Текст книги "Кукла Баю-Бай"

Глава 6

Живот у меня скрутило, как часто случалось ночью во время грозы, когда ветки деревьев колотились в окна, словно кости мертвецов. Может, из-за тёмной дыры на месте потерянного глаза, из которой Антония старательно вычистила всю грязь, или из-за зловещей ухмылки на тонких кукольных губах, не замеченной мной прежде. Или от одной мысли о том, что Антония весь день таскала по школе в рюкзаке треснувшую кукольную голову. Брр.

– Зачем ты притащила это в школу? – сердито спросила я.

– Я рассказала ей, что наговорила про маму кассирша. – Антония будто не слышала моего вопроса. – Она решила, что это грубость и что грубиянам полезно иногда побывать в шкуре того, к кому они относятся как к отбросам, – у сестры задрожала нижняя губа. – Наша мама – не отброс!

– Я знаю, – сказала я. – Миссис Дадли не следовало так о ней говорить. Но скажи, зачем ты принесла эту… штуку в школу?

Антония поспешно зажала кукле уши руками и зло посмотрела на меня.

– Она не штука! – прошипела сестра. – У неё есть имя! Баю-Бай. Как та колыбельная, которую мама поёт по ночам, когда гремит гром и я боюсь спать. Я спела ей вчера. – Она зажмурилась и слегка фальшиво запела:

 
Баю-бай, засыпай,
До утра отдыхай,
Новый день поджидай,
Баю-бай, баю-бай.
 

– Прелестно, – я скрипнула зубами, борясь с желанием кого-нибудь стукнуть. – И зачем же ты притащила Баю-Бай в школу? Ты представляешь, как над тобой будут издеваться, если узнают, что ты носишь с собой кукольную голову?

Антония убрала ладони с ушей Баю-Бай. Она заговорщицки наклонилась к кукле и улыбнулась:

– Они скажут: привет, прекрасная блондинка!

И тут я не сдержалась. Я швырнула сучок и попала Антонии прямо в лоб.

– Нет, – рявкнула я в ответ на её разъярённый взгляд. – Они скажут, что ты придурочная. Что, отличное начало для средней школы? Стать первым придурком в классе? И как ты собираешься с кем-нибудь подружиться, если все будут над тобой смеяться?

Антония набычилась и надула губы. Опять эта гримаса. Но мне было всё равно. Сестре следует знать правду, нравится это ей или нет, для её же собственной пользы. «Если бы я была единственным ребёнком, мне не пришлось бы терпеть выходки Антонии». Мысль промелькнула у меня в голове, но я постаралась не останавливаться на ней. Не время предаваться подобным мечтам.

– Я не хотела тебя обидеть, – мне стоило большого труда говорить спокойно, – но если ты в этом году хочешь найти себе подруг…

– Баю-Бай кое о чём спросила меня в автобусе, – перебила меня Антония. – Она хотела знать, где же были сегодня твои подруги.

Меня словно окатили ледяной водой. Антония всё ещё сидела потупившись, зато единственный зелёный глаз куклы сверлил меня так, будто она уже знала ответ.

– Не понимаю, при чём тут это, – промямлила я.

– Все школьники сидели с друзьями, – Антония посмотрела мне в лицо. – А почему никто не сидел с тобой?

Я отмахнулась как можно более небрежно. И мне не сразу удалось подобрать подходящий ответ.

– Ах, это… Ну просто… Понимаешь, я… я хотела сегодня пообедать только с тобой вдвоём, и… и потом этот молочный взрыв был такой странный, правда?

– Молоко! – Антония мигом забыла про обиду и расхохоталась. – Отлично получилось!

– Забавное совпадение, – я обрадовалась, что Антония отвлеклась от расспросов о моих несуществующих друзьях.

– Нет-нет-нет! – она энергично замотала головой. – Это Баю-Бай. Это она сделала.

