Текст книги "Антикитерский механизм: Самое загадочное изобретение Античности"

3. Военные трофеи

…Сулла… вступил в город в полночь – грозный, под рев бесчисленных труб и рогов, под победные клики и улюлюканье солдат, которые, получив от Суллы позволение грабить и убивать, с обнаженными мечами носились по узким улицам. Убитых не считали, и вплоть до сего дня лишь по огромному пространству, залитому тогда кровью, судят об их множестве.

Плутарх. Сулла, XIV[3]3
  Пер. В. Смирина.


[Закрыть]

Изогнутая деревянная корма высоко вздымается над водой. За ее изгибом прячется крошечный камбуз, покрытый терракотовой черепицей. Внутри о чем-то разговаривают двое. Дым от очага, извиваясь, уходит в звездное небо.

Рядом, у переборки, сложены глиняные кувшины с заостренным дном – амфоры, а позади рассекают воду два огромных рулевых весла, просунутые в отверстия в прочно обшитом корпусе. Чуть дальше на палубе, у основания крепкой мачты, тускло мерцает желтый огонек масляной лампы. На самой мачте, вздымающейся из середины корабля, закреплен яркий квадратный парус. Сложная система снастей позволяет поднимать и спускать его, словно гигантские жалюзи, с помощью равномерно расположенных на нем вертикальных канатов. Нос корабля, как и корма, загнут вверх над волнами. Это придает кораблю торжественный облик, а эффект дополняет франтовато выдвинутая вперед малая мачта со вторым квадратным парусом.

Корабль сидит в воде необычно низко. Под палубой в трюмах сложен груз. В порту команда с помощью канатов и воротов поднимала его с причала и опускала сквозь люки в трюм. Вначале погрузили несколько тяжелых статуй из лучшего паросского мрамора – огромные фигуры людей и коней, такие тяжелые, что натянутые до предела канаты скрипели. Оставшееся место заняли бронзовые и мраморные статуи меньшего размера, роскошная мебель, оружие, стеклянные сосуды и, наконец, хрупкий механизм, напоминающий часы.

А потом паруса подняли, и статуи уставились вечно открытыми глазами в темноту трюма, направляясь в порт, которого кораблю не суждено было достичь.

Справедливости ради следует отметить, что ученые, изучавшие Антикитерский механизм до Второй мировой войны, ни к каким определенным выводам так и не пришли. Они обнаружили несколько разрозненных намеков, в том числе название месяца и зодиакальную шкалу, которая наводила на мысль, что назначение прибора было скорее астрономическим, чем навигационным, и поэтому он, скорее всего, был частью груза корабля, а не принадлежал к его оборудованию. Но, несмотря на все домыслы, о загадочных обломках нельзя было сказать ничего определенного, кроме того, что они были греческого происхождения и относились к периоду между II в. до н. э. и III в. н. э.

Однако тщательное изучение деталей зубчатых колес и надписей было не единственным способом исследовать механизм. С тех пор как были найдены остатки перевозившего его корабля, археологи изучали и остальной спасенный груз. Их открытия помогли нарисовать живую картину той эпохи, узнать, куда направлялся корабль. Исходя из этого можно было делать предположения относительно происхождения Антикитерского механизма и того, как он оказался в своем последнем путешествии.

Когда в начале 1900-х гг. антикитерские находки прогремели в прессе, археология делала первые неуверенные шаги. Ученым не были известны античные корабли, с которыми можно было бы сравнить найденный, а потому они не могли с высокой степенью точности судить о том, кто и когда его построил. В докладе Археологического общества 1902 г. об антикитерских находках просто отмечается, что доски корпуса плотно скреплены между собой деревянными шипами, плотно входящими в отверстия в торцах соседних досок, что говорит «об искусном методе кораблестроения».

С самого начала больше всего внимания уделялось статуям, найденным в грузе корабля. Они явно были греческими и относились к разным эпохам между V и I вв. до н. э. В спорах об их возрасте летели искры, но все сходились в том, что бронзовые статуи моложе и лучшего качества, чем мраморные, походившие на поздние копии классических оригиналов.

