Текст книги "Серебряная роза"

– Нет, я не могу уступить ее вам так дешево, сэр, – канючил торговец. – У меня куча детей и больная жена. Три шиллинга, и она ваша.

И он протянул грязную руку ладонью вверх. Саймон оглянулся. Ариэль проталкивалась сквозь толпу, приближаясь к нему.

– Держи.

Он бросил крону в заскорузлую ладонь торговца и отвернулся от него.

– С олениной не было, поэтому я купила с гусятиной и беконом. Они так чудесно пахли, что я не могла устоять! – Протянув мужу горячий пирог, Ариэль, тут же вгрызлась в свой. – К тому же у меня кончились деньги. Но если тебе понравится, мы сможем купить еще на обратном пути. У него есть и фигурки из марципана. Да, там рядом сидит заклинатель змей. Правда! У него настоящая змея, она танцует в корзине, когда он играет на флейте.

Саймон ел пирог, слушая восторженную болтовню Ариэль, и улыбался про себя. Ее искренний восторг радовал его, но и наводил на грустные мысли. Ему становилось ясно, как мало было в ее детстве простых радостей, обычных для жизни каждого ребенка.

– Пойдем посмотрим на заклинателя змей.

Стряхнув с рук крошки пирога, Ариэль схватила мужа за руку и потащила в толпу, не переставая что-то говорить. Все вокруг восхищало ее! «С нее как будто спала защитная броня», – подумал Саймон, позволяя жене увлекать себя все дальше и дальше, внезапно останавливаясь, когда ее внимание привлекали разложенные на лотках товары или какие-нибудь угощения.

Было уже далеко за полдень, когда ему удалось наконец уговорить Ариэль вернуться к постоялому двору.

– Нам придется возвращаться домой в темноте, и вдобавок надо будет разыскать королевский подарок, если он еще ждет нас там.

– Ах да, я ведь совсем забыла про него!

Ариэль внезапно посерьезнела, словно ее снова придавил груз ответственности, от которого она на время избавилась. Отступило владевшее ею весь день радостное возбуждение, и, ощутив прохладу приближающегося вечера, она поежилась.

– Ты замерзла, – взял ее за руку Саймон. – Давай зайдем на постоялый двор и выпьем по кружке портера, прежде чем пускаться в обратный путь.

Ариэль не отняла свою руку из его ладони, но Саймон почувствовал, что она сделала это просто из вежливости. Он искоса взглянул на жену. Восторженное выражение, которое весь день сияло у нее на лице, исчезло, глаза больше не блестели, рот был плотно сжат.

– Ты не хочешь возвращаться домой? – поддавшись внезапному порыву, спросил он, осторожно касаясь пальцем ее губ. – Если хочешь, мы можем остаться здесь на ночь. Я отправлю в замок посыльного с запиской.

Сердце ее дрогнуло. Провести ночь вдвоем, в большой простой комнате лучшего постоялого двора в городе? Но она не может больше позволить себе жить в угаре страсти и наслаждения. Она должна отправить лошадей из замка Равенспир. Сначала лошадей, а потом исчезнуть и сама.

– Нет, – сказала она. – Не думаю, чтоб это было разумно.

Он пожал плечами.

– Не понимаю почему, но пусть будет так, как ты хочешь.

Ариэль закусила губу.

– Все эти гости… – неопределенно пробормотала она. – Да и не могу я оставить хозяйство без присмотра.

– Конечно, – кивнул Саймон, ни тоном голоса, ни выражением лица не выдав своего разочарования. – Но пока мы не пустились в обратный путь, я хочу сделать тебе свадебный подарок.

– Ох, но… когда… когда же ты успел его купить? – в изумлении уставилась Ариэль на мужа, сразу же забыв весь предшествовавший разговор.

Саймон отпил глоток портера из кружки, которую принес слуга.

– Когда ты не видела.

С этими словами он вынул вырезанную из кости фигурку лошади и осторожно поставил перед ней на стол.

– О, как чудесно! – воскликнула Ариэль; именно такую реакцию он и предполагал.

