Текст книги "Декамерон"

Новелла вторая

Настоятельница одного монастыря в потемках вскакивает с постели, чтобы застать на ложе с любовником монашку, на которую ей донесли; так как в это же самое время у нее о келье находится священник, то она вместо покрывала второпях надевает себе на голову его подштанники; уличенная монашка указывает на них настоятельнице, вследствие чего монашку отпускают, и она продолжает блаженствовать со своим возлюбленным

Когда Филомена умолкла, все стали восхищаться тем, сколь искусно отделалась донна Франческа от немилых ее сердцу поклонников; что же касается самонадеянной храбрости влюбленных, то слушатели усмотрели в ней не проявление любви, а всего-навсего сумасбродство; наконец королева, с обольстительною приятностью обратившись к Элиссе, молвила:

– Теперь твоя очередь, Элисса, – и та сейчас же начала рассказывать:

– Милейшие дамы! Донна Франческа, как мы только что слышали, хитро сумела избавиться от своей докуки, а вот одна юная монахиня отвела от себя беду благодаря своей находчивости, а еще потому, что ей благоприятствовала сама судьба. Все вы знаете, как много непроходимых дураков любят поучать и обличать, и, как это будет видно из моего рассказа, судьба иной раз выставляет их на посмешище, и за дело. Так именно и случилось с настоятельницею одного монастыря, у коей под началом находилась монахиня, о которой я и поведу речь.

Итак, надобно вам знать, что в Ломбардии есть монастырь, славящийся своим благочестием и строгим уставом, в каковом монастыре вместе с другими монахинями спасалась девушка благородного происхождения и невиданной красоты, по имени Изабетта, и вот однажды, подойдя к решетке, за которой ожидал свидания с ней один из ее родственников, она увидела пришедшего вместе с ним прелестного юношу и влюбилась в него. Пораженный ее красотою, юноша, узрев в ее очах огонь внезапно вспыхнувшего чувства, также воспылал к ней страстью, однако в течение долгого времени они, к великому для них обоих огорчению, принуждены были не давать выхода сердечной своей привязанности. Но так как оба они этого чаяли, то в конце концов юноша нашел возможность украдкой навещать свою монашку, а так как она была от этих посещений в восторге, то он, к величайшему обоюдному удовольствию, был у нее не раз и не два, а много раз. И так это у них шло до тех пор, пока наконец ночною порою некая монахиня, которую ни он, ни она не заметили, увидела, как он с Изабеттой прощался и как он от нее уходил. Монахиня тут же все рассказала другим, и первоначально было постановлено немедленно уведомить о том аббатису Узимбальду, о которой монахини и все, кто ее знал, отзывались как о женщине доброй и благочестивой, но затем передумали: решено было подстроить так, чтобы настоятельница застала Изабетту с молодым человеком – тогда уж, мол, Изабетте не отвертеться. Никого больше в это не посвящая, они тайно уговорились между собой, кому когда быть на часах и на карауле, дабы застигнуть Изабетту врасплох.

И вот однажды ничего не подозревавшая, а потому никаких мер предосторожности не принимавшая, Изабетта велела своему возлюбленному прийти к ней ночью, и это сейчас же стало известно тем, кто за ними следил. Поздно ночью они разделились на два отряда: одни стали на страже у входа в келью Изабетты, а другие побежали к настоятельнице, постучались и, когда она отозвалась, крикнули: «Вставайте, матушка! В келье Изабетты находится молодой человек».

В ту ночь настоятельница пребывала в обществе некоего священника, который частенько въезжал к ней в сундуке. Услышав такую весть, настоятельница, боясь, как бы торопившиеся монахини не переусердствовали и как бы под их напором не распахнулась дверь в ее келью, мигом вскочила, кое-как оделась в темноте и, воображая, что берет складчатое покрывало, которое монахини носят на голове, тогда как на самом деле то были батаны подштанники, впопыхах надела их себе на голову и, выйдя из кельи и заперев за собою дверь, спросила: «Где эта окаянная?» Вместе с другими монахинями, не замечавшими, что такое у настоятельницы на голове, оттого что все их мысли были направлены к келье, где находилась провинившаяся, и с помощью сопровождающих ее монахинь выломала дверь. Ворвавшись к Изабетте, они увидели любовников, в обнимку лежавших на кровати, а любовники, потрясенные внезапностью вторжения, пребывали в растерянности и не шевелились. Монахини, нимало не медля, схватили девушку и по распоряжению настоятельницы повели на капитул. Юноша, в ожидании, чем все это кончится, остался в келье и начал одеваться; он был полон решимости в случае, если его любезной будет грозить расправа, отходить всех, кто только подвернется ему под руку, и увезти ее из монастыря.