Считается, что древние греки достигли вершин художественного мастерства в IV и V вв. до н. э. В последовавший затем эллинистический период (длившийся со времени смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. и до установления римского господства во II–I вв. до н. э.) все катилось по наклонной. С художественной точки зрения продвижение еще продолжалось, но прежнего вдохновения и новаторства не было. Скульпторы и другие художники, несмотря на высочайшее техническое мастерство, склонны были скорее следовать прошлому, чем смотреть в будущее, и предпочитали копировать стиль старых мастеров. В сущности, несмотря на такие яркие исключения, как Архимед и Герон, остановился и поиск новых знаний. Великими мыслителями Древней Греции считались титаны классической эпохи, такие как Сократ, Платон и Аристотель.

Другой заметной чертой эллинистического периода стал упадок городов-государств материковой Греции, таких как давние великие соперники Афины и Спарта. В тени все более возвышающегося Рима они утрачивали былое значение. Молодые и амбициозные греки уезжали на восток гигантской империи, созданной завоеваниями Александра, в особенности в Александрию и Антиохию, столицы Египта и Сирии, ставшие новыми центрами эллинистической культуры.

Когда антикитерские обломки были обнаружены, Валериос Стаис, директор Афинского национального археологического музея, сразу отнес их к эллинистическому периоду, а именно ко II в. до н. э., как к наиболее вероятному времени крушения корабля. Наряду со статуями собиратели губок подняли множество терракотовых сосудов – амфор, в которых хранились различные продукты, в том числе продовольствие для команды. Хотя они обросли раковинами, один из моряков с «Сироса» смог счистить часть наростов перочинным ножом и обнаружил греческие и латинские буквы, обозначающие емкость амфор. Стаис счел использование и латинских, и греческих букв указанием на эллинистическую эпоху, когда Рим уже вошел в силу, но еще не установил свою власть над Грецией.

Однако это исключало датировку специалиста по нумизматике Иоанниса Свороноса, отнесшего надпись на Антикитерском механизме к III в. И конечно, у Свороноса была другая теория. Убежденный в том, что такой ценный груз, как статуи, не могли не упомянуть в античных текстах, он в поисках информации изучал записи из архивов многих городов.

В конце концов ему удалось найти документ IV в. из Аргоса, города в материковой Греции, упоминавший произведения искусства, схожие с теми, что были найдены в обломках антикитерского корабля. «Загадка решена, – гордо заявлял он и в газетных статьях, и всем, кто хотел его слушать. – Ценный груз шел из Аргоса, вероятно, где-то в 300-е гг. и, скорее всего, направлялся в Константинополь – тогдашнюю столицу Восточной Римской империи».

Но даже если убрать за скобки несколько нетрадиционные методы Свороноса, статуи сами по себе мало что могут сказать о точной дате кораблекрушения. Эти классические шедевры могли хранить и выставлять столетиями. Ведь восхищаемся же мы сегодня Джокондой или Антикитерским юношей, так что произведениям искусства, найденным на корабле, могло быть, когда он пошел ко дну, уже сотни лет. Но они дают важный ключ к определению принадлежности корабля: на ступнях бронзовых статуй сохранились следы свинца, с помощью которого они прикреплялись к подножию. Корабль вез не новые статуи на продажу. Они уже стояли где-то в течение некоторого времени, прежде чем их торопливо сняли с пьедесталов. Другими словами, статуи были украдены.

Преступник был известен – римляне. С середины II в. до н. э. их несокрушимые легионы постепенно захватывали Средиземноморье. А с подвластных им территорий они вывозили рабов, продовольствие, золото, а также произведения искусства. Римлянам нравилась иноземная культура, и они забирали для украшения Рима все, что могли. Статуи, картины, мебель, ценные бронзовые и серебряные изделия – как классические произведения, так и новые работы – прибывали из-за моря, чтобы украсить виллы и дворцы императоров, чиновников, любителей искусства, ценивших шедевры из Египта, Азии и в особенности из Греции.

Даже здания в Элладе не были в безопасности. Резные мраморные блоки и фризы тоже грузили на корабли, чтобы использовать их для украшения общественных зданий, таких как театры и храмы. Близ Махдии в Тунисе около 100 г. до н. э. затонул корабль, перевозивший из Афин в Рим 70 огромных мраморных колонн.

Пусть все это были косвенные признаки, но в одном Стаис и Своронос могли сойтись: корабль, перевозивший Антикитерский механизм, скорее всего, был римским судном, груженным произведениями искусства и другими сокровищами, награбленными в греческих городах.

