимому, в конце XVI в. суждено было уйти в забвение и, возможно, даже исчезнуть, пережило возрождение. К концу XVII в. оно снова стало безусловно преобладающей формой землевладения, а значимость поместья неуклонно уменьшалась.

Последующие поземельные списки выявляют пропорции обратного поворота к пожалованию вотчины. В Угличском уезде, находящемся в центральной части, общая площадь, занимаемая вотчинами до Смуты, едва ли составляла 30 процентов площади, занимаемой поместьями. К 1620 г. площадь вотчинных владений составляла 80 процентов от поместных. Так, в центральной части в 1620-х гг. примерно 30 процентов всей мирской земельной собственности принадлежало вотчинам; во второй четверти столетия соотношение вотчины возросло до 50 процентов, и в 1671 г. оно составляло 60 процентов. Прочие данные показывают увеличение числа крестьян, живших на вотчинах, что отражает расширение использования этой формы землевладения. В Московском уезде из общего числа крестьянских дворов в 1624–1625 гг. в частной собственности 64,6 процента приходились на вотчины, а в 1646 г. их уже было 95,6 процента. В Коломенском уезде пропорции были 53,3 процента в 1627 г. и 71,6 процента – в 1678 г.; в Боровском уезде 60 процентов в 1629–1630 гг. и 74,7 процента – в 1678 г. К этой последней названной дате в семи наиболее плотно заселенных центральных уездах на мирские вотчины приходилось более 25 000 крестьянских и холопских дворов и менее чем 8000 – на поместье.

Хотя вотчинники XVII в. считались собственниками своей земли, дальнейшее владение ею оставалось в зависимости от выполнения ими государственной службы. Вотчинник (или помещик) не мог уйти со службы. Если он пытался бежать, закон предписывал «безжалостно бить его кнутом», заключить в тюрьму, а его имущество отобрать. Царь Борис Годунов указом от 12 июня 1604 г. снизил повинную норму, повелев предоставлять по одному вооруженному коннику на каждые 600 четвертей пашни (на 200 четвертей «в каждом из трех полей») вместо 300 четвертей, как было велено Иваном Грозным. В 1617 г. царь Михаил Федорович восстановил старую норму, но затем, в 1620-х гг., была введена новая система, по которой размер повинности устанавливался не количеством земли, которой владел служилый, а числом крестьянских дворов на его владении. В 1633 г. служилые люди, имевшие менее пятнадцати взрослых крестьян мужского пола, освобождались от служебной повинности, но в 1642 г. этот минимум был повышен до пятидесяти крестьян. Законодательство XVII в. также регулировало и ограничивало завещание и отчуждение вотчины, проводя тщательное различие между родовой вотчиной, которую нельзя было продать или подарить, и землей, которую вотчинник приобрел не по наследству и которую он мог отчуждать по своему усмотрению.

Переход от государевых пожалований к отчуждаемой, наследуемой собственности был, конечно, присущ не только России. В Центральной и Западной Европе лен постепенно превратился в аллодиальную собственность в позднем Средневековье, когда система вассалитета пришла в упадок и возникла централизованная государственная власть. На Балканах сдвиг произошел примерно в то же время, что и в России. Когда турки впервые установили свое господство в Юго-Восточной Европе, они стали раздавать земли воинам в обмен на воинскую службу. К концу XVII в. Османская империя ослабила свою власть, так что эти люди смогли перевести свои поместные владения в наследственную собственность. Что можно считать уникальным для России, так это то, что связь между землевладением и служением государству продолжалась как в течение, так и после периода установления господства центральной власти.

Существовала, однако, важная группа землевладельцев, которые не только избежали повинностей, тяготивших дворянство, но и накопили силу и богатство в течение XVI и XVII вв., наживаясь на бедствиях, постигших их собратьев-собственников. Этими счастливцами были церковные учреждения и епархии. Церкви, и прежде всего монастыри, издавна принадлежали к числу крупнейших земельных магнатов. В XVI в. размеры их владений достигли новых высот. Климент Адамс, посетивший Россию в 1553 г., сообщал, что одна треть всей земельной собственности в стране принадлежала монастырям, а тридцать лет спустя еще один английский путешественник едко писал об этом монастырском влечении к недвижимости: «Монахов у них тьма-тьмущая, гораздо более, чем в любой другой стране, где исповедуется папство. Каждый город и большая часть страны кишат ими. Ибо они взяли в обычай (как это делали попы с присущим им суеверием и лицемерием), что, ежели какая-либо часть царства будет лучше или плодороднее, чем другие, то там и возведут церковь или монастырь, посвященный святому».