Явившись на капитул и заняв подобающее ей место, настоятельница при всех монахинях, не сводивших глаз с обвиняемой, начала ругать ее так, как еще ни одну женщину не ругивали, за то, что она будто бы своим постыдным и зазорным поведением запятнает святость, честь и добрую славу обители, если слух о ночном происшествии выйдет за ее пределы; к брани настоятельница присовокупляла страшные угрозы.

Девушка, устыженная, оробевшая, сознававшая свою вину, не находя слов для ответа, молчала, вызывая сочувствие у всех монахинь. Настоятельница рвала и метала, и вдруг девушка случайно подняла глаза и увидела нечто у нее на голове, ровна как и завязки, болтавшиеся по бокам. Догадавшись, что это такое, и набравшись храбрости, она обратилась к настоятельнице о такими словами: «Спаси вас господи, матушка! Сначала подвяжите чепец, а потом говорите все, что вашей душе угодно».

Настоятельница не поняла, что она хочет сказать.

«Какой еще чепец, бесстыдница? – возопила она. – Ты еще смеешь шутить? Тебе до шуток?»

Девушка повторила: «Матушка! Сделайте одолжение, подвяжите сперва чепец, а там можете говорить все, что вам вздумается». Тут многие монахини, взглянув на настоятельницу, равно как и она сама, после того как схватилась за голову, уразумели, на что намекала Изабетта.

Удостоверившись в своей собственной провинности, в том, что она стала явной и ее уже не скроешь, настоятельница запела по-другому и стала проповедовать, нечто прямо противоположное тому, что утверждала вначале: супротив велений плоти, дескать, не устоишь, а потому пусть каждая утешится на свой вкус, но – тайком, как это у них и велось до сего дня. Отпустив девушку, настоятельница пошла спать со священником, а Изабетта пошла к своему возлюбленному, которого она потом назло завистницам много раз к себе приглашала. Те же, у кого постоянных любовников не было, тайно пытали счастья от случая к случаю.

Новелла третья

Доктор Симоне по просьбе Бруно, Буффальмакко и Нелло уверяет Каландрино, что он забеременел; Каландрино расплачивается за снадобье каплунами и деньгами и, так и не родив, избавляется от тягости

Выслушав рассказ Элиссы, все возблагодарили бога за то, что он избавил девушку от злобы завистливых монашек и за то, что все для нее окончилось благополучно, а затем королева велела рассказывать Филострато, и тот, не заставив себя упрашивать, начал так:

– Прекрасные дамы! Невоспитанный судья из Марки, о котором я рассказывал вчера, не дал мне рассказать о Каландрино, а между тем я собирался вести речь именно о нем, и хотя о Каландрино, равно как и о его приятелях, было говорено немало, я все же расскажу вам то, что собирался рассказать вчера, оттого что любой случай из его жизни не может не вызвать смех.

Кто таков Каландрино и другие, о которых я намерен рассказать, – достаточно хорошо известно, а потому я распространяться об этом не стану и начну прямо с того, что у Каландрино умерла тетка и оставила ему двести лир мелочью. По сему обстоятельству Каландрино припала охота купить именье, и он с таким видом, точно был в состоянии израсходовать на покупку десять тысяч флоринов золотом, наводил справки у всех флорентийских маклеров, но едва заходила речь о цене, как он тот же час прекращал разговор. Бруно и Буффальмакко об этом знали, и они пытались убедить его, что лучше эти деньги прокутить совместно, чем приобретать землю, так как купленной на эту сумму земли хватит только на то, чтобы шарики из нее лепить, но он ни разу даже не угостил их.