На том дело и застряло, пока спустя несколько десятилетий и две мировые войны остатками Антикитерского корабля не заинтересовалось новое поколение археологов и подводников. В 1953 г. пионеры подводного плавания Жак-Ив Кусто и Фредерик Дюма путешествовали по Средиземному морю на своем корабле «Калипсо» в поисках приключений, в которых можно было бы испытать недавно изобретенные ими акваланги. Услышав об Антикитере и заинтересовавшись опасностями этого места, они решили проверить, нет ли там еще сокровищ, которые не смогли поднять собиратели губок.

Дюма описывает эту экспедицию в своей книге «Тридцать веков под водой», написанной в 1972 г. Один из обычных в этих краях шквалов вынудил их некоторое время оставаться на Китере, и аквалангисты отправились в крошечный антикитерский порт Потамос, где за полвека до них прятались от шторма Контос и его команда. В тот раз Дюма впервые погрузился в воды Антикитеры, настолько прозрачные, что казалось, он может упасть прямо на дно. Сперва он не увидел никаких обломков корабля или останков груза, только темную приподнятую платформу, с которой спускались длинные зеленые ленты посидонии. Но, обследовав место, Дюма убедился, что большая часть корабля все еще там, затянутая в морское дно.

Любая органика на только что затонувшем корабле – подлинный пир для морских тварей. Корабельные черви (на самом деле это вид моллюсков), бактерии и другие организмы безжалостно истачивают деревянный корпус, проделывая в нем ходы, пока он не обрушивается под весом своего содержимого. В конечном счете древесина рассыпается, оставляя лишь груду груза, как те беспорядочно лежавшие статуи, поразившие Элиаса Статиадиса во время его первого погружения у Антикитеры. Но корпус необязательно исчезает полностью. По мере того как морские организмы живут, едят и умирают, они оставляют продукты жизнедеятельности, которые со временем опускаются и засыпают нижнюю часть затонувшего судна. Это защищает обломки от других любителей пообедать. Со временем осадки твердеют, погребая сохранившиеся останки в известняковой гробнице.

Последующие погружения, во время которых аквалангисты раскапывали дно, принесли всего лишь несколько глиняных черепков. Множество историй ходило о сокровищах, скатившихся с подводного уступа, за пределы досягаемости собирателей губок и водолазов, – о тех статуях, принятых за каменные глыбы и сброшенных на глубину. Так что однажды тихим вечером Дюма предпринял глубоководное погружение, используя для страховки якорную цепь «Калипсо». Утес уходил на глубину почти 90 м, и там, насколько хватало глаз, простиралось ровное песчаное дно, усеянное крупными горгоновидными голубыми кораллами. Дюма тогда не нашел никаких остатков корабля. Но он не мог рисковать, долго оставаясь на такой глубине, его мозг был отуманен глубинным опьянением, и он устремился по якорной цепи к поверхности. За эту краткую вылазку он поплатился вторым в жизни приступом кессонной болезни – плечо болело так, что казалось, оно сломано.

Отсутствие находок не обескуражило Кусто. Несколько следующих дней он провел, исследуя остатки другого корабля, которые его экспедиция обнаружила всего в 300 м. Там не было статуй, но были сотни амфор – должно быть, это было торговое судно, перевозившее обычный груз. Однако перед отплытием Дюма настоял на возвращении к прежнему месту ради одного последнего погружения. Он сделал из стальной трубы примитивный насос, который приводился в действие компрессором на борту корабля, и, погружая трубу в песок, нашел множество черепков. Наконец, в последней попытке он наткнулся на нечто твердое:

На дне последней проделанной воронки, примерно в двух ярдах от скал, труба уперлась прямо в корпус затонувшего корабля, прекрасно сохранившийся под полутора футами песка. Если бы у меня было больше времени!

Он даже увидел следы краски на дереве двухтысячелетней давности. Нижние части корабля, как и тот груз, что оказался похоронен под слоем осадков, определенно остались под слоем песка невредимыми. Опасаясь воздействия азота, Дюма был вынужден подняться на поверхность. И когда «Калипсо» на следующий день направилась к новым приключениям, голова его была полна планов возвращения и дальнейших раскопок. Он еще не знал, что пройдет больше 20 лет, прежде чем эти планы осуществятся.