– Она сделала, – тупо повторила я. Антония могла похвастать и куда более нелепыми выдумками. Например, в восемь лет она вообразила, что у неё под подушкой поселился рой осиных ангелов, провозгласивший её своей королевой.

Вот только ей уже давно не восемь. Как-то всё это тревожно. Может, первый день в средней школе оказался для Антонии слишком тяжёлым и она прячется от проблем за безумными фантазиями? Уж я-то много могла рассказать о том, как убежать от проблем.

Какая-то часть во мне желала поддержать сестру, заверить её, что нет нужды сочинять небылицы. Я всегда буду рядом – и перестану представлять, какой была бы жизнь без неё. Я стану большой и сильной старшей сестрой, способной защитить её от любой ядовитой школьной дряни, которая день за днём проникает под кожу, пока не пробьёт дорогу к самому сердцу.

Но другая часть меня знала, что даже через миллион лет этому не бывать, и лишь отчаянно желала избежать новых вопросов, на которые не было ответов. И я заранее знала, какая часть в итоге победит.

– И как же ей это удалось? – спросила я.

– Я сама толком не понимаю, – Антония почесала голову. – Что-то типа волшебства, только сначала мне надо по-настоящему этого захотеть. Прямо сильно-сильно. Она не может что-то сделать по простой прихоти. И мне надо просить и просить, тогда она сможет. Когда я прошу – это вроде ключа, чтобы отпереть волшебство.

– Ключа?

– Ага, – кивнула Антония. – Ключ открывает у неё внутри дверь к волшебству, и оно выходит наружу. Но взамен другое волшебство возвращается в неё и снова заполняет. И это здорово! Она тогда получает волшебство для себя, хорошее волшебство, которое ей помогает. Вот почему мы пришли сюда, к дереву. Она сказала, что здесь нас ждёт что-то особенное.

Антония прислонила Баю-Бай к стволу гинкго, а сама принялась шарить в сухой траве вокруг, сосредоточенно хмурясь в поисках «чего-то особенного». Я рассеянно следила за нею, не имея представления, что бы это могло быть.

И тут Антония вскрикнула.

– Вот! Вот! – верещала она, размахивая кулачком с торчащими наружу травинками. – Это правда! Это правда!

Я уставилась на крепко сжатые пальцы, гадая, что же она нашла. В любом случае что-то маленькое.

Антония раскрыла ладонь и убрала травинки. Послюнила палец и потёрла свою находку. Глаза у неё широко распахнулись.

– Ой, Баю-Бай! – прошептала она. – Какой красивый!

– Что ты там нашла? – Мне пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть. – Только не говори, что это жук!

Не потрудившись ответить, Антония подхватила с земли Баю-Бай и села, повернувшись ко мне спиной. Я разозлилась. Не хватало ещё, чтобы у Антонии завелись тайны от меня.

– Я не собираюсь торчать тут с тобой до ночи, – я не смогла удержаться от обиды.

– Вот, готово, – сказала Антония. – Смотри!

Мне захотелось гордо отвернуться: пусть знает, как заставлять меня ждать! – но любопытство пересилило. Я посмотрела на сестру.

Антония сидела, скрестив ноги и держа Баю-Бай на коленях. Её лицо блестело от пота, а глаза светились восторгом.

– Глянь! – она повернула Баю-Бай ко мне лицом.

На первый взгляд – всё та же треснувшая кукольная голова, подобранная у реки, разве что не такая грязная, как вчера. В руках Антонии она покачивалась, и вечернее солнце поблёскивало в её глазах.

Меня посетила весьма странная мысль: «Она надо мной смеётся!» И по спине пробежал неприятный холодок.

Я слышала раньше это выражение, но толком не представляла, что это значит, – до последней минуты. Как будто мёртвый ледяной палец прошёлся по позвоночнику. Но дрожь пробрала меня не от беззвучного кукольного смеха, а от того, что я увидела: в пустой прежде левой глазнице Баю-Бай сверкал новёхонький зелёный глаз.