* * *

И вот однажды, когда они возмущались поведением Каландрино, к ним подошел их приятель, живописец Нелло,[313]313
  …живописец Нелло… – Нелло ди Дино (или Бандино). Он был родственником жены Каландрино и приятелем Бруно и Буффальмакко, возможно, и учеником Тафи.


[Закрыть] и тут все трое стали думать о том, как бы попировать на счет Каландрино. Все это они скорехонько обмозговали, а утром проследили, когда Каландрино вышел из дому, и не успел он пройти несколько шагов – глядь, навстречу ему Нелло. «Добрый день, Каландрино!» – сказал он.

Каландрино отвечал пожеланием, чтобы господь послал Нелло добрый день и удачный год. Нелло приостановился и вытаращил на него глаза. «Что ты на меня так смотришь?» – спросил Каландрино.

«Тебе ночью худо было? – спросил, в свою очередь, Нелло. – На тебе лица нет».

Каландрино встревожился. «Ах, боже мой, что же это со мной? – воскликнул он. – Как ты думаешь?»

«Да я не говорю, чтоб от этого, но только ты очень изменился – может статься, по какой-либо другой причине», – ответил Нелло и пошел своей дорогой.

Каландрино хотя и не чувствовал никакого недомогания, а все же призадумался; он пошел было вперед, но в это время находившийся поблизости Буффальмакко, увидев, что Нелло проследовал дальше, вышел к Каландрино навстречу и, поздоровавшись, спросил, что с ним.

«Ей-ей, не знаю, – отвечал Каландрино. – Вот и Нелло только что сказал мне, что я изменился. В самом деле, нет ли у меня чего-нибудь?»

«Да не нет ли, а есть, – сказал Буффальмакко, – вид у тебя – краше в гроб кладут».

Дрожь пробрала Каландрино, а тут еще появился Бруно и так прямо и бухнул: «Что это с тобой, Каландрино? Ты живой мертвец. Как ты себя чувствуешь?»

Услыхав одно и то же от трех человек, Каландрино решил, что он точно занедужил, и в расстройстве чувств спросил: «Что же мне делать?»

«Иди-ка ты домой, – сказал Бруно, – ложись в постель, вели укрыть тебя хорошенько и пошли свою мочу доктору Симоне – ты же знаешь, что нас с ним водой не разольешь. Он немедленно даст тебе совет, а мы сейчас пойдем к тебе и сделаем все, что нужно».

В это время к ним подошел Нелло, и они вчетвером направились к Каландрино. Каландрино возвратился домой в полном изнеможении и сказал жене: «Укрой меня получше – я совсем болен».

Он улегся и велел служанке отнести его мочу доктору Симоне, а Симоне держал тогда в Старом рынке аптеку под вывеской, на которой была нарисована ослиная голова. Тут Бруно сказал своим приятелям: «Вы побудьте с ним, а я пойду к врачу, все у него разузнаю и в случае надобности приведу его сюда».

«Пожалуйста, друг мой, сходи к врачу и все ему про меня расскажи, – молвил Каландрино, – что-то у меня внутри есть».

Бруно пришел к доктору Симоне раньше служанки и обо всем его предуведомил. Когда же пришла служанка, доктор посмотрел мочу и сказал: «Пойди скажи Каландрино, чтоб он укрывался теплее, а я сейчас к нему приду и скажу, что нужно делать».

Служанка передала Каландрино слова врача, а не в долгом времени к нему пришел врач и Бруно. Врач подсел к больному, пощупал пульс и, не стесняясь присутствия жены, объявил: «Говорю тебе как другу, Каландрино: ты, понимаешь ли, забеременел – вот и вся твоя болезнь».

