Текст книги "Пятнистый сфинкс"

Нитехвостые ласточки по сравнению с другими видами невелики, но их малый размер с лихвой искупается изысканной раскраской перьев: черные крылья и спинка отливают синевой, на головках – темно-красные шапочки, а белое брюшко перехвачено черным пояском. Особую элегантность им придают два длинных, тонких, как проволока, хвостовых пера – поэтому ласточек и назвали нитехвостыми.

Лишняя палатка пустовала, и я всегда держала ее открытой, чтобы там не поселились змеи и скорпионы – любители темных мест. Я в нее не заходила, но недель через девять повар неожиданно удивил меня, сказав, что там появились птенчики. Я вошла и удивилась еще больше – на полу, действительно, были следы помета, а на совершенно голой площадке из картона сидели три голеньких птенца! Ни глиняного гнезда, ни травинки, ни перышка для тепла. Единственное объяснение, которое пришло мне в голову, когда я увидела эту необычайную детскую, – птички так замешкались, выбирая место для гнезда, что время откладывать яйца застигло их врасплох, они просто не успели построить гнездо по всем правилам и пришлось использовать вместо него картонную площадку. Как это можно назвать – «приспособление к внешним условиям» или «условный рефлекс»? Несомненно одно – время подошло, и они вынуждены были выращивать потомство где попало, в гнезде или без гнезда.

Родители вели себя совершенно необычно – они оставляли птенцов одних на целую ночь, а свои родительские обязанности сводили лишь к кормежке голодной троицы. Через десять дней (полагаю, что к этому времени птенцам было от силы две недели) родители попытались заставить их слететь с гнезда. Крохотные птенчики только кружили по площадке недалеко от ее края, но прошло еще два дня, прежде чем они спланировали вниз. Для них это было событие огромной важности – пролететь прямо до веревки для белья, уравновеситься как можно лучше на этом незнакомом канате, окинуть взглядом огромный мир, небо, деревья. Они так переутомились, что тут же и уснули на своем неустойчивом насесте. Мне в первый раз удалось хорошенько рассмотреть их. Я с восхищением заметила, что они щеголяют почти в полном оперении. Их круглые тельца сверху были покрыты угольно-черными перьями; сероватые шапочки уже становились красными, а шелковистые пышные перышки на брюшке отливали чистейшей белизной. Им оставалось отрастить только хвосты – пока что это были крохотные зачатки, мало помогавшие в полете. Следующие пять дней родители по утрам давали уроки полета всем птенцам по очереди. Они стартовали с бельевой веревки и летели по большому кругу, приземляясь на куст у дороги. Там они немного отдыхали и вновь повторяли урок. Они неизменно усаживались на один и тот же куст, и мне приходилось объезжать это место, когда я отправлялась на поиски гепардов, – нельзя же нарушать установленный порядок.

С каждым днем их полеты становились все продолжительнее, птенцы уже не порхали, а летали, как взрослые, хотя хвостики у них все еще были маленькими. Иногда они пропадали целыми днями, но на ночь обязательно возвращались в свою детскую на картонке. Только через двенадцать дней они покинули палатку. Еще несколько дней я могла наблюдать за птенцами – они держались возле лагеря. Но вот пришел день, когда я потеряла из виду это очаровательное семейство, – через восемьдесят три дня с того момента, как родители начали строить первое гнездо (с 18 июня по 8 сентября). В последний раз я видела всех троих на веревке для белья – они щебетали во все горло, словно прощались со мной.

Тем временем мы продолжали разыскивать Пиппу и ее семейство, но наткнулись только на четырех львов; они сонно подняли головы из травы, когда мы подошли на двадцать ярдов, и тут же перебрались в соседний куст. Через четыре дня мы наконец нашли семейство Пиппы в полумиле от лагеря. Они так изголодались, что набросились на принесенное мясо, кусая и царапая друг друга. Но Мбили очень скоро забралась на дерево, чтобы удрать от всей этой воркотни и драки, и дожидалась там, пока я ей выдам ее долю, которую она проглотила в один прием. Следующие несколько дней дул сильный, резкий ветер, и все мы, не исключая гепардов, очень нервничали. Гепарды заметно беспокоились и прятались даже от Локаля; выходили они, только увидев поблизости меня. Но тем не менее Пиппа дважды за эту неделю побывала в лагере. Она направлялась прямиком к холодильнику и, едва дождавшись, пока мы положим мясо в корзинку, вела нас за реку к Охотничьей акации, где прятались ее дети. Мбили, как всегда, поджидала на ветке, пока я накормлю ее из рук; к сестрам она спускалась только после того, как прекращались их распри; разумеется, к этому времени почти все мясо бывало съедено. Это меня очень тревожило: как же она выживет, не умея отстаивать свою долю? Я решила, что необходимо подкрепить Мбили, и увеличила порцию причитавшихся ей витаминов; самой питательной в их рационе была костная мука, но гепарды ее не любили, и мне приходилось выдумывать разнообразные фокусы, чтобы скармливать им эту муку.

