Текст книги "Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи"

Была введена четкая система вознаграждений. Запрещалось прятать и красть золотые и серебряные предметы; все они собирались централизованно, расплавлялись и разделялись согласно указаниям Писарро. Пехотинцам полагалось по одной доле, примерно равной сорока пяти фунтам золота и девяноста фунтам серебра. Всадники получали вдвое больше, хотя доля отдельно взятого человека часто менялась в зависимости от его личной роли в завоевании. Люди низкого звания редко получали все положенное, но мало кто жаловался. Таких денег они прежде никогда не видели.

Франсиско Писарро получил в тринадцать раз больше, чем рядовой пехотинец, а также золотой трон Атауальпы (а это еще две доли). В общей сложности четверо братьев Писарро взяли двадцать четыре из двухсот семнадцати частей выкупа – относительно демократично[242]242
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, pp. 96–97.


[Закрыть]. Они могли забрать и больше, но, наверное, боялись недовольства солдат. В основе же всех таких сделок, начиная со времен Колумба, был «откат» короне – королевская пятина, которая взималась со всей добычи из колоний независимо от способа ее получения. Эти условия напоминают правила игры в современной России: мы не трогаем вас, пока в нашу казну плывут денежки.

Золота в Перу было так много, что европейцы расплачивались им между собой, даже не утруждаясь его измерением или взвешиванием[243]243
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 74.


[Закрыть]. Многие конкистадоры, собираясь в экспедию, набрали долгов, зная, что выплатят их, как только начнет поступать золото[244]244
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, p. 70.


[Закрыть]. Завещания многих испанцев, умерших от болезней, от рук инков или в последующих гражданских войнах, показывают, что заметную долю завещанного ими имущества составляли деньги, которые им были должны их «компаньеро».

Поразительные успехи Писарро в ограблении Атауальпы принесли ему огромное уважение, но и вызывали все большую зависть. Когда прибыл Альмагро со своим отрядом из ста пятидесяти солдат, производство (а точнее, расплавление) золота шло полным ходом. Вновь прибывшие не присутствовали в Кахамарке, поэтому жаждали заполучить собственную добычу[245]245
  W. S. Maltby, The Rise and Fall of the Spanish Empire,p. 58.


[Закрыть].

Сохранение Атауальпы в качестве официального правителя инков было продуманным шагом. Это гарантировало, что его будут слушаться и что золото будет поступать стабильными темпами. Атауальпа считал, что захватчики получат свой выкуп и покинут страну. Он не понимал, как столь малое число людей намеревается заселить его империю и отобрать его земли. Он недооценил их решительность.

Когда выкуп собрали, Писарро уже не нуждался в Атауальпе. Но ему требовалось убрать с дороги де Сото, который подружился с пленным инкским правителем: они вместе играли в шахматы. Писарро под надуманным предлогом отправил защитника Атауальпы в экспедицию в захолустье, а затем внезапно устроил над царем суд за убийство его брата, о чем все давно знали и с чем тогда молчаливо согласились. Писарро приказал его удушить, но сначала силой обратить в христианство.

По возвращении де Сото заявил, что Испания не вправе была казнить суверенного правителя в его собственной стране. Писарро лишь пожал плечами. Потом король Карл также выразил свое возмущение тем, что незаконнорожденный авантюрист из Трухильо совершил цареубийство: «Мы недовольны гибелью Атауальпы, ибо он был монархом, и особенно возмущены тем, что это совершилось под именем правосудия». Но Писарро знал, что при всем своем деланном гневе король скоро забудет этот инцидент, в восхищении наблюдая за стекавшимися в страну богатствами. Кроме того, он сделал одной из своих наложниц десятилетнюю[246]246
  По другим данным, тринадцатилетнюю.


[Закрыть] жену Атауальпы Кусиримай Окльо Юпанки. Она взяла имя Анхелина и впоследствии родила Писарро двоих сыновей, Хуана и Франсиско.

