Текст книги "1000 миль на байдарке «Роб Рой». По рекам и озерам Европы"

Глава V

Зигмаринген. Коварные деревья. Съезд цапель. Летучий голландец. Лохань и лопата. Гонка с бутылками. Коряги. Опасности у мостов. Тросы. Во мраке.

Берега реки стали менее крутыми, недалеко проходила дорога – какое-то время пейзаж казался скромным.

По крайней мере полчаса с дороги доносился громкий звенящий звук, и наконец я заметил длинную повозку с двумя лошадьми, которые быстро бежали рысью, словно наперегонки с «Роб Роем». Я понял, что они действительно сигналят мне, и остановился. Повозка тотчас же подъехала, и ко мне через поле выбежал разгоряченный и запыхавшийся человек без шляпы, а за ним две барышни, столь же торопливые. Это был немец, временно живший в Лондоне, а сейчас приехавший в отпуск домой. Он был очень благодарен за мою «большую любезность» – то есть за то, что я остановился, и его дамы могли увидеть замечательную лодку, о которой слышали в своей деревне. Они и правда догоняли меня несколько миль.

В другой раз трое молодых людей неслись по берегу за «Роб Роем», тяжело дыша на солнце и спотыкаясь о коряги и камни. После целой мили такого кросса я спросил их – в чем дело?

Оказалось, что дальше по течению было трудное место, и они бежали туда, чтобы помочь мне. Славные ребята! На самом деле там было легко обойтись без посторонней помощи, но, конечно, я позволил им «помочь», и они были очень довольны.

Дальше было еще много поворотов и проток, и вот, наконец, мы прибыли в город Зигмаринген. У него определенно аристократический вид. Жителей всего 3000 человек; но это столица княжества, население которого составляет 52 000 человек. Представьте себе лондонский приход, которым правит собственный принц, к тому же носящий такое прекрасное величественное имя: «Его Королевское Светлейшее Высочество, наследный принц Гогенцоллерн-Зигмаринген».

Я часто посмеивался над этим крошечным королевством, читая книги по географии, но больше никогда этого делать не буду, потому что там одни из самых красивых речных пейзажей в мире. Никогда не испытывал большего удовольствия, путешествуя по заграничным владениям.

Здесь прекрасные сады, красивая протестантская церковь, несколько хороших магазинов, старые замки на холмах или высоких скалах – как обычно, в живописных, но неудобных местах, где наши предки свили свои гнезда.

«Дойчер Хоф» – отель, открывшийся всего три недели назад. И вот первый английский гость марширует к дверям с лодкой и большой компанией зевак. Официант только что провел год в Лондоне, в отеле «Палас» у Букингемских ворот, и он очень рад, что его английский востребован. Сидит рядом со мной за обедом и не умолкает, причем говорит весьма разумно.

Погода и дальше оставалась превосходной. В густом лесу нижние ветви деревьев на берегах опускались до воды, и я обнаружил, что течение имеет привычку затягивать лодку под них. Особенно следует остерегаться этого на крутых поворотах с быстрым течением. Как ни странно, от нависающих деревьев было больше опасности и неприятностей, чем от камней. Если лодка попадает под низкие ветви, весло оказывается бессильно, потому что невозможно опустить лопасть в воду, не подняв вверх противоположную, которая застревает в ветках.

Если низко наклониться вперед, вы не видите путь, а стучащие по голове сучья не менее тверды, чем ваш череп. Если же откинуться назад, ветки царапают лицо и цепляются за нос вполне обычной длины, если же попытаться защитить лицо рукой, весло упадет в реку.

Поэтому, хотя моя шляпа никогда не сбивалась, весло не терялось, череп был тверд, а нос не был укорочен сучьями, я взял себе за твердое правило: на течении держаться подальше от деревьев.

Тем не менее было заманчиво заплыть в лесную тень, особенно чтобы удивить стаю цапель или семейство диких уток. Однажды мы наткнулись на стаю, в которой были 24 цапли. Лодка бесшумно и ровно скользила вперед, и было любопытно наблюдать за птицами, которых здесь никогда раньше не беспокоила ни одна лодка.

Они уставились на меня, а затем переглянулись и, очевидно, открыли собрание, чтобы решить, что это может означать. Несомненно, одна из цапель говорила другим: «Вы видели что-нибудь подобное?», другая возмущенно щелкала клювом – «Воистину, какая наглость!», а третья добавляла с саркастическим чириканьем: «Да он еще и иностранец!»

