Текст книги "Похищенные"

Глава 13

Ван

Я решила, что быстренько вернусь в приют, найду ручку, которую подарил мне Барт, и поеду домой, но когда я не обнаружила ее ни в бюро находок, ни у себя в шкафчике, я поняла, что мне придется прогуляться по двору, а раз уж я собираюсь прогуляться по двору, почему бы не прихватить с собой Макгаффина? Увидев меня, он задрожал от восторга и завилял хвостом.

– Вот хороший мальчик. – Я позволила лизнуть меня в лицо, пока я пристегивала поводок. – Но у меня есть всего минутка, так что особо не надейся. Максимум два раза обойдем двор.

Ручку я увидела сразу же – она лежала на том месте, где я стояла, когда мне позвонил Кайл и сообщил о заживо похороненной женщине. Сейчас мне казалось, что это было целую вечность назад.

Я сунула ручку в карман и медленной трусцой повела Макгаффина обратно, когда дверь приюта вдруг распахнулась. Нудную волонтершу, которая вчера пыталась читать мне нотации, тащил за собой довольно крупный пудель. Пудели в приюте надолго не задерживались, тем более такие чистокровные, как этот. Я взглянула на Макгаффина, заинтересовавшись, как он поведет себя при встрече с незнакомой собакой. Он просто моргнул.

– Реновация жилья, да? – Я наклонилась, чтобы почесать его за ухом. – Из-за этих породистых модников вам поднимут арендную плату.

Я ощутила его рычание, лишь глубоко запустив руку в густую шерсть. Он урчал до того первобытно, что я вздрогнула. Пудель тянул волонтершу к теннисному мячу. Ни девица, ни собака Макгаффина не интересовали.

Он рычал на женщину, которая подошла к ним. Белая, лет сорока с небольшим, в типичной для жительницы пригорода одежде: свободной серой рубашке с короткими рукавами, узких джинсах, коричневых сандалиях с ремешками. Она стояла ко мне спиной, наблюдая за пуделем и волонтершей. Потенциальные усыновители обычно выгуливали собак на поле по соседству, подальше от гулкого хаоса будок с цементным полом. Но в этой женщине что-то было не так.

– Ты ее знаешь, мальчик? – Я почесывала шею Макгаффина. – Кто она? Консультант «Мэри Кей», которая тебя обидела?

Женщина повернулась к двери, из которой вышли двое детей, один лет восьми, другой примерно десяти. Как и женщина, они были хорошо одеты, но отчего-то смотрели в землю и, несмотря на жару, жались друг к другу. Девочка подпрыгнула, когда дверь за ней захлопнулась.

В моей груди что-то сжалось. Это поведение было хорошо мне знакомо. Испуганные дети. Я надеялась, что женщина повернется и я увижу ее лицо, но она упорно стояла ко мне спиной.

– Ты что-то чувствуешь, да, Макгаффин?

Женщина подняла руку – судя по всему, просто откинула прядь волос с лица девочки, но Макгаффину это явно пришлось не по душе. Он зарычал громче и метнулся вперед. Впервые в жизни я порадовалась, что взяла его на поводок. Я встала перед ним, чтобы заслонить ему обзор.

Не видя женщину, он вновь завилял хвостом. Выходит, та назойливая девица была права, когда говорила, что животные все забывают.

Это определенно сослужило мне хорошую службу.

Я не знала, отчего эти дети ведут себя так, будто только что сбежали из тюрьмы. Может быть, они недавно попали в автомобильную аварию. Или потеряли любимых бабушку с дедушкой, и мама решила подарить им собаку, чтобы облегчить их страдания.

Или они подвергались насилию.

Земля подо мной качнулась, и я почувствовала, что вновь соскальзываю в прошлое. Я пыталась сосредоточиться на словах Барта о том, что из-за жестокого обращения со мной я вижу жестокое обращение с другими и что мне надо быть осторожнее в делах, в которых участвуют дети, потому что я легко выхожу из себя. Как могла, я держалась за воспоминания о его голосе, о его поддержке, чтобы удержаться в настоящем моменте. Когда это не сработало, я краем пиджака вытерла глаза Макгаффина.

– Помоги мне, – шепнула я ему.

Я видела по его глазам, что он хочет мне помочь.

Но этого было недостаточно.

Глава 14

Август 2000

Евангелина

– Евангелина, подойди ко мне.