Ариэль схватила фигурку и поднесла ее к свету, который еще пробивался сквозь витражные окна.

– Как она светится… и как она летит!

Она повернула к нему вновь вспыхнувшее лицо.

– Это самый чудесный подарок, который я только могу себе представить. Спасибо тебе.

Подавшись вперед, она поцеловала мужа в щеку, и он почувствовал, что это куда более чувственная ласка, чем все те страстные поцелуи, которыми Ариэль покрывала его по ночам в тишине их спальни.

На долю секунды взгляды их скрестились, и он прочел какой-то вопрос в глубине ее серых глаз, но тут же в них словно захлопнулись ставни, и Ариэль вежливо сказала:

– Она и в самом деле чудесна. Как только ты нашел ее? Встав из-за стола, она поправила юбку своего костюма для верховой езды.

– Пора возвращаться, а то совсем стемнеет.

На обратном пути к замку Равенспир они почти не разговаривали, занятые своими мыслями. Ариэль сжимала фигурку лошади в кулачке, обтянутом перчаткой.

Королевский подарок мирно пасся там, где они его оставили. Ариэль нерешительно села в седло, и он снова вздохнул, протестующе заржав.

– Ничего, – сказала Ариэль коню, наклоняясь и трепля его по склоненной шее. – Теперь у тебя будет просто сказочная жизнь. Пойло из отрубей, свежая трава, и никто никогда больше на тебя не сядет.

Конь понимающе заржал и даже ускорил шаг, словно торопясь к новой жизни…

Когда они подъехали к конюшне, Ариэль неожиданно сказала, что хочет перед сном взглянуть на своих лошадей. Саймон помедлил, почти собравшись сопровождать жену, но та резко повернулась на каблуках и двинулась к конюшне до того, как он успел открыть рот.

– Да что с тобой такое происходит, девочка? – пробормотал себе под нос Саймон.

Если ее что-то беспокоит, то почему она не поделится своими тревогами с ним? Он не дал ей ни малейшего повода не верить ему. Раздражение, смешанное с беспокойством, охватило его, когда он, прихрамывая, направился к замку, откуда уже доносились веселые звуки начинающегося праздника.

Эдгар появился из глубины конюшни, приветствуя свою госпожу, как только она вошла в теплое помещение, освещенное только светом от углей в жаровне.

– Добрый вечер, миледи.

– Добрый вечер, Эдгар. Все в порядке? Никто не заглядывал сюда, пока меня не было? Не заметил ничего необычного?

– Ничего, миледи. – Эдгар прислонился к столбу, посасывая очередную соломинку. – Вчера мы обходили конюшню каждые полчаса, да и собаки все время были здесь. Правда, сегодня я что-то их не видел.

– О Боже, я совершенно о них забыла! – воскликнула Ариэль. – Они ведь все еще заперты в моей комнате. Сейчас я выпущу их, и они снова проведут всю ночь в конюшне. Мы должны быть настороже, пока я не отправлю всех лошадей к Дереку.

С этими словами Ариэль занялась обходом денников, задерживаясь перед каждым, и лошади приветствовали ее негромким радостным ржанием. Все они прекрасно выглядели.

Но где же жеребая кобыла? Волна бессильной ярости захлестнула ее, и непрошеные слезы гнева и утраты навернулись на глаза. Как этот человек, кто бы он ни был, осмелился взять то, что принадлежит ей? Эта кража была не просто нарушением порядка, не простой демонстрацией власти. Это было вторжение в ее мир. Но никто больше не посмеет сделать это!

– Послезавтра будет новолуние, – сказала она, понизив голос. – Нам надо вес сделать следующей ночью. Пусть твои люди утром пригонят к пристани три баржи и мы загрузим лошадей незадолго до полуночи. Мои братья и их гости к этому времени уже как следует напьются. Нужно будет по крайней мере шесть человек, чтобы погрузить лошадей быстро и тихо. Ты сможешь все устроить?

– Попробую, – как всегда флегматично кивнул Эдгар.

Размышляя про себя, Ариэль нахмурилась. Когда веселье в замке достигнет своего апогея, можно больше ничего не опасаться. Но ей придется как-то ускользнуть от Саймона.