И в самом деле, если верить отрывочным сведениям, суждения современников, похоже, были достаточно правдивыми для некоторых центральных районов, где самые старые и богатые монастыри держали большинство своих владений. В Московском уезде, по писцовым книгам 1584–1586 гг., почти 36 процентов пашни принадлежало монастырям, а в 1592–1593 гг. в Звенигородском уезде им принадлежало практически 42 процента. Данные второй половины XVII в. показывают, что всего лишь 34 монастыря владели двумя третями всей монастырской земли. В 1678 г. Троице-Сергиевой лавре принадлежало 16 813 крестьянских дворов, Кирилло-Белозерскому монастырю – 5430, Ярославскому Свято-Введенскому – 3879, Свято-Троицкому Ипатьевскому в Костроме – 3675 и Свято-Евфимееву в Суздале – 2886.

Монахи приобрели огромную долю своих владений в течение XVI в., а в особенности после 1550 г. (о чем будет сказано в дальнейшем). Так, например, Кирилло-Белозерский монастырь, который был основан около 1400 г., владел в 1482 г. 3 деревнями, 133 хуторами и 16 заброшенными поселениями; в 1544 г. – 3 деревнями, 4 деревушками, 241 хутором и 145 новыми поселениями; и в 1601 г. – 11 деревнями, 5 деревушками, 607 хуторами и 320 заброшенными поселениями. В Троице-Сергиевой лавре, основанной в первой половине XIV в., 17 процентов принадлежавшей ей в конце XVI в. земли было приобретено до 1500 г., а даты приобретения еще 16 процентов – неизвестны. Так что по крайней мере 67 процентов обширных владений монастыря были приобретены в XVI в. Волоколамский монастырь Иосифа Волоцкого, еще один огромный земельный магнат, был основан лишь в 1449 г. Почти все его земли перешли к нему после 1500 г.; до этого времени ему принадлежало всего лишь два имения.

Монастырь обогащался за счет многочисленных пожертвований и передачи имущества в наследство, а также приобретения новых владений и отчуждений закладного имущества. Так, например, из 153 отдельно переданных земель, за счет которых Волоколамский монастырь накопил свой огромный комплекс в конце XVI в., 98 относились к пожертвованиям, 14 – к передачам по завещанию, 23 – к покупкам, 12 – к обменам и 6 – к полученным иными путями. Основным мотивом, вдохновлявшим на пожертвования, служило знакомое сочетание благочестия и желания приобрести себе искупление. Миряне были убеждены, что литургии и молитвы монахов за упокой усопших – лучшая гарантия попадания в царство небесное. Дабы добиться благочестивых поминаний после смерти, они щедро одаривали монастыри землей, наличными деньгами, драгоценностями и всяким прочим добром.

На самом деле подобная практика была настолько распространена, что если человек умирал, не оставив религиозному органу завещания, то считалось, что он забыл это сделать и оплошность надлежало исправить его наследникам, которые передавали часть своего наследства церкви на отправления литургии и свершение молитв. Со временем утвердилась фиксированная шкала, дабы завещатель мог знать, сколько церковного благочестия можно купить для его души за пожертвования. Чем богаче было пожертвование, тем пышнее и чаще отправлялось служение за упокой его души. К сожалению, монахи иногда пренебрегали исполнением своих обязательств перед душой своего покойного благодетеля. На это и указывал Иван IV в своих вопросах и длинном списке недостатков, адресованных им к Стоглавому собору в 1551 г. «Кто ответит за это в день Страшного суда?» – обратился к собравшимся царь. Собор скромно предпочел не отвечать прямо на этот вопрос, а вместо этого пояснил, что во всех монастырях отслужили литургии за упокой душ всех православных христиан до конца света.

Богатые пожертвования делали и собственники, которые покидали суетный мир ради уединения в монастыре. Среди них были люди высокого положения и даже правящие князья. Некоторые из них поступали так, повинуясь внутреннему зову. Другие уходили в монашество, будучи тяжелобольными или находясь на пороге смерти, в надежде получить на том свете вознаграждение за свое святое деяние. Третьи давали обеты, дабы обрести убежище от врагов или избежать наказания, ибо, как заметил Флетчер, беглецу, «если он укроется под покровом монастыря и наденет на голову клобук, прежде чем его арестуют, монастырь станет вечной защитой против любого закона, против любого преступления, кроме государственной измены». За поступление в монастырь, каковы бы ни были мотивы, обычно приходилось платить довольно высокую плату.