Текст книги "Два адмирала"

– Вероятно, это один из старых товарищей моего бедного дяди посещает его могилу! – шепнула леди Вичекомб. – Посмотрите, в одежде этого почтенного старика видны все признаки моряка.

– Неужели ты не узнаешь его, моя милая? Это сэр Джервез Окес – гордость Англии! Однако как он переменился! Двадцать лет, как мы не видались; но я все-таки узнал его с первого взгляда. Этот слуга – старый Галлейго, его содержатель; но джентльмен, который пришел с ними, мне не знаком. Войдемте; мы не можем быть лишними в этом месте.

Сэр Джервез не обратил ни малейшего внимания на вошедших Вичекомбов. По лицу его, ничего не выражающему, ясно было видно, что время и трудности службы расстроили его память, хотя тело его и осталось невредимо. Раз в год, в день погребения своего друга, он посещал этот придел; теперь же его привели сюда более по привычке, чем по собственному желанию. Для него был приготовлен стул, и он сел перед гробницей, так что глаза его были прямо устремлены на огромные буквы надписи. Но он не смотрел ни на гробницу, ни на незнакомцев, хотя и ответил довольно вежливо на их приветствие. Провожатый его сначала казался немного удивленным, если не обиженным и раздосадованным этой навязчивостью; но когда Вичерли заметил ему, что они родственники покойного, он также радушно поклонился им, дав место дамам.

– Вот что вы хотели видеть, сэр Жерви, – заметил Галлейго, тряся своего господина за плечо, желая расшевелить его память. – Вот эти канаты и якоря, эта бизань-мачта с развевающимся контр-адмиральским флагом, – все это устроено здесь в честь нашего друга, прежнего адмирала Блю, который давно уже тлеет под этими камнями.

– Адмирал синего флага, – повторил сэр Джервез холодно. – Вы ошибаетесь, Галлейго, я адмирал белого флага, и сверх того адмирал флота. Я знаю свой чин очень хорошо, сэр.

– Я знаю это так же хорошо, как и вы, сэр Жерви, – отвечал Галлейго. – Но адмирал Блю был некогда вашим лучшим другом, и я вовсе не удивляюсь, что вы его забыли, еще немного времени – и вы забудете и меня.

– Извините, Галлейго, этого никогда не случится. Я помню вас еще очень молодым человеком.

– Так же точно вы вспомните и адмирала Блю, если только попытаетесь; я ведь знал вас обоих еще молодыми господами.

– Какая мучительная сцена, – заметил незнакомец сэру Вичерли с печальной улыбкой. – Этот господин теперь у могилы своего бесценного друга; а между тем, как вы видите, он, кажется, потерял всякое воспоминание о том, что такой человек когда-нибудь существовал.

– Что, давно уже он в этом состоянии? – спросила леди Вичекомб с участием.

Незнакомец вздрогнул при звуках этого голоса. Он внимательно стал всматриваться в лицо еще прекрасной дамы, прежде чем отвечал; потом поклонился и сказал:

– Он уже пять лет страдает слабостью памяти, хотя его последнее посещение этой могилы было гораздо менее мучительно, чем ныне. Но хороша ли наша собственная память? Я уверен, что это лицо я уже видел! Этих молодых леди также.

– Джоффрей, милый братец Джоффрей! – воскликнула леди Вичекомб, протягивая ему обе руки. – Это, это должен быть герцог Гламорганский, Вичерли!

Не нужно было дальнейших объяснений. Все присутствовавшие тотчас же узнали друг друга. Герцог или, лучше, Джоффрей Кливленд, как мы будем называть его, расцеловал свою сестру и ее дочерей с братской нежностью; самая перемена его положения в свете не изменила в нем простого обращения моряка, и он пожал Вичерли и его сыну руку с чистосердечием прежних времен. Все это не обратило, однако, на себя внимания сэра Джервеза, который с какой-то апатией смотрел на монумент.

– Галлейго, – сказал он; но Галлейго не слышал слов своего господина, ибо он стоял перед сэром Вичерли и протягивал ему руку, похожую па пучок костей.

– Я хорошо помню вас! – воскликнул бывший содержатель с веселой улыбкой. – Я знал вас там, в открытом море, но не мог тотчас припомнить ваш номер. Боже мой, сэр, если эта встреча обрадует сэра Жерви и пробудит в нем воспоминания прошедшего, я начну думать, что мы уже до конца выпустили наш кабельтов!

– Я заговорю с ним, герцог, если вы думаете, что это может быть полезно? – сказал Вичерли вопросительным тоном.

– Галлейго, – прервал его сэр Джервез, – какой олух приготовил этот кабельтов? Он неверно привязан к рыму.