Посовещавшись, они взлетали и кружили вокруг, затем перелетали вниз по реке и снова опускались все вместе, чтобы продолжить прерванный диспут. Несколько минут приводили меня к их новому убежищу, и все повторялось. Так мы с цаплями прошли вниз по реке несколько миль. Они все время отлетали дальше и собирались вместе, хотя я снова и снова их беспокоил. Наконец, в диспозицию была внесена поправка, и они улетели в сторону.

Поднялся приятный попутный ветер (который вскоре станет штормовым), я поднял паруса, и «Роб Рой» полетел вперед. Мы мчались мимо работавших на лугах косарей с такой скоростью, что пока увидевший лодку звал своих товарищей, необычное зрелище исчезало навсегда, и в криках позади слышалось слово «призрак».

Но гораздо забавнее было не играть в «корабль-призрак», а идти прямо посреди крестьян, которые ничего не знали о байдарках, да и вообще никогда не видели лодки и не встречали на своем жизненном пути иностранца. Когда слив запруды оказывался слишком высоким, чтобы его можно было «прострелить» с ходу, или из-за широкой плотины было удобнее перенести лодку по суше, я шел прямо по сенокосу, проталкивая байдарку через изгородь или волоча ее по мокрой скошенной траве, буквально имитируя американское судно, которое могло пройти «везде, где была сильная роса».1212
  Вероятно, речь о знаменитом броненосце «Монитор», имевшем очень низкую палубу и малую осадку. Прим. перев.


[Закрыть]

Изумление несведущих людей, внезапно увидевших такое привидение, было неописуемо. Я серьезно смотрел в землю, шагая и волоча лодку. Кое-кто даже отбегал, дети часто пугались и плакали навзрыд. Потом я останавливался посреди них, смеялся и сердечно обращался к ним по-английски. Весь процесс, наверное, казался им, как минимум, странным. Как и мне самому.

Вода в реке помутнела и стала беловатой, было жаль, что прелестные подводные пейзажи затуманились. Но примерно через тридцать миль поток снова обрел чарующую прозрачную чистоту. Когда вода прозрачна, вы можете легко оценить глубину, даже на некотором расстоянии, по оттенкам воды, и, конечно, тогда лучше видны подводные камни, коряги и другие препятствия.

Обычно я мог поесть в какой-нибудь деревне или, по крайней мере, в доме, но в этой уединенной части реки казалось разумным взять еду с собой и устроить пикник в каком-нибудь тихом месте, под тенистым деревом. Пока я занимался своими делами, на реке появилась одна из немногих лодок, которых я здесь видел, в ней сидел парнишка. Лодка была неуклюже сделана из трех досок огромной толщины, обильно скрепленных железом. Странный контраст с прекрасно отделанной байдаркой. Двигался паренек с помощью шеста и лопаты; сей предмет он использовал как весло.

Я поделился с ним хлебом, маслом и сыром, и мы поболтали. Вина он пить не стал, но достал из мокрой куртки сигару и две спички, которые очень ловко зажег. Мы уже подружились, как это бывает с людьми, которые встречаются, путешествуя в одиночку одним и те же способом, неважно, на лошадях, верблюдах или под парусом.

Мы улыбнулись друг другу, и я спросил, умеет ли он читать. Дал ему из своих запасов аккуратную маленькую страничку, красиво отпечатанную по-немецки, с красной рамкой. Читал парень хорошо и был рад положить подарок в свой рваный карман. Дальше мы отправились вместе, но, как он ни орудовал лопатой, едва мог поспеть за «Роб Роем» на своей лоханке. Когда началась быстрина, я вынужден был оставить его позади. Не забуду его прощальный печальный взгляд.

В реке косяками ходит мелкая и крупная рыбы, но за десять дней я не видел и десятка рыболовов. Только хорошенький зимородок не пренебрегает своими обязанностями; время от времени его круглая синяя спинка блестит на солнце, когда он спешит прочь с писком, протестующим против вторжения незнакомца. Пока греет солнце, жужжат пчелы и кружатся в своих танцах поденки, рожденные с утра и умирающие ночью. Когда солнце заходит, вместо них лабиринт зарослей извергает бесконечные полчища комаров.

Прежде чем покинуть уже несколько дней высившиеся вокруг скалы, Дунай словно играет вместе с ними в какую-то игру. То с каждой стороны тянутся на сотню футов прямые стены, затем виднеются изломанные утесы, вздымающиеся то туда, то сюда, или словно стоящие на голове, или в виде нависших над пропастями мостов.