Мое лицо пылает от стыда. Обычно Фрэнк – он не позволяет нам называть его «Отец» – не очень-то много говорит с детьми. Если он чего-то от нас хочет, он отдает распоряжение одной из Матушек. Личное внимание нам он уделяет редко, и это или очень хорошо, или очень плохо.

– Да, сэр, – отвечаю я.

Другие девочки обеспокоенно смотрят на меня, когда я следую за ним из кухни, где мы готовили воскресный ужин. Неужели он узнал, что я кормила амбарного котенка объедками со стола? Или что несколько минут назад я стащила из кладовой щепотку сахара и позволила ему искриться и таять на языке? Беспокойство растет внутри меня, как сорняк, когда мы выходим на солнечный свет.

Ферма Фрэнка представляет собой холмы, заросшие лиственными деревьями, и плоские поля с самым богатым черноземом, какой только есть на свете. У нас даже есть пруд для купания в углу участка. Земля окружает территорию – два красивых красных амбара, пять сараев и наши жилые помещения. Нас, детей, сейчас здесь тринадцать: десять девочек в одном общежитии, трое мальчиков в другом.

Единственные взрослые, которым разрешено тут быть, кроме Фрэнка, – это женщины, которые живут в третьем общежитии с младенцами, если только Фрэнк не выбирает кого-то из них Единственной, и тогда она живет с ним в главном доме, пока ему не надоест. Еще у нас есть собаки и кошки, которых нам нельзя кормить (Фрэнк говорит, что от этого они станут избалованными), и три дюжины цыплят. В одном сарае живут три лошади и корова, а в другом хранится сено.

Фрэнк замирает посреди площадки, я останавливаюсь в нескольких метрах позади него. В дверях общежития для взрослых стоит Матушка, еще две смотрят в окна. Вид у них испуганный.

Мой живот наполняется льдом.

Фрэнк поворачивается ко мне лицом, такой высокий, что закрывает солнце, и вдруг садится на корточки, так что наши носы почти соприкасаются. Он пахнет табаком и улыбается едва заметной, грустной улыбкой. Не помню, чтобы я когда-нибудь стояла к нему так близко.

– Ты здесь счастлива, правда, Евангелина?

Странный вопрос. Нервный смех рвется из моей груди, как отрыжка. Счастлива ли я? Мне десять лет.

– Да, сэр, – говорю я.

Он кивает. Поднимает голову. Фрэнк коротко стрижется, но носит густые щетинистые усы и бороду.

– Как думаешь, а Корделия была счастлива?

Я вновь ощущаю лед. Корделия старше меня, она уже почти совсем взрослая, больше похожа на Матушку, чем на девочку. Она спит на соседней кровати – по крайней мере, спала, пока не сбежала две ночи назад.

Не думаю, что она была счастлива.

Но знаю, что Фрэнк не хочет слышать этот ответ.

– Она не должна была уходить, – говорю я, не задумываясь, правда это или нет, как не задумываюсь о том, голубое ли небо и мокрая ли вода. Я просто принимаю это как факт. Фрэнк кивает.

– Что она говорила, прежде чем нас покинуть?

Я бросаю взгляд на общежитие девочек раньше, чем успеваю себя остановить.

– Она ведь что-то говорила, – продолжает он, и его слова от гнева становятся острыми.

Я глотаю пыль. Нам нельзя говорить после того, как погаснет свет, но иногда мы нарушаем этот запрет. Я не очень-то хорошо знаю Корделию. Она не родилась здесь, как большинство из нас. Ее привела Матушка несколько лет назад. Она всегда держалась сама по себе, пока не сбежала.

Той ночью, когда свет погасили, она на цыпочках подошла к моей кровати и сказала, что Фрэнк хочет, чтобы она стала Матушкой.

– Тебе так повезло! – воскликнула я, сжав ее руку и с трудом подавив зависть. Все мальчики должны покинуть ферму, когда им исполнится восемнадцать. Большинство девочек – тоже, кроме тех, кого Фрэнк выбирает Матушками. Это большая честь.

– Я не хочу быть Матушкой, – возразила Корделия. В темноте я не видела ее лица, но ее голос был тихим, испуганным, совсем детским. Я похлопала ее по руке и велела:

– Спи. Солнце принесет ответы.

Этим словам нас учили Матушки, и было приятно сказать их девушке старше меня.

На следующий день она сбежала.

Я ничего не отвечаю Фрэнку. Я не знаю, что ответить.

