Текст книги "Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи"

В том же году Клайв в третий и последний раз вернулся в Британию. Он укрепил позиции компании в Бенгалии и долгосрочные перспективы для правительства. Да и у него самого дела шли отнюдь не плохо. Он подарил королеве Шарлотте бриллианты стоимостью 12 тысяч фунтов, а королю Георгу III – инкрустированные мечи и другие ценные предметы на 20 тысяч[431]431
  R. Harvey, Clive: The Life and Death of a British Emperor, p. 319.


[Закрыть]. Впрочем, эти дары едва ли были сравнимы с состоянием в миллион фунтов, которое он нажил сам.

Теперь Клайв воспринимал свои достижения более уверенно и поэтому открыто демонстрировал свое богатство. Он привозил из Индии экзотических животных, которые потом жили в домах его новых друзей-аристократов. «Тигр Мальборо», который содержался в Бленхеймском дворце[432]432
  Родовое имение герцогов Мальборо в графстве Оксфордшир.


[Закрыть], был «украшен чудесными полосками, от кончика носа до самой оконечности хвоста». Дикую кошку, которую Клайв подарил дяде герцога Камберлендского, сопровождал смотритель; «когда он говорит с ней на индийском языке, она слушает любую его команду»[433]433
  J. Osborn, ‘India and the East India Company in the Public Sphere in 18th Century Britain’, pp. 206–7.


[Закрыть]. В стремлении Клайва одарять своих друзей и союзников было что-то отчаянное. Но некоторые из его жестов, похоже, были искренними. Он обеспечил щедрое ежегодное довольствие всем своим сестрам, а также старым военным товарищам вроде Стрингера Лоуренса.

Благодаря своему портфелю недвижимости Клайв мог бы посоперничать с любым современным девелопером. Большинство своих домов он оставлял за собой, для личного пользования. Он перемещался между тремя своими поместьями в Уолкоте, Клермонте и Оукли, но бывал и в старом семейном доме в Стайчи-Холл, который сам отреставрировал. В Лондоне он останавливался в своем особняке на Беркли-сквер, фасад которого был спроектирован[434]434
  C. Brad Faught, Clive: Founder of British India, p. 71.


[Закрыть] в модном и роскошном палладианском стиле[435]435
  Архитектурный стиль, основанный на идеях итальянского архитектора XVI века Андреа Палладио, многое заимствовавшего из устройства древнеримских храмов.


[Закрыть]. Он тщательно взвешивал свои покупки и инновации. Уолкот был выкуплен у члена парламента, переживавшего финансовые трудности, за впечатляющую сумму в 90 тысяч фунтов[436]436
  R. Harvey, Clive: The Life and Death of a British Emperor, p. 6.


[Закрыть]. Клермонт обошелся в 25 тысяч, но Клайв потратил вчетверо большую сумму, чтобы привести его в порядок. Для оформления садов он нанял знаменитого ландшафтного архитектора Капабилити Брауна. Хотя сам Клайв там фактически не жил[437]437
  C. Brad Faight, Clive: Founder of British India, p. 95.


[Закрыть].

Столь нарочитое бахвальство вызывало критику у многих. Набоб (переделка слова «наваб») стал предметом насмешек – вульгарный торговец, вернувшийся в Англию после своих авантюр. Его к всеобщему веселью воплотил на лондонской сцене сэр Питер Пагода, персонаж пьес Ричарда Тикелла. Но, возможно, самое резкое изображение этого типажа появилось в пьесе Сэмюела Фута «Набоб» (1768), герою которой приходится учиться у официанта бросать кости, чтобы быть принятым за игральными столами в высшем свете[438]438
  P. Lawson and J. Phillips, ‘Our Execrable Banditti’, p. 229.


[Закрыть]. Аудитория неплохо представляла, кто стал прообразом этого героя.

Слухи о масштабах богатства Клайва усиливались. «Годовой регистр»[439]439
  Авторитетный журнал, издающийся с 1758 года и освещающий главные события и тенденции в мире за истекший год. Первым его редактором был политический деятель и философ Эдмунд Берк.


[Закрыть] Берка в 1760 году сообщал, что его состояние равняется 1,2 миллиона фунтов в деньгах и драгоценностях, плюс драгоценности на 200 тысяч фунтов, принадлежавшие его жене. Его ежегодный доход оценивался в 40 тысяч фунтов в год (он был одним из богатейших людей в стране), и, кроме того, Клайв имел право на сбор налогов в Бенгалии. Он не предпринимал особых усилий, чтобы помешать публикации этих статей, и не видел смысла отвечать на них. Но со временем раздражение росло.