В середине сентября 1967 года семейство снова пропало. В конце концов мы нашли их следы возле провалившегося моста через Ройоверу – у самых границ их тридцатимильных владений. Потом мне сообщили, что на другом берегу видели двух гепардов, и я испугалась, что во время переправы через кишащую крокодилами реку случилось несчастье. Еще больше я расстроилась, когда у того переката, где как раз могли проходить гепарды, нам попался крокодил восемнадцати футов длиной. У другого переката мы видели семерку черепах, принимавших солнечные ванны рядышком с крокодилом поменьше. Пришлось продолжать поиски на равнинах за Ройоверу; на это ушел почти целый день, и мы выбились из сил – стояла страшная жара. Однажды нам попалось стадо канн – это самые крупные антилопы в Африке, их вес доходит до 1500 фунтов. Среди них были и зебры – штук пятьдесят. Как только мы подошли, антилопы разделились: одна группа – две самки и бык – окружила пятерых маленьких телят, явно намереваясь защищать их, а остальные вместе с зебрами бросились бежать. Мы вернулись на это место часом позже – маленькая группа все еще держалась особняком, и мы подумали, что у канн, возможно, тоже существуют «детские сады», как и у импал.

В это беспокойное время нас развлекали зеленые мартышки – с каждым днем они делали все более дерзкие вылазки к нам в лагерь за плодами, которые созревали на тамариндах. Я любила этих грациозных обезьянок – они нередко будили меня по утрам, хрустя бобами у входа в мою хижину, пока я не шевелилась. Павианы были далеко не так очаровательны, но они тоже любили плоды тамаринда и держали нас в осаде весь день напролет, поджидая, когда можно будет напасть на лагерь. Тогда они прыгали на крыши хижин, как армия мохнатых гномов, набивали защечные мешки и с дикими воплями удирали на соседнее дерево – чтобы дождаться момента, когда можно будет совершить очередной налет. Жители Индии и Африки тоже очень любят плоды тамаринда: сочная, липкая, богатая витаминами мякоть обволакивает твердые семена и похожа по вкусу на горьковато-сладкое варенье. Из этих плодов получается очень вкусный напиток, а твердые, как камешки, семена, растертые с водой, прикладывают к местам, укушенным скорпионом, чтобы уменьшить боль.

Прошло уже одиннадцать дней с момента исчезновения гепардов, когда я отправилась искать их за четыре мили от Скалы Леопарда, в окрестности первого лагеря Пиппы. Это было единственное место, которое мы еще не обследовали, потому что до сих пор Пиппа никогда не уводила своих детей в такую даль. Поэтому я удивилась, увидев свежий след у болота – два года назад оно было первой охотничьей территорией Пиппы. Мне стало ясно, что она опять расширяет свои владения, включив в них и свой старый дом. След привел нас обратно к Скале Леопарда, но примерно в полумиле от нее нам стало трудно разбирать следы на каменистой почве. Я чувствовала, что Пиппа где-то близко, и звала ее не переставая. Наконец я увидела, как четыре гепарда высунули головы из травы и тут же спрятались снова. Именно в этом месте два года назад мы видели Пиппу с самцом. Я стала осторожно подходить к ним, боясь, что молодые вот-вот удерут, но они посмотрели, как я села возле Пиппы, и начали мурлыкать. Все они прекрасно выглядели, и даже Мбили поправилась. Следом за мной, не спеша семейство спустилось по гребню к зарослям высоких акаций, где и уселось отдыхать. В детстве Пиппа очень любила это место: отсюда можно было наблюдать, как рано утром на аэродроме резвятся самые разные животные; отсюда было видно и что делалось у Скалы Леопарда.