– Ты испытываешь мое терпение, дитя, – жестко произносит Фрэнк. – Что она тебе сказала?

Что-то бурлит у меня в животе. Это чувство кажется мне новым. Я не сразу осознаю, в чем дело: в том, что Фрэнк, наш Отец и Спаситель, обеспокоен. Прежде я видела его только строгим, злым и довольным.

– Она ничего не сказала, – отвечаю я. Это вранье, и по тому, как вспыхивают его глаза, я вижу, что он это понял. Я молюсь, чтобы он только ударил меня. Он еще ни разу меня не бил, но я видела, как он бьет других. Сначала, конечно, больно, но все быстро проходит.

– Снимай платье, – отрывисто лает он.

От ужаса мне кажется, что кожа сползает у меня с костей. Значит, быстро это не закончится. Будет другой вариант. Почему я просто не рассказала о Корделии? Все равно она уже сбежала. Ей теперь хуже не будет.

Я расстегиваю единственную пуговицу у самой шеи. Бесформенный хлопковый балахон падает на землю.

– И белье.

Сестры и Братья уже стоят снаружи. Я не могу представить, как покажусь им на глаза совершенно голой.

Они же все будут меня видеть. Для девочки с фермы Фрэнка нет ничего постыднее. Полностью обнажать свое тело нам разрешено только в ванной, и только когда дверь заперта, и только на время, необходимое для купания. Я смотрю на свои руки, розовые и дрожащие. На пупок. На Фрэнка, который стоит надо мной в полный рост.

Его голова – между мной и солнцем. Он кажется безликим, святым.

Я стягиваю трусы – тяжелые хлопковые трусы, которые мы шьем сами и носим до тех пор, пока они не изорвутся.

И остаюсь обнаженной перед всем миром.

Стыд давит на меня. Это длится целую вечность, и я знаю, что лучше не пытаться прикрыться руками.

– Теперь убирай кухню, – командует Фрэнк, его голос становится тише. – Потом я приду и проведу носовым платком по всем поверхностям. Он должен оставаться чистым, чего бы он ни касался. Только в этом случае ты получишь назад свою одежду. Ясно?

Сквозь слезы я наблюдаю, как он поднимает с земли мои трусы и платье. По крайней мере это не крещение, думаю я, отчаянно пытаясь себя утешить.

Мы готовы на все, лишь бы избежать крещения.

Я стою на коленях на деревянном кухонном полу, когда вбегает сестра Вероника и сообщает, что Фрэнк нашел Корделию и приказал нам всем собраться на территории. У Вероники щель между передними зубами, и если она взволнована, как сейчас, она чуть присвистывает, когда говорит. Я следую за ней на улицу. Корделия стоит, съежившись, рядом с Фрэнком, их окружают Братья, Сестры и Матушки. Она замечает мою наготу и начинает плакать, ее плечи трясутся.

– Я хочу попросить прощения, – говорит она очень тихо, но я ее слышу. – Я хочу попросить прощения у всех вас. Я счастлива, что Фрэнк меня выбрал. Когда мне исполнится восемнадцать, я стану Матушкой. Я переберусь в их дом, чтобы лучше готовиться.

Девушка говорит как Корделия, но ее голос звучит совсем не так.

Фрэнк приказывает всем вернуться к их занятиям. Той ночью я просыпаюсь от ужасного кошмара: мужчина бьет ножом женщину, снова и снова. Я кричу во сне, дрожу, измученная, голая, мои колени содраны и болят.

На кухне я поработала плохо.

Глава 15

Ван

К тому времени, как видение о Корделии меня отпустило, вызвавшие его женщина и ее испуганные дети уже ушли. Во дворе не осталось никого, кроме меня и очень обеспокоенного Макгаффина. Я поцеловала его белую морду в знак благодарности за то, что помог мне пережить самое худшее, успокоила его, а заодно и себя, постаралась запихнуть этот инцидент в папку с другими воспоминаниями о ферме, вернула пса владельцам питомника и пошла обедать.

В Миннеаполисе много хороших кафе, но при моих доходах лучше всего купить пиццу «Саннисайд» в пиццерии «Лола». Хрустящая, чуть обугленная корочка, горчащие пузырьки на контрасте со сладостью сливок, которыми ее поливают вместо красного соуса, гуанчале, название которого, насколько я знаю, переводится с итальянского как «бекон богов». Острый пекорино, лук порей, нарезанный так тонко, что придает скорее объем, чем вкус. А главный хит – два яйца, желтки которых напоминают жидкий бархат, когда они катятся по нежному соленому гуанчале!

