Текст книги "Рассказы"

Глава XVI. Перед рассветом

Опустив Селию на землю и стоя со сжатыми кулаками перед пожарищем, Филипп молча проклинал себя за то, что своей неосторожностью навлек на нее опасность еще более страшную, чем эскимосы или волки Брэма Джонсона. Он один виновен был, во всем и должен был отвечать за последствия. Его оплошность вызвала пожар, и созданная им отчаянность положения теперь жгла ему мозг не хуже самого огня. В качестве пленников Брэма, заключенных им в его хижине, окруженные волками и осаждаемые эскимосами, они все же еще имели кров, еду и тепло – возможность жить, по меньшей мере – возможность бороться за жизнь. А что вышло теперь?

И его мысли стали работать особенно напряженно.

В конце концов для него все-таки было огромное очарование в предстоящей борьбе со всеми трудностями и препятствиями и в сознании, что теперь он не один, а с девушкой, которая завернута сейчас в медвежью шкуру и жизнь которой всецело теперь зависит от него. Случись с ним что-нибудь – и она неизбежно должна умереть. И эта ее беспомощность вдруг наполнила его диким восторгом, радостью абсолютного обладания женщиной, которая была для него всего дороже. Теперь она была для него чем-то гораздо большим, чем только женщиной, которую он любил. Она стала для него грудным ребенком, которого надо было воспитывать, носить на руках, защищать от ветра и холода и опекать, как родная мать. Теперь разлетелась последняя разделявшая их преграда. То, что он встретил ее только вчера, было для него сегодня только неважной подробностью. Не все ли равно: вчера, сегодня, позавчера или целые годы тому назад? Мир изменяется непрестанно, изменяется и жизнь, и одно мгновение длится целую вечность, и целая вечность проходит, как мгновение. Он познакомился с Селией только вчера, но она принадлежит ему так же нераздельно, как звезда – небесам. Его жизнь – ее жизнь, его смерть повлечет смерть и для нее.

– Я готов! – решил он, и смело посмотрел в пространство.

Его мысль перешагнула через первоначальные страхи и начала претворяться в активность. Почему он до сих пор не подумал о той, другой хижине, мимо которой они проехали вчера с Брэмом по дороге с Баррена сюда?

Только сейчас он вспомнил о ней. Его сердце подскочило у него чуть не к самому горлу и ему вдруг захотелось радоваться, кричать, прыгать от восторга. Ведь эта хижина может быть их спасением! До нее отсюда не более восьми или десяти миль, и он был уверен, что сможет найти ее без труда.

Но какое счастье, что вчера с вечера было так холодно, что оба они не раздевались!

Он оставил Селию одну и обошел пожарище, чтобы убедиться, не грозит ли откуда-нибудь опасность. Когда он вернулся к ней, то она назвала его по имени и крикнула ему из глубины своей медвежьей шкуры:

– Ку-ку! Доброе утро, Филипп!..

Ему показалось, что в ее голосе не было ни малейших признаков страха, а звучала одна только радость, что он вернулся к ней в эту непроглядную тьму так скоро. Он нагнулся и еще уютнее упаковал ее в медвежью шкуру, потом взял ее на руки и понес.

Ветер начинал уже замирать в верхушках деревьев, и Филипп уже стал замечать легкие просветы там, где стали разрываться тучи. Буря кончилась, и близился рассвет. Вихрь метели сменился большими мягкими хлопьями снега, падавшего уже сплошной белой пеленой. К полному наступлению дня их след будет уже совершенно засыпан, так что эскимосы его уже не увидят. Это хорошо.

Филипп старался идти как можно скорее, насколько это позволяли ему чаща леса и темнота. По его предположению, он шел прямо на восток. Он был настолько возбужден, что долго не чувствовал тяжести своей драгоценной ноши. Он остановился, чтобы перевести дух только тогда, когда отошел от сгоревшей избушки примерно с полмили. Всю дорогу он молчал, а если и говорил, то только шепотом. Он остановился в таком месте, где ствол упавшего дерева доходил ему до пояса. Сюда-то он и посадил девушку, поддерживая ее одной рукой, а другой стал ощупывать медвежью шкуру, стараясь определить, хорошо ли она ее закрывала. И вдруг во время этих поисков его холодная рука коснулась ее голой шеи. Она вскрикнула, потом засмеялась; ему стало неловко, и он понес ее дальше. На следующей полумиле они останавливались еще два раза и наконец, пройдя уже полную милю, они набрели на густую поросль ельника, сквозь которую не проникали ни ветер, ни снег. Здесь они сделали привал и стали дожидаться рассвета. В беспросветно-темный промежуток времени между полярной ночью и рассветом они стали чутко прислушиваться, не донесется ли до них какого-нибудь звука. Раз им послышался вой одного из убежавших волков Брэма, и два раза Филиппу показалось, что он слышит отдаленный звук человеческого голоса. И на второй раз и сама Селия крепко схватила его за руку, чтобы показать этим, что и она тоже слышала.