После выборов 1768 года девятнадцать набобов Клайва снова оказались в парламенте, причем многие представляли там те самые «гнилые местечки», которые он как реформатор, наверное, презирал[440]440
  P. Lawson and J. Phillips, ‘Our Execrable Banditti’, p. 234.


[Закрыть]. В глазах политического класса, впрочем, скандал состоял не в том, как именно эти люди попали в парламент. Коррупция в XVIII веке казалась нормой. Проблемой была откровенность Клайва, его вульгарность, из-за которой вся система приобретала дурную славу. На выборах 1774 года, когда Джону Уолшу удалось купить место в парламенте от города Вустер, общественное возмущение было столь острым, что кто-то даже сжег на улице чучело Клайва. История восхождения Уолша казалась представителям истеблишмента безвкусицей. Уолш, который начал работать на Ост-Индскую компанию в пятнадцать лет, вскоре стал личным секретарем Клайва. По возвращении Уолша в Англию его состояние оценивалось в 150 тысяч фунтов, и оно было неразрывно связано с богатством шефа.

В последние годы, пока Клайв еще привлекал внимание публики, он потратил массу усилий на борьбу со своими многочисленными врагами. Хотя он и правда был невероятно богат, у него почти не имелось времени наслаждаться этим богатством. Он стал озлобленным и параноидальным. Его отношение к директорам Ост-Индской компании порой напоминало отношение Куна к Семнадцати господам. Оба они презирали изнеженных людей, устроившихся в своих комфортных европейских домах и не понимавших, с какими испытаниями сталкивается человек в колониях и какие решения ему приходится принимать. Конфликты Клайва с компанией становились все более ожесточенными. Он часто брал верх благодаря своему ораторскому мастерству и испытанной временем тактике – подкупу парламентариев. Людей, верных ему, называли «Бенгальским отрядом»; они были отчаянно независимы и пренебрежительно относились к старым порядкам.

Обе стороны использовали происходящее в Индии, чтобы подорвать убедительность позиций друг друга в парламенте. Политик-виг, сын первого премьер-министра, Хорас Уолпол писал в 1772 году о голоде в Бенгалии: «В Индии они уморили миллионы своими монополиями и грабежами и чуть не устроили голод на родине ввиду роскоши, вызванной их расточительностью, ведь эта расточительность подняла цены на все, вплоть до того, что бедняки уже не могли позволить себе купить хлеб»[441]441
  P. Lawson and J. Phillips, ‘Our Execrable Banditti’, p. 238.


[Закрыть]. Он также ядовито замечал: «Стоны Индии достигли небес, где генерал от бога Клайв, несомненно, будет все отрицать»[442]442
  C. Brad Faught, Clive: Founder of British India, p. 94.


[Закрыть]. Эдмунд Берк, также виг, позже взял дело в свои руки и обвинил набобов в том, что они заработали на индийском коррумпированном режиме и импортировали этот криминал в английскую политику.

Сезон охоты на Клайва был открыт. В парламент поступило ходатайство, обвинявшее его в том, что во время захвата Бенгалии он присвоил деньги и драгоценности на 254 тысячи фунтов, «подав дурной пример государственным служащим, к бесчестию и ущербу государства»[443]443
  G. B. Malleson, Lord Clive, p. 195.


[Закрыть]. И главное унижение: Клайва вызвали для дачи показаний перед комиссией, занимавшейся парламентским расследованием. А что бы сделали они, спрашивал он своих коллег-парламентариев, предполагаемых следователей, в свете открывшихся возможностей? Он раскритиковал их неуместное вмешательство и возмущенно заявил, что его допрашивают «как овцекрада, а не как члена этой законодательной палаты»[444]444
  N. C. Chaudhuri, Clive of India, p. 464.


[Закрыть]. Он также сказал[445]445
  N. C. Chaudhuri, Clive of India, p. 465.