Империя инков пришла в смятение, и Писарро начал процесс формальной колонизации Перу, чего так ждала испанская корона. Выбрав нового марионеточного императора, испанцы двинулись в Куско. Их капитаны въехали во дворцы инков, выбросив оттуда прежнюю знать. Солдаты получили участки земли в центре города, что позволяло защищать его колонизированную часть. Снова началась переплавка золотых изделий. Золота в Куско оставалось вдвое меньше, чем в Кахамарке, – значительная его часть ушла на уплату выкупа за Атауальпу, – но зато в городе хранилось в четыре раза больше серебра. Люди Альмагро наконец получили свою награду. Они разрушили храм Кориканча – важнейшее место поклонения богу солнца во всей империи. В нем находился искусственный сад, где стебли растений были выполнены из серебра, а початки – из золота. Все это изъяли и переплавили. Кристобаль де Молина – священник, наблюдавший за процессом, отметил: «Их единственной заботой было забрать золото и серебро, чтобы всем обогатиться; но уничтожалось нечто куда более совершенное, чем все, чем они когда-либо наслаждались и обладали»[247]247
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 135.


[Закрыть]. Очистив храм от золота, они устроили в нем свою церковь.

Расхищение культурных ценностей происходило в колоссальных масштабах. После попадания Куско в руки испанцев покорение Перу завершилось. «Этот город – величайший и прекраснейший из всех в этой стране и где-либо еще в Индии, – сообщал Писарро королю. – Мы можем заверить Ваше Величество, что он столь красив, в нем столь великолепные здания, что даже в Испании он был бы достопримечательностью». Однако было решено, что Куско – неподходящее место для столицы новых территорий, и в январе 1535 года Писарро заложил на побережье новый город Лиму. Это было одно из тех достижений, которыми он более всего гордился.

Между тем в Испанию отправились первые партии перуанского золота; их сопровождал Эрнандо Писарро. На четырех кораблях поместилось[248]248
  R. Varon Gabai and A. P. Jacobs, ‘Peruvian Wealth and Spanish Investments’, p. 665.


[Закрыть] более 700 тысяч золотых песо и 49 тысяч серебряных марок[249]249
  Песо – 46 г золота, марка – около 230 г серебра.


[Закрыть]. Семья Писарро функционировала как солидное коммерческое предприятие, и Франсиско с радостью доверил своему брату эту добычу. Король Карл – при всем предполагаемом недовольстве поведением конкистадоров – разрешил привезти некоторые изделия в их оригинальном виде, чтобы продемонстрировать изумленной публике, а затем уже расплавить. Один из тех, кто вернулся с этой первой партией, писал: «В Мадриде нас было двенадцать конкистадоров, и мы потратили изрядно денег, так как король отсутствовал, а при дворе не было рыцарей. Мы устроили столько вечеринок, что у некоторых кончились деньги. Поединки, празднования, турниры были столь пышными, что люди диву давались»[250]250
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 149.


[Закрыть].

Смысл всех этих празднеств состоял не просто в демонстрации богатства, но и в том, чтобы убедить корону: последующие экспедиции и отправка подкреплений в Новый Свет окупятся. Братья Писарро также хотели показать, что им можно доверить правление новыми землями. Эрнандо занялся закупкой провианта и наймом работников для своих братьев, оставшихся в Перу. Конкистадоры заманивали людей со всей Европы: те видели в них образцы для подражания или же наставников, которые помогут им сделать карьеру в Новом Свете.

Но испанское правительство все более подозрительно относилось к Писарро и подобным ему людям. Короля тревожило бахвальство этих авантюристов. Многие испанцы, потрясенные количеством золота, поступавшего из Кахамарки и Куско, организовали собственные экспедиции в Амазонию. В других колониях жаловались, что от их скромного числа поселенцев почти ничего не осталось: люди ринулись за золотом на юг. Губернатор Пуэрто-Рико поймал нескольких испанцев, пытавшихся бежать с острова, и велел отрубить им ступни[251]251
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 145.


[Закрыть]. Корона ввела новые правила. В одном из указов говорилось, что в Перу вправе отплыть только женатые люди или состоятельные торговцы. На деле это требование по большей части игнорировалось.

Обычно испанцам удавалось запугать местных инкских лидеров и подчинить их своей воле. Но в 1536 году, когда золотые доходы достигли пика, правитель инков Манко Юпанки поднял восстание. Сначала он сотрудничал с Писарро, обеспечивая захватчиков золотом и молодыми женщинами. Но придя в гнев от того, как с ним обращались братья Писарро – порой они сажали его под замок, – Манко собрал армию из нескольких десятков тысяч воинов, пошел наступлением на Куско и осаждал город десять месяцев. Многие его люди пали жертвой оспы, остальных испанцы и их союзники разбили у близлежащей крепости Ольянтайтамбо. Манко скрылся в джунглях и до смерти оставался номинальным правителем бунтующих инков; он погиб в 1544 году от рук сторонников Альмагро. После ни один инкский лидер не организовывал столь масштабных выступлений.