Рука Ариэль скользнула в карман и коснулась вырезанной из кости чудесной фигурки лошади. На глазах выступили слезы, и она, смахнув их с лица другой рукой, вышла из конюшни во двор.

Оливер Беккет, пошатываясь, вышел из-под арки во двор конюшни, когда там появилась Ариэль. Голова его трещала и, казалось, раскалывалась на части. Он уже не мог выносить пьяные крики и духоту в большом зале и решил выйти на воздух, чтобы немного проветриться. Многодневная пьянка была ему не в новинку, но сейчас он чувствовал себя отвратительно. Остатки сознания подсказали Оливеру, что дело обстоит как-то не совсем обычно: как правило, он терял память и соображение куда раньше, чем доходил до такого состояния, как сейчас.

Оливер стащил с головы парик, швырнул его на землю, сунул голову под колодезный кран и заработал рычагом, обрушив струю ледяной воды себе на затылок и спину. Головная боль хотя и не прошла, но сознание его стало понемногу проясняться.

Перестав качать воду, Оливер выпрямился, отряхиваясь, как собака. Проведя ладонью по лицу, чтобы стереть ослепившую его воду, он заморгал, увидев Ариэль, которая шла через двор прямо к нему.

– Ты выглядишь так, словно только что плавал в реке, – произнесла она без улыбки, спокойным голосом. – Вряд ли это разумно при такой погоде. Если у тебя болит голова, я могу дать тебе порошок.

Этот безупречный медицинский диагноз его состояния ничуть не улучшил настроения Оливера. С пылающим от гнева лицом он в упор взглянул на молодую женщину. Она спокойно выдержала этот взгляд, и он понял, что теперь она видит в нем отнюдь не мужчину, который целый год был ее любовником. Тогда она всегда смотрела на него с улыбкой, взглядом, полным желания. И Оливер принимал это как должное, считал, что Ариэль будет принадлежать ему всегда по первому его знаку.

Но сейчас она смотрела на него, не скрывая, что эта картина ей отнюдь не по вкусу. Отвращение лилось из ее серых глаз, исходило от каждой линии ее стройного тела.

И тут Оливер вспомнил ее такой, какой она была за столом в большом зале вчера вечером. Одетая в алый с золотом бархат, невыразимо чувственная, со взором, полным обещания наслаждения, которое когда-то предназначалось ему одному. А теперь все это прошло. Он видел, что расцветом своей чувственности Ариэль обязана Хоуксмуру.

Стоя сейчас у колодца, Оливер вспоминал, охваченный ревностью, как она предавалась прошлым вечером любовной игре с Хоуксмуром. Он заметил тот момент, когда восторг наслаждения захлестнул Ариэль, – он понял это по ее внезапно напрягшемуся телу, по изменившемуся лицу, по вдруг ставшим тяжелыми векам, по сиянию ее кожи. И ненависть к человеку, доставившему ей такое наслаждение, пронзила его словно нож.

С минуту Оливер стоял молча, обессиленный гневом. Он смотрел на Ариэль, представляя, как она сплетает свое тело с телом Хоуксмура. Ноздри его раздувались, словно он мог обонять атмосферу чувственности вокруг их тел.

Ариэль непроизвольно сделала шаг назад – подальше от него. Подальше от его злобного взгляда, от его ожесточенного лица.

– Ты заболел, Оливер?

Она попыталась произнести эти слова равнодушно, чтобы скрыть свое беспокойство.

– Болен от твоего вида, – хрипло произнес он. – Ты без ума от Хоуксмура, Ариэль? Он уже понял, что надо делать, чтобы заставить тебя стонать от восторга… чтобы сделать тебя неистовой…

Она долго слушала поток его оскорблений, которые пронзали ее до глубины души. Но почему-то Ариэль не могла уйти, не могла даже отвести взгляда от его ненавидящих, налившихся кровью глаз.