Кое-где из воды торчали, наклонившись, огромные зазубренные каменные клыки. Иногда впереди вставала настоящая ровная стена, как будто вытесанная и похоже, совершенно перегораживающая поток. Приближаясь к такому месту, было невозможно определить, с какой стороны можно найти проход; однажды я действительно убедился, что река должна падать вниз.

Бывало и так, что река, которая стала уже шириной как Темза в Хангерфорде, внезапно сужалась до шести футов и с шипением мчалась по узкому проходу. Прежде чем бросаться в такие места, я выходил на берег, осматривал препятствие и намечал курс, и уже тогда «Роб Рой» мчался вперед. В такие моменты я чувствовал себя особенно одиноко. Но еще труднее справиться с речными причудами, когда русло разбивается на дюжину ручьев, в каждом из которых шумит свой каскад, а проходим лишь один из них. А иногда ни один.

Изучение возможных проходов, попытки, успехи и неудачи были постоянным праздником спортивного духа и наполняли каждую милю чередой волнующих событий. Но, наконец, камни остались позади. Дунай вышел на обширную равнину, где поток изгибался по своей воле, но по-прежнему быстро мчался дальше через бесчисленные острова, водовороты и коряги, а то и вырванные с корнем деревья, торчащие из воды.

В узкой части этого лабиринта мы шли с большой скоростью, и вдруг показалась развилка реки на два русла, которые выглядели почти равными. Но на одном из путей виднелось дерево, которое могло зацепиться за мачту, поэтому я мгновенно свернул в другую протоку. И тут на берегу вскочил человек и порывисто закричал, что тут ни одна лодка не пройдет. Опасный момент! Я тут же спустил паруса, выдернул мачту и, несмотря на течение и ветер, смог вернуться в нужное русло. В течение нескольких часов до этого на реке никого не встречалось, а тут я вовремя получил предупреждение.

Появилось новое развлечение: бросать пустую бутылку из-под вина и наблюдать за ее кружением и движением по течению, пока я плыл поблизости и сравнивал естественное течение реки, которое показывала бутылка, с разведанным и выбранным маршрутом «Роб Роя». Бутылка становилась в моих глазах некоей пародией на плывущего рядом компаньона, и мы вместе мчались вниз. Когда дно бутылки ударялось о камни, ее горлышко ныряло, и в бутылку постепенно набиралось все больше воды – куда больше, чем в мою лодку. В конце концов на каком-то камушке раздавался меланхолический прощальный звон стекла, и бутылка отправлялась вниз, на дно.

Теперь реку на многие мили опоясывали густые заросли кустов. В одном месте я видел сквозь ветви около двух десятков косцов, мужчин и женщин, которые честно работали и не заметили моего приближения.

Я решил развлечься и приблизился к берегу, но так, чтобы по-прежнему видеть трудившихся крестьян. И запел во всю глотку:

«Rule, Britannia! Britannia rules the waves.»

Задолго до того, как я дошел до слова рабы1313
  Патриотическая песня англичан «Правь, Британия, морями!», рефрен: Правь, Британия! Правит Британия волнами. Британцам не быть никогда рабами. Прим. перев.


[Закрыть], вся компания застыла в изумлении, как статуи. Они оглядывались направо, налево, вперед, назад и даже смотрели вверх, но, конечно, не на реку, ибо зачем туда смотреть? Ничто никогда не поднималось с реки, чтобы возмутить жизнь на тихих лугах. Выскочив из своего укрытия, я встал в лодке и произнес краткую (но, надеюсь, блестящую) речь на лучшем английском языке, на какой был способен, а через мгновение мы уже исчезли из их поля зрения.

Чуть дальше велось дорожное строительство. Я оставил лодку под деревом и подошел к барраке, или трактиру для рабочих. Три или четыре десятка землекопов сидели там за полуденным пивом. Заказав кружку, я стоя выпил за их здоровье, расплатился, поклонился и ушел, но не тут-то было. Народ вывалился из трактира посмотреть, откуда взялось это странное существо во фланелевой одежде; они встали на берегу в ряд и смотрели, как я гребу и вброд толкаю лодку, а потом помогли перенести ее через лабиринт проток и насыпей, которыми их инженерия начала портить реку.

Еще худшим посягательством цивилизации, с которым теперь приходилось встречаться чаще, оказались мосты. Большинство мостов были настолько низкими, что моя мачта не могла пройти под ними, если только не накренить лодку вбок.