Теперь инкская цивилизация была окончательно покорена. Обогащение нового колониального класса и обнищание местного населения шли синхронно. По некоторым оценкам, коэффициент Джини в регионе в 1491 году – перед испанским вторжением – составлял 0,22, то есть неравенство было невелико. В последующие столетия он стабильно увеличивался и в 1790 году достиг 0,58 – как в тех современных обществах, где больше всего процветает неравенство в доходах, – а после объявления о независимости Перу немного упал[252]252
  J. G. Williamson, ‘History without Evidence’, p. 31.


[Закрыть]. Деньги, которые перетекали из Америки в Испанию, многие столетия давали возможность обогащения лишь верхней страте общества. В 1750-х доля национального дохода, приходившаяся на богатейшие 10 %, была в пятнадцать раз выше, чем у беднейших 40 %.

Для конкистадоров главным мотивом, вероятно, служила эксплуатация ресурсов. Но у испанской короны имелись более масштабные амбиции: заселить Новый Свет своими подданными и «цивилизовать» его. Для этого нужно было переселять в колонии целые семьи, а не оставлять землю в руках одиноких и распущенных мужчин. Для начала правительство установило стимулы, побуждающие женатых людей к переезду. Еще в 1502 году Фердинанд велел идальго (рыцарю) Луису де Арьяга, который сопровождал Колумба в одном из первых путешествий, основать на Карибах пятьдесят новых городов с «крепкими испанскими семьями»[253]253
  H. Thomas, Rivers of Gold, p. 233.


[Закрыть]. Мужчины, перевозившие в колонии свои близких, получали в награду бесплатных работников-индейцев в количестве, зависящем от их социального статуса. Идальго, переселявшимся в Новый Свет с женами, полагалось «по восемьдесят индейцев, пехотинцам – по шестьдесят, и даже простым работникам – по тридцать»[254]254
  H. Thomas, Rivers of Gold, p. 255.


[Закрыть]. При этом существовали жесткие этнические правила: евреям и мусульманам запрещалось путешествовать на запад, а черные африканцы могли находиться в колониях только в качестве рабов. Выполнить это условие оказалось сложно. По крайней мере двое участников перуанской экспедиции Писарро 1530 года были африканского происхождения, но губернатор, похоже, не предъявлял к ним никаких претензий[255]255
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, p. 32.


[Закрыть]. В целом же первые путешествия переселенцев тщательно планировались: корона намеревалась пересадить на новые территории весь социальный порядок, сложившийся в Испании, в том числе дворян, идальго и священнослужителей.

Молниеносные завоевания Мексики и Перу изменили этот уклад. Их организовали небольшие группы одиноких мужчин, в итоге оказавшихся правителями обширных территорий с большим населением, значительная часть которого проживала в развитых городских центрах. Корона не могла помешать завоевателям брать местных женщин в жены и наложницы или насиловать их, что порождало метисов, группу людей смешанного происхождения. У самого Франсиско было четверо таких детей от бывших жен инкских аристократов, и по сравнению с большинством конкистадоров он выглядел еще умеренным и воздержанным. Говорили, что у Кортеса была сотня наложниц.

Легальность разметки территорий являла собой сложную проблему. Земля, выделяемая конкистадорам, управлялась на основе «энкомьенда» – контрактов, дающих новым хозяевам право эксплуатировать труд индейцев. В Перу земля формально оставалась в руках правителей-инков, но произведенная на ней продукция направлялась в виде дани испанцам[256]256
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 146.


[Закрыть]. Единственным обязательством самозваных помещиков было присматривать за духовным благополучием работников, в массовом порядке обращая их в христианство[257]257
  W. S. Maltby, The Rise and Fall of the Spanish Empire, pp. 67–69.


[Закрыть].

Энкомьенда распространилась в испанских колониях еще до покорения Перу; Писарро уже принадлежал крупнейший такой контракт в Панаме. Похожая система, корнями уходившая в годы Реконкисты – отвоевания Андалусии у мусульман, – использовалась для раздела земли в первой колонии на Эспаньоле, когда губернатором там был Колумб[258]258
  H. Thomas, Rivers of Gold, p. 222.


