Текст книги "1000 миль на байдарке «Роб Рой». По рекам и озерам Европы"

Глава XIV

Дамы в муслине. Шумные офицеры. Адвокаты и зонтики. Реймс. Течь. Нечаянное купание. Мадам Клико. Разговоры за ужином. «Элефант». Облака.

Канал привел нас в Нанси, красивый старинный город с архиепископом, хорошей гостиницей, большими умывальниками, барабанами и рожками, мороженым и прочими радостями жизни. Я побывал на мессе в соборе, но это оказалось представление более безвкусное, чем когда-либо приходилось видеть, даже в Италии. В спектакле действовало не менее тридцати участников. Поклоны и гримасы степенных стариков, одетых в пышное, но грязноватое рукоделие, бормочущих на латыни, были просто оскорблением для людей, от которых требуется присутствовать на этом богослужении и слушать такие нелепости, как «истинное» толкование фразы Делайте это в воспоминание обо Мне4040
  (Ешьте хлеб Причастия). Коринфянам, 11:24. Прим. перев.


[Закрыть].

Большое и внимательное собрание, в основном женщины, выслушали красноречивую проповедь молодого священника, прославлявшего чтимого здесь святого из числа монахов. Видимо, почтенный древний монах был весьма уважаем, но отличался ли он при жизни от монахов сегодняшних? Я часто жил с этими господами и должен сказать, что мысль о канонизации таких людей вызывает лишь улыбку. Вряд ли кто-то из них обладает неприступным совершенством. Разве что этот монах отличался соблюдением ежедневного омовения, чем заслужил редкую репутацию чистоплотного человека.

После полудня мощи преподобного пронесла по улицам процессия из нескольких тысяч женщин и нескольких мужчин. Одетые в белые муслиновые платья и выстроившиеся в шеренги дамы распевали, медленно двигаясь, а прохожие снимали шляпы. Я действительно не мог понять обожание, которое вызывали иссохшие кости жившего когда-то монаха, поэтому моя соломенная шляпа осталась на голове.

Думаю, что французы, живущие активно и публично, должны иметь и соответствующую религию с коллективными богослужениями, яркими действиями, красками и звуками. Безмолвная в своей глубине преданность – для Севера, а не для этого сияющего солнца. Впрочем, тихое поклонение можно найти также в еще более низких широтах, где зной препятствует шумной деятельности.

Лет двадцать назад один из самых способных ученых Кембриджского университета написал статью о влиянии островного положения и климата Британии на наш национальный характер, доказав, что это влияние затрагивает все черты нашей жизни.

В провинциальном французском городке, подобном Нанси, почти все приятные стороны жизни зависят от климата; увы, дождь или снег сразу ограничивают их. Теперь представьте себе француза, приехавшего в Англию. Над ним смеются за ошибки в нашем сложном языке, ему приходится есть в обед только два блюда, и он пьет неважный кофе. Вечером он не может посидеть на веранде на открытом воздухе. Если он захочет посмотреть на нашу домашнюю жизнь, то обнаружит, что не может войти в нее (очень немногие иностранцы вхожи в английские дома). Его несчастья напрямую связаны с нашим климатом; неудивительно, что его впечатление об Альбионе состоит в том, что все и всё тут угрюмо, как туман, хлопок и дым.

Из Нанси я отправил лодку по железной дороге, чтобы попасть на реку Марна. Пока медлительный товарный поезд тащился вперед, я воспользовался случаем побывать в знаменитом Шалонском военном лагере, подобном нашему Олдершоту. Омнибус забирает вас с вокзала, и вскоре вы попадаете на длинную беспорядочную улицу с маленькими домиками, построенными кое-как и выглядящими так, будто все до одного можно снести рукой. Это не казармы, а стихийный городок маркитантов, вырастающий сам собой возле каждого лагеря. Вот Place Solferino, а вот Rue Malakhoff, где на вывеске трактира изображен китаец, которому отрезал косу бравый француз.

Лагерь находится посреди обширной равнины, везде пыль и белый грунт, слепящий глаза (это был самый жаркий день за все время отпуска). Но есть и тенистые деревья, и много травы на холмах. Здесь достаточно места для большой армии, которая может маневрировать и маршировать мимо своего императора, восседающего на троне в беседке на гребне холма.

Постоянные казармы для войск состоят примерно из 500 одноэтажных кирпичных домов, крытых плитками, прочных, просторных и хорошо освещенных. Каждый дом около 70 футов в длину и 20 в ширину, все содержатся в хорошем состоянии. На этот лагерь уже израсходовано полтора миллиона фунтов стерлингов. За домами расположены сады, недавно они появились в лагерях и в Англии.