Услышав это, Каландрино закричал не своим голосом: «Ах, Тесса, это все из-за того, что ты непременно хочешь быть сверху! Я тебе сколько раз говорил!» При этих словах супруга Каландрино, женщина весьма скромная, вся вспыхнула, потупилась и молча вышла из комнаты, а Каландрино между тем продолжал стенать: «Как же мне, горемычному, быть? Как я буду рожать? Как у меня выйдет ребенок? Теперь мне все ясно: меня сгубило любострастие моей жены, да пошлет ей господь несчастье, а мне счастье! Был бы я здоров, я бы сейчас встал и так бы ее вздрючил – живого места не оставил бы. А впрочем, так мне и надо: зачем я ей разрешал укладываться сверху? Ну, если только я от этого освобожусь, то уж, как бы ей ни хотелось, больше ни-ни, хоть разорвись!»

Бруно, Буффальмакко и Нелло изо всех сил сдерживались, чтобы не рассмеяться, зато доктор Простофилимоне надорвал живот от хохота. Каландрино сказал лекарю, что нуждается в его совете и помощи, долго его о том молил, и наконец доктор изрек: «Не бойся, Каландрино. Слава богу, мы скоро захватили твою беременность – через несколько дней я тебя без особенных хлопот от нее избавлю. Тебе придется только тряхнуть мошной».

«Ах, милый доктор, ради всего святого, помогите мне! – вскричал Каландрино. – У меня есть двести лир, я хотел купить на эти деньги имение. Возьмите все, когда такое дело, только бы мне не рожать, а то я просто не знаю, что делать. Я слыхал, как кричат женщины, когда рожают, а ведь им легче: у них эта штука-то широкая; если же мне будет так больно, то я умру, не разродившись, вот посмотрите!»

«Не волнуйся, – сказал врач. – Я дам тебе дистиллированного питья, весьма пользительного и весьма приятного на вкус – через три дня у тебя все пройдет, и ты будешь здоров, как бык, но вперед будь умней и таких глупостей не делай. В благодарность за настойку требуется шесть добрых упитанных каплунов, а на другие лекарства выдай кому-нибудь из твоих друзей пять лир мелочью – пусть купит, и все это отошли ко мне в аптеку, а я, бог даст, завтра утром пришлю тебе этого дистиллированного питья – каждое утро выпивай залпом большой стакан».

«Хорошо, хорошо, доктор!» – сказал Каландрино и, выдав Бруно деньги и на лекарства, и на шесть каплунов, попросил его взять на себя труд и все это купить.

Придя к себе, врач велел приготовить немного пойла и послал его Каландрино. Купив каплунов и все, что нужно для возлияния, Бруно вместе с приятелями и с врачом попировал. Каландрино три утра подряд пил свое пойло, а затем к нему пришел врач с приятелями и, пощупав пульс, сказал: «Ты вполне здоров, Каландрино. Сидеть дома тебе уже незачем, можешь идти по своим делам».

Каландрино тотчас повеселел, встал с постели и пошел по своим делам, и, с кем бы ни случилось ему беседовать, всем он рассказывал, какой прекрасный врач Симоне: в три дня совершенно для него безболезненно вытравил ему плод. Бруно, Буффальмакко и Нелло были в восторге от того, что так ловко надули скупца Каландрино, но монна Тесса догадалась, что все это они подстроили, и долго потом ворчала на мужа.

Новелла четвертая

Чекко, сын мессера Фортарриго, проигрывает в Буонконвенто все, что у него есть, да еще и деньги другого Чекко, сына мессера Анджольери; Фортарриго, в одном белье, бежит за Анджольери, кричит, что он его ограбил, велит крестьянам задержать Анджольери, а затем переодевается в его платье, садится на его коня и уезжает, и теперь уже в одном белье остается Анджольери

То, что сообщил Каландрино о своей жене, вызвало неудержимый смех всего общества. Когда же Филострато умолк, по желанию королевы начала рассказывать Нейфила:

– Достойные дамы! Если б людям выгоднее было обнаруживать перед всеми свою дурь и свою порочность, нежели здравомыслие и благонравие, то многие окончательно разучились бы не болтать чего не следует. За примером ходить не далеко: Каландрино по простоте своей поверил в то, что он и впрямь захворал, и не сообразил, что для того, чтобы вылечиться, вовсе не требуется всем рассказывать о тайных любовных резвостях его благоверной. Рассказ о нем привел мне на память один случай с совершенно иной развязкой: в сем случае коварство взяло верх над благоразумием, обесчестив благоразумного и причинив ему огромный ущерб. Вот об этом-то я и хочу вам рассказать.