Прибавьте к этому холодный эль, и вы получите райское наслаждение.

Я отнесла свое сокровище в квартиру-студию на седьмом этаже серого многоквартирного дома недалеко от Лоринг-парка, зоны между верхней частью города и центром Миннеаполиса. Мои кухня, гостиная и спальня представляют собой общее пространство, отделены только ванная и два туалета. Стены я оставила того же безликого белого цвета, какими они были, когда я только что сюда въехала, и, не считая плаката из Йеллоустонского национального парка, который мне привез из отпуска Барт, они совершенно голые. А все остальные поверхности чем-нибудь завалены.

Именно так я заявляю, что это мое. Не общее с Фрэнком и обитателями фермы.

Мое.

Как на слаломе, я проделала путь от входной двери до кухонного стола, вдыхая кисловатый запах. Я ненавижу грязь, но еще сильнее ненавижу ощущение опасности, и раньше мне всегда удавалось соблюдать баланс. Я тут же поклялась себе отнести в мусоропровод два мешка хлама.

Но сначала нужно было компенсировать себе воспоминание, пережитое в приюте.

Я стояла, жевала пиццу, урчала от удовольствия и пыталась вспомнить, когда в последний раз ела горячую пищу. Мой план на вечер состоял в том, чтобы прибраться, принять душ и лечь спать, чтобы утром встать пораньше и с головой погрузиться в дело. Начать я решила с Эрин Мейсон из бухгалтерии, имя которой увидела на стикере. Вслед за ней следовало допросить остальных первых подозреваемых.

Согласно статистике большинство детей похищают именно члены семьи, так что я сильно подозревала отца Лили и Ру, Рольфа Ларсена, единственного из родителей, у кого не было подтвержденного алиби. Стоило поговорить и с теми, кого раньше не рассматривали в качестве подозреваемых. Незнакомые жертвам люди совершают меньше одного процента похищений, но совсем задвигать эту версию я бы тоже не стала. Я собиралась сделать работу над делом Эмбер и Лили главным делом своей жизни вне зависимости от того, сколько времени это могло занять. Мне неприятно было думать, что история этих маленьких девочек так и останется лежать в папке, забытой всеми, кроме их самых близких родственников.

Покончив с пиццей, я прошла в ванную. Пришлось налечь на дверь спиной, чтобы ее распахнуть, потому что перед ней была сложена груда грязных вещей, но крошечная комнатка, куда я вошла, была настолько чистой, что можно было есть с пола. Тут даже полного мусорного бака и то не было. Обычно ванная комната – самая грязная, но я свою держу в чистоте.

Голос Фрэнка прозвучал так ясно, как если бы он стоял рядом со мной: дело женщины – хранить в чистоте дом и сердце.

Я с такой силой вцепилась в раковину, что у меня свело пальцы. До сегодняшней прогулки я и думать забыла о Фрэнке, я даже с трудом могла представить его лицо, и вот пожалуйста – он вспомнился мне дважды за один вечер…

Фрэнк был единственным взрослым мужчиной, которого я знала первые восемнадцать лет жизни, и он едва не сломал меня. Только начав работать с Бартом, я поняла, что существуют и другие мужчины. Надежные.

Потом я потеряла Барта, и родилась Чайная убийца.

Я.

Мои видения показали мне, что все трое мужчин были педофилами и их преступления становились все серьезнее. Я заставила их выпить отравленные коктейли под дулом пистолета.

Я смотрела на тонкий ящик туалетного столика, который выглядел как декоративный, но скрывал неглубокий выступ для зубной щетки и пасты. В глазах у меня затуманилось, когда я открыла его и вновь увидела три крошечных мешочка, которые сама туда и положила. Мешочка с отрезанными прядями волос, которые насторожили Гарри. Навели его на мысль, что все три убийства мог совершить один человек.

Я знала, насколько близка к тому, чтобы меня поймали. Я закрыла эту главу, но не смогла избавиться от волос. Я срезала пряди, чтобы почаще напоминать себе о том, что я сделала.

Я убила трех человек. Я знала, что мозг может забывать прошлое, и мне нужно было убедиться, что я никогда не смогу забыть о своем преступлении.

Мне не было их жаль. Их смерть означала, что они больше не смогут насиловать детей.