Очередной прорыв к пониманию происхождения корабля был сделан в Афинах. Когда Дюма и Кусто уходили с Антикитеры, американский археолог Вирджиния Грейс работала вместе с молодой греческой выпускницей университета Марией Савватиану над каталогизацией 25 000 отбитых ручек амфор, найденных в разных местах Средиземноморья, но лежавших так и не рассортированными в Национальном археологическом музее.

Савватиану искала способ, с помощью которого можно было бы определять место происхождения различных амфор, и в 1954 г. наткнулась на статью Свороноса 1903 г., в которой он описывал антикитерские находки. Там была черно-белая фотография нескольких спасенных амфор, выставленных у стены. Взволнованная Савватиану показала снимок Грейс. Используя его, можно было отыскать в грудах, хранящихся в музее, антикитерские амфоры.

Сразу после поднятия с морского дна они не слишком заинтересовали археологов. Тогда никаких других обломков поблизости не обнаружили, и, хотя предметы римского и греческого происхождения находили по всему Средиземноморью, немногие были точно датированы. Все, что могли сделать ученые, – примерно указать век, к которому мог относиться предмет. Но с 1900 г. археология сильно изменилась. К 1950-м гг. были обнаружены обломки сотен затонувших кораблей (и открытия продолжились – сегодня только в Средиземном море найдено больше 1000 кораблей, затонувших до 1500 г.). А раскопки на суше стали куда более точной наукой – памятники аккуратно, слой за слоем, расчищают, сопоставляя каждый слой с конкретными историческими событиями.

Если бы Грейс смогла найти антикитерские амфоры, ей, вполне вероятно, удалось бы определить их возраст и, таким образом, возраст затонувшего корабля. Но, просмотрев другие снимки в работе Свороноса, она поняла, что можно определить возраст и прочих не внесенных в каталоги предметов, стеклянных и керамических. Поэтому Грейс подключила к работе некоторых своих друзей и коллег из небольшого сообщества американских археологов, работавших в Афинах, чтобы выяснить, когда затонул корабль и откуда он вышел. Среди них был специалист по ранней римской керамике, директор Американской школы классических исследований в Афинах (ASCSA) Генри Робинсон, а также его друг, эксперт по керамике эллинистической эпохи Роджер Эванс из Пенсильванского университета в Филадельфии, которого часто можно было видеть на раскопках древнего афинского рынка. Глэдис Вайнберг из Университета Миссури взялась за стеклянные изделия, а журналист и археолог Питер Трокмортон принялся изучать рассохшиеся деревянные обломки самого корабля.

Чтобы получить доступ в запасники музея, пришлось уговаривать греческих служащих – они, мягко говоря, не любили пускать туда иностранных специалистов. И даже когда допуск был получен, до решения задачи было очень далеко. Как и амфоры, большая часть антикитерских находок ни разу не была должным образом описана и внесена в каталоги, а после Второй мировой войны и изменений в системе управления немалая доля находок, описанных в 1903 г., оказалась вовсе утрачена. Чтобы определить, какие из покрытых пылью предметов в запаснике происходят с Антикитеры, требовалось сопоставить их с теми, что были сфотографированы или зарисованы в то время, а затем внимательно оглядеться и понять, что еще могло быть частью той же серии.

Трокмортон был опытным ныряльщиком, работавшим вместе с собирателями губок на раскопках нескольких затонувших кораблей в Средиземном море. Грейс хорошо его знала, потому что часто помогала ему датировать амфоры, которые он поднимал на поверхность. Одной из его экспедиций были раскопки заполненной слитками галеры близ мыса Гелидония, у обожженных солнцем берегов Турции. Там он работал вместе с группой, в которой был и Фредерик Дюма. Французу не слишком нравился богатый американец, и он сетовал, что того больше интересуют ценные сувениры, а не научное значение раскопок. У мыса Гелидония, говорил Дюма, Трокмортон «стал счищать водоросли с первой поднятой глыбы, чтобы увидеть слитки, – еще до того, как мы вынесли ее на берег. Мне пришлось потребовать от него прекратить это и следовать научному протоколу».

Тем не менее работа Трокмортона в Средиземном море имела громадное влияние в эпоху, когда морская археология только начинала становиться научной дисциплиной (она всегда на несколько шагов отставала от наземной). Мало кто разбирался в античном кораблестроении так, как он.