Немного позже, оставив Селию одну, Филипп отошел к опушке ельника и стал пристально всматриваться в свои следы. С тех пор, как он прошел по этому месту, минуло всего только минут двадцать или полчаса, а снег уже совершенно их засыпал. Он надеялся, что снегопад продлится еще не менее часа, и если за это время он доберется до избушки, то его не найдет уже ни одна человеческая душа.

Он выломал себе толстую палку и стал ждать, все еще прислушиваясь и напрягая взор, чтобы проникнуть в сплошную мглу, а затем, когда до него не донеслось ни единого звука, кроме биений его же собственного сердца, он вдруг ощутил, что его начинает медленно охватывать непреодолимое предчувствие какой-то большой опасности, которая вот-вот может разразиться над ним и Селией.

И готовый ко всему, он крепко стиснул в руке дубинку.

Глава XVII. Кто-то прошел

Филиппу показалось, что весь мир перестал дышать и вместе с ним ждет того же, чего ожидает и к чему прислушивается и он сам. Ветер замер окончательно. В верхушках деревьев уже не слышалось ропота, и ни один звук не нарушал мертвой тишины. Мгла начинала рассеиваться. Из серого хаоса стали вырисовываться тени. Деревья и кусты принимали определенные очертания, и по небу тянулись последние клочья уже умчавшихся туч.

И все же, несмотря на то, что предрассветный сумрак уже стал заступать место ночи, Филипп не трогался с места. Он никак не мог заставить себя идти дальше, равно как и возвратиться назад. Нервы ему изменили. Наступила реакция. Теперь уж ему стало казаться несомненным, что что-то надвигается. Он был уверен в этом так же, как и в том, что ночь уже уступала свое место дню. Теперь было уже достаточно светло, чтобы увидеть любое движение даже в пятидесяти шагах, а он все смотрел и смотрел на ту небольшую полянку, по которой пролегал его след. Затем он вспомнил о Селии. Он любил ее. За нее он был готов вступить в бой с кем угодно и не боялся смерти. И все-таки до сих пор она еще составляла для него загадку. Он держал ее на руках, ощущал биение ее сердца у себя на груди, целовал ее в губы, в глаза и в волосы – и она ответила ему тем, что всецело отдалась под его защиту. Да! Она вручила ему свою судьбу, и он, благодаря этому, ощутил в себе силу того, кто борется за свою собственную жизнь. Но вместе с этой пришедшей к нему силой снова встали перед ним вопросы:» Кто она? Почему ее преследовали в эти самые предрассветные сумерки какие-то таинственные враги?»

И вдруг он услышал какой-то невнятный звук.

Сердце у него остановилось. Он затаил дыхание. То был звук, который еще трудно было отличить от шепота ветра в ветвях деревьев. И все-таки он потряс все его чувства, как взрыв гранаты или удар грома. То было для него скорее ощущением чьего-то присутствия, чем звуком.

Филипп оглянулся по сторонам. Все кругом было освещено. Теперь он мог видеть всю поляну до противоположной опушки, – и все-таки не было заметно ни малейшего движения.

– Ум!.. У-ум!.. У-у-ум!.. – донеслось до него издалека.

Филипп тотчас же возвратился к Селии, взял ее на руки и устремился с нею по лесу прямо на север.

– Пора… – сказал он. – Идем! Какая жалость, что на тебе нет лыж!

Он знал, что хижина должна была находиться именно в этом направлении. Доехав до конца леса после пересечения Баррена, Брэм Джонсон повернул почти прямо на юг и, припоминая последнюю часть пути, Филипп был уверен, что расстояние между обеими хижинами не могло быть более десяти миль. Он только жалел о своей небрежности: надо было бы более внимательно следить тогда за направлением путл Брэма. Но сделанного уже не воротишь.