– Да, да, сэр, они ужасные олухи, эти каменщики; они столько же знают о кораблях, сколько корабли о них. Но вот молодой сэр Вичерли Вичекомб пришел с вами повидаться, это племянник того баронета.

– Сэр Вичерли, вы весьма приятный гость! Боулдеро бедное место для человека ваших достоинств; но каково оно ни есть – оно все к вашим услугам! Как, Галлейго, имя этого господина?

– Молодой сэр Вичерли Вичекомб, – старый ведь ускользнул от нас в ту ночь, когда мы стояли на якоре в его поместье.

– Надеюсь, сэр Джервез, вы не совсем забыли меня, иначе я был бы слишком несчастлив. Вы, верно, помните также моего бедного дядю, который умер от апоплексического удара в вашем присутствии!

– Nullius, nulla, nullum. Это добрая латынь, не так ли, герцог? Nullius, nullius, nullius. Моя память, господа, превосходна; именительный падеж penna, родительный pennae, и так далее.

– Ну, если вы помните это, отчего же вы не можете припомнить вашего старого друга, адмирала Блю?

– Адмирала синего флага! Я помню много таких адмиралов. Кажется, и меня давно бы следовало сделать адмиралом синего флага, герцог; потому что я очень давно уже служу в чине контр-адмирала.

– Вы были однажды адмиралом синего флага, а этого, кажется, довольно, – прервал его Галлейго. – Притом же минут пять тому назад вы знали свое звание не хуже секретаря Адмиралтейства. Он всегда таков, господа: вертит, вертит бедную мысль, пока не может отличить одного конца от другого.

– Это нередко бывает с людьми очень старыми, – заметил герцог. – Они иногда припоминают самые ничтожные обстоятельства своей юности, между тем как вся позднейшая их жизнь становится для них совершенно чуждой. Я то же самое заметил и в нашем почтенном друге, но, кажется, нетрудно будет пробудить в нем воспоминание об адмирале Блюуатере, даже о вас, Вичерли. Позволь мне попытаться, Галлейго.

– Хорошо, лорд Джоффрей, – так содержатель всегда называл бывшего мичмана, – вы лучше всякого другого из нас можете управлять им, как быстрой лодкой; а я воспользуюсь случаем осмотреть нашего старого лейтенанта и посмотреть, какого рода суда он спустил на воду для будущего плавания.

– Сэр Джервез, – сказал герцог, наклоняясь над его стулом, – вот сэр Вичерли Вичекомб, который однажды короткое время служил у вас лейтенантом; это было на «Плантагенете». Я уверен, что вы помните «Плантагенет», мой дорогой сэр?

– Плантагенетов? Конечно, герцог; я читал всю их историю, когда еще был мальчиком, Эдуардов, Генрихов и Ричардов. – При последнем имени он остановился; мускулы его лица пришли в движение, ибо память его задела за струну, которая все еще звучала в нем. Но прикосновение было слишком слабо и потому не могло произвести ничего особенного.

– Вот видите, – ворчал Галлейго прямо в лицо Агнес, которую он в эту минуту рассматривал в серебряные очки, подаренные ему сэром Джервезом, – он забыл даже старого «Плантера»… Это безбожно, сэр Жерви, забыть такое судно.

– По крайней мере я уверен, что вы не забыли Ричарда Блюуатера, – продолжал герцог, – который погиб в последнем деле нашем с графом de Vervillin?

Луч воспоминания блеснул на безжизненном морщинистом лице старика, глаза его заблистали, и болезненная улыбка заиграла на устах.

– Дика! – воскликнул он голосом более сильным, чем прежде. – Дик! Так ли, герцог? Добрый, отличный Дик? Мы вместе были мичманами, милорд герцог, и я любил его, как брата!

– Я это знал и уверен, что вы теперь припомните печальную причину его смерти?

– Разве Дик умер? – спросил адмирал с бессмысленным взглядом.

– Боже мой, боже мой, сэр Жерви, вы ведь знаете, что он умер и что эта мрачная громада – его памятник; теперь вы должны вспомнить и старого «Плантера», и графа Вервильена, и то, как мы его тогда отделали?

– Извини меня, Галлейго; тут вовсе нет причины горячиться. Когда я был мичманом, старшие офицеры часто делали мне строгие выговоры за горячность в выражениях.

– С вашим вмешательством, Галлейго, мне никогда не удастся исполнить свое намерение, – сказал герцог, обращаясь к Галлейго, чтобы заставить его молчать. – Это весьма естественно, сэр Вичерли, что память нашего доброго адмирала обращается к его юности, упуская из виду все сцены позднейшей жизни. Да, Дик умер, сэр Джервез. Он пал в том сражении, в котором вас французы атаковали с двух бортов: «Громовержец» с одного борта, «Плутон» с другого.