Ни один из них не заметил молчаливого свидетеля этой сцены, не уловил мгновения, когда граф Хоуксмур вышел из тени под сводчатой аркой, ведущей во внутренний двор замка. Они увидели его только тогда, когда его трость с серебряным набалдашником обрушилась на плечи Оливера Беккета. Тот пошатнулся, закричав скорее от неожиданности, чем от боли, и рухнул на одно колено. Железная рука сгребла его за воротник и поставила на ноги.

– Если и есть нечто, чего я не намерен терпеть, Беккет, так это грязные слова в присутствии женщин.

Спокойный голос графа был прямой противоположностью яростному тону Оливера. Ариэль закрыла глаза и покачала головой, чтобы отрешиться от его ненавидящего взгляда.

– Ариэль, не будешь ли ты так добра оставить нас? Мне надо поговорить с мистером Беккетом наедине.

Рука графа еще крепче стиснула воротник Оливера, и тот вдруг осознал, что почти висит в воздухе, касаясь земли кончиками ног. Только сейчас он понял то, что уже давно поняла Ариэль, – физическая немощь Саймона из-за раненой ноги компенсировалась невероятной мощью рук и торса.

Ариэль колебалась. Саймон повторил:

– Ступай.

Голос его звучал спокойно, даже вежливо, но Ариэль и в голову не пришло, что она может ослушаться. Не возражая, неуверенно ступая ослабевшими ногами, она скрылась в конюшне. Причиной ее слабости были не грубости, которые наговорил Оливер: подобные выражения ей приходилось слышать и раньше от крестьян. Ариэль ошеломило то, что кто-то может так ее ненавидеть, так хотеть уязвить ее!..

Оказавшись в конюшне, она глубоко вдохнула в себя теплый воздух, наполненный знакомыми запахами навоза, лошадей и ячменя. Прислонившись к косяку открытой двери и глубоко дыша, Ариэль следила взглядом за двумя мужчинами, едва заметными в ночном мраке. Оба были чересчур далеко от нее, чтобы она могла слышать их разговор.

Рука Саймона снова скрутила ворот Оливера, и глаза у того полезли на лоб, а рот приоткрылся, как у вытащенной на берег рыбы.

– Мое терпение наконец иссякло, – спокойно произнес Саймон. – Вы на редкость утомительны, Беккет, и я уже до смерти устал от вашего интереса к моей жене. Пока я еще остаюсь под крышей замка Равенспир, вам придется убраться отсюда.

Почти играючи он поднял руку, и ноги Беккета окончательно оторвались от земли. Жилы вздулись на руках графа все мышцы были напряжены.

– Со мной здесь десять человек, это мои друзья и солдаты, которые будут сражаться за меня до последней капли крови. Если я еще хоть раз увижу вас поблизости от моей жены, поверьте, вы уже никогда в жизни не сможете овладеть женщиной. В боях и походах мы много чему научились… И эти приемы хорошо действуют на мужчин, которые любят волочиться за женщинами. Не заставляйте нас применять наши знания на практике.

Он подержал Оливера в воздухе еще несколько секунд, которые показались тому вечностью, потом разжал пальцы, небрежно отряхнул их, повернулся к Беккету спиной и медленно, прихрамывая, направился к конюшне, где ждала его Ариэль.

Оливер встал на ноги, потирая шею. Он готов был отдать все на свете за то, чтобы броситься на спину этому калеке, сбить его на землю и ударить лицом о булыжники, которыми был вымощен двор. Но он не осмеливался сделать это. Хоуксмур повернулся к нему спиной с уверенностью кота, играющего с мышью, и Оливер застыл в бессильной злобе.

Ариэль дрожала всем телом, обхватив себя руками за плечи. Когда она увидела, что Саймон направляется к ней, ей захотелось выбежать навстречу и броситься ему на грудь. Она не могла перенести того, что он слышал все ужасные слова, грязные оскорбления, которыми обливал ее Оливер… человек, ласками которого она – спаси ее Бог! – когда-то наслаждалась.

Немного не дойдя до жены, Саймон остановился. Он молча смотрел на нее, и она отвечала ему взглядом загнанного животного. Ариэль снова задрожала всем телом, понимая, что не сможет вынести его прикосновения. Не сможет вынести прикосновения любого человека, который смотрит на нее с таким нескрываемым презрением и отвращением.