[Закрыть]. Энкомендеро должны были жить отдельно от своих работников. Они селились в городах, становясь заочными землевладельцами и нанимая исполнителей-мажордомов, в чью задачу входило обеспечить сбор дани, часто весьма жестокими методами. Порой мажордомами становились инкские вожди, которые могли сохранить некое подобие власти – и увернуться от уплаты дани, – делая за колонистов их грязную работу (подобно старостам в Англии времен нормандского завоевания). Такие уступки были еще одним способом уклонения от налогов, хотя и с позиции слабости, а не силы.

У братьев Писарро имелась возможность занять лучшие земли в самых плодородных долинах – так они и поступили. Они поделили между собой личную территорию инкского правителя Уайны Капака и уже из этой территории выделяли участки членам своего отряда[259]259
  R. Varon Gabai and A. P. Jacobs, ‘Peruvian Wealth and Spanish Investments’, p. 661.


[Закрыть]. С помощью этой системы и сопутствующих ей правил патронажа они нейтрализовали политическую угрозу, исходящую от прежней инкской знати. Энкомьенды выдали двум внукам Капака, а также дочерям бывших императоров, вышедшим замуж за конкистадоров[260]260
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 376.


[Закрыть]. Так что хотя инки не вымерли физически – возникла крупная популяция метисов, – их культура постепенно выхолащивалась.

За жестокостью и расправами скрывалось стремление конкистадоров к более высокому статусу. Они радовались новым титулам – коллеги именовали их «донами» – и вознаграждали себя желанными гербами[261]261
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, pp. 47–53.


[Закрыть]. Высокородные идальго, которые и так уже имели эти привилегии, довольно часто возвращались на родину в Испанию. Старая знать с отвращением относилась к нуворишам, которых именовали arrivistes – «выскочками».

Хотя Писарро и жаждал богатств и титулов, считая их заслуженными, его поведение отличалось от образа действий нового дворянства. Обычно он сражался пешим, рядом с простыми солдатами, а не на лошади. На своих плантациях он, как рассказывали, сам выходил в поля собирать кукурузу – серьезное нарушение кодекса поведения колонистов. Он также лично контролировал стройки и работал на них[262]262
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, p. 148.


[Закрыть]. Похоже, фамильные ценности и наследие волновали Писсаро меньше, чем его братьев, – он до конца жизни во всех отношениях оставался настоящим авантюристом. В 1540 году около тридцати тысяч местных жителей платили дань ему и его сыновьям. Эти доходы, естественно, гарантировали роскошную жизнь.

Корона давно была недовольна идеей энкомьенд. Еще в 1512 году – задолго до того, как Писарро сделал себе имя в Америке, – королевская комиссия объявила туземное население формально свободным. «Недостойно для христианских князей вести войну с неверными лишь из намерения овладеть их богатствами», – отмечала комиссия. Но «свободные» работники не получали зарплату: им лишь выделялись одежда и жилье. Дома и деревни стирали с лица земли, чтобы поселить их прежних жителей в новых испанских городах или на плантациях[263]263
  H. Thomas, Rivers of Gold, pp. 264–265.


[Закрыть]. В 1530 году король Карл, озаботившись тем, что эта система фактического рабства подрывала «цивилизующую», миссионерскую функцию завоеваний, объявил энкомьенды вне закона. Однако вскоре стало ясно, что это был самый быстрый и простейший способ присвоения земли и ресурсов и подчинения местных жителей. Экономическая выгода была неоспорима, и в 1534 году практику восстановили. В начале завоеваний раздавались единичные голоса (обычно священников), осуждавшие методы обращения с местным населением и погоню за прибылью. Против системы прямо высказывались некоторые члены Доминиканского ордена. В 1510 году проповедник-доминиканец Фрай Монтесино вызвал недовольство у других поселенцев Эспаньолы, провозгласив с кафедры:

Чтобы вы осознали свои грехи против индейцев, я поднялся на эту кафедру, я, голос Христа, кричащий в глуши этого острова. По какому праву вы вели столь гнусную войну против людей, которые прежде жили тихо и мирно на своей земле? Ибо от чрезмерного труда, что вы требуете от них, они болеют и умирают, или вы убиваете их своим каждодневным желанием извлечь и заиметь все больше золота[264]264
  H. Thomas, Rivers of Gold, p. 259.