– Помню! – прервал его сэр Джервез ясным, сильным голосом, и в его глазах вспыхнуло что-то вроде огня юности. – Помню! «Громовержец» был у нас на траверзе, «Плутон» на левом крамболе, Бонтинг поднялся наверх, чтобы посмотреть, где Блюуатер… – нет, бедный Бонтинг был убит.

– Вы посылали наверх сэра Вичерли Вичекомба, который потом женился на Милдред Блюуатер, племяннице Дика, – заметил баронет, почти столько же воспламенившись, как и адмирал, – сэр Вичерли Вичекомб был наверху и вернулся оттуда с известием, что «Плутон» приближается!

– Так, так! Господь да благословит его! Прекрасный был молодой человек; ведь он женился на племяннице Дика. Господь да благословит их обоих. Так, сэр, хотя эта история для вас и не интересна, но я расскажу вам ее. Мы лежали в дрейфе почти совсем закрытые дымом; один двухдечный корабль действовал против нас со штирборта, другой валял с бакборта; стеньги наши уже висели, а пушки неприятеля все еще продолжали громить.

– А, наконец-то вы вспомнили! – воскликнул Галлейго в восторге, размахивая своей палкой и расхаживая с важностью по маленькому приделу. – Валяйте их, сэр Жерви, со штир и бакборта!

– Так мы и делали, так мы и делали! – продолжал старик с восторженностью и, приподнявшись с неизменным своим благородством и приятностью в обращении, полный своего врожденного огня, он был величественен. – Так и сделали! De Vervillin был у нас с правой стороны, а де Пре с левой – дым нас душил – Бонтинг, – нет, молодой Вичекомб был подле меня; он говорил, что новый француз направляется прямо к нам. Избави боже! – думал я; у нас их и так было довольно. Вот он идет! Смотрите, вот конец его бом-утлегеря – а – вот он, радость! О счастье – старый римлянин рассекает перед нами дым! Смотрим, это сам «Цезарь»! И вот стоит Дик и молодой Джоффрей Кливленд, – он был вашей фамилии, герцог, – вот стоит Дик Блюуатер между недгедцами и машет мне шляпой… ура!.. Он пришел, наконец, спасти меня! Он не изменил… не изменил!.. Ура! Ура!

Слова эти раздавались подобно громким звукам трубы, и «ура» старого моряка звучало в сводах аббатства так, что все его услышавшие вздрогнули, будто им послышался замогильный голос. Сэр Джервез сам, казалось, был удивлен; он посмотрел на сводчатый потолок, полуиспуганный и полуобрадованный.

– Это Боулдеро или Гламорган-Хаус, милорд герцог? – спросил он шепотом.

– Ни то ни другое, адмирал Окес, это Вестминстерское аббатство; а это могила вашего друга контр-адмирала, Ричарда Блюуатера.

– Галлейго, помогите мне встать на колени, – отвечал старик точно школьник, которого пожурили. – Надменнейший из нас должен бы в храме Господнем преклонять колени перед Его величием. Извините, господа, я хочу молиться.

Герцог Гламорганский и сэр Вичерли Вичекомб помогли адмиралу встать на колони, а потом и сам Галлейго, по обыкновению, преклонил колено свое подле господина, который положил свою голову на плечо своего верного слуги. Это трогательное зрелище привело всех остальных в то же смиренное положение, и все они, преклонив колени, пламенно молились. Потом один за другим встали; только Галлейго и его господин остались еще простертыми на полу. Наконец, Джоффрей Кливленд подошел к ним, поднял старика и посадил его с помощью Вичерли в кресла. Он сидел со спокойной улыбкой на устах и, по-видимому, устремил глаза свои на имя друга. Вглядевшись в него, все присутствующие убедились, что он был мертв. Удар прекратил жизнь этого славного моряка.

Так скончался сэр Джервез Окес, исчерпав полную меру лет и почестей, – один из храбрейших и счастливейших морских адмиралов Англии. Он прожил свой век, служа новым примером того, что все земные успехи недостаточны для полного счастья человека, который пережил, можно сказать, свои способности, и не в состоянии уже был дать отчета самому себе во всем, что он совершил и какие приобрел почести. Как бы в вознаграждение за эту слабость природы ему дано было в последние минуты бросить трепетный взгляд на одну из поразительнейших сцен его жизни, которую Господь, в милосердии Своем, пресек в ту самую минуту, когда знаменитый сэр Джервез Окес в уничиженной покорности восхвалял Его величие и славу…