– Ты как-то сказала, что Беккет был твоим любовником около года.

Голос Саймона ничего не выражал, но она расслышала в нем нотки презрения. Не в состоянии произнести ни слова, она лишь сделала горестный жест рукой.

– И что ты только нашла в этой мерзкой крысе?

Саймон не хотел, чтобы вопрос прозвучал столь презрительно, но ничего не мог поделать с собой. Всплывшее в памяти воспоминание о распростертом под Беккетом теле Ариэль вечером после свадьбы саднило ему душу.

Ариэль густо покраснела, потом побледнела, став белее снега. Губы ее посерели, глаза вдруг запали и подернулись серой пеленой. Но, как всегда, она ответила выпадом на выпад.

– Полагаю, милорд, я испытывала к нему те же чувства, что и к вам, – с горечью произнесла она сдавленным голосом. – Страсть, разве не так вы однажды назвали это чувство? Вожделение. Разве между нами не то же самое? И если я могу испытывать его с вами, то почему мне нельзя было испытать его с Оливером? Человеку свойственно удовлетворять свои потребности. Да, Оливер далеко не самый великолепный любовник, я с готовностью признаю это. Но ведь тогда мой выбор был так ограничен.

Повернувшись на каблуках, Ариэль быстро зашагала прочь с высоко поднятой головой, хотя слезы гнева и презрения текли по ее лицу. Она никому не позволит унижать себя! И уж тем более этому проклятому Хоуксмуру. Неужели он не в состоянии понять, как ей было здесь одиноко, как она нуждалась хоть в чьем-то внимании, пусть даже такого ничтожного человека, как Оливер?

Но ему не было дела до ее тогдашнего состояния. Хотя теперь это не имеет ни малейшего значения. Все кончено, краткая комедия их семейного блаженства подошла к концу. И она отряхнет со своих ног прах Равенспира и своего замужества с величайшим наслаждением.

Саймон даже не пытался догнать жену. Сказанные ею горькие слова буквально пригвоздили его к месту, заставив вспомнить, в какой враждебной, жестокой атмосфере она выросла, одна, без единого любящего человека рядом. Возможно, он был излишне резок, но все же не настолько, чтобы вызвать ее почти злобный ответ.

Неужели она и в самом деле не испытывает к нему никаких чувств? Это могло объяснить ее отстраненность от него в последнее время, ее напряженность, но не могло объяснить теплоту и почти нежность, ее юмор. Значит, все это было только результатом вожделения, которое она испытывала к нему, как к единственно возможному объекту!

Саймон выругался вполголоса, понимая, что не верит ее словам, сказанным в раздражении. Но все равно эти слова ранили его.

Прихрамывая, он решительно направился к замку, решив предпочесть пьяный разгул большого зала обществу своей жены…

Глава 19

Карету Елены трясло и подбрасывало, когда она спускалась с холма при въезде в Эли. Сгущалась темнота зимнего вечера. Она устала и начинала чувствовать неуверенность, решившись явиться незваной с визитом к новобрачной.

Она выехала из дома утром, довольно рано, и должна была приехать в замок Равенспир вскоре после полудня – вполне подходящее время для визита. Если бы последовало приглашение переночевать в замке, то она вполне могла бы принять его, не нарушая всех правил приличия.

Но с самого начала путешествия ее преследовали неудачи, и в такое время являться с визитом было уже просто невозможно. Теперь ей предстояло провести ночь где-нибудь в Эли и послать записку в замок Равенспир с нарочным. Едва ее карета миновала Хантингтон и проехала еще несколько миль, как переднее колесо попало в огромную выбоину на дороге, присыпанную снегом и потому незаметную. Колесная ось треснула, карета накренилась набок, и Елене пришлось выбираться из экипажа через окно.

Она уже была готова прервать свою так неудачно начавшуюся поездку, но тут ей на выручку пришел проезжавший мимо молодой сквайр, загоревшийся желанием помочь попавшей в беду красавице. Не слушая ее протестов, он погрузил Елену, ее служанку и чемодан на свою двуколку и довез их до Хантингтона, где помог достать новую карету. Елена отдалась на волю судьбы, с удовольствием позволив этому решительному и заботливому молодому человеку принимать решения за нее.