Я была рада, что после одиннадцати дней разлуки все гепарды отлично выглядели и даже есть не хотели! Я дала молодым молока с фарексом; двое стали играть возле термитника, а Мбили, сидя в сторонке, наблюдала за Скалой Леопарда. Убедившись, что все гепарды сыты и довольны, я поехала к директору парка, чтобы поговорить с ним о том, что необходимо до начала дождей сжечь старую траву. Я знала, что наши гепарды будут в безопасности возле Скалы Леопарда, и предложила начать пал вокруг моего лагеря в двенадцати милях от них. Директор дал разрешение и даже предложил вырыть защитные канавы по всей форме – он только что получил огромный трактор для работ в парке. Значит, на этот раз нам не грозит опасность пожара. На следующий день трактор пробился к нашему лагерю, сделал широкие противопожарные канавы по обе стороны речки и даже сравнял оба берега, чтобы на всякий случай был брод для машин. Потом появился директор парка; он прихватил с собой не только бригаду рабочих – они должны были помочь нам выжигать траву, – но и целый выводок только что вылупившихся страусят, которых он подобрал на дороге, чтобы уберечь от пожара. Всех страусят ему не удалось изловить: одного унес какой-то пернатый хищник, а двое убежали с родителями.

Мы поместили страусят в вольер, где когда-то жила Уайти, и начали пал. Рабочие, растянувшись цепочкой с подветренной стороны, сбивали пламя и гнали его в нужном направлении. Огонь пронесся мимо лагеря, и он остался позади, словно зеленый островок в озере серого пепла. Когда все закончилось, директор отправился домой, а у меня на руках оказались двенадцать маленьких страусят. Я внимательно рассмотрела их и увидела, что многие из них крупнее остальных: это были самцы. Склевывая траву и семена, они жались друг к другу и непрерывно издавали дрожащий стрекочущий звук – «пррр-пррр». Должно быть, они звали свою мать. Пока что они были маленькие, но я знала, что страусы растут быстро, и представляла себе, как через несколько месяцев они перестанут умещаться в вольере; а ведь мне придется держать их там по крайней мере год. Что же делать? К счастью, в это время приехал Джордж. Мы обсудили положение и решили попробовать отыскать родителей и вновь объединить семью. Прошло всего шесть часов с тех пор, как поймали страусят, и родители, наверное, примут их обратно. Не успели мы проехать и двух миль, как среди сожженной растительности увидели белые перья страуса-папаши, а рядом с ним страусиху и двух страусят. Мы быстро вернулись в лагерь и погрузили в лендровер остальное семейство. Приблизившись на тридцать ярдов к страусам, мы объехали их кругом и отделили двух страусят от родителей, которые изо всех сил старались защитить свое потомство, энергично, взмахивая крыльями. Потом мы подогнали машину поближе к двум страусятам и, не показываясь на глаза родителям, выпустили рядом с ними наших пленников.

А пламя тем временем рвалось по равнине к Скале Леопарда, подсвечивая ночное небо и наполняя воздух дымом. На мягком пепле было очень легко искать следы, и несколько дней подряд, не находя следов наших гепардов, мы часто встречали страусят-погорельцев. Я видела, как они с каждым днем набираются сил, и была счастлива, что нам удалось их спасти.

Глава 18.
Мбили, Уайти и Тату начинают самостоятельную жизнь

Хотя для меня было огромным облегчением знать, что Пиппа и ее дети могут жить самостоятельно, я все-таки продолжала их разыскивать, чтобы установить, когда молодые сами начнут убивать добычу. И еще мне хотелось узнать, насколько они расширят свою территорию и как произойдет их расставание с Пиппой.

5 октября мы нашли свежие следы наших гепардов возле Муреры, на полпути от нашего лагеря к Скале Леопарда. Мне еще не приходилось встречать семейство в этих местах. Перейти сюда их, должно быть, заставила близость реки, несмотря на то что над землей еще курился дымок. Следы привели нас к гнезду, где лежало двадцать одно яйцо страуса. Гнездо было опалено огнем. С тех пор как мы кормили гепардов в последний раз, прошло уже двадцать пять дней, не считая фарекса с молоком, который мы им скормили две недели назад. Если бы они были голодны, они наверняка разбили бы несколько яиц – Пиппа очень любила желтки, – но все яйца были целы. А может быть, гепарды не тронули их, потому что они обгорели? Чтобы узнать, не нарушил ли огонь инкубац ию яи ц, я решила вернуться к ним недели через две и посмотреть, не вывелись ли из них страусята.