Глава 7

На следующий день мне всё же удалось уговорить Антонию не брать с собой в школу Баю-Бай. Пришлось сказать, что, если про волшебство узнают, кто-нибудь непременно захочет украсть куклу. Антония тут же впала в панику. Перед тем как уйти, она засунула Баю-Бай в пластиковый пакет и спрятала в самой глубине ящика с одеждой.

Я уже убедила себя, что новый глаз Баю-Бай Антония нашла ещё возле реки. Наверное, сунула его в дырявый карман и не заметила, как он выпал. Правда, непонятно, зачем вообще Антония стала бы подбирать единственный кукольный глаз, но сестра часто совершала поступки, не поддающиеся логическому объяснению. Как, например, прийти в школу с оторванной кукольной головой в рюкзаке.

Что касается молочной бомбы, то по школе прошёл слух, будто в столовой оказалось прокисшее молоко. В упаковках размножались некие вредоносные бактерии, пока пакеты не стали взрываться – отчего, собственно, так и подскакивал контейнер. И всех такое объяснение устроило.

После двух дней «отгулов» кассирша миссис Дадли снова появилась на работе. Она пыталась вести себя как ни в чём не бывало, но, стоило кому-то задеть контейнер с молоком, испуганно морщилась. Конечно, контейнер задевали очень часто. И неудивительно. Я отлично знала, что всегда найдутся те, кто не прочь пнуть лежачего. С другой стороны, если кто и заслужил хорошего пинка, так это миссис Дадли.

Через несколько дней знаменательное событие потускнело и жизнь в школе вернулась в прежнее русло, что меня совсем не радовало.

Я старалась изо всех сил. Дни проходили за днями: одни – терпимые, другие – не очень. Уроки в классе мистера Кэппа так и оставались сорока двумя минутами света, а ненавязчивое жужжание Мэй Дарасаватх, болтавшей обо всём и ни о чём, делало их ещё ярче.

Самыми трудными были три минуты между уроками обществоведения и естествознания. Три минуты. Сто восемьдесят секунд. Вроде бы немного, но они тянулись нескончаемо долго.

Каждый день после урока обществоведения Мэдисон в сопровождении верных двойняшек Осло проходила мимо меня. И каждый день размазывала меня по стенке.

Нет, она не била меня физически. Мэдисон ни разу не толкнула меня, не ущипнула и не подставила подножку. Ни разу её наманикюренный пальчик не прикоснулся к моему бренному телу. Её оружием стал шёпот. Она никогда не пускала его в ход при взрослых, если они могли услышать, а сверстникам не было до меня дела, поэтому некому было её остановить.

– Вы видали? – начинала она, перешагнув порог класса обществоведения.

– Что? Что? – заученно отвечала одна из двойняшек.

– У Тухлоедины из волос выползли два таракана и спрятались под воротник!

– Не может быть! Правда? Гадость!

– Бу-э. Какая ты грубая, Мэдди!

Хуже было, когда Мэдисон говорила о моих родителях – ну или о тех людях, которых она представляла моими родителями.

– Знаете, что я слышала? – могла начать Мэдисон. – Что её отец сидит в камере смертников. Я даже не могу вам сказать, что он натворил, – это так ужасно. И я видела, как её мать копается в мусорных баках за супермаркетом, ищет для них еду. У неё морда как у хорька, а зубы все гнилые и кривые. Ничего удивительного, что Тухлоедина вся в неё!

Если бы я только могла развернуться и наорать на неё, или врезать кулаком по этим ровным белоснежным зубам, или рассказать оказавшимся рядом такую гадость про Мэдисон, что она разревётся и убежит. Но я никогда такого не сделаю. Ничего подобного.

Это будет против Правила номер четыре.

Мэдисон понятия не имела о Правилах выживания в средней школе. О них вообще не знал никто, кроме человека, который их придумал и выполнял самым строгим образом. То есть кроме меня.