Я запихнула пакетики обратно в ящик.

Лучше забыть.

Сложила одежду на закрытое сиденье унитаза и шагнула под обжигающий душ.

Когда я вышла, мой телефон вовсю звонил.

Глава 16

Ван

Этот бар напомнил мне деревянный плавучий дом, к которому сначала сделали пристройку, потом еще одну пристройку, а потом его волной выбросило на берег, и теперь он запекается под неумолимым солнцем. Зеленый навес над дверью сообщил мне, что «Спот» был основан в 1885 году. По телефону Кайл обещал мне, что это скромное место с непринужденной атмосферой, откуда нас не вытолкают, даже если мы будем смердеть как наркоманы. Но я все-таки сомневалась, что хочу туда идти.

Для работы у меня было Бюро, для волонтерской работы – приют. Эти две точки стали для меня опорой, и это мне нравилось. Работая в полицейском управлении, я временами выбиралась в бар после работы, потому что рядом был Барт. Он учил меня общаться с людьми. Когда его не стало, я больше никогда никуда не ходила.

И вот к чему меня это привело.

Видимо, к переломному моменту меня подтолкнули мысли о том, что коллеги по Бюро начнут себя вести как коллеги по полицейскому управлению, если только я не натяну маску.

Ты всегда была здесь чужой.

Страх исключения движет моей социальной жизнью с 2022 года.

Кайл сообщил мне, что в «Споте» сегодня будут «Горячий Гарри» – да, Гарри умел так действовать на людей, что женщины вздыхали, а мужчины затихали, – а еще Дипти и Джонна. Для меня было полезно составить им компанию. Я посидела в машине еще минут десять, наблюдая, как входит и выходит толпа синих воротничков, чуть разбавленных хипстерами. Я оделась как обычно: черная футболка, черные джинсы, черные ботинки, разве что нашла время заплести волосы в косу.

Интересно, буду ли я выделяться из толпы?

Когда дьявол у меня на плече, убеждавший меня, что это ужасная идея, начал брать надо мной верх, я выпрыгнула из машины. Если я не приду сегодня, в следующий раз будет еще труднее, и еще, а потом меня просто перестанут звать. К тому же я прихватила с собой те два мешка мусора. Почему бы не устроить вечер разумных поступков?

Машина посигналила, я щелкнула брелком, и дверца распахнулась.

– Простите, – сказала мне женщина у входа в бар, отступив в сторону, чтобы дать мне пройти, – я вас не заметила. Сегодня там толпа.

– Ничего страшного, – ответила я.

Я просто выпью с ними. Просто выпью.

Пистолет и значок я оставила дома. Мне остро их не хватало.

Курить в помещениях в Миннесоте запретили еще в 2007 году, но внутри «Спота» все пропахло призраками сигарет; геологический слой пепла осел на ковровом покрытии, стенах, обшитых деревянными панелями, и пожелтевшей потолочной плитке. Кайл сидел на табурете в конце кабинки и махал мне рукой.

– Ван! Иди сюда.

Я отдала ему честь и направилась к барной стойке. В «Споте» в самом деле была толпа, но неторопливая толпа. К моему удивлению, мне здесь многое понравилось: и пыльные рождественские гирлянды над стойкой, и пакеты с чипсами и орехами, рассованные по углам, и тот факт, что все поверхности были чем-нибудь заставлены. Это меня успокаивало.

– «Буллет» со льдом, пожалуйста, – попросила я бармена, – двойной.

Он одобрительно кивнул.

– Первый раз у нас? – спросил он, зачерпывая кубики льда – не изящные, причудливой формы, тающие нарочито медленно, а грубые, неаккуратные куски, выполняющие свою работу так, как задумано природой, и тем самым раскрывающие сладость бурбона.

Простой лед, мягкий бурбон. Что может быть приятнее после долгого дня?

Бармен подал мне напиток. Я выудила из заднего кармана двадцатку, не отвечая на его вопрос. К моему удивлению, он вернул мне половину суммы, не взяв чаевых, и постучал по перекладине костяшками пальцев, но я уже пробиралась сквозь разношерстную толпу.

– Хорошее место, – сказала я Кайлу, добравшись до него, и кивнула остальным. Дипти и Джонна сидели напротив Гарри, у которого был такой вид, словно ему позарез требовались подлокотники. Я натянула улыбку.