Здесь снегу было мало. Он спустил Селию на землю и в течение четверти часа они шли так скоро, как только могла идти она. Филипп был уверен, что это были крики эскимосов и что они пойдут напрямик к тому пункту, где они только что отдыхали, и хотел покрыть максимальное расстояние в те немногие первые минуты, пока враги Селии оставались еще позади. Два раза за это время они останавливались в местах, где их не мог бы заметить никто, и оглядывались назад. Идя вперед, Филипп все время выбирал самый редкий лес и избегал всего того, что могло бы служить для эскимосов засадой.

Так они прошли еще с полмили и вдруг наткнулись на снегу на лыжный след.

След!..

Он пересекал их собственное направление под прямым углом и, нагнувшись над ним, Филипп почувствовал, как вдруг какой-то комок подкатил ему к самому горлу.

След был не эскимосский. И самые лыжи были несомненным изделием белого человека.

Филипп прошел по этому следу с десяток шагов, все время стараясь попасть в отметины прошедшего незнакомца, но это ему не удалось. Человек, который еще недавно здесь прошел, имел шаг по крайней мере на девять дюймов шире, чем у Филиппа.

Филипп не мог скрыть от Селии своего волнения.

– Не родился еще тот эскимос, – воскликнул он, – который мог бы оставлять после себя такие широкие следы! Это шел белый или же Брэм!

Селия услышала произнесенное Филиппом имя, встрепенулась, вскрикнула и тоже бросилась к лыжным следам и с напряженным вниманием стала к ним приглядываться. Потом она подняла голову и отрицательно ею закачала. Нет, это был не Брэм! Она указала на отпечаток одной из лыж, затем подняла со снега сухую веточку и, поднеся ее к глазам Филиппа, быстро сломала. Это должно было означать, что одна из лыж Брэма была сломана. Филипп понял. Никаких недостатков в отпечатках следов не оказалось.

Значит, это был не Брэм!

Некоторое время Филипп простоял в нерешительности. Он знал, что Селия следит за каждым его движением, что она старается определить значительность этого момента по его лицу, и та же неведомая сила, которая незадолго перед этим заставляла его стоять и поджидать врагов, теперь так и подталкивала его к тому, чтобы пойти именно по этому лыжному следу. Друг или враг этот человек, оставивший за собою этот след, но он во всяком случае будет вооружен. Мысль о том, что значили бы для него и Селии ружье и несколько патронов, вызвала в Филиппе быстрое восклицание решимости.

– Он ушел на восток, – сказал он, указывая на след. – А нам как раз надо было идти к избушке на север. Но все равно, мы пойдем за ним. Мне нужна его винтовка. Мне она нужна больше, чем что бы то ни было на свете, кроме разве одной только тебя. Пойдем же!..

Будь в нем перед этим хотя бы тень сомнения, она несомненно сразу исчезла бы в следующий затем момент. Позади них уже ясно и отчетливо послышался странный, дребезжащий крик, который уже и раньше доносился до Филиппа издалека, когда он стоял у опушки леса и поджидал:

– Ум!.. У-ум!.. У-у-ум!..

Селия вцепилась в руку Филиппу. Она поняла все не хуже его самого.

Враги следовали за ними по пятам.

Глава XVIII. В борьбе со временем и пространством

– Сейчас предстоит самая большая гонка, – обратился с веселой улыбкой к Селии Филипп. – Нам придется бежать наперегонки. И мы должны опередить. В противном случае…

Селия посмотрела на него, и глаза ее вспыхнули. Он так был спокоен! По его лицу нельзя было заметить ни малейшего волнения. С такою же улыбкой он вдруг поднял ее на руки и так неожиданно, что она даже слегка вздрогнула. А затем она почувствовала, что ее быстро понесли над снежным простором. Пробежав с нею двести шагов, он снова опустил ее на ноги. Едва успели ее ножки коснуться снега, как она уже во весь дух бежала рядом с ним, держась за его руку, как ребенок.

Однако, спроси она у него, что именно он думал выиграть, торопясь так по этому неизвестному следу, – он, пожалуй, затруднился бы ей ответить. Это было похоже на тот его единственный выстрел, который он сделал из пугача Селии в ответ на вооружившуюся против него судьбу.

Насколько незнакомец обогнал его, было вопросом, на который можно было ответить довольно точно. Свежий след был только слегка запорошен снегом, что служило явным доказательством того, что его проложили здесь только под утро.