Согласно воле своего покойного мужа, она получила материальную независимость и абсолютную свободу в принятии всех решений, касающихся ее самой и ее детей. Нечасто вдова приобретала такое уважение и признание, и Елена ценила это, хотя порой ей и хотелось, чтобы ее окружила заботливым кольцом пара сильных мужских рук.

Когда нанятая, карета, управляемая ее собственными кучером и форейтором, застучала по мощенной булыжниками мостовой рядом с постоялым двором, Елена выглянула из окна. Ранние сумерки уже сгущались над сырой равнинной местностью. Над кронами деревьев, подыскивая места для ночевки, кружились и кричали грачи. Понюхав воздух, Елена поняла, что вот-вот все вокруг затянет туман. Уроженка этих мест, она чутьем определяла скорое появление такого тумана, который плотной пеленой затягивал все вокруг, скрывал все ориентиры, сгущаясь с каждой минутой.

Саймон хотел взять на себя все заботы о ней. Было время, когда он ничего другого и не желал. После кончины Гарольда он постоянно подталкивал Елену к этому решению, впрочем, весьма тактично, прекрасно понимая ее щекотливое положение, но и не делая тайны из своих намерений. Он хотел, чтобы она стала его женой. Он хотел, чтобы она родила ему детей. Он хотел любить ее и заботиться о ней – хотел вернуть то эмоциональное состояние, которое они когда-то промотали с беспечностью юности и которое могли обрести только в те далекие годы.

Но было уже слишком поздно. Она не могла отказаться от своих детей. Даже ради Саймона. Не могла променять их на безмятежную жизнь. Видеть их только от случая к случаю, не растить их, томительно ожидать для них разрешения погостить в материнском доме? Нет, на такое она была не способна.

А теперь Саймон женился на женщине из рода Равенспиров, и больше нет смысла фантазировать.

Елена коснулась своего лица. Неужели когда-нибудь ее кожа станет похожей на пергамент? Не становятся ли глубже «гусиные лапки» мелких морщинок в уголках глаз? Интересно, что представляет собой эта новая графиня Хоуксмур? Без сомнения, она молода. На двенадцать лет моложе ее, Елены. И разумеется, ослепляет красотой своей юности. Жизнь пока не наложила отпечатка на чистые линии ее лица и тела. Взгляд ее еще не отягощен заботами и печалями, которые неизбежно приносят с собой прожитые годы.

Завернув, карста со скрипом остановилась у ворот постоялого двора, и конюх открыл пассажирам дверцу. Елена, пригнувшись, вышла вслед за своей горничной, розовощекой молоденькой девушкой, которая тут же проказливо улыбнулась конюху и притворно-строгим тоном велела ему поосторожнее обращаться с багажом ее светлости.

Парень кивнул ей и взвалил кожаный сундучок себе на плечо. Владелец постоялого двора, сообразив, что у него собираются остановиться далеко не простые путешественницы, уже спешил к ним, чтобы проводить ее светлость в самые лучшие апартаменты.

Елена терпеть не могла останавливаться на постоялых дворах. Этот, правда, был лучшим в Эли, но сам городок не стоял на перекрестке оживленных дорог, поэтому даже в лучшем постоялом дворе останавливались лишь проезжие из местных путешественников. Лучшие апартаменты оказались довольно тесными, в них пахло затхлостью, окна выходили на улицу, которая в это время дня была достаточно тиха, но крики грачей могли кого угодно свести с ума.

– Могла бы я послать какого-нибудь из ваших парней с запиской в замок Равенспир? – спросила Елена, бросая перчатки и шляпу на небольшой столик при входе и сразу же замечая полоску пыли, не вытертую во время уборки горничной.

– Сейчас, мадам?

Хозяин постоялого двора перехватил ее взгляд и быстро провел уголком фланелевого фартука по крышке столика.