[Закрыть]:

Подумайте о положении, в которое меня поставила победа при Плесси. Великий правитель зависел от моей милости; богатейший город был в моей власти; его крупнейшие банкиры сражались друг с другом за право купить мою улыбку; я шел сквозь сокровищницы, распахнутые для меня одного, по обе руки от меня заваленные золотом и серебром. Господин председатель, в этот момент я изумляюсь собственной умеренности[446]446
  Редко когда богатейшие люди высказывались столь уместно – и столь честно. Эти слова передают основную суть их психологии: ощущение, что их наказывают за то, что они успешнее остальных, и сравнение себя не с остальными членами общества, а с другими людьми их типа. Поскольку Клайв всегда мог сделать еще больше, получить еще больше денег, он полагал, что тот факт, что он смог остановиться, полностью его реабилитировал в моральном смысле. Вернемся в наши дни, посмотрим на разнообразные «судилища» над Бобом Даймондом, Фредом Гудвином и другими банковскими руководителями начала XXI века, связанные с их зарплатами, бонусами и финансовыми катастрофами, которые они вызвали. Парламентарии, разумеется, получали удовольствие от своих риторических удач, но им не удавалось добиться раскаяния. Те, от кого требовали объяснений, ощущали прежде всего жалость к себе: по их мнению, их несправедливо заставили отвечать за свои поступки. – Прим. автора.


[Закрыть].

Хотя Палата общин отвергла вотум недоверия в отношении Клайва и даже признала его «великие и достойные похвалы услуги своей стране», он принял эту обиду очень близко к сердцу. Ему казалось, он потратил лучшие годы жизни на то, чтобы дать британцам заработать в Индии, а в ответ получил публичное унижение. Приступы депрессии, которые охватывали его в разные моменты жизни, в последние годы взяли верх. Клайв оказался в политической изоляции и не имел никаких возможностей восстановить свое реноме. Он едва ли мог вернуться в Индию ради новой войны, учитывая возраст и все более серьезные проблемы со здоровьем.

Умер Клайв при загадочных обстоятельствах. В ноябре 1774 года он занемог лихорадкой и начал принимать морфий, чтобы облегчить страдания. Как гласит история, за игрой в карты он внезапно встал, извинился и вышел. Вскоре его нашли мертвым на полу соседней комнаты. Он умер от передозировки. Было ли это самоубийством или случайностью? Есть и другая версия, согласно которой он перерезал себе горло перочинным ножом[447]447
  G. B. Malleson, Lord Clive, pp. 198–199.


[Закрыть]. Его похоронили спешно, безо всякого расследования, чтобы избежать скандала.

Наследие Клайва превратилось в предмет ожесточенных споров. Он оказался козлом отпущения за индийский политический режим, который становился все более коррумпированным и некомпетентным. Между тем, Клайв был отнюдь не единственным и отнюдь не последним чиновником компании, который, вернувшись из Индии, начал швыряться деньгами[448]448
  P. Lawson and J. Phillips, ‘Our Execrable Banditti’, p. 227.


[Закрыть]. Многие годы за ним сохранялась ужасная репутация. Первая биография, опубликованная после его смерти, вышла под псевдонимом – Чарльз Караччоли. В ней Клайв изображался жестоким и продажным типом; вероятно, текст был составлен группой его врагов в вооруженных силах Ост-Индской компании[449]449
  J. Harrington, Sir John Malcolm and the Making of British India, p. 166.


[Закрыть]. Характерно стихотворение, написанное на его смерть:

 
Жизнь – поверхность, гладка и скользка,
На ней Клайв из Плесси споткнулся, упав.
Богатствами Индии он завладел,
Но смерть свою подкупить не сумел.
Нету различий под крышкою гроба,
Будь ты рабом, будь ты набобом[450]450
  P. Lawson and J. Phillips, ‘Our Execrable Banditti’, p. 239.


[Закрыть].
 

В начале XIX века, когда британцы с помпой праздновали свое неоспоримое господство над Индией, жизнь и наследие Клайва снова стали полем схватки. Для радикально настроенного Джеймса Милля он был воплощением того разложения и той продажности, которые заставили Ост-Индскую компанию отказаться от «цивилизованных» методов в пользу более «варварских». Клайв, доказывал Милль, предал изначальную торговую миссию компании из-за своей жадности и жажды власти. Однако колониальный чиновник сэр Джон Малкольм, тори, который в 1836 году опубликовал новую биографию Клайва, утверждал, что покорение Бенгалии следовало логике коммерческой конкуренции с французами[451]451
  Более подробное обсуждение этих историографических дебатов см.: J. Harrington, Sir John Malcolm and the Making of British India, pp. 166–173.