На месте было несколько тысяч солдат, так что мы вскоре увидели все самое интересное, а затем перешли в ресторан, где я наблюдал, как около двадцати офицеров шли к завтраку. У них был отдельный зал, но меня поразили их громкие, грубые и до безобразия бурные разговоры. Без перерыва стоял просто чудовищный грохот. Никогда раньше не встречалось такого отвратного образца французских манер, и я не могу отделаться от мысли, что, возможно, были некие особые причины для того, чтобы эти люди ревели и бушевали все полчаса, пока завтракали.

Общий офицерский стол вводился во французской армии несколько раз, но, похоже, неудачно, как и французские клубы в целом. Однако, путешественнику неразумно делать выводы о чертах характера великого народа, если он недолго прожил среди него. Беглый взгляд может заметить, что у незнакомца длинный нос, но только хорошо познакомившись с человеком, вы сможете описать его характер.

В небольшой книжке об английской судебной системе, только что вышедшей во Франции, отмечены два факта: что барристеры помещают название своей гильдии на визитные карточки и что подмастерьев права превосходно обучает сержант права, обладающий «зонтом с лаковым чехлом, который на солнце блестит, как меч»!4141
  Видимо, Мак-Грегор (сам адвокат по профессии) приводит эту цитату как образец глупости из-за поверхностного взгляда. Институт сержантов права (юристов высшей категории в сложной английской судебной системе) ко времени написания книги потерял свое значение и вскоре был упразднен. Конкретных пояснений к этому фрагменту найти не удалось. Прим. перев.


[Закрыть]

Еще один интересный город в этом департаменте Франции – Реймс. Имея еще часа два свободного времени, я отправился туда и насладился посещением собора. Это один из красивейших соборов Европы, очень старый, очень большой, очень богатый и прославленный как место коронации французских королей. Он содержится в хорошем состоянии и на удивление чист. Снаружи собор покрыт каменными фигурами, большинство из которых выполнены довольно грубо, но на расстоянии создают впечатление расточительного богатства материала.

Во Франции издается небольшой журнал под названием France Illustrated; цена его четыре пенса за номер. В каждом журнале приведена карта департамента, несколько гравюр с видами известных мест или событий, краткая история основных городов и резюме статистики этого департамента. Издание такого рода, я думаю, было бы очень полезно в Англии; и особенно для путешественников, которые могли бы купить выпуски, относящиеся к интересующим их регионам.

По данным этого издания я обнаружил, что в одном из соседних департаментов с полумиллионным населением за год происходит около сотни самоубийств. Это тревожная пропорция. Что бы мы сказали, если бы такое происходило, например, в Манчестере?

Но мы погрузились в обыкновенные рассказы путешественника, потому что я все жду поезда с «Роб Роем». Этот пока единственный опыт разлуки заставил меня снова тосковать по его дубовым бортам и розово-коричневой лакированной кедровой палубе.

На следующее утро лодка прибыло в Эперне, что стоило 2 шиллинга 6 пенсов. Все как будто было в порядке, но вскоре я обнаружил повреждения и понял, что лодка наверняка будет течь. Прямо на перроне под жарким солнцем я перевернул лодку вверх дном, купил две свечи и потратил добрых три часа на промазку всех швов. Но когда мы спустили лодку в Марну, вода стала сочиться со всех сторон. Ужасно. Дырявая лодка – как хромая лошадь или кривое ружье: из всех необходимых качеств лодки первое – это способность держать воду. Я остановился в первой деревне и попросил работавшего на плоту человека смешать свинцовые белила и другие вещества, и мы тщательно замазали все швы, оставив их затвердевать, пока я завтракал в маленьком трактире недалеко от берега. Здесь строят длинные плоты, чтобы отправить их в Париж, а фермеры приходят в трактир, чтобы выпить свою двухпенсовую бутылку вина.

Плотогон был горд тем, что справился с лодкой, и позвал проходивших друзей, чтобы рассказать им всю его историю. Когда я расплатился с ним, он сказал, что надеется – я не забуду, что лодку основательно починили в центре Франции, в деревне… но увы, я действительно не запомнил названия.

Недостатка в испытаниях его мастерства не было, поскольку на Марне «Роб Рой» пришлось тянуть через множество дамб и барьеров. Некоторые из них имели своеобразную новую конструкцию.