Правила вступали в силу с момента, как я входила в автобус утром, и действовали до того, как его габаритные огни исчезали за углом вечером. Это были неписаные Правила, что не мешало мне их выполнять.

Вот они:

Правило № 1. Никогда не разговаривай ни с кем, кроме взрослых, а с ними – только когда тебе задали прямой вопрос.

Правило № 2. Когда переходишь из одного класса в другой, держи книги крепко прижатыми к груди, голову опущенной и двигайся как можно быстрее, стараясь ни к кому не прикасаться.

Правило № 3. Приходи в столовую до того, как возникнет очередь в кассу, и садись за маленький круглый столик. Если опоздала, спрячься до конца обеда в туалете.

Правило № 4. Если другие дети дразнят тебя и обзывают, не делай ничего. Когда они толкают тебя и отнимают книги, не делай ничего. Когда не знаешь, что делать, не делай ничего.

Правило № 5. Если чувствуешь, что сейчас разревёшься, вонзи ногти в ладони. Потом, когда придёшь домой, можно будет взять подушку и выплакаться в неё, пока слёзы не высохнут. Потом напомни себе, что школа – это не навсегда, хотя почти всегда кажется, что это никогда не кончится.

Идея создать Правила выживания в средней школе возникла в прошлом году, в мой первый день в шестом классе школы Онига Вэлли. Мы едва успели переехать сюда пару дней назад, в конце сентября. Нас поселили в местном приюте, а мама настояла на том, чтобы мы сразу отправились в школу.

Я попала на урок в класс миссис Уилбур утром во вторник в последней чистой футболке, заправленной в рваные джинсы с дырявыми карманами и болтающимися ременными петлями. Восемнадцать пар глаз вонзились в меня, будто в класс привели бешеную собаку. Я как можно старательнее сосредоточилась на изучении своих грязных кроссовок.

Миссис Уилбур положила мне на плечо костлявую руку и сказала:

– Послушайте, класс. Это Люси Блум. Она только что переехала к нам из Чата… Чута… из другого места. Давайте сделаем всё… Билли, вынь карандаш из носа сейчас же! Давайте сделаем всё, чтобы ей было хорошо в нашем классе. Итак, Люси, ты не хочешь рассказать нам о себе?

Я открыла рот, но не выдавила ни звука.

Рассказать о себе? Что я могла им рассказать? Как мама тайком увела нас ночью из дома, пока пьяный отец стрелял по окнам из своего глока? Как мы покинули графство Чатокуа: Антония спала на заднем сиденье, а мама вела машину одной рукой, другой прижимая к синяку на щеке пакет со льдом? Или как нам пришлось остаться в Онига Вэлли, потому что у нас кончился бензин? Или каково это – жить в сыром и вонючем приюте, питаясь крекерами и жареными бобами, потому что на этой неделе не получили ничего другого от благотворителей? Или как мама плачет по ночам в подушку, когда думает, что мы спим?

Я не хотела, чтобы кто-то что-нибудь обо мне знал. Я хотела только провалиться сквозь землю, а вместо этого стояла перед классом с открытым ртом, будто у меня онемели все мышцы разом. Ученики не сводили с меня глаз. Миссис Уилбур озабоченно нахмурилась: она поняла, что идея оказалась не самой лучшей. Всё, на что я была способна, – стоять столбом, словно куча слежавшегося мусора. Я не проронила ни слова. И могла простоять ещё лет сто – всё равно ничего бы не изменилось.

По крайней мере, так мне казалось в тот момент. Но, как всегда, я ошиблась.

Со всё ещё открытым ртом я немного наклонилась вперёд. Девочка в нарядном красном топе за первой партой подалась ко мне, наверное, чтобы лучше слышать. Никогда я не видела таких чудесных карих глаз, о чём и хотела ей сказать. Но… меня вытошнило прямо на её парту.