[Закрыть]. Более поздние викторианские биографы, сочинявшие свои труды в порыве имперского энтузиазма, оказались более щедры на похвалы. Полковник Джордж Маллесон, историк, когда-то служивший в Индии, назвал парламентское расследование деяний Клайва «преследованием человека, оказавшего самые роскошные услуги своей стране». Преступление Клайва, в глазах его врагов, состояло «в том, что он сам разбогател и не дал им жировать, разграбляя страну, которую сам покорил»[452]452
  G. B. Malleson, Lord Clive, p. 184.


[Закрыть].

В начале XIX века сын Клайва женился на девушке из семьи графа Поуиса, и так Клайв посмертно добился для своей семьи нужного дворянского титула. К этому моменту влияние Английской Ост-Индской компании пошло на спад. Серия королевских указов лишила ее торговых монополий и открыла дорогу конкурентам[453]453
  A. Webster, The Twilight of the East India Company, p. 2.


[Закрыть]. Беспорядки, случившиеся в ходе Восстания сипаев 1857 года, дали британскому государству повод закрыть компанию и поставить на ее место официальные имперские структуры. Власти полагали, что компания, как и Клайв, возомнила о себе слишком много.

Всего через несколько месяцев после смерти Клайва Уоррен Гастингс, один из его последователей, участвовавший с ним в битве при Плесси, стал первым британским генерал-губернатором в Индии. Так начался Радж – британское колониальное правление. Клайв стал весьма богатым человеком, однако он, как и Ян Питерсоон Кун, не смог добиться той респектабельности, по которой тосковал. Этого человека презирали за наглость и вульгарность, но именно он создал плацдарм для имперской мощи и богатства, которые обеспечили Британии власть над миром в последующие двести лет.

Глава 8
Круппы: промышленный патриотизм

Я знал номера машин каждого из них, я мог узнать их, когда они подъезжали на парковку, когда они уезжали, и это было довольно-таки безумно.

Билл Гейтс

Семейная фирма и человек, выбившийся из низов: в этих двух шаблонах – романтизированное представление о герое, разбогатевшем благодаря личным усилиям. Они уходят корнями в промышленную революцию, в формирование делового класса, почти не связанного с землевладельческой знатью, до тех пор доминировавшей в европейских политике и бизнесе. Революция, которая началась в северной Европе в конце XVIII века, создала новое поколение состоятельных людей. На угольных месторождениях, фабриках и судостроительных заводах, простирающихся от Шотландии до северной Италии, родился новый господин – инноватор, человек со средствами, оплот общества.

Семья Круппов из города Эссен в германском промышленном районе Рур стала воплощением этой новой породы людей. Их история – история компании, которая восстала из неизвестности и в какой-то момент, к счастью или несчастью, начала символизировать амбиции и ценности целой нации. Превратил эту фирму в глобального гиганта Альфред Крупп. Когда после неожиданной смерти отца он принял бразды правления (в смехотворно юном возрасте четырнадцати лет), в компании работало пять человек. Шестьдесят лет спустя, когда он умер, она была корпоративным городом-государством, обеспечивавшим жилье и питание десяткам тысяч работников и контролировавшим их жизнь. Альфред Крупп был не просто владельцем компании: он был сюзереном, который с огромной прибылью продавал оружие всем желающим. Он был и инженером-механиком, и социальным инженером, зацикленным на контроле над своей рабочей силой.

Его династия просуществовала больше столетия. Накануне Первой мировой войны, на фоне прибыльной гонки вооружений владелица компании, Берта Крупп фон Болен-унд-Хальбах, оказалась богаче кайзера[454]454
  H. James, Krupp. p. 2.


[Закрыть]. Десять лет спустя Адольф Гитлер в «Майн Кампф» призывал молодежь Германии быть «твердой, как сталь Круппов»[455]455
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 3. Особенно забавно, учитывая, что в числе главных особенностей стали Круппа были ее мягкость и податливость.


[Закрыть]. Тогда можно было сказать: Германия – это Krupp, а Krupp – это Германия. После Второй мировой войны топ-менеджеры Krupp в ходе Нюрнбергского процесса были осуждены за преступления против человечества, за использование рабского труда. Но в считанные годы их грехи были забыты. Американцы нуждались в Krupp, чтобы укрепить Германию и оградить ее от угрозы коммунизма. Компания была слишком значима, чтобы ее проигнорировать.