Плотина состояла из трех ступеней с плато между ними. Вода переливалась по этим ступеням, глубина на гребнях составляла всего несколько дюймов, а в «ваннах», самое большее, восемь или десять дюймов. Этого достаточно для прохода байдарки, но вдоль гребней стояли еще и ряды железных столбов, и от верха одного столба к основанию другого по диагонали протянуты цепи. Весьма загадочное приспособление. Обычно я выходил на берег для разведки и намечал угол, под которым мы должны войти в проход наискось (вниз по сливу и поперек течения). Удалось успешно пройти несколько этих странных преград, но мы достигли такой, которую пришлось признать непроходимой, потому что цепи были ослаблены, и по сторонам прохода оставалось всего один или два дюйма запаса.

Тем временем кто-то из видевших мои упражнения позвал с работы с десяток своих товарищей посмотреть. Эти зрители подстрекали меня все-таки попытаться пройти тут, и я решил, что попробую. Во всяком случае, буду сохранять хладнокровие и спокойствие.

Как я ни старался, нос «Роб-Роя» при быстром наклонном спуске отклонился на какой-то дюйм и тотчас же зацепился за цепи. Я медленно выбрался из лодки, потихоньку насвистывая, и, стоя в воде во всем своем платье, перенес лодку через железную сеть и снова забрался в нее, промокший до нитки, но стараясь вести себя так, как будто это было самое обычное дело.

Я заслужил долгие и громкие крики «Браво!», но было стыдно, что поддался тщеславному желанию вызвать аплодисменты зевак. Завернув за следующий поворот, я остановился и переоделся, сняв мокрые вещи. Впредь буду умнее.

Эта часть Марна протекает через самом сердце страны шампанского. Все холмы вокруг густо покрыты виноградниками. Лоза для шампанского мала и растет вокруг одной опоры. Склон холма с виноградниками выглядит совсем как чесальная щетка из-за множества маленьких остроконечных стержней, стоящих вертикально. Виноград для шампанского всегда красный, говорили мне; белый виноград выращивают для еды. Думаю, за последние два месяца мало кто съел больше винограда, чем экипаж «Роб Роя».

На одном из холмов стоит дом мадам Клико, чье имя украсило многие пробки от бутылок шампанского и не только.

Особенно славятся своим вином виноградники Ай близ Эперне. Когда бутылки будут наполнены, их ставят горлышком вниз; осадок собирается возле пробки. Каждая бутылка затем откупоривается в этом положении, и заключенный в ней газ вытесняет немного вина с осадком, а искусный человек ловко заменяет пробку, когда этот осадок будет удален. Хранятся бутылки в обширных подвалах, и малейшее изменение температуры может заставить их лопаться сотнями. Иногда таким образом взрывается четверть бутылок. Говорят, знаменитая мадам Клико потеряла 400 000 жаркой осенью 1843 года, прежде чем из Парижа удалось доставить достаточно льда, чтобы охладить ее просторные погреба. Ежегодно во Франции производится около пятидесяти миллионов бутылок настоящего шампанского, но никто не может сказать, сколько еще миллионов бутылок «французского шампанского» выпивается ежегодно доверчивым миром.

Марна – большая и глубокая река благодаря тому, что ее воды через каждые несколько миль удерживаются плотинами. Переносить через них лодку довольно хлопотно, и однажды я сильно ударил корму о железный прут. Удар оторвал от ахтерштевня четыре планки и показал, что каркас тоже пострадал от перевозки в товарном вагоне. Хорошо, что у корабельного плотника был на борту запас гвоздей и шурупов, и вскоре удалось все починить. Уже при лунном свете мы прибыли в Дорман и с помощью двоих носильщиков добрались до гостиницы.

Любопытно перечислить разные имена, которые получал «Роб Рой» в разных краях: batteau, schiff, bôt, barca, canôt, caique (так называли лодку солдаты, побывавшие в Крыму), chaloupe, navire, schipp (Нижняя Германия), yacht (датское слово, jaht от jagen, ехать быстро; в узком смысле лодка, которую тянут лошади). Некоторые даже назвали «Роб Рой» пароходом, ведь в центральной Франции настоящих пароходов никогда не видели. Самым обычным именем для нас было petit batteau — маленькая лодочка, а люди образованные говорили nacelle – гондола или périssoire – байдарка. И наконец, как водится, перечень имен завершают coffin – гроб или sudden death – душегубка.

На следующее утро – ранний старт. Скользим по течению и под парусами под легким освежающим ветерком, неизменно голубое небо. Несколько интересных бесед с фермерами и другими людьми, едущими на рынок по дороге вдоль реки. Французов больше всего удивляет то, что путешественник может быть счастлив в одиночестве! Ни одного часа мне не было скучно. Пусть кому-то это кажется эгоистичным, но – да, я предпочитаю путешествовать соло.