На закате, прогуливаясь недалеко от лагеря, я вдруг увидела Мбили, Уайти и Тату – они перебежали через дорогу и помчались к реке. Я подумала, что они проголодались после длинного перехода, и, съездив в Кенмер, взяла для них козу, но, вернувшись, уже не застала их. На рассвете Локаль пошел их искать, но, хотя он, как потом оказалось, был совсем близко от них, они не появились, пока не подошла я, – и то появилась одна Мбили; она вытянула шею, ожидая лакомого кусочка. Остальные нисколько не торопились идти за нами к тенистому дереву, чтобы поесть принесенной козлятины.

Я провела с гепардами счастливое утро. Все они выглядели прекрасно; Пиппа, несмотря на двадцать пять дней разлуки, была очень ласкова, лизала мое лицо и покусывала руки. Зато молодые заметно одичали, и Уайти угрожала мне резким ударом лапы, как только я осмеливалась снять с нее клеща. Поэтому я удивилась, что за пять следующих дней Пиппа дважды приводила детей в лагерь, требуя, чтобы их накормили. Странно – она так много сил положила, чтобы держать их подальше от лагеря, а теперь, когда они как будто были вполне подготовлены к дикой жизни, почему-то вдруг изменила тактику. Но если она решила нарушить правила, то я этого делать не собиралась и, чтобы предупредить новые визиты в лагерь, за три недели оттащила три козьи туши и большую порцию мяса зебры под Охотничью акацию; аппетит у гепардов был неуемный.

11 октября меня разбудил топот; какое-то животное пробежало позади моей хижины. Вошел повар с утренним чаем и сказал, что это Пиппа гонится за козлом. Я вышла, увидела трех гепардов, сидящих возле дороги, и подумала, что это молодые. Но ошиблась. За козлом, оказывается, гналась Уайти, а Пиппа и двое остальных неподвижно сидели у дороги. Тут Пиппа подошла к холодильнику и дала мне понять, что она все еще голодна – несмотря на неимоверное количество мяса, которое они поглотили за последние несколько дней. У меня оставалось всего несколько кусочков: я отдала их Пиппе, а она поделилась с Мбили и Тату.

Тем временем я пошла по следам Уайти – они вели в густой кустарник у реки. Неожиданно я чуть не наступила на нее. Она убила дукера – задушила его и вспорола ему брюхо. Я восхитилась хваткой Уайти, но она взглянула на меня так, словно ничего особенного не случилось, и даже бросила свою добычу и присоединилась к остальным – они как раз показались на другом берегу реки. Я приподняла дукера и пошевелила его, и Пиппа мгновенно перемахнула через речку; мне пришлось оберегать от нее тушу, пока не подошли молодые, – они тоже должны были получить свою долю. Я была потрясена, увидев, с каким спокойствием Уайти смотрит, как остальные, не подпуская ее к мясу, рвут ее добычу. Она ушла раньше всех, а Пиппа оторвалась от еды последней и догнала молодых, когда те уже скрылись за рекой. Я потом измерила расстояние, которое Уайти пробежала, гоня дукера, – оказалось не меньше трехсот шестидесяти ярдов. Она так ловко расправилась с дукером, что было ясно – это не первая ее добыча, а ведь ей не было еще и четырнадцати месяцев.

Для меня этот день стал праздником – теперь я знала, что дети Пиппы в случае необходимости смогут добыть себе пищу, и была счастлива, что наше подкармливание не помешало им нормально развиваться. По сравнению с Пиппой они были настоящими вундеркиндами – она и в двадцать месяцев не знала, как подступиться к цыпленку или козлу. Теперь я смогла установить время, когда молодые гепарды начинают охотиться. К этому времени у меня уже накопилось немало киноматериалов – я узнала много нового о поведении гепардов и документально фиксировала все этапы их развития. Но это нисколько не приблизило меня к пониманию их загадочного характера. Я осознала это в тот момент, когда увидела, что Мбили сосет Пиппу. Несмотря на такой возврат к младенчеству, молодые, по моим расчетам, должны были вот-вот расстаться с матерью и начать самостоятельную жизнь. Так что нам надо было торопиться, чтобы снять последние кинокадры, пока семья еще не распалась. На выжженной земле гепарды были заметны издалека. Мы с Джорджем решили, что съемками займется он сам. Часами мы бродили, таская на себе тяжелую аппаратуру и выслеживая семейство. Наконец мы нашли гепардов в слоновьем лесу. Пиппа придирчиво обнюхала Джорджа, а молодые держались поодаль, пока мы не выложили мясо, которое принесли с собой. Тут они позабыли про Джорджа, про штатив и шум камеры и принялись за дело, так что ему удалось заснять, как они берут мясо у меня из рук. Потом я размахивала козьей шкурой, а они бросались на нее, и в довершение всего Пиппа улеглась у моих ног и это тоже попало на пленку. Прошло несколько дней после этой удачной съемки, прежде чем гепарды однажды утром пожаловали к нам в лагерь.