Самые спорные эпизоды истории династии не то чтобы замалчиваются, но особенного внимания не вызывают. Официальные корпоративные версии обращаются к фольклорным истокам фирмы. Вилла Хюгель – огромный особняк на двести шестьдесят девять комнат, который Альфред построил в конце жизни, – стала памятником власти и богатству, домом и штаб-квартирой, которому выражают почтение промышленники и политики со всего мира. Теперь она служит культурной институцией для регионального правительства. Это напоминание о том, что в течение двухсотлетней истории Krupp интересы частного бизнеса и государства постоянно переплетались.

Возвышение фирмы было постепенным и не слишком впечатляющим. Впервые имя Круппов появляется в документах в 1587 году, когда некий Арндт Крупп вступил в гильдию купцов свободного имперского города Эссен – центра добычи угля и серебра, а также военной промышленности. Оружейники там зарабатывали весьма достойно: каждый год производились тысячи ружей и пистолетов. Круппы с самого начала умело эксплуатировали вражду. Арндт прибыл в город незадолго до того, как разразилась эпидемия Черной смерти; подобно Крассу в Риме, он, не задумываясь, скупил ряд домов у семей, отчаянно спешивших бежать от чумы. Во время Тридцатилетней войны в начале XVII века его сын Антон стремительно сколотил состояние на поставках оружия как католическим, так и протестантским государствам.

Круппы стали столпами местного общества, уважаемыми членами гильдий, важными фигурами в муниципальной власти. В XVIII веке семья уже торговала товарами из колоний, в том числе табаком. В начале XIX века предводительница семьи, Хелена, купила металлургический завод, и Круппы перешли от торговли к производству. После смерти Хелены в 1810 году ее сын учредил фирму Friedrich Krupp (дав ей свое имя). С тех пор это название было неразрывно связано с судьбой Германии. Но Фридрих был неудачливым руководителем. В 1826 году, когда он умер от туберкулеза в тридцать восемь лет, все наследство в 42 тысячи талеров, доставшееся ему от матери, испарилось[456]456
  H. James, Krupp. p. 14.


[Закрыть]. Первые двадцать пять лет существования фирма стабильно теряла деньги. Ввиду своей не блестящей деловой репутации Фридрих лишился всех официальных постов, которые он занимал в городе. Его потомкам пришлось переехать с одной из центральных площадей Эссена в дом бригадира на сталелитейном заводе; впоследствии этот переезд стал ключевой частью крупповского мифа.

Собирать все заново выпало юному Альфреду, которому не было и пятнадцати лет. Шестьдесят лет спустя он настаивал, что ему просто повезло, а его отцу – нет. Ощущение опасности положения и непрочности состояния побуждало его при каждой возможности пытаться расширять свой бизнес.

Учителя Альфреда обращали внимание на его интеллект, но унаследовав компанию, он вынужден был прекратить учебу и полностью посвятить себя производству стали. Потом он говорил: «Наковальня была моей школьной партой»[457]457
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 47


[Закрыть]. Фридрих растратил большую часть сбережений, и семья была вынуждена жить скромно. Сначала в фирме было всего несколько сотрудников, и изрядная часть работы легла на плечи самого Альфреда. Расплавленный металл следовало переливать точно в нужный момент, иначе он охлаждался слишком быстро или слишком медленно и весь процесс шел насмарку. Один из его крупных клиентов, монетный двор Дюссельдорфа, вернул несколько дефектных заказов назад[458]458
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 49.


[Закрыть]. Альфред не останавливался, пока не добился точного выполнения производственной процедуры, и заставлял работников трудиться поздними вечерами.

К тщательности прибавлялась хитрость. В письмах потенциальным клиентам Альфред отчаянно пытался произвести впечатление и преувеличивал размеры завода, надеясь заполучить тот самый крупный заказ, который все изменит. Он колесил по Европе, уговаривая потенциальных покупателей. С самого начала он не отделял свою личную репутацию от судьбы компании. Доведя до совершенства дуло мушкета из катаной стали, он повез образцы в казармы, привязав их к седлу. Альфред хотел показать их офицерам, но караульные отправили его восвояси. Не сломленный неудачами, он ездил по государствам только что сформированного Таможенного союза[459]459
  Объединение мелких немецких государств под предводительством Пруссии, основанное в конце 1820-х годов.


[Закрыть] вместе с младшим братом Херманном, надеясь воспользоваться растущими рынками[460]460
  Kruppische Gustahlfabrik, A Century’s History of the Krup. Works, pp. 57–58.


[Закрыть]. Он возил свои ружья и пушку по городским ярмаркам в надежде на вечно ускользающую награду – на то, что его имя запомнят.