[Закрыть].

Но обычно верх брал прагматизм. Церковь также значительно выигрывала от бесплатного труда местных жителей и благодаря землям, которые приобретала наряду с конкистадорами. Братья Писарро были близки к доминиканцам, и Эрнандо каждый год жертвовал доминиканскому монастырю в Куско сотню мешков листьев коки со своих плантаций. Стоимость растений с каждым годом быстро росла, что давало духовенству возможности обширной торговли. Доминиканский миссионер Гаспар де Карвахаль говорил: «Все, что есть у нас в этом доме, дано нам семьей Писарро»[265]265
  R. Varon Gabai, Francisco Pizarro and his Brothers, pp. 147–148.


[Закрыть]. Лояльность ордена была гарантирована.

Выживанию местного населения угрожали и принесенные из-за Атлантического океана болезни. Первой из них стал тиф; эпидемию оспы зафиксировали в 1518 году, перед тем как Кортес закончил покорять ацтеков. Масштабы ее были столь велики, что хронист Франсиско Лопес де Гомара писал: «Ацтеки впоследствии отсчитывали от нее годы, как от какого-нибудь знаменитого события»[266]266
  N. D. Cook, Born to Die, p. 64.


[Закрыть]. Местное население сокращалось так стремительно, что колонизаторы начали отправлять экспедиции за рабами на другие территории Карибского региона, чтобы пополнять свои трудовые ресурсы. Но это было непросто. Две трети рабов, которых везли в Эспаньолу во время одного из первых таких путешествий, умерли по дороге[267]267
  H. Thomas, Rivers of Gold, p. 268.


[Закрыть].

Писарро тоже сталкивался с эпидемиями во время покорения Перу, и они порой оказывались для него небесполезны. Капак, первый правитель инков, с которым он столкнулся, погиб от оспы, занесенной в ходе одной из первых экспедиций Писарро. После смерти тело вождя провезли для поклонения по всей империи, что способствовало распространению болезни[268]268
  N. D. Cook, Born to Die, p. 77.


[Закрыть]. Жертвой таких эпидемий стали до двухсот тысяч инков, в том числе большая часть знати[269]269
  A. W. Crosby Jr, The Columbian Exchange, pp. 52–55.


[Закрыть]. Это создало проблемы с престолонаследием, которые захлестнули империю инков как раз в тот момент, когда на сцене вновь появился Писарро со своей экспедицией 1530 года. Невозможно представить, чтобы завоевание прошло так гладко, если бы не эти эпидемии, которые не только стали формой регулирования численности населения, но и подрывали силы и отвлекали внимание оставшихся в живых. Экономика дани также сокращала ряды местного населения – вынужденное переселение огромного числа людей не прошло бесследно. Внезапное разрушение прежнего образа жизни подорвало рождаемость. Испанский чиновник и ученый Эрнандо де Сантильян так описывал жизнь индейцев в то время:

Жизнь их самая несчастная и жалкая из всех народов земли. Если они здоровы, они полностью заняты лишь принесением дани. Даже больным нет избавления, и мало кто переживает свою первую болезнь, даже самую незначительную, ввиду ужасающего существования, которое они влачат. И из-за этого они отчаиваются, так как просят лишь о хлебе насущном, но не могут получить даже этого. Нет на земле людей столь же усердных, скромных и послушных[270]270
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, pp. 352–353.


[Закрыть].

Большую часть населения в буквальном смысле сводили в могилу работой, особенно на рудниках. Когда в Потоси открыли залежи серебра (открытие принадлежало одному из инков), это стало большим прорывом. Писарро решил не терять время зря: срочно мобилизованные работники, спущенные в шахты, могли работать там неделю подряд, не поднимаясь на поверхность. Серебро смешивалось с ртутью и нагревалось до очищения. Это был чрезвычайно опасный процесс[271]271
  P. Bakewell, Miners of the Red Mountain, p. 22.


[Закрыть]. Но никто не жаловался – ни конкистадоры, ни церковь, ни корона. Шахты Потоси обеспечивали королевскую пятину в размере 1,5 миллиона песо в год. Это был один из крупнейших и самых стабильных источников доходов в Новом Свете.