Пока работники доставляли из Кенмера овцу, Тату погналась за дукером, но упустила его. Должно быть, это испортило ей настроение, потому что она пришла в бешенство, когда мы принесли овечью тушу к Охотничьей акации. Вся дрожа, она припала к земле и с яростным рычанием следила за каждым моим движением, а в глазах было столько ненависти, словно она вот-вот бросится на меня. Честно говоря, я несколько минут чувствовала себя, как зверь в загоне, пока на помощь мне не пришла Пиппа. Она встала между нами, и нападение не состоялось. Может быть, Тату казалось, что она проворонила дукера из-за меня, или она решила, что туша овцы – ее собственная добыча? Никогда мне не приходилось видеть ее в таком свирепом настроении. Теперь-то я уж ни за что не поверю, что гепарды – безобидные животные; я получила хороший урок.

С этого дня семейство стало уходить все дальше и дальше от лагеря. Отыскивая их, мы снова наткнулись на опаленную пожаром кладку страуса, которую видели две недели назад. От яиц остались только скорлупки, но я не нашла внутри никаких следов приставшего к ним желтка – а они непременно оставались бы на скорлупе, если бы яйца были разбиты до того, как вылупились птенцы. Поэтому я решила, что инкубация прошла нормально – толстая скорлупа уберегла зародыши от огня.

Приближались ноябрьские дожди, и, предвещая их, внезапно зацвели акации. Они напоили душный воздух свежим ароматом, и их белоснежные цветы казались особенно прекрасными на фоне опаленных зарослей. Эту внезапную вспышку цветения накануне дождей вызвала повышенная влажность воздуха. Насекомые суетились вовсю, времени у них было в обрез, чтобы успеть опылить цветы, прежде чем налетевшие ливни собьют и втопчут в грязь все это хрупкое великолепие. Теперь я поняла, почему жирафы на бегу задирают хвосты высоко кверху. Я видела, как через рощицу цветущих акаций, с необыкновенной четкостью выделявшихся на темном фоне обгорелых кустов, несется галопом стадо жирафов, загибая хвосты и прижимая их к спине, чтобы длинные кисточки не запутались в колючих ветвях.

Когда семейство объявилось дней через десять, все были в наилучшем виде, только Пиппа была покрыта клещами и кровоточащими расчесами. Я не могла понять, как вышло, что из всех пострадала одна Пиппа – она-то как раз и должна была проявить наибольшую устойчивость. Подойдя ко мне, она разлеглась так, чтобы мне было удобно вытаскивать клещей, и терпеливо переносила эту процедуру. Как только я покончила с клещами, она вскочила и ушла – подозреваю, что она и вернулась только для того, чтобы воспользоваться моими услугами.

Прошли первые ливни, и трава стала расти не по дням, а по часам; за несколько дней черная равнина превратилась в бескрайнее море дремучих трав, где островками были разбросаны желтые, алые, белые и синие цветы. Небесно-голубые пентанезии служили великолепным фоном для золотистых гепардов – они как раз ненадолго поселились возле лагеря.

В этом живописном окружении мне захотелось сделать новые кадры «с участием человека», и я пригласила Джорджа снова попытать счастья в роли оператора. Мы прошли всего несколько сотен ярдов, когда мимо нас на полной скорости пронесся гепард в погоне за антилопой; оба исчезли в зарослях, и оттуда через некоторое время раздалось отчаянное блеяние. Мало-помалу оно затихло, и мы подоспели к месту сражения, когда Пиппа мертвой хваткой вцепилась в горло дукера. Хотя он уже не двигался, она не отпускала его несколько минут, а потом, как бы оседлав его, поволокла на открытое место и позвала молодых. Они наблюдали, находясь ярдах в ста пятидесяти от места борьбы, и бросились к Пиппе со всех ног. Она дождалась их и только тогда вспорола брюхо жертве. Молодые накинулись на добычу с такой жадностью, что через час от козлика остались одни только рожки. Их даже закапывать не стоило, и Пиппа пошла прочь, а Мбили улучила минутку и поиграла с ними, прежде чем догнать семейство. Мне впервые довелось видеть, как Пиппа убивает добычу, и нам удивительно повезло, что все это мы успели заснять на фото– и кинопленку. Сняли мы еще, конечно, с разрешения Пиппы, как я держу добычу, пока гепарды едят.