Назад тому несколько лет в Сиене жили два вполне взрослых человека, обоих звали Чекко;[314]314
  …обоих звали Чекко… – Один Чекко – Чекко Анджольери (1258?–1312?), известный сиенский поэт. Другой Чекко – Чекко Фортарриго, о котором известно только, что ему» посвятил сонет Пикколомини Чекко.


[Закрыть] один из них был сын мессера Анджольери, другой – сын мессера Фортарриго. Люди они были разные; общей была у них лишь ненависть к отцам, и эта ненависть так их сблизила, что в конце концов они подружились и постоянно встречались. Чекко Анджольери, красавцу мужчине, не хватало тех денег, какие давал ему отец, и когда до него дошел слух, что в Анконскую Марку прибыл в качестве папского легата кардинал, весьма к нему благоволивший, то он, в надежде поправить свои дела, положил поступить к кардиналу на службу. Он сообщил о своем намерении отцу и сказал, что ему нужно приодеться, купить коня и приличную сбрую, – отец дал ему денег за полгода вперед. Когда же он начал подыскивать слугу, то об этом прослышал Чекко Фортарриго; он тут же побежал к Чекко Анджольери и взмолился к нему, чтобы тот взял его с собою; он, мол, будет у него и посыльным, и слугой, и чем угодно, и жалованья ему не нужно – пусть, мол, только возьмет его на свое иждивение. Анджольери ему на это ответил, что он его с собой не возьмет, но не потому чтобы Фортарриго был к этому не пригоден, вовсе нет, а потому что Фортарриго игрок и не дурак выпить. Фортарриго же дал клятвенное обещание не играть и не пить и так к Анджольери пристал, что тот в конце концов сдался и изъявил согласие.

И вот однажды утром они тронулись в путь и к обеду прибыли в Буонконвенто, а так как стояла палящая жара, то Анджольери после обеда велел постелить ему в гостинице постель и, с помощью Фортарриго раздевшись и попросив разбудить его в три часа, лег спать. Фортарриго же отправился в таверну, немножко выпил, сел играть в карты и не в долгом времени проиграл все деньги, какие были при нем, и все свое платье. Надеясь отыграться, он в одном белье побежал в гостиницу и, удостоверившись, что Анджольери спит крепким сном, вынул у него из кошелька все, что там было, вернулся в таверну и, сев играть, проиграл и эти деньги. Тем временем Анджольери проснулся, встал и спросил, где Фортарриго. Фортарриго нигде на нашли; Анджольери подумал, что он, по своему обыкновению, напился и где-нибудь спит. Порешив тут его и оставить и нанять другого слугу в Корсиньяно,[315]315
  Корсиньяно – городок в сиенской провинции, переименованный впоследствии в Пиенцу (в честь Пия II).


[Закрыть] он приказал седлать коня и приторочить сумы: когда же он перед самым отъездом вознамерился расплатиться с хозяином, то денег у него не оказалось. Поднялся невообразимый шум; вся гостиница всполошилась; Анджольери кричал, что его ограбили и что всех, сколько их здесь ни есть, схватят и отведут в Сиену. Но тут неожиданно появился Фортарриго; ничего, кроме белья, на нем не было, и пришел он теперь уже не за деньгами Анджольери, а за его платьем. Увидав, что Анджольери собирается отъезжать, он ему сказал: «Что такое, Анджольери? Мы уезжаем? Так скоро? Подожди немножко: сюда должен с минуты на минуту прийти один человек – он мне дал тридцать восемь сольдо, а я у него оставил в залог мое полукафтанье. Я уверен, что если мы ему сейчас же заплатим, он отдаст его за тридцать пять».

Но тут пришел другой человек и сказал Анджольери, что деньги у него стащил не кто иной, как Фортарриго, – он-де назвал ему точную сумму своего проигрыша. Анджольери вышел из себя и на чем свет стоит изругал Фортарриго, и если б только он не боялся законов человеческих еще больше, чем божеских, он бы не преминул самолично привести в исполнение все то, чего он ему желал. Пригрозив ему виселицей, пригрозив высылкой из Сиены под страхом смертной казни через повешение, он сел на коня.