– Но до него всего три мили, – сказала Елена, ежась от сырого холода, который не мог прогнать даже пылающий в камине огонь.

«Постельное белье обязательно окажется влажным», – подумала она.

Хозяин поправил огонь в камине.

– Я могу послать Билли Потса. Вы разрешите предложить вам молочного пунша, чтобы согреться?

– Лучше чаю, – мягко отказалась Елена. – А на ужин суп и омлет.

– И бутылку лучшего бургундского? – с надеждой предложил хозяин.

– Благодарю вас, только чай.

И она села за стол, раскладывая на нем свой кожаный бювар, в котором всегда было несколько листов бумаги, гусиное перо и кожаная чернильница.

Хозяин постоялого двора склонился в почтительном поклоне и оставил знатную, но не слишком выгодную посетительницу наедине с ее посланием.

Елена написала два письма. Одно из них она предназначила леди Хоуксмур, сложила его и вложила во второй лист бумаги, который запечатала разогретым на свечке сургучом и адресовала на имя лорда Хоуксмура.

Билли Потс с готовностью отправился выполнять ее поручение. Паренек прекрасно знал эти места и пустился напрямую, пролезая под оградами и перепрыгивая через канавы, в результате чего сократил три мили до замка Равенспир по проезжей дороге до полутора миль напрямик.

Вбежав через полчаса в ворота замка Равенспир, он обнаружил, что внутренний двор замка ярко освещен пылающими по периметру замка чашами с налитым в них маслом и факелами. Гости развлекались чем-то напоминавшим средневековые рыцарские турниры – всадники сбивали подвешенный на высоком шесте мешок с овсом, целясь копьем в шест. Каждый раз, когда всадник, попав копьем в шест, но не успев увернуться от мешка, летел на землю, зрители разражались хохотом и аплодисментами, а неудачник должен был одним духом осушить большую чашу бургундского.

Билли Потс смотрел на это зрелище расширенными от изумления глазами. Ему случалось слышать рассказы о том, что происходило за стенами замка Равенспир, но такое было недоступно его воображению. Зрители в роскошных одеждах, поверх которых были наброшены меховые куртки, с разгоревшимися от вина и холодного воздуха лицами поразили его.

– Что это ты делаешь здесь, парень?

Мальчишка, собиравшийся проскользнуть вдоль стены, чтобы лучше рассмотреть происходящее, застыл на месте при звуках этого грубого голоса. На плечо его легла тяжелая рука.

– У меня письмо для лорда Хоуксмура, – сказал Билли, почтительно склонив голову перед человеком, облаченным в бархатную ливрею.

– От кого? – Тимсон окинул Билли подозрительным взглядом.

Билли пожал плечами.

– Его написала леди, которая остановилась на постоялом дворе. Я не знаю ее имени.

И он протянул запечатанное послание.

– Леди? – наморщил нос Тимсон.

Что это за леди посылает письма лорду Хоуксмуру в разгар свадебных торжеств? К тому же мужу леди Ариэль. Он взял в руки письмо и взглянул на конверт. Грамотность не была одним из его достоинств, но Тимсон смог понять, что буквы написаны рукой, привычной к перу. Он понюхал письмо. Бумага не пахла ничем подозрительным.

– А эта леди – где она остановилась?

Билли снова почтительно склонил голову.

– На постоялом дворе в Лэмбе. Заказала на ужин омлет, а еще чаю.

Лицо Тимсона расплылось в улыбке. Вряд ли старина Джонс будет доволен. Хозяин гостиницы был его другом, и Тимсон прекрасно знал, что тот предпочитает более щедрых постояльцев.

– Ну ладно, ступай домой. А я отнесу письмо его светлости.

Он отечески потрепал Билли по щеке и стал пробираться сквозь шумную толпу.

Сырость и туман сыграли злую шутку с раненой ногой Саймона, и он отверг предложение участвовать в соревновании. Ариэль стояла рядом с ним, и он знал, что она прекрасно понимает, чего стоит ему оставаться на ногах. Однако сегодня она не предложила ему ни массажа, ни своей мази, чтобы успокоить боль. А он не хотел просить ее о том, что она могла предложить ему сама. На счастье, товарищи на этот раз оставили его в покое, а сами с куда большим, чем обычно, энтузиазмом приняли участие в общем веселье.