Добрых четыреста шагов Филипп пробежал для Селии, храбро шагавшей рядом с ним, самой мелкой рысцой. В конце этого расстояния ему пришлось остановиться, потому что она уже едва переводила дух. Глаза ее светились, как звезды, и лицо от усталости так и пылало. Она показалась Филиппу соблазнительно-красивой, ему хотелось ее поцеловать, но было некогда. Нужно было торопиться. Он снова взял ее на руки и побежал вперед. Он мог таким образом рассчитать, что если он будет именно так расходовать свои силы, то их продвижение будет по крайней мере на одну треть скорее, чем погоня за ними эскимосов. Весь вопрос только в том, надолго ли хватит его и Селии, чтобы держаться такого темпа.

Селия, видимо, начинала понимать этот его план так же ясно, как если бы он объяснил ей его на словах. В конце последних четырехсот шагов она уже дала ему понять, что готова побежать снова. Но он пронес ее на руках еще пятьдесят шагов, и таким образом они покрыли три четверти мили. Как вдруг след резко свернул с восточного направления прямо на север. Поворот был сделан под таким прямым углом, что Филипп даже остановился, чтобы исследовать причину такой внезапной перемены. Очевидно, незнакомец простоял на этом месте несколько минут. Филипп в первый раз заметил на снегу несколько темно-коричневых пятен.

– Очевидно, он жует табак… – сказал он скорее самому себе, чем Селии. – Я не думаю, чтобы он сию минуту был впереди нас более чем на» полчаса.

Наступила опять очередь нести Селию на руках и, несмотря на ее протесты, что она может еще бежать сама, он подхватил ее на руки. По ее быстрому дыханию он заметил, что на ней уже сильно стало сказываться утомление. Для ее маленьких ног и крошечного тела большие мокасины и меховая одежда были уже сами по себе тяжестью даже на обыкновенном неторопливом ходу. Пробежав с нею еще шестьсот шагов, он почувствовал, что и ему тоже уже не хватает воздуха и остановился. Она спрыгнула с его рук, они побежали далее уже рядом, но скоро опять остановились. Она еле держалась на ногах и тяжело дышала. На следующем перегоне он мог пронести ее всего только полтораста шагов. Оба поняли, что это означало. Бешеный темп бега начинал сказываться на них обоих. Это стало заметно и у нее по лицу. Оно было теперь бледно, и взор ее погас. То же она заметила и у него на лице и, чтобы подбодрить его, коснулась руками его щек и улыбнулась. Этот момент показался ему значительным: в ней одновременно обнаружились ее мужество, удивительная гордость за него, и тот прием, каким она выразила, что вовсе не боится, положив свои ручки ему прямо на лицо.

Через две-три минуты после этого он взглянул на часы. Оказалось, что с тех пор, как оба они напали на этот неожиданный след, прошло уже сорок минут. За это время они должны были покрыть уже по меньшей мере мили три. Для начала это было неплохо. Эскимосы, если только они гнались за ними, должны были несомненно находиться от них не более как на половине этого расстояния, а незнакомец, за которым они гнались, на столько же впереди них.

Поплелись шагом. Делать нечего. В третий раз напали на то место, где путник, видимо, останавливался, чтобы сориентироваться. Филиппу сдавалось, что этот лыжник не был вполне уверен в себе. Тем не менее он настойчиво держал путь на север.

Еще полчаса Филипп и Селия шли в том же направлении. Филипп теперь весь обратился в олицетворенную бдительность. Глаза и уши у него были начеку, чтобы уловить малейший звук или шорох впереди или позади, и он все чаще и чаще вглядывался вперед и оборачивался назад.

Так они прошли по меньшей мере пять миль, как вдруг приблизились к подошве холмистой гряды, и сердце Филиппа радостно забилось от надежды. Он вспомнил это место. Своими причудливыми очертаниями гряда эта напоминала спину свиньи. В каком-то месте они пересекали с Брэмом именно ее, когда ехали вместе к нему, и нужно было отыскать это место и спешить, спешить, спешить… Но Селия не могла уже больше идти. Как она ни бодрилась, но уже не могла скрыть этого от Филиппа; она еле волочила ноги. На лице у нее появилось изумленное выражение и один раз, когда она попыталась было что-то сказать Филиппу, из ее уст вместо слов вырвался стон. По ту сторону гряды он взял ее на руки и снова, через силу, понес.

– Теперь, должно быть, уже близко!.. – старался он ее ободрить. – Теперь уже скоро! Мы его сейчас догоним!