Что случилось потом, я не помню. А может, я просто не захотела ничего запоминать. Не знаю. Ясно одно: теперь мало кто отваживается со мной заговорить. Как по мне, так и ладно.

Но имя девочки я запомнила сразу. Мэдисон Андервуд. Мэдди. Она быстро и ясно дала мне понять, что мне не светит оказаться среди её подруг. Ни за что – после того, что я сделала. А из-за её шепотков то тут, то там никто не станет дружить со мной вообще.

Вот так это случилось. Я стала Тухлоединой, у которой нет и не может быть друзей. Мерзкие шуточки, насмешки и сплетни медленно грызли меня. Я спасалась от них, отгораживаясь от внешнего мира.

Никогда и никому я не рассказывала, что происходит в школе. Ни психологу, знавшей, как мы оказались в Онига Вэлли, ни моему любимому учителю мистеру Кэппу, ни Антонии, ни даже маме. Я не проронила ни слова.

Конечно, я знала, как следует себя вести: не обращать внимания на травлю, не давать себя в обиду, поделиться с кем-то из ребят или взрослых. Иногда я действительно хотела обо всём рассказать. Хоть кому-нибудь. Но так и не рассказала. Может, из-за всех тех ужасов, через которые мы прошли из-за папы. Не знаю.

Но чем дольше продолжались издевательства, тем труднее было открыть рот. Я убедила себя, что тянула слишком долго, и боялась, что мне никто не поверит или тоже начнёт меня презирать. И тогда я придумала себе Правила. Я следовала им каждый день без исключений. Я должна была. Я просто не знала, что ещё можно сделать.

Глава 8

– Как мои петардочки справляются в средней школе? – поинтересовалась мама, намазывая маргарин на ломтик белого хлеба с таким видом, будто хотела показать ему, кто тут главный.

Это мама настояла, чтобы каждую пятницу мы ужинали все вместе, что бы ни случилось. Она говорила, что двенадцатичасовые смены по субботам и воскресеньям высасывают из неё за уик-энд все силы и семейная трапеза – единственная возможность побыть со своими девочками. Я так и не поняла, почему она считала это время таким важным, поскольку почти всё оно уходило на замечания Антонии: то она ставила локти на стол, то вообще принималась ковырять пальцем в зубах.

– У меня на шкафчике странный замок, он не отпирается, пока его не пнёшь, – сообщила Антония, пальцами насаживая на вилку варёную фасоль. – И я сегодня чуть не опоздала на музыку. И знаете что? Гас Альберто сделал с ним какую-то хитрую штуку. Поковырялся внутри, и замок сразу открылся.

– Скажи спасибо, что он его совсем не сломал, – заметила я.

– Он не собирался ломать замок, – оскорблённо взглянула на меня Антония. – Он хотел помочь. – И она хихикнула: – Я ему нравлюсь!

– С чего это ты взяла? – мамин нож с куском маргарина завис в воздухе.

– Он спросил, не пойду ли я на вечеринку на Хеллоуин.

У мамы поползли вверх обе брови: значит, она удивилась. Вот если бы поднялась одна, следовало ждать неприятностей.

– Он пригласил тебя на танцы?

– Не совсем. – Антония взяла фасолину и принялась катать её между пальцев. – Он просто спросил, собираюсь ли я туда пойти.

– И что ты сказала? – спросила я.

– Что подумаю. – Антония раздавила фасоль и сунула в рот. – Мы могли бы пойти вместе с Люси. Она, я, Гас и ещё кто-нибудь, кого она пригласит.

Не успела я возразить, как мама предупреждающе взмахнула ножом:

– Антония Уилла Блум, попридержи коней. Что-то я не припомню, чтобы отпускала тебя куда-то, – и подняла руку, пресекая мольбы Антонии. – До праздника ещё целых шесть недель. И я не собираюсь обсуждать этот вопрос прямо сейчас. Ты ведь понимаешь, как много зависит от того, какие отметки ты принесёшь за это время?