Эрнандо, главный предприниматель среди братьев Писарро, считал шахты долгосрочной инвестицией. Уже в 1536 году он начал завозить туда инструменты из Испании и черных рабов[272]272
  R. Varon Gabai and A. P. Jacobs, ‘Peruvian Wealth and Spanish Investments’, p. 662.


[Закрыть]. К бизнесу Эрнандо и Гонсало в Потоси добавились серебряные рудники в Порко[273]273
  R. Varon Gabai, Francisco Pizarro and his Brothers, pp. 192–193.


[Закрыть]. На главной городской площади доминировали здания, принадлежащие Писарро, и Порко стал ранним образцом «моногорода»; в последующие столетия эту модель копировали по всему миру. «Рудники Вашей Милости стоят больше, чем вся Кастилия», – писал Гонсало один его приспешник[274]274
  R. Varon Gabai, Francisco Pizarro and his Brothers, p. 257.


[Закрыть]. Миссионер Доминго де Санто Томас сообщал в Совет Индий[275]275
  Королевский и Верховный Совет Индий – государственный орган, обладавший всей полнотой власти в американских и филиппинских колониях Испании. Создан после смерти Колумба.


[Закрыть]: «Года четыре назад, чтобы довершить погибель этой земли, раскрылась адская пасть, куда каждый год попадает великое множество людей и приносится жадными испанцами в жертву их «Богу». Это ваши серебряные рудники под названием Потоси[276]276
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 369.


[Закрыть]». Но критики вроде него были в абсолютном меньшинстве.

В 1570 году население Перу, Мексики и остальной Центральной Америки сократилось из-за эпидемий и принудительного труда ни много ни мало на 80 %[277]277
  W. S. Maltby, The Rise and Fall of the Spanish Empire, p. 67.


[Закрыть]. В одном лишь Перу за пятьдесят лет после завоевания население уменьшилось с семи миллионов до менее чем двух миллионов человек[278]278
  J. Hemming, The Conquest of the Incas, p. 349.


[Закрыть].

Масштабы обретенных богатств, титулов и земли, стоявшие на кону, вкупе с беззакониями и правом сильного, царившем на новом фронтире, порождали острое соперничество среди конкистадоров. Чем больше экономической выгоды приносила колония, тем более неустойчивыми были договоренности, приводившие туда наших героев. В Перу обстановка казалась особенно напряженной. Альмагро был недоволен тем, что вынужден играть вторую скрипку при Франсиско Писарро и его братьях. Прошло много лет, а он все не мог смириться с тем, что не поучаствовал в разграблении Кахамарки. (Очень похоже на современного банкира, не допущенного к сделке, или интернет-магната, не завладевшего акциями перспективного стартапа в первые годы его существования.) Альмагро считал, что заслуживает большего, так как помог отбить осаду Куско, устроенную Манко. В 1537 году он, наконец, сорвался с цепи, отправив Эрнандо и Гонсало Писарро в тюрьму и установив в городе собственную власть. Конфликт между сторонниками Альмагро и Писарро вылился в гражданскую войну. Поначалу братья Писарро подумывали добиться компромисса; Франсиско предлагал передать Куско под контроль трех «нейтральных» фигур. Эрнандо был согласен – при условии, что все трое «нейтральных» будут из семьи Писарро[279]279
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, p. 162.


[Закрыть].

Когда Альмагро и Писарро встретились лицом к лицу, Писарро возмутился: «По какой причине ты взял город Куско, который я завоевал и открыл с таким трудом?» Альмагро отвечал: «Следи за своими словами; ты говоришь, что я забрал Куско у тебя и что ты покорил его лично. Но ты хорошо знаешь, кто его завоевал. И земля эта – не пастбища Трухильо, только король решит, отдать ли ее мне»[280]280
  J. Lockhart, The Men of Cajamarca, p. 151.


[Закрыть]. Он был прав в том, что ключевые вопросы прав собственности не были прояснены.

Хотя две семьи имели больше золота и серебра, чем когда-либо могли потратить, жажда еще большего богатства привела обе к падению. Войска Писарро победили силы Альмагро в битве при Лас-Салинас в апреле 1538 года. По традиции, Альмагро был удавлен гарротой. Его сын Диего-младший лишился своих земель и остался банкротом.