А Фортарриго, как будто Анджольери не ему говорил, твердил свое: «Ах, Анджольери, стоит ли из-за такой чепухи волноваться? Давай лучше подумаем вот о чем: если мы выкупим полукафтанье сейчас, то он отдаст его за тридцать пять, а если подождем хотя бы до завтра, то он запросит, во всяком случае, тридцать восемь – то есть ровно столько, сколько дал мне взаймы. То, что он дал мне денег под залог, это с его стороны любезность; оказал же он мне ее единственно потому, что я, по его совету, не с той карты пошел. Так отчего же все-таки нам с тобой не выгадать три сольдо?»

Анджольери был в совершенном неистовстве, главным образом из-за того, что присутствовавшие при сем не спускали с него глаз и, по-видимому, склонны были думать, что не Фортарриго проиграл деньги Анджольери, но что Анджольери взял деньги Фортарриго. «Что мне, висельник, до твоего полукафтанья? – кричал он. – Мало того, что ты мои деньги украл и проиграл, – ты меня задерживаешь, да еще и шутки со мной вздумал шутить!»

Но Фортарриго, как будто не к нему обращались, стоял на своем. «Нет, правда, – говорил он, – почему ты не хочешь, чтобы я выгадал три сольдо? Сам же потом попросишь их у меня взаймы. Будь другом, подожди, куда ты так спешишь? Мы еще засветло поспеем в Торреньери.[316]316
  Торреньери – село по дороге из Сиены в Корсиньяно.


[Закрыть] Пойди сходи за кошельком. Обыщи хоть всю Сиену – тебе не найти полукафтанья, которое так было бы мне по фигуре, как это, а я почему-то должен отдавать его за тридцать восемь сольдо, хотя оно стоит сорок с чем-нибудь! Ведь это же прямой убыток!» Анджольери, до глубины души возмущенный тем, что Фортарриго обобрал его, а теперь еще вдобавок задерживает своей болтовней, молча поворотил коня и поехал в Торреньери. У Фортарриго же был адский план; в одном белье он побежал за Анджольери, и бежал так мили две и все просил насчет полукафтанья; между тем Анджольери, чтобы Фортарриго отстал от него, нарочно припустил коня, но тут Фортарриго увидел впереди крестьян, работавших в поле, неподалеку от дороги, и заорал во всю глотку: «Держи его, держи!» Крестьяне, кто с лопатой, кто с мотыгой, бросились Анджольери наперерез и, в полной уверенности, что он ограбил того человека, который бежит за ним в одном белье и кричит, остановили его и схватили. И сколько Анджольери им ни втолковывал, кто он таков и как обстояло дело, – все было напрасно.

В это время подбежал Фортарриго и в бешенстве крикнул: «Ах ты злодей, ах ты мошенник! Ограбил меня и скорей бежать? Я тебя сейчас убью!» Тут Фортарриго обратился к крестьянам и сказал: «Вот он каков, добрые люди: спустил в карты все, что у него было, и удрал, а я в этаком виде остался в гостинице! По милости божией и благодаря вам, я, можно сказать, все уже у него отобрал, – век не забуду вам этой услуги».

Анджольери пытался оправдаться, но его не слушали. С помощью крестьян Фортарриго стащил его с коня, раздел, переоделся в его платье и сел на его коня; Анджольери остался разутый-раздетый, а Фортарриго возвратился в Сиену и всем потом рассказывал, что коня и платье он выиграл у Анджольери. Анджольери был уверен, что явится в Марку, к кардиналу, богачом, а вместо этого возвратился в Буонконвенто бедняком, в одном белье, ехать же дальше, в Сиену, ему было стыдно; его снабдили одеждой, и тогда он сел на коня Фортарриго и поехал к родным в Корсиньяно, и прожил он там до тех пор, пока отец снова его не выручил. Так из-за коварства Фортарриго не осуществились благие намерения Анджольери, но придет время, когда Анджольери отплатит Фортарриго за все.