Однажды едва не случилось кораблекрушение. Ветер был так хорош, что мне не хотелось спускать паруса, и вместе с быстрым течением ветер понес нас (меня и лодку – я все больше говорю о ней как о человеке) к центральной арке. И тут, как только мы вошли под нее, я заметил свирепого вида корягу с острым концом точно по моему курсу. Свернуть в сторону значило бы удариться о деревянную опору, но это было лучше (я мог смягчить удар руками), чем налететь на корягу, которая наверняка проделала бы в лодке дыру.

Сильный удар, и лодка начала опрокидываться. Пришлось выпрыгнуть, и это спасло «Роб Рой» от затопления. То, что я принял за корягу, оказалось еще худшим: острием железного кола или концом перил, небрежно брошенных в воду сверху. Следует заметить, что вблизи мостов бывает много скрытых опасностей: под водой закреплены деревянные столбы или железные прутья, или лежат камни с острыми краями. Если река несудоходна даже для лодок, после строительства все это так и бросают.

Еще одно встречающееся на реке препятствие – навешенный поперек с берега на берег стальной трос, который служит для паромной переправы. Черный трос может остаться незамеченным до тех пор, пока вы не подойдете к нему слишком близко, чтобы успеть убрать мачту. Избежать такого рода опасности можно пристальным наблюдением; через неделю или две на воде вы будете уже инстинктивно всматриваться вперед. Без этого в плавании не обойтись, и водное путешествие будет хорошей тренировкой внимания и наблюдательности.

Следующая остановка была у меня в не очень изящном городке под названием Ридлинген; англичане бывают там очень редко. Ажиотаж вокруг лодки стал здесь уже смешным. Мне задавали вопросы через немца, который бывал в Америке и мог немного болтать по-английски, остальные слушали перевод ответов.

На следующее утро, в восемь часов, на мосту и подступах к нему поглазеть на отплытие «Роб Роя» собралось не менее тысячи человек; стайками подбегали школьники со своими маленькими рюкзачками1414
  Происходит это слово, вероятно, от мешка с провиантом или фуражом. Интересно, приучают ли мальчиков ранцы и рюкзаки к военной службе и не объясняет ли привычка к ним высокие плечи многих немцев?


[Закрыть] с книгами.

Пейзажи дальше были не столь живописны по сравнению с пройденным участком, но у меня было бы мало свободного времени, чтобы любоваться пейзажами, потому что ветер был очень сильный и попутный1515
  В газетах писали, что в это время над центральной Европой пронеслась буря.


[Закрыть]. Течение тоже было быстрым, а река извилистой, с водоворотами и бесчисленными островами и протоками, так что плавание занимало все силы. Тем более, что я считал делом чести не спускать паруса при попутном ветре.

Наступил полдень, а место для привала и завтрака все не находилось, между тем напряженное плавание было довольно тяжелой работой. Но мы торопились дальше, потому что сзади сгущались темные тучи, и казалось, что гроза и дождь совсем рядом.

Эх, подумал я, надо было утром прислушался к словам одной дамы и запастись едой на день! Она по-матерински улыбалась и робко попросила разрешения потрогать цепочку моих часов, которая была so schön, так красива. Но я так торопился использовать попутный ветер, что ничего с собой не взял. Вот уже и Эхинген, деревня, которую я наметил для ночлега. Но еще слишком рано, как же остановиться, когда такой великолепный ветер несет вперед; да и лодку не годится оставлять на берегу, деревни далековато от реки. Мы понеслись дальше.

Время от времени я спрашивал какого-нибудь земледельца на берегу, где тут поблизости деревня или дом, но они не могли понять, что я имел в виду не только близкий, но и стоящий у реки. В конце разговора крестьянин говорил: «Яволь!», что на языке янки означает «Вот так», по-шотландски «Угу, да», по-ирландски «Правда, так и есть», а по-французски «Это так». Увы, ничто из этого ни на йоту не могло мне помочь.

Сначала я не на шутку проголодался, а потом, можно сказать, упал в обморок: взобравшись на берег, чтобы заранее увидеть изгибы реки, присел под деревом и заснул. Когда я проснулся, ветер уже совсем стих. Что делать – попил водички, взял весло и поплыл дальше.

Берега теперь были покрыты илом и имели около восьми или десяти футов высоты, точно такие же, как на Ниле. Полноводные ручьи текли с равнины и впадали в Дунай. Несколько раз я видел впереди церковь, но, когда с трудом добирался до нее, поток поворачивал в сторону, еще и еще… и, наконец, церковь оказывалась позади! Объяснение этого истязания состояло в том, что деревни специально строились вдали от берега, который размывался по мере того, как образуются новые русла.