Три года спустя, в июне 1541 года, Диего отомстил. Разыгрывался один из знаменитых эпизодов испанского завоевания Америки. Двадцать солдат Альмагро атаковали дворец Писарро. Большинство придворных бежали, и лишь несколько остались сражаться с нападавшими. Писарро убил двоих атакующих и пронзил мечом третьего. Пытаясь извлечь оружие из его тела, он получил удар в горло. Писарро упал, и на него посыпались удары мечей. Согласно легенде, умирая, он изобразил на полу крест собственной кровью и закричал, обращаясь к Иисусу: «Приди, мой верный меч, соратник всех моих дел». Возможно, Писарро принял смерть, будучи убежденным в моральности своих поступков. Эти экспрессивные последние слова стали важной частью его наследия.

Старые друзья и деловые партнеры, искавшие удачу в Новом Свете, уничтожили друг друга в погоне за богатством. Убийцы пытали, а потом прикончили секретаря Франсиско, пытаясь узнать местонахождение спрятанных им сокровищ. Они обыскали городской дом Писарро и забрали оттуда драгоценности, изъяли или уничтожили завещание Франсиско, где описывалось его состояние и перечислялись наследники. Его детей поспешно вывезли из страны[281]281
  R. Varon Gabai, Francisco Pizarro and his Brothers, pp. 91–93.


[Закрыть]. Альмагро и его союзники сосредоточили контроль в своих руках – но ненадолго. Эрнандо провел перегруппировку сил, после чего захватил и убил Диего.

Франсиско был мертв. Хуана, наименее известного из братьев Писарро, убили инки в 1536 году при осаде Куско. Гонсало на время принял официальный пост – в 1541 году он стал губернатором Кито в только что открытом Эквадоре. Оттуда он вместе с коллегой-конкистадором Франсиско де Орельяна (также из Трухильо и, вероятно, родственником) выдвинулся в сторону Амазонки в поисках легендарного затерянного города из золота, который они называли Эльдорадо. Экспедиция кончилась неудачей, многие путешественники погибли от болезней.

К тому времени испанская оккупация Нового Света обрела большее постоянство. Корона видела в этих землях не только ресурс для разграбления, но и средство увеличения своей власти и престижа. Хотя чрезмерное насилие, творимое конкистадорами, могло внушить некоторое чувство стыда, а их свободолюбие было, мягко говоря, раздражающим, они прекрасно служили интересам королевской семьи. Новообретенное благодаря золоту богатство позволило испанской монархии укрепить свою власть и противостоять мятежам, самым опасным из которых было восстание коммунерос в 1520–1521 годах[282]282
  Движение, поднятое властями нескольких кастильских городов против короля Карла I, который одновременно был императором Священной Римской империи (под именем Карл V). В 1522 году разгромлено, а его вожди казнены.


[Закрыть]. С тех пор у короля и королевы было в распоряжении достаточно средств, чтобы вознаграждать нужные им партии аристократов. Сокровища Кортеса и Писарро раскрутили кредитный бум, позволивший Испании профинансировать новые имперские амбиции и опередить своих европейских соседей.

Массовое обогащение и растущая потребность государства в увеличении доходов побуждали все большее число испанцев провозглашать себя идальго. Аристократы не просто имели более высокий социальный статус, но и освобождались на своей земле от многих налогов (так было и во Франции при Людовике XIV, когда самое тяжкое налоговое бремя ложилось на беднейшую часть населения). С каждым новым налогом, вводимым, чтобы оплачивать имперскую экспансию, все больше недавно обогатившихся испанцев (в том числе вернувшихся из Нового Света) принимались фабриковать свидетельства своей знатности. К 1542 году, вероятно, уже 12 % населения «добились» статуса идальго – или купили его. Поскольку идальго не должны были зарабатывать себе на жизнь «подлыми и низкими профессиями», они не занимались никаким продуктивным трудом, что и стало одной из причин затяжного экономического упадка Испании с XVIII века[283]283
  M. Drelichman, ‘All that Glitters’, pp. 320–325.


[Закрыть].

В Америке же чрезвычайная жестокость конкистадоров сыграла свою роль. В 1544 году – с удобным для многих запозданием – были приняты «Новые законы», которые теоретически защищали права остатков местного населения. Но главным образом это была попытка предотвратить появление нового автономного класса в тысячах миль от королевского двора, вне зоны его политического контроля. Предполагалось остановить выдачу энкомьенд и запретить их передачу по наследству, чтобы семьи вроде Писарро не смогли выступать как аристократы[284]284
  J. Lockhart, Spanish Peru 1532–60, p. 5.