В запасниках музея Трокмортон нашел дюжину обломков обшивки, валявшихся в ящике и сильно ссохшихся, после того как испарилась вода. Он определил породу дерева – это был вяз из центральной Италии, а значит, корабль наверняка построили римляне (греки обычно использовали сосну с Самоса или из Алеппо). А в странной конструкции, заинтриговавшей археологов в 1901 г., Трокмортон немедленно опознал крепление «шип – паз».

Современные деревянные суда обычно начинают строить с каркаса, а обшивку бортов крепят, когда каркас уже приобретает форму корпуса. Но древние строили свои суда совершенно иначе. Доски сначала плотно соединяли с помощью деревянных шипов так точно, что Кусто однажды заметил: это «больше напоминает работу столяра-мебельщика, чем корабельного плотника». И только после того как доски соединялись так, что получался гладкий водонепроницаемый корпус, изнутри встраивались ребра каркаса.

Такой способ постройки кораблей применялся больше 3000 лет всеми – от египтян до римлян, несмотря на то что был очень трудоемким. До сих пор неясно, почему кораблестроители так долго не переключались на куда более быстрый и дешевый метод, когда вначале строится каркас. Возможно, дело в том, что корабли, построенные по принципу «шип – паз», действительно служили столетиями, если были сделаны правильно.

Трокмортон расстроился из-за того, что служащие музея не разрешили вывезти из Афин ни кусочка дерева для дальнейшего изучения. Но один крошечный фрагмент в итоге подвергся исследованию, невозможному во времена Свороноса и Стаиса, – радиоуглеродному анализу.

Ядро атома углерода содержит шесть протонов – именно это делает его углеродом. Количество нейтронов в ядре может варьировать, так что существует углерод-12 (в его ядре шесть нейтронов) или углерод-13 (семь нейтронов). Оба стабильны и могут находиться в атмосфере сколь угодно долго. Но в очень небольшом количестве – примерно одна часть на триллион частей всего углерода Земли – существует и углерод-14 (восемь нейтронов). Он возникает, когда высокоэнергетические частицы из космоса – космические лучи – поражают атомы в верхних слоях атмосферы, выбивая из них нейтроны. Когда один из таких нейтронов сталкивается с атомом азота-14 (семь протонов, семь нейтронов), он проникает в ядро и, чтобы сохранить счет, выбивает из него протон. Возникает углерод-14. Эта форма углерода нестабильна, и она подвергается очень медленному радиоактивному распаду, превращаясь снова в азот-14.

Углерод-14 содержится в воздухе, и мы постоянно вдыхаем его в мизерном количестве и включаем в состав белков, жиров и углеводов, составляющих наши тела. Он постепенно превращается в азот, но, поскольку мы вдыхаем его на протяжении всей жизни, доля его в организме остается примерно такой же, как в атмосфере. Однако стоит человеку умереть, и процесс останавливается. Содержание углерода-14 в останках очень медленно снижается по мере распада и примерно за 6000 лет сокращается наполовину. Это относится ко всем живым организмам – от моряка на корабле до корабельного червя, проедающего ходы в деревянном корпусе, и дерева, пошедшего на его постройку.

Измеряя количество углерода-14 в древесине и сравнивая его с количеством углерода-12 и углерода-13, которое остается постоянным, можно узнать, когда дерево было срублено. Такой анализ позволял дать первую точную датировку остатков антикитерского корабля.

Обломки послали Элизабет Ральф – одному из немногих ученых, имевших на тот момент опыт работы с новомодной техникой. Она работала с ее создателем Уиллардом «Диким Биллом» Либби в Чикагском университете, но с 1951 г. перешла в Пенсильванский университет, где в подвале физического факультета основала вторую в стране лабораторию радиоуглеродного анализа.

Вскоре Ральф сообщила результаты: она пришла к выводу, что возраст дерева – между 260 и 180 гг. до н. э. Таким образом, 260 г. до н. э. – самое ранняя возможная дата кораблекрушения. Но корабль мог плавать и намного позже 180 г. до н. э., осторожно заметила она. Если клетки нашего тела обновляются на протяжении жизни, деревья устроены иначе. Как только в стволе формируется очередное годичное кольцо, клетки фактически мертвы. Жизнь и рост дерева происходят во внешнем слое по мере того, как ствол становится толще, и на концах веток и корней. Если фрагмент древесины взят из середины ствола очень толстого вяза, то он относится к тому времени, когда дерево было еще юным побегом. А срубить его могли лишь много десятилетий спустя. И если само дерево, которое пошло на постройку корабля, могло быть старым, то и корабль мог быть уже стар, когда затонул.