– Да, тут мило, – согласился Кайл и указал на свободный стул возле Гарри. – Мы заняли тебе место.

– Спасибо, я постою. – Ну, на то я и полицейский. К тому же тем, кто не загнан в угол кабинки, проще уйти.

– Если хочешь есть, нам могут принести пару пицц, – предложила Дипти. На ней был белый пуловер, и я задумалась, носит ли она какую-нибудь другую одежду. Я никогда не видела ее в чем-то, кроме пуловеров и комбинезонов. Как это, наверное, приятно – натянуть ползунки для взрослых и приступить к работе. Я ощутила легкий прилив зависти.

Джонна кивнула, ее золотые серьги подпрыгнули:

– Да, тут есть еда.

Она надела симпатичную блузку цвета фуксии, распустила волосы.

– Я уже поела, спасибо.

Бар был до того набит людьми, что я не могла разглядеть его заднюю часть. По-видимому, он состоял из двух соединенных между собой залов – главного, где сидели мы, и примыкающей к нему комнаты поуже, где можно было поиграть в дартс. Там же располагались автоматы: несколько торговых, один музыкальный, в настоящее время играющий «The Stroke» Билли Сквайера, и, кажется, банковский. Автомат для игры в пинбол – «Семейка Аддамс»? – жужжал и верещал за спиной Кайла.

Я сделала глоток бурбона. На вкус он был как карамель и вместе с тем как хук справа. Понемногу мои плечи расслабились. Мы не будем здесь, на публике, обсуждать работу. Мы просто приятно проведем время. Мои коллеги казались дружелюбными и общительными. Коллеги, которые однажды могут стать друзьями. Я отхлебнула еще один глоток, побольше.

– Слышала, тебя назначили руководителем команды, – Джонна улыбнулась мне. – Поздравляю.

– Правда, правда! – воскликнул Кайл. Мы чокнулись.

Это было приятно и легко, и я уже собиралась спросить Гарри, можно ли завтра зайти к нему пораньше, чтобы узнать подробности о вскрытии нашей жертвы, когда уловила жар чьего-то пристального взгляда.

Мой взгляд метнулся к задней части бара. Я увидела множество голов, несколько – в бейсболках. Профили, мужские и женские. Ясные, открытые, спокойные лица.

И пару темных глаз, смотревших прямо на меня.

Глаз, которых я не видела больше десяти лет.

Глаз Фрэнка Рота.

Стакан выскользнул у меня из руки. Кайл успел его подхватить, и бурбон выплеснулся ему на руку.

– Все хорошо?

Я прошла мимо него, протиснулась сквозь толпу так, словно спасала чью-то жизнь. Умом я понимала, что это не Фрэнк, что это не может быть Фрэнк – он попал в тюрьму, потом бесследно исчез, наше сообщество распалось, и эта часть моей жизни навсегда осталась в прошлом. Просто я так много думала о нем последние двадцать четыре часа. Просто мне почудилось что-то знакомое в глазах этого человека, в его высокомерной улыбке, которой он сверкнул, прежде чем отвернуться.

Притормози, Ван. Вот что сказал мне здравый смысл. Ты слишком себя накрутила.

Но то, что возобладало над здравым смыслом, тянуло меня к уходившему мужчине. Я пыталась контролировать себя, но не могла. Почему он уходил?

Мне показалось, что я услышала свое имя, но меня никто не остановил. Я с кем-то столкнулась, извинилась, рванула дальше. Мужчина находился где-то в трех метрах от меня и вот-вот должен был исчезнуть за дверью в дальней части задней комнаты. Я двинулась вперед и вдруг уловила знакомый запах, запах моего детства. Это был грязный, постыдный страх, вонь, которую я не могла смыть, как бы тщательно ни терла кожу. Я метнулась вперед, схватилась за ручку двери, в которую он вошел, и оказалась в кладовой бара. Шум вокруг стал приглушенным, будто я находилась под водой. Тяжело дыша, я включила свет.

– Покажись! – крикнула я. Я отдала бы левую ногу за пистолет и значок. – Сейчас же!

Комната была битком набита, но я бы не сказала, что в ней бардак: одна стена была заставлена металлическими полками с соломинками, салфетками, миксерами для коктейлей, другую скрывали ящики со спиртным. В задней части находился водонагреватель.

Я отодвигала коробки, снимала с полок пачки салфеток, искала, искала Фрэнка.

Там не было никого, кроме меня.