В течение последнего получаса пути в ее глазах появилось совершенно новое выражение. Оно светилось в них теперь особенно заметно, – это был взор, полный невыразимой надежды, нежности и еще чего-то. Но это нечто вовсе не было страхом. Нет, тут был ласковый отсвет великой любви и понимания. Она сознавала, что он подходил к своей цели и что теперь должно было неизбежно произойти что-то очень для них важное. И если Филиппу понадобится новая доза мужества, если он вдруг начнет ослабевать, то именно она, и только одна она может придать ему силы.

Они отправились дальше и вдруг неожиданно натолкнулись на хижину. Увидели ее всего только за сто шагов. Но теперь уже избушка не казалась покинутой. Из ее трубы поднималась струйка дыма и, вертясь спиралью, расплывалась в воздухе. Других признаков жизни, правда, не было.

Добрых полминуты Филипп пристально смотрел на нее издали. Здесь были его последние надежда и прибежище. Жизнь или смерть – все то, что судьба приберегла для него и для этой девушки, находилось в этой хижине. Он осторожно отвел Селию в сторону и поставил ее так, чтобы она оставалась незамеченной, а сам сбросил с себя полушубок и лыжи и передал ей свои бумаги и часы. Это было приготовлением мужчины к неожиданностям. Это можно было прочесть по его лицу, разглядеть по напряжению его мускулов, и когда наконец он снова обернулся к своей спутнице, то на ней не было лица. Она была бледнее снега.

– Как раз вовремя поспели!.. – скорее вздохнул он, чем проговорил. – Я отправлюсь туда, а ты… ты побудь здесь пока. Одна. Я скоро вернусь.

Она поняла. Но руки ее все еще продолжали судорожно его удерживать. Ей хотелось удержать его или пойти вместе с ним. И однако она повиновалась. Осталась на месте с разрывавшимся на части сердцем и только последовала за ним глазами. Ей хотелось закричать ему, позвать его по имени, но она только глубоко вздохнула и шепотом произнесла его имя.

Ибо она знала, что в этой хижине должно было что-то произойти.

Глава XIX. Селия поступает, как настоящая жена

Филипп направился к избушке, обошел вокруг нее и только тогда уже подошел к ее двери. В нем было сильнейшее желание как можно скорее покончить с решением загадки. К тому же он испытывал волнение и оттого, что тот, кто оставил за собою этот странный след, мог, несмотря ни на что, все-таки оказаться другом. Но как узнать, так ли это? Во всяком случае он решил не рисковать. Секунда обманутого доверия – и все может окончиться неудачно. Выслушивать объяснения и громкие разговоры можно только с винтовкой в руках.

– А пока еще у меня нет ничего, кроме этого пугача… – начал он, да так и не кончил.

Окончание этой фразы разрешилось самым неожиданным образом. У самой двери избушки он увидел прислоненными к куче бревен длинные лыжи и пачку эскимосских стрел. Его охватило безграничное разочарование. Значит, тот след, по которому они шли, проложил какой-то великан эскимос, а не белый, и их неимоверная гонка привела их прямо в штаб-квартиру врагов. Иначе он не мог объяснить себе наличия здесь стрел. Все взлелеянные им надежды, таким образом, должны были рухнуть. Но вдруг, в какое-нибудь одно мгновение, он затаил дыхание и затем стал внюхиваться в воздух, как собака, почуявшая что-то в долетевшем до нее ветерке. Дверь в избушке была полуотворена, и сквозь нее до него вдруг донесся смешанный запах кофе и табака. У эскимоса мог быть табак или даже чай. Но кофе – никогда.

Несколько секунд он простоял, принюхиваясь к этому запаху и закрыв глаза, чтобы немного отвыкнуть от внешнего света и не оказаться слепым в темноте. Потом смело перешагнул через порог.

Избушка оказалась очень небольших размеров, – в ней, как говорится, даже негде было повернуться. В дальнем углу стояла печь, из которой и выходил через трубу замеченный Филиппом дым. Ослепленный ярко освещенным снегом, Филипп в первую минуту все-таки не разглядел ничего, кроме общих туманных очертаний. Только через две или три секунды он разобрал, что над печкой стоял нагнувшись какой-то человек. Заслышав шаги Филиппа, обитатель хижины медленно выпрямился и снял с плиты кофейник. Одного только взгляда на его широкую спину было достаточно, чтобы определить, что это был не эскимос. Еще секунда, и незнакомец, увидев Филиппа, остановился, окаменев от удивления на месте.

Филипп тотчас же навел на него пугач Селии.

– Руки вверх!.. – крикнул он незнакомцу.