И все же результат совпадал с предположением Стаиса о том, что корабль погиб во II в. до н. э., и полностью опровергал теорию Свороноса, согласно которой он вышел из Аргоса почти на 500 лет позже.

Иссохшие куски дерева позволили Трокмортону установить и первоначальный размер использовавшихся досок. Он заключил, что обломки принадлежали крепкому торговому судну. Оно могло иметь длину 30–40 м и брать на борт до 300 т груза, что делало его одним из крупнейших судов античного Средиземноморья. Характерную дугообразную корму и складчатый квадратный парус таких кораблей мы знаем по изображениям в некоторых рукописях, на керамических изделиях и мозаиках.

Еще больше рассказали его коллегам предметы с корабля. Как с самого начала поняли греческие археологи, датировка статуй мало чем могла помочь в датировке судна. Так что остальная часть группы сфокусировалась на более прозаических находках. Почти все специалисты, за исключением Стаиса, не уделяли особого внимания горшкам, блюдам и кувшинам – предметам будничного обихода экипажа. В них не было ничего роскошного по сравнению с шедеврами искусства, но такие дешевые, непрочные предметы едва ли могли долго служить в суровых морских переходах, и потому, когда корабль пошел ко дну, возраст их составлял максимум несколько лет. Амфоры, в которых хранилась провизия, скорее всего, загружались в портах, которые корабль посетил незадолго до гибели, и это тоже могло что-то рассказать о его последнем маршруте.

К 1950-м гг. набралось изрядное количество черепков из других раскопок, которые специалисты могли сопоставить с найденными близ Антикитеры. Большая их часть была за минувшие два десятилетия выкопана на знаменитой афинской Агоре, или рынке. Афины были торговым центром всего региона, поэтому товары и сосуды для их хранения поступали на афинский рынок со всего Средиземноморья. Для археологов полезнее всего оказываются предметы, оставшиеся после крупных бедствий или торжеств – масштабным событиям соответствуют целые слои в грунте. Сопоставление этих слоев с данными письменных источников позволяет датировать новые находки.

Одно из таких событий, явно попадающее в категорию бедствий, произошло в 86 г. до н. э., когда римский полководец Корнелий Сулла разорил Афины. Это было в последние годы существования Римской республики. Афиняне поколениями попирали ногами обломки, пока археологи Вирджиния Грейс и Глэдис Вайнберг не смахнули с них пыль, открыв свидетельства ужасов и голода двухтысячелетней давности.

Римляне продвигались на восток, достигая уже побережья Малой Азии, и Корнелий Сулла выступил в поход против царя Понта Митридата, чьи владения располагались на южном побережье Черного моря. Митридат был амбициозен. Убив нескольких своих братьев (и женившись на собственной сестре), чтобы расчистить себе путь к престолу, он стремился расширить свое царство. Двумя годами ранее Митридат втянул греческие города региона в мощное восстание против римского владычества, одним из эпизодов которого стало одновременное убийство около 80 000 римских граждан.

Теперь Сулла вышел на тропу войны. Обладатель огненно– рыжих волос и сверкающих сталью серых глаз, он наводил ужас на своих противников, и в нем самом бушевало пламя. На пути в Малую Азию он решил взять Афины, так как там правил ставленник Митридата Аристион. Сулла затянул осаду Афин на месяцы, и жители вынуждены были есть траву и кожу от сандалий, но Аристион танцевал на стенах. Он и его шуты издевались над Суллой, высмеивая его прыщи и возводя клевету на его жену Метеллу.

Когда под покровом ночи римляне наконец прорвались в город через плохо защищенный участок стены, Сулла не склонен был проявлять милосердие. Следуя при свете луны за своим разъяренным предводителем, римские солдаты безжалостно убивали афинян. Город был оставлен в руинах. Как позже писал римский историк Плутарх, мертвых было не счесть, и об их количестве можно было судить по потокам крови, текшим по улицам и выливавшимся за городские ворота.

Крики вскоре затихли. Но после этой бойни остался толстый культурный слой, который археологи обнаружили на Агоре, и он стал ключевой точкой отсчета для датировки предметов I в. до н. э. – не только из Афин, но и из Рима и остального эллинистического мира.