Наконец это сработало. И тогда дела пошли в гору. Уже через несколько лет продукты Круппа достигли даже Бразилии. Еще один прорыв произошел в 1841 году, когда Херманн изобрел вальцы для штампования стальных ложек и вилок. Круппы патентовали каждое новое изобретение, от тяжелых промышленных инструментов до бытовых товаров, что позволило Альфреду реинвестировать доходы в расширение производства. В те годы, когда от каждого крупного контракта зависела судьба фирмы, Альфред поставил своей целью вырваться на развивающиеся рынки и закупать сырье отовсюду, откуда возможно.

Когда началась Всемирная выставка 1851 года в лондонском Хрустальном дворце, Альфред рассчитывал на один-единственный прорыв, надеясь выделиться из толпы. И он добился этого, продемонстрировав публике стальной слиток вдвое больше весом, чем у британских конкурентов. Ему досталась золотая медаль выставки. Не удовлетворившись и этим, Альфред продемонстрировал свою стальную пушку – под национальным флагом и гербом Пруссии. Она вызвала всеобщие рукоплескания. В то же время он вышел на доходный железнодорожный рынок Соединенных Штатов с колесами нового типа для поездов. Это стало особенно заметным источником заработка для зарождающегося класса американских промышленных магнатов (см. Главу 9).

Хотя Альфред вызвал сенсацию за границей, в своем родном городе он был все еще не очень известен: полицейский комиссар однажды назвал его именем отца[461]461
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 93.


[Закрыть]. Его скромная внешность скрывала неистовое честолюбие. Альфред отчаянно желал быть первым во всех технологических начинаниях, считая, что ведет круглосуточную конкурентную борьбу со своими соперниками. Занимаясь одной производственной разработкой, он написал подчиненному: «Мы должны воспользоваться этим шансом, не упустить его – мы должны быть первыми, если идея хороша». На протяжении своей долгой деловой жизни Крупп руководствовался двумя принципами: секретностью и стремлением к экспансии. Не было рынка, который бы он не пытался покорить. Почти двести лет спустя техническое соперничество металлургической отрасли XIX века воспроизвели технологические гиганты Кремниевой долины – такая же яростная конкуренция, секретность, битвы за монополии и патенты.

В основном внимание Круппа было обращено на Британию, родину промышленной революции. Как считал Крупп, страна кишела механиками и изобретателями, которые придумывали все более эффективные насосы и шкивы. Британцы прокладывали путь для промышленности с середины XVIII века. Бенджамин Хантсмен, часовщик из Шеффилда, изобрел технику тигельной плавки металлов, которая с тех пор давала британцам стабильное преимущество. Согласно этому методу, железо помещают в глиняный тигель, ставят его в печь и плавят при чрезвычайно высоких температурах, после чего добавляют уже переплавленной стали, чтобы добиться более чистого результата. Отношение Альфреда к Британии было смесью восхищения и ревности к людям вроде Джона Смитона, которого иногда называют первым инженером, Джозефа Брамы, изобретателя гидравлического пресса, Ричарда Аркрайта, чья прядильная машина произвела революцию в производстве текстиля, и Томаса Ньюкомена с его паровым двигателем. Эти инженеры, добившиеся успеха исключительно своими силами, стали знаменитыми мастерами и уважаемыми изобретателями, но лишь немногие из них (например, Аркрайт) заметно разбогатели. Альфред Крупп и американские бароны-разбойники были людьми другого типа. Они обменяли свои навыки на огромные личные состояния и всемирное признание.

Крупп, робкий человек, который старался держать людей на почтительном расстоянии, ценил английскую сдержанность и формальности. Приехав в страну первый раз (в 1838 году), он начал писать свое имя на английский лад – не Alfried, а Alfred, – подобно Уильяму (Вильгельму) Сименсу. Оба они считали, что лучше впишутся в английскую жизнь, если их имена будут звучать не так явно по-тевтонски. Альфред провел в Англии несколько выходных, подышал морским воздухом в Торки. На родине он стал одеваться как хрестоматийный англичанин – цилиндр и фалды. Но бизнес есть бизнес, и Крупп отчаянно пытался догнать английские технологии. Глобальная конкуренция была столь остра, что промышленный шпионаж являлся ключевым инструментом и для Круппа, и для его соперников. Он создал сложно организованные сети агентов по всей Европе и Северной Америке, чтобы следить за конкурентами, причем настаивал, чтобы агенты отчитывались перед ним лично. Иногда он даже выполнял эту работу сам. Он взял псевдоним Шропп, под которым втирался в доверие к английским промышленникам, надеясь выковырять какие-нибудь секреты их сталелитейного производства. Он ездил в Шеффилд, Стоурбридж и Халл и где-то там встретил Фридриха Соллинга, который стал работником Krupp до конца жизни. Крупп оставил в Англии своего многолетнего партнера Альфреда Лонгсдона, чтобы быть в курсе технологических достижений страны. Вскоре у него появились аналогичные представители в Париже, Санкт-Петербурге и Нью-Йорке.