Антония приуныла, но спорить не решилась. По крайней мере, ей хватило ума не приставать к маме сейчас, чтобы окончательно не лишиться надежды получить разрешение. Это означало, что какое-то время мне не нужно ломать голову над новой проблемой – вот и славно. В отличие от мамы, я не удивилась, что кто-то захотел танцевать с сестрой. Несмотря на свою дурацкую заколку, Антония была симпатичной девочкой. И, конечно, кто-то из мальчишек должен был это заметить. Вот только хотелось, чтобы этот кто-то был получше Гаса.

Остаток ужина прошёл тихо, если не считать чавканья Антонии. Как всегда, она вышла из-за стола первой и скрылась в нашей комнате. Я помогла маме вымыть посуду и пошла следом.

Сестры в комнате не оказалось.

– Антония?

Только закрыв дверь, я услышала доносившееся из шкафа шушуканье. Опять она болтает там с куклой? С того дня, как мы нашли кукольную голову, сестра каждый день закрывалась в шкафу, чтобы посекретничать с ней, – поведение, странное даже для Антонии. Мне никак не удавалось расслышать ни единого слова, и я сгорала от любопытства. Ну о чём вообще можно столько говорить с треснувшей кукольной головой?

Я подобралась поближе и прижалась ухом к дверце шкафа. Шушуканье прекратилось.

– Антония? – снова окликнула я.

Дверца приоткрылась. Сестра скорчилась на детском стульчике, а Баю-Бай расположилась перед нею на коробке, прислонённая к стенке шкафа.

Голова выглядела как-то по-другому. И не только из-за нового глаза. Будто на лице стало меньше царапин, а сплющенный нос слегка выпрямился. Даже белокурые волосы выглядели гуще. Я понимала, что Антония постаралась привести голову в порядок, но что-то в этих переменах вызывало смутную тревогу.

– Что ты тут делаешь? – спросила я.

– Просто болтаю с Баю-Бай, – Антония пожала плечами. – А что?

– Ничего. – Как бы не так! Я дёрнула подбородком в сторону Баю-Бай: – Нравится ли ей жить в шкафу?

– Ей надоело сидеть в коробке взаперти, – сообщила Антония. – Завтра мы отправимся искать её туловище.

Я расхохоталась.

– Да её туловище давно доплыло до океана, и там его сожрали акулы! Ты что, собралась охотиться на акул?

– Погоди – увидишь, – Антония сердито посмотрела на меня. – Завтра тебе будет не до смеха. – И она захлопнула дверцу шкафа перед моим носом. Шушуканье тут же возобновилось.

Я остолбенело уставилась на дверь. Иногда Антонию чересчур заносит. У меня мелькнула мысль распахнуть шкаф, выхватить оттуда кукольную голову и зашвырнуть в помойку за домом, но вместо этого я прижалась ухом к двери и стала слушать.

Антония говорила очень тихо. Я заткнула пальцем одно ухо, но и это не помогло. И тут я ударилась коленом о шкаф.

Голос Антонии замолк. Не хватало ещё, чтобы она догадалась, что я шпионю! Я замерла, не шелохнувшись.

Так миновало несколько секунд. По-прежнему тишина. Колени у меня заныли, я решила, что подслушать не получится, и потихоньку попыталась отодвинуться. Но, стоило мне переставить ногу, из-за дверцы послышался ехидный шёпот:

– Доброй ночи, Люси. Спи крепко.

Я отшатнулась от шкафа, мигом позабыв об осторожности, и врезалась в спинку кровати Антонии. Кое-как доковыляла до собственной и свернулась под одеялом.

Пока я лежала без сна, зловещий шёпот не выходил у меня из головы:

«Доброй ночи, Люси. Спи крепко».

Под одеялом скоро стало жарко, как в печке, но меня бил озноб. Не давал покоя голос из шкафа: невнятный и странный, словно кто-то пытается говорить с полным ртом глины. И что самое жуткое: он не мог принадлежать Антонии.