Здесь изобилие прекрасных садов и деревьев, но где же дома французских джентльменов и где сами джентльмены? Это различие между Францией и Англией, которое отметит внимательный путешественник: в самых лучших местах здесь нет загородных усадеб и коттеджей. В Англии вид почти с каждого лесного холма открывал бы конце перспективы большой дом, а в окрестностях каждого города располагалась бы дачная местность с виллами, улыбающимися солнцу.

Обычаи и манеры во Франции отличны от наших. Что же, их нация достаточно велика, чтобы иметь право на собственные стандарты. Точно так же американцы, согласный в этом вопросе большой народ, несомненно могут претендовать на свободу говорить и писать на несколько своеобразном английском языке.

Я убежден, что мы, британцы – вовсе не молчаливый народ по сравнению с французами или американцами. За несколько сотен завтраков, обедов и ужинов за общим столом в трактирах, гостиницах и прочих подобных заведениях этих стран я обнаружил более глухую, мертвую тишину, чем в Англии. Англичанин, привыкший к приятной болтовне домашнего обеда, чувствует себя неловко, обедая с незнакомцами, тем более замечая их молчание; но за французским или американским табльдотом (конечно, не в больших отелях с множеством английских туристов) мало общих разговоров.

Вот типичная картина французского обеда в гостинице: за стол садятся шесть-семь господ, принадлежащих к среднему классу. Они повязывают под самый подбородок салфетки, припасенные для каждого со вчерашнего дня и узнаваемые по завязанным узлам, и вытирают другим концом салфетки тарелку, вилку и ложку. Все блюда съедаются до кусочка, тарелки выскребаются почти дочиста. Затем все расходятся; не было произнесено ни одного слова.

Думаю, в некоторой степени и тут дело в климате. Не забывайте, что солнце здесь настолько яркое, что каждый день комнаты должны быть затемнены с десяти до четырех. В полдень город похож на кладбище; никому не придет в голову гулять, ездить верхом или смотреть в окно в жару. Зато с семи до девяти утра, за час до заката и в любое время ночи на свежем воздухе восхитительно.

Осмелюсь сказать, что за неделю обычной летней погоды мы в Англии видим больше солнца, чем во Франции! У нас редко бывает столько солнца сразу, чтобы заставить нас прятаться от его яростных лучей. На самом деле жизнь в южных странах после одиннадцати часов утра – ожидание прохладных часов. День за днем – постоянное ожидание чего-то, что должно наступить. А вот английский погожий денек – приятный подарок от начала до конца. Сумерки на юге длятся всего полчаса; это восхитительное время длинных теней и размышлений характерно для северных широт, лишь немногие южане вообще когда-либо испытывали его.

Около 200 миль спуска по Марне были приятной частью плавания, но редко приносили столько приключений, как гребля по неизвестным водам. Долгие дни гребли после постоянной тренировки переносились легко, и весло «Роб Роя» находилось в моих руках по десять, а иногда и по двенадцать часов подряд.

После приятной ночи в расположенном недалеко от воды отеле «Элефант» в Шато-Тьерри я спустил лодку с сеновала, а потом и на воду. Течение постепенно усилилось, а виноградники уступили место лесу. На реке встречались плоты, некоторые из бочонков, связанных ивняком, некоторые из досок, другие из срубленных стволов или обтесанных бревен. На плотах есть соломенная хижина – «капитанская каюта». Плотогонам предстоит нелегкая двухнедельная работа, чтобы толкать и направлять свою груду дров по пути к Сене. Труд, затрачиваемый на одну только подгонку и закрепление частей, огромен, но ценится здесь очень мало.

А вон там, дальше по берегу, идет на водопой большое стадо овец. Вид совершенно как в книжке с картинками, изображенными в традиционной пасторальной манере. Но (сознаемся) их гонят умные пастушьи собаки, которые прекрасно знают, что надо напоить всю толпу, и ловко проталкивают вперед каждую овцу, пока она не получит место у кромки прохладной воды.

В соседней тихой бухте крестьянка подгоняет к реке свою корову и болтает с подругой через реку; та тоже привела корову, которая зашла по колени в воду, опускает широкий нос и снова осторожно поднимает его из прохладного потока. Рядом на дороге стоит смешная маленькая тележка, а в ней целая семья. Этот транспорт приводит в движение коза, а её козленок скачет вокруг – время труда для него еще не пришло, пока можно и порезвиться.