Отсутствие Оливера Беккета вызвало только несколько недоуменных вопросов. Но никто особенно и не допытывался, куда же он запропастился, даже Рэнальф, не видевший Оливера с тех самых пор, когда тот, пьяно покачиваясь, вышел из большого зала накануне вечером.

Никто не обратил внимания на Тимсона, когда он пробрался поближе к одной из скамей, отгораживающих участников состязания от зрителей. Там стояла Ариэль, страдая от каждой гримасы боли на лице Саймона, от каждой его попытки поудобнее устроить больную ногу. Пальцы ее так и просились успокоить его страдания, но она изо всей силы сжала их в кулаки, невидящими глазами смотря на состязания и заставляя себя думать только о том, что сгущающийся туман, если продержится до завтрашней ночи – ночи новолуния, – может здорово помочь выполнению ее планов.

Когда Тимсон протолкался к ним, держа в руке письмо, она лишь едва взглянула на него, пока не услышала его слов:

– Вам принесли письмо, милорд. Из постоялого двора в Эли.

– Письмо? – удивленно переспросил Саймон. – Для меня?

Взяв послание, он сразу же узнал почерк Елены.

– Что-нибудь случилось? – Ариэль сразу почувствовала его тревогу и задала вопрос, мгновенно забыв все их раздоры: – От кого это?

Он поспешно кивнул, прося жену повременить с расспросами, и устремился туда, где ярко сияли огни большого зала. Что же заставило Елену разыскивать его здесь! Неужели какое-нибудь несчастье с детьми? Во всяком случае, нечто очень личное и в высшей степени неожиданное. Хотя никаких намеков на что-то подобное она не делала в нескольких письмах, написанных ему уже после его женитьбы.

Ариэль тоже протолкалась сквозь шумную толпу и вслед за Саймоном вошла в большой зал, где слуги заканчивали последние приготовления к ужину, который должен был состояться сразу после состязания. Что бы ни случилось, она должна об этом знать.

– Плохие вести?

Саймон развернул первый лист послания. Из него выпал второй, с именем Ариэль на обороте. Он пытался нагнуться, чтобы поднять листок, но Ариэль опередила его. Поймав письмо на лету, она прочитала на нем свое имя.

– О, это для меня!

– Похоже на то, – суховато отозвался Саймон.

Едва бросив взгляд на строки адресованного ему письма, он сразу же все понял. Елена ничего не пыталась придумать. Она хотела познакомиться с его женой. Некоторые намеки, сделанные им в отправленных ей письмах, заставили се беспокоиться, так что она решила попробовать помочь Саймону, если он не может найти контакта со своей женой. Совершенно ужасно, что Ариэль в такой важный в жизни момент окружена одними мужчинами, и Елена решила, что она, возможно, могла бы завоевать расположение Ариэль и оказаться ей полезной. И таким образом помочь своему лучшему другу, чье счастье для нее было куда важнее своего собственного.

«И еще тебя, моя верная подруга, одолевает женское любопытство», – подумал Саймон, медленно перечитывая строки послания. Но может ли она помочь ему? Сможет ли она разбить лед непонимания, который образовался между ними, сможет ли примирить новобрачных?

Вместо того чтобы прочитать адресованное ей письмо, Ариэль пристально вгляделась в лицо своего мужа. Она увидела, как недоумение на его лице сразу же сменилось хмурой озабоченностью. Она поднесла бумагу к глазам.

Письмо оказалось от леди Келберн, старинного друга детства Саймона, а также ее соседки по поместью. Она писала, что хотела бы по-соседски навестить леди Хоуксмур по случаю ее замужества – так как празднества по этому поводу будут длиться долго, она считает, что не нарушит правил благопристойности, навестив их незваной. Она первоначально предполагала появиться в обычное для визитов время, после обеда, но поскольку ее поездка началась неудачно, то она собирается переночевать на постоялом дворе в Эли, а утром следующего дня появиться у них.