[Закрыть].

Многие конкистадоры увидели в этом угрозу своей бизнес-модели, независимости и попросту выживанию. Гонсало Писарро выступил маршем на Лиму – его брат Франсиско погиб, и он горел желанием защитить семейные владения. Он одержал несколько быстрых побед над теми, кто оставался лоялен короне. Кульминацией стала гибель первого вице-короля Перу Бласко Нуньеса Вела в январе 1546 года. Прошло чуть менее пяти лет после убийства Франсиско, и семья Писарро снова была на коне. Заговорили даже о том, чтобы короновать Гонсало как правителя новой страны, а всех его сторонников произвести в ранг аристократов[285]285
  J. Lockhart, Spanish Peru 1532–60, pp. 41–42.


[Закрыть]. Один из них, Франсиско Карвахаль, призывал Гонсало объявить себя королем, потому что иначе он останется вассалом короны и будет подпадать под юрисдикцию испанского правосудия за убийство Нуньеса Вела. Единственным способом избежать такой судьбы было окончательно порвать с Испанией:

Король не бывает предателем. Эта земля принадлежит инкам, их прирожденным правителям, и если она не будет им возвращена, то у тебя больше прав на нее, чем у короля Кастилии, ведь ты и твои братья покорили ее за свой счет и на свой страх и риск. Я прошу тебя, что бы ни случилось, коронуй себя и назовись королем, ибо никакое иное имя не надлежит носить тому, кто завоевал империю своей силой и мужеством. Умри королем, а не вассалом[286]286
  H. Thomas, The Golden Age, p. 325.


[Закрыть].

Гонсало не поддавался на такие уговоры. Наверное, при всех своих амбициях он желал быть принятым в испанском обществе, как часто случается с людьми, внезапно разбогатевшими. Корни конкистадоров оставались в Эстремадуре и Кастилии.

Вскоре после гибели Нуньеса Вела новый представитель короля в Перу заключил с колонистами сделку, пообещав отменить «Новые законы» в обмен на их верность короне. Как только согласие было достигнуто, Гонсало захватили и обезглавили. Вот вам и джентльменские договоренности. Впрочем, братья Писарро и сами не раз предавали своих партнеров.

Из братьев Писарро в живых оставался только один, Эрнандо – законнорожденный и грамотный. Он был не склонен решать вопросы военной силой и предпочитал переговоры. Современник описал его как «дурного христианина, лишенного страха перед Господом и еще менее верного королю»[287]287
  H. Thomas, The Golden Age, p. 226.


[Закрыть]. Эрнандо считал королевскую пятину жульничеством. Несколько лет он содержал в Панаме своего агента, который должен был искать обходные пути на таможне и минимизировать его выплаты в королевскую казну[288]288
  H. Thomas, The Golden Age, p. 516.


[Закрыть]. Так он создал одну из первых в истории налоговых гаваней, и Карибские острова (например, Бермудские) усвоили этот урок на будущее.

Теперь, когда все братья Эрнандо были мертвы, а корона укрепляла свои позиции в Перу и вообще на новых территориях, он вернулся в Испанию. Он знал, что там его ждет наказание, но был готов принять его, чтобы вернуть на родину часть семейных денег. Совет Индий в Мадриде вынес ему приговор за участие в убийстве Альмагро. Это был не более чем повод убрать его с дороги. Главной задачей для короля и его советников было укрепить свою власть над конкистадорами и забрать у них побольше денег.

Эрнандо провел в заключении двадцать один год. В основном он находился в замке Ла Мота в Вальядолиде – в том же самом здании, где он хранил первое полученное семьей золото после триумфального возвращения из Нового Света в 1534 году[289]289
  H. Thomas, The Golden Age, p. 365.


[Закрыть]. Замок был скорее местом домашнего ареста знаменитостей, чем тюрьмой (один из представителей семьи Борджиа, Чезаре, оказался там тридцатью годами ранее, но, как утверждалось, сбежал, спустившись по веревке из окна). У Эрнандо были перо и чернила, возможность хорошо питаться – все это оплачивалось перуанским золотом. Разрешались визиты гостей и любовниц[290]290
  H. Thomas, The Golden Age, p. 286.


[Закрыть].