Вот и мост в Ножане. Здесь я оставил лодку под присмотром и доставил удовольствие повару в трактире, заказывая завтрак.

Потом во время спокойной гребли на небо неожиданно легла тень большого облака, и складка ворсистого занавеса закрыла солнце. Это было приятно, хотя после нескольких недель жаркого солнца (к тому же отражавшегося от воды) я к нему уже привык. Как можно уменьшить неудобства, объясняется в приложении – надеюсь, эти подсказки помогут и другим туристам.

День прошел приятно, течение было спокойным, берега населены. Часто крестьяне в голубых блузах останавливались, чтобы посмотреть на скользящую мимо лодку. За моей спиной сохли на палубе носки и парусиновые туфли, это удобное место для сушки мокрой одежды.

Время от времени я видел прогулочные лодки, а в некоторых городах стояло несколько байдарок. Они были плоскодонными, открытыми и крайне ненадежными на вид – такие лодки здесь не зря называют périssoire – душегубками.

Некоторые из них были сделаны из металла, хотя, как известно, металлический корпус для любой лодки менее чем на 10 тонн будет большой ошибкой: с учетом испытываемых нагрузок он получится при той же прочности намного тяжелее.

Город, где я остановился на следующую ночь, имел длинное название: Ла-Ферте-су-Жуар. Есть несколько городов с названием, начинающимся с Ла-Ферте, что в какой-то мере соответствует окончанию ~честер английских названий.

Здесь делают мельничные жернова, это городское «фирменное блюдо». Хороший жернов стоит 50 ф. ст., и их вывозят в большом количестве. Здешний камень имеет очень удобное свойство: в нем не нужно делать отверстия, так как встречаются естественные.

В Ла-Ферте я поставил лодку на сеновал; «Роб Рой» часто занимал это возвышенное жилище. На этот раз обеденная компания была разговорчивой: буржуа из Парижа вдвоем с простоватой женой и несколько городских сплетников, бесконечно болтавших о всякой чепухе. Некоторое развлечение доставило столкновение интересов: один господин постоянно твердил о местной статистике, семейных делах и разговорах жителей, другой изо всех сил пытался сменить тему на сапоги и туфли, ведь он был коммивояжером с возом обуви на продажу. Каждому интересны свои разговоры, да ведь и в политике так же. Нашему британскому кабинету что-то кажется пустяком, а где-то это может быть важной проблемой.

Стартовав на следующий день в восемь утра, вскоре я ощутил, что устал; впервые мне не хватало энергии. Видимо, это было результатом тяжелых упражнений всю предыдущую неделю, к тому же ветер сменился на южный. Наш английский климат лучше для крепкой физической работы. В Средиземноморье смена ветра на южный, ужасный сирокко, тут же обессиливает путешественника. Северный ветер обычно приносит прохладный и бодрящий воздух, но здесь он дует над обширной равниной, за два засушливых месяца нагретой палящим солнцем. На прошлой недели восточный ветер был приятнее, он смягчался, проходя над Вогезами.

До места воскресного отдыха мне предстояло пройти 42 мили, и на этот раз, с уставшими руками и плечами, было не до приятного созерцания. Однако, пройдя 12 миль, я обнаружил, что около 20 миль извилистой реки можно срезать, погрузив лодку на повозку и прогулявшись по суше. 3 шиллинга и 4 пенса решили проблему, к тому же старый возница оказался интересным собеседником.

На повороте дороги мы наткнулись на опрокинутую повозку, вокруг которой собралась небольшая толпа. На земле расплылась темная лужа чего-то, что казалось кровью, но было всего лишь вином. Телега не смогла разминуться с деревом, от толчка погруженная на нее бочка с вином тут же лопнула, а это испугало лошадь, которая рванулась и опрокинула телегу.

Мы добрались до места благополучно, без дорожных происшествий, и «Роб Рой» вскоре снова оказался в воде Марны. Местность здесь стала намного приятнее.

На паромной переправе я встретил старого солдата, сидевшего с женой в дырявой зеленой плоскодонке. Он принес бутылку вина; мы разговорились и подружились. Ему довелось участвовать во взятии крепости Константина в Алжире, которая казалась совершенно неприступной. Но для несведущих в таких делах путешественников видимость обманчива. Кто бы мог подумать, что крепость Коморн в Венгрии сильнее, чем Константина? Когда вы приближаетесь к Коморну, там, кажется, не на что и смотреть.

Ветер вскоре посвежел, я поднял паруса, и ветерок донес нас прямо до города Мо. В конце концов день, начавшийся с неважного самочувствия, стал таким же и приятным, как и все остальные.