Даже его злополучный отец Фридрих Крупп думал о глобализации: ему еще в 1820-х пришла в голову идея открыть завод в России[462]462
  H. James, Krupp. p. 20.


[Закрыть]. Альфред же грозил перевести все производство в Россию всякий раз, как ссорился с немецкими властями из-за их консервативного отношения к его товарам. В 1849 году русские предложили ему 21 тысячу рублей, чтобы построить завод в Санкт-Петербурге, но тогда ничего не вышло[463]463
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 69.


[Закрыть]. Однако у заграничных операций были свои плюсы. Прусские офицеры долгое время считали стальную пушку Альфреда не более чем дорогостоящим посмешищем. Они были заинтересованы лишь в улучшении существующих бронзовых пушек.

Тут на помощь Круппам пришла политика, которая позволила Альфреду продемонстрировать техническое превосходство своих продуктов. Однажды он возвращался из очередной ознакомительной поездки в Англию через Париж, где тогда вспыхнули уличные бои. Дело было в 1848 году, в Европе шли революции. Поначалу Крупп не проявил к ним особого интереса, записав: «Ради дьявола, пусть они разобьют друг другу головы». Он считал, что войны и беспорядки мешают бизнесу – забавное отношение, учитывая, какое состояние он потом сколотил на торговле вооружениями. «Как хочется, чтобы во Франции был восстановлен мир, – сокрушался он, – и мы вернулись к нормальному прибыльному бизнесу»[464]464
  B. Menne, Blood and Steel, p. 89.


[Закрыть]. Однако городские бунты повысили спрос на артиллерию со стороны всех монархий Европы. Пушка Круппа, которую в 1847 году отказалось испытывать прусское министерство обороны, в 1852 году была с гордостью представлена русскому царю, побывавшему в Пруссии с визитом. Даже фабрика по производству ложек в австрийском городе Берндорф сменила профиль и стала выпускать шашки: фирма все больше концентрировалась на выпуске военной продукции.

В том же 1848 году Альфред наконец стал владельцем компании, приняв его у своей овдовевшей матери; но момент был неподходящий. На фоне экономического кризиса, разыгравшегося по всей Европе, он решил переплавить фамильное серебро, чтобы иметь достаточно денег на выплату жалования (как сделал и Людовик XIV для финансирования своих войн)[465]465
  H. James, Krupp. p. 79.


[Закрыть]. Так появился еще один эпизод стойкого крупповского мифа – беззаветный патриот жертвует собственным состоянием ради блага своих работников.

Крупп был недоволен прусским министерством обороны, которое все еще не торопилось покупать его товары, и искал клиентов повсюду. Позднее, когда компания уже была проникнута духом ультрапатриотизма, всплыла неприятная правда: Альфред заключал или пытался заключить сделки с большинством соперников Пруссии. В 1860 году, разработав казнозарядную пушку (традиционная артиллерия заряжалась с дула), он угрожал продать ее Британии и Франции, если Пруссия не сделает заказ. Военный министр Альбрехт фон Роон, давний недоброжелатель Круппов и одна из ключевых фигур прусского правительства, уступил лишь тогда, когда британские и французские власти подтвердили действие патентов Krupp в своих странах[466]466
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 112.


[Закрыть].

В 1862 году Альфред открыл первое бессемеровское производство в континентальной Европе. Бессемеровский процесс, разработанный опять-таки в Англии, был еще одним технологическим шагом вперед: он позволял устранять примеси из железа путем окисления – продувки воздуха через жидкий металл. Английский осведомитель Альфреда, Лонгсдон, воспользовался семейными связями, чтобы получить патент в Германии. Альфред не выпускал эту информацию за пределы узкого круга доверенных коллег[467]467
  H. James, Krupp. p. 39.