Начинало смеркаться, и я еще раз достал и внимательно изучил карту. Изгибы серпантина Дуная были отмечены на ней вполне ясно, но только в половине их действительного количества, а в лесу, в который мы теперь вошли, вовсе не было подходящих деревень. Из-за нависающих деревьев темнота быстро сгустилась. Чтобы было еще интереснее, коряги внезапно словно размножились. Некоторые из них качались под действием течения, как бывает в верховьях Миссисипи, когда цепкая грязь удерживает корни своим весом. Все это заставляло грести медленно и с большой осторожностью, выбирая вместо стремнины сторону со слабым течением.

Иногда приходилось пятиться с невидимых в темноте отмелей задним ходом, и часто останавливался, прежде чем какая-нибудь рябь смутно подсказывала лучший курс. Необходима была осторожность: если бы промокли оба комплекта одежды, рядом не было дома, чтобы высушить их.

Вдруг совсем рядом в лесу раздался колокольный звон. Я подошел к берегу, но не смог на него выбраться, поэтому прошел и это место и, наконец, решился заночевать в лодке. Пока я разрабатывал план, на нос упали первые капли дождя, и стало понятно, что остановиться надо тотчас же – если одежда намокнет до того, как я устроюсь в лодке, будет мало радости всю ночь, тем более на голодный желудок и с промокшими сигарами.

Я осторожно искал торчащий из берега какой-нибудь корень, чтобы привязаться к нему, и тут впереди показался свет. Я бросился к нему и быстро попал в какое-то странное озеро или пруд, где поток прекратился. Шум у бортов сказал, что мы движемся через какие-то заросли – это оказались кувшинки с огромными листьями, почти как у виктории регии.

Я вытащил лодку и взобрался на высокий берег через заросли, взяв свое длинное весло для защиты от здоровых собак, которых держат на фермах – неприятно было бы драться с ними в темноте. На вершине обрыва стоял дом, окно было освещено, и несколько человек разговаривали внутри. Я громко постучал, и они замолчали.

Я снова постучал и стал причитать, что я бедный усталый англичанин и надеюсь, что меня пустят переночевать. Они расхохотались над моим меланхолическим рассказом, и я тоже! После небольшого спора толстый фермер наконец открыл окно, осторожно выглянул со свечой и увидел меня, стоящего, как подобает истинному британцу, прямо и с веслом. А на самом деле – бродягу, просящегося на ночлег.

После должного осмотра он втянул голову и свечу, закрыл окно и принялся безудержно хохотать. Это было хорошо, так как нетрудно поладить с человеком, когда он в веселом настроении. Вскоре поднялись и другие; я выдержал их взгляды и, обратился с красноречивой просьбой на родном языке – естественно, моем, а не их.

В конце концов они удостоверились, что я один, и хотя, вероятно, сумасшедший, но все же какой-то важный господин. Когда они сошли вниз, мне с некоторым трудом даже удалось уговорить одного из мужчин спуститься к реке, чтобы помочь поднять лодку.

С некоторыми усилиями мы принесли байдарку и надежно заперли в хлеву; меня вполне удобно устроили в доме. Они сказали, что из еды сейчас есть только киршвассер, хлеб и яйца, и спросили, сколько яиц я хочу?

Я ответил, что для начала десятка хватит, и съел все. К этому времени пришел священник, за которым послали.

Вскоре большая комната наполнилась людьми, мой альбом с рисунками стал передаваться по кругу, а индийская резиновая лента веселила ребятишек.

В общем, обычный ритуал знакомства, о котором утомительно каждый раз слышать, а мне приходилось его выполнять на самом деле.

Но для зрителей спектакль каждый раз был первым, а они были столь добры и учтивы, что нельзя было не угодить таким людям. Со священником мы пытались беседовать на латыни, потому что мой немецкий был недостаточно хорош для него, а его французский – для меня. Сошлись мы с ним вскоре на том, что слишком много времени миновало с тех пор, как мы учились в школе латыни. Помню, у меня были долгие разговоры на латыни с монахом в Назарете, но тогда мы провели вместе десять дней, и у нас было время попрактиковаться.

Так закончилось 1 сентября, единственный день, когда мне пришлось потерпеть что-то в своем плавании. Как можно видеть, неудобства были невелики и являлись следствием недостатка благоразумия с моей стороны. Закончились они только тем, что завтрак и обед соединились с поздним ужином.

Мой счет здесь составил 3 шиллинга 6 пенсов, а накануне 4 шиллинга 6 пенсов, включая вино и прочую роскошь.