Если бы здесь был в эту минуту фотограф и снял эту сцену, то на ней были бы увековечены напряженное изумление, с одной стороны, и выжидательная настороженность, с другой. На таком расстоянии оружие Филиппа все-таки могло оказать свое действие, и он ожидал, что таинственный незнакомец обязательно поднимет руки вверх в тот самый момент, как только оправится от первоначального изумления, очевидно, вызванного его командой. Но случилось то, чего он менее всего ожидал. Незнакомец прыснул в него из кофейника кипящим кофе. Филипп вовремя увернулся от него, отскочил назад и выпалил из револьвера.

И прежде, чем он успел откинуть назад собачку, чтобы выстрелить во второй раз, незнакомец уже налетел на него, как тигр. Он зарычал по-звериному, вцепился в Филиппа обеими руками, и оба они забарахтались и повалились на пол. Филипп был хорошим боксером, откинулся назад и, стоя на коленях, изо всех сил ударил его кулаком по лицу. После этого он вскочил на ноги и, чтобы не дать своему противнику прийти в себя и тоже подняться с полу, со всего размаха нанес ему вторичный удар с такою силой, что чуть вовсе не отбил ему нижнюю челюсть. Затем они сцепились снова, опять упали оба на пол и забарахтались так, точно старались утопить один другого в болоте.

Но ни тот, ни другой не заметили девушки, которая в это время стояла уже у двери с широко открытыми глазами и с исказившимся от ужаса лицом. Точно стараясь как можно глубже втиснуть один другого в тину, они подкатились к самым ее ногам. Она увидела, как обе руки великана уже вцепились Филиппу в горло и как эти руки были почти сплошь покрыты волосами и испачканы его же собственной кровью. Она громко вскрикнула, в глазах у нее потемнело, но потом она оправилась, метнулась через избушку к печке, схватила лежавшее около нее полено и вернулась назад. Она размахнулась и изо всех сил ударила им незнакомца по голове. Обхватывавшие горло Филиппа руки разжались. Он поднялся, покачиваясь, на ноги, огляделся кругом помутневшими глазами и, узнав Селию, протянул к ней руки. Она так и бросилась в его объятия. Он слышал, как она рыдала, и чувствовал, как дрожала у него на груди. А затем окончательно пришел в себя и тут только заметил, что его противник лежал замертво на полу.

Ворвавшийся через открытую дверь чистый воздух освежил голову Филиппа, и он оторвался от Селии. Глаза его уже несколько привыкли к сумраку, и вдруг он неожиданно вскрикнул от восторга. У печки стояла винтовка, а повыше висели патронташ и кобура. В кобуре оказался револьвер. Это был большой кольт, заряженный до самого дула. Он показал его Селии и быстрым движением направил ее к двери.

– Стой тут! – приказал он ей. – Будь на страже. Только еще две минуты, и больше мне не понадобится ничего!

Он сосчитал патроны и надел на себя патронташ. Их оказалось ровно сорок. Это и было то, чего он так желал. Если бы в этой хижине могли теперь находиться мешки с чистым золотым песком или со слитками золота, то он даже и не обернулся бы, чтобы на них посмотреть.

Схватив винтовку в руки, он выбежал мимо Селии прямо на двор.

– Сюда, черти вы этакие, сюда! – закричал он в воздух. – Теперь вы можете нападать на нас сколько угодно!

И не будучи в силах подавить в себе охватившего его восторга и сознания своей силы, он громко вскрикнул.

Селия смотрела на него, стоя по-прежнему на часах у двери. Несколько минут перед этим лицо ее было мертвенно-бледным, но теперь краска возвратилась к ее щекам и губам, а глаза сияли так, как могли сиять только у существа, постигшего нечто большее, чем триумф победы. Она тоже вскрикнула от радости, но не так громко, как Филипп, и он услышал бы этот крик, если бы до него в эту минуту не донесся и другой звук, от которого оба вздрогнули и снова погрузились в выжидательное молчание.

Крик послышался уже вблизи. И то был несомненный ответ на вызов Филиппа.

Не далее чем в ста пятидесяти шагах от избушки двигалась собачья упряжка. Собак было восемь, и Филипп сразу определил прибрежную, чисто эскимосскую породу собак. Они тащили за собой тяжело нагруженные сани, а позади них плелся и погонщик – закутанная в меха фигура в капюшоне – и покрикивал на них:

– Ум! У-ум! У-у-ум!

Филипп посмотрел на Селию, Селия на него – и оба весело расхохотались.

Так вот кто были их преследователи, от которых они так поспешно убегали!