[Закрыть].

В атмосфере свободы предпринимательства, сложившейся в середине XIX века, для производителей оружия было обычным делом продавать его в другие страны. Но Пруссии предстояло столько войн, что патриотизм и интересы бизнеса неизбежно должны были вступить в конфликт. Незадолго до австро-прусской войны 1866 года Альфред чуть не продал австрийцам крупную партию пушек. Когда фон Роон осведомился, в чем дело, Крупп отвечал: «Я мало что знаю о политической обстановке. Я просто работаю»[468]468
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 109.


[Закрыть].

Чтобы Крупп пересмотрел свои взгляды, потребовалось личное вмешательство короля – плюс соглашение с правительством Пруссии, гарантировавшее предоплату за его пушки[469]469
  E. C. McCreary, ‘Social Welfare and Business’, p. 30.


[Закрыть]. После попытки императора Франции Наполеона III присоединить к своей империи Люксембург в 1868 году отношения между Францией и Пруссией обострились, тем не менее Альфред отправил французскому императору каталог своих товаров[470]470
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 117.


[Закрыть]. Французские конкуренты Круппа, братья Шнейдеры, ненамеренно оказали ему услугу, убедив свое министерство обороны «покупать французское»[471]471
  B. Menne, Blood and Steel, p. 92.


[Закрыть]. Альфред понял намек и преданно предоставил Германии снаряды для грядущей войны, объявив – со всем патриотическим пафосом, который только мог изобразить, – что чрезвычайно привержен общему делу и даже не будет возражать, если получит оплату не в полной мере. Втайне же он был готов передать свою фабрику французам, если те успешно оккупируют Рур, чего боялось большинство немцев. «Мы предложим им жаркое из телятины и красное вино, – записал он в своем дневнике, – иначе они уничтожат завод»[472]472
  W. Manchester, The Arms of Krupp. p. 139.


[Закрыть]. Он отправлял на фронт сигары и бренди, но подарки эти доставались лишь тем прусским офицерам, которые поддерживали планы армии по закупке его стальных пушек. Впрочем, он выделил 120 тысяч талеров для создания фонда попечения о раненых солдатах. На эти деньги был, в числе прочего, построен госпиталь, который потом превратился в корпоративную больницу, – там лечили пострадавших работников.

Франко-прусская война 1870–1871 годов, закончившаяся поражением Франции и объединением германских государств, стала определяющей в карьере и Отто фон Бисмарка, и Альфреда Круппа. В награду за военный и дипломатический триумф кайзер Вильгельм I наделил Бисмарка неограниченными полномочиями. «Железный канцлер» теперь руководил всей внешней и экономической политикой – он считал, что в основе немецкого могущества должен лежать промышленный рост. Вспоминая революционный хаос, потрясший до этого Европу, он сделал свое знаменитое заявление: «Не речами и решениями большинства решаются важные вопросы современности – это была крупная ошибка 1848 и 1849 годов, – а железом и кровью»[473]473
  Цит. по: Хилльгрубер А. Выдающиеся политики. Отто фон Бисмарк. Меттерних. Ростов н/Д: Феникс, 1998.


[Закрыть]. По решению Железного канцлера с Krupp должны были работать все немецкие министерства. Число работников Альфреда благодаря этому утроилось и выросло до десяти тысяч. Теперь он мог расширять свой бизнес, опираясь на регулярные контракты с германским государством.

Железо, кровь и война были бизнес-моделью Круппа. Продажи вооружений росли по всему миру, теперь они составляли две трети оборота компании. Крупп был одним из первых глобальных бизнес-лидеров и одним из первых, кто увидел, насколько важно сочетать современные технологии и маркетинг. Он сделал себе имя и состояние, продавая все, что угодно, кому угодно, в любое время. До 1870-х крупнейшим клиентом компании была не Германия, а Россия. В 1860-х Крупп решил, что следующей мировой сверхдержавой станет Китай. Первая дипломатическая миссия китайского правительства в Европу в 1866 году включала и визит на завод в Эссене. Вскоре Альфред назначил коммерсанта Фридриха Пайля представителем фирмы в Китае и Японии[474]474
  H. James, Krupp. p. 51.


[Закрыть]. В 1871 году затея оправдалась: китайское правительство разместило большой заказ на 328 артиллерийских орудий. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов, угрожавшей разрушить хрупкий баланс сил в Европе, пушки Круппа обстреливали ядрами позиции обеих сторон.