Еще один легко датируемый слой на Агоре относится к 10 и 20 гг. до н. э. Он оставлен в период бурного подъема в ранние годы правления первого римского императора Августа. К этому времени все изменилось: стиль горшков и кувшинов заметно отличается от тех, что оказались в слое, запечатлевшем кровавую ночную резню Суллы. Сравнивая эти два слоя (и другие датированные слои на Агоре и в других местах), археологи могут проследить, как менялся облик различных сосудов на протяжении многих лет, и разместить новые находки на хронологической шкале.

В запасниках Афинского музея специалисты по керамике Роджер Эдвардс и Генри Робинсон изучали греческую и римскую посуду из остатков крушения антикитерского корабля. Они сошлись на том, что и те и другие относятся ко времени чуть более позднему, чем слой Суллы, возможно, к периоду между 86 и 50 гг. до н. э. Удивительно, но ни один из сосудов не происходил из Афин, откуда, казалось бы, вполне мог выйти корабль. Однако они были из экзотических городов на побережье Малой Азии, в том числе винные кубки были сделаны в Питане, Пергаме и на Хиосе, а масляная лампа, словно из сказки об Аладдине, прибыла из Эфеса.

Между тем Глэдис Вайнберг изучала стеклянные блюда и чаши. Энергичная, спортивная женщина, она когда-то работала в спецслужбах, была журналисткой, а затем занялась раскопками в Афинах и Коринфе и стала экспертом по античным изделиям из стекла. Глэдис сразу обратила внимание на то, что стеклянные предметы с затонувшего корабля очень отличались от керамических – это были роскошные изделия высокого качества, прекрасно сохранившиеся. Они явно не использовались экипажем, а были, видимо, частью груза. «Глядя на них, на их почти безупречное состояние, – писала она, – не верится, что их нашли на дне моря, и то, как они уцелели, остается загадкой». Как и Антикитерский механизм, все блюда были покрыты твердой известковой коркой, защищавшей их, пока они были под водой, и позже удаленной служащими музея. Такой покров повредил поверхность гончарных изделий и мраморных статуй, но легко счищался с гладко отполированного стекла, открывая изначальную красоту.

Среди находок были изящная сине-зеленая чаша с резным растительным орнаментом, которая стала бы украшением и современной витрины с изысканными изделиями, а также несколько мозаичных блюд, в которых полоски розового, фиолетового, зеленого, желтого и голубого стекла с удивительным вниманием к деталям были свернуты в крошечные спирали и сплавлены вместе. Многие из предметов были уникальны или оказались первыми подобными находками, и потому дата кораблекрушения стала важным ориентиром для определения возраста аналогичных стеклянных сосудов.

Наиболее точная информация о кораблекрушении, однако, пришла от Вирджинии Грейс, нашедшей ответ в корабельных амфорах. Амфоры – это круглые сосуды, которые можно затыкать пробкой, с ручками наверху, с узкими горлышками и заостренным дном, за которое удобно браться руками, когда надо налить содержимое. Их использовали для перевозки самых разных продуктов – вина, зерна, оливкового масла, даже маринованной рыбы, и они встречались по всему античному Средиземноморью. Археологи находят их тысячами. В частных домах и лавках для них делали специальные стойки, на складах их прислоняли к стенам или закапывали в песок, а на кораблях размещали плотно по сторонам трюма, часто в несколько рядов в высоту. Археологи, первоначально поднимавшие груз, не знали, что делать с таким количеством амфор, когда собиратели губок впервые подняли их на поверхность и сложили на палубе «Сироса». Капитан корабля поддразнивал их, говоря, что владелец антикитерского корабля явно не удовлетворился грабежом храмов и агор, но грабил все гончарные рынки и бакалейные лавки в каждом портовом городе, куда заходил корабль.

Высокая, элегантная «мисс Грейс» была признанным в мире специалистом по амфорам. За исключением краткого периода, когда во время войны ей пришлось бежать из Афин на Кипр, она долгие годы работала в огромном здании из мрамора и известняка, реконструированном на Агоре. Грейс изучила тысячи амфор, и подвалы здания были заполнены ими – всех форм и размеров, тщательно склеенными из осколков. В ее умелых руках каждый воссозданный сосуд открывал историю, которую таил столетиями. Длина горлышка, изгиб корпуса, выпуклость днища… Эти небольшие различия в облике сообщали ей очень много о времени и месте, откуда происходил каждый предмет.