Трава стала слишком высокой, и гепарды уже не могли подкрадываться к добыче. Поэтому, проголодавшись, они не стали терять времени на визиты в наш лагерь, а отправились прямиком в Кенмер за своей козой. Мне не хотелось, чтобы это вошло у них в привычку, и я решила, что единственный способ предотвратить новые налеты на Кенмер-Лодж – это держать хороший запас мяса в лагере. Но об этом тут же проведали два шакала, которые стали крутиться поблизости и обнаглели до такой степени, что среди бела дня усаживались в двадцати ярдах от гепардов. Они тявкали и всячески изводили гепардов, а когда кто-нибудь из молодых бросался на них, устраивали игру в прятки. Шакалы – очень привязчивые и умные существа, и какие прелестные ручные зверюшки получились бы из них, если бы природа не оградила их от подобной участи, сделав опасными носителями вируса бешенства.

А трава тянулась все выше и выше, и наконец Пиппа отступила к Скале Леопарда, где растительность была не так обильна. Там она могла выслеживать животных, которые резвились по утрам на посадочной площадке. Однажды вечером мы застали там всю семью; они нам очень обрадовались, но в лагерь за нами не пошли и оставались на этом месте целых девять дней. Следующий раз мы выследили их на милю выше лагеря, на противоположном берегу реки. Пока мы доставали мясо и переходили через реку, гепарды исчезли, оставив целую тучу грифов на соседних деревьях. Мы часа два искали добычу и наше семейство, но ничего не нашли до самой темноты. Только тут я заметила головы гепардов в нескольких сотнях ярдов от нас: они наблюдали за нами, пока мы выкладывали мясо у них перед носом, а потом набросились на него и проглотили в мгновение ока, хотя животы у них уже были набиты до отказа. Уайти и Тату здорово выросли и стали крупнее Пиппы, даже Мбили наконец поправилась. Она одна до сих пор была ласкова с нами; когда она подбежала, я увидела у нее кровоточащую царапину на задней лапе, однако, судя по ее шаловливым прыжкам, эта рана не причиняла ей боли. На следующее утро, примерно в полумиле от места, где сидели грифы, мы нашли ногу небольшой антилопы. Примятая трава и другие признаки говорили о борьбе. Я вспомнила рану Мбили – не она ли прикончила эту антилопу?

В течение нескольких месяцев гепарды заходили к нам лишь изредка, а один раз их не было пятнадцать дней подряд. Мы находили остатки их добычи, а однажды подошли к ним как раз в тот момент, когда они подкрадывались к газелям Гранта. Развернувшись в одну линию, ползком, они стали окружать антилоп, но тут антилопы что-то учуяли и умчались прочь.

В основном гепарды добывали дикдиков, дукеров и цесарок – а это было маловато для четырех пустых желудков, и я продолжала подбрасывать им мясо. Вскоре я стала замечать, что между Пиппой и ее детьми сложились новые отношения. Раньше во всем, что бы они ни делали, она брала инициативу на себя, а теперь она почти всегда смотрела со стороны, как я кормлю молодых, и подходила только после того, как они наедались. И она ни разу не проявила ревности – даже когда я оказывала предпочтение балованной Мбили. А вот Тату стала настоящей грубиянкой – несколько раз она наскакивала на меня ни за что ни про что.

6 декабря, когда молодым исполнилось по шестнадцать с половиной месяцев, мы кормили их в нескольких сотнях ярдов от лагеря. Нам хотелось сделать кое-какие снимки, и после чая мы снова пришли на это место, но застали там только Пиппу – она сидела на дереве, оглядывалась и тревожно звала молодых своим и-хн, и-хн. Нам стало ясно, что она их потеряла. Принюхиваясь к следам на земле, она вела нас примерно полмили сквозь густую траву, потом мы вышли на открытое место и там нашли отпечатки лап. Тогда Пиппа села, замурлыкала и развалилась на земле, чтобы мне было удобно вытаскивать клещей. Мы играли почти до самого заката, и я уже стала беспокоиться за молодых. Пиппа не тронулась с места, когда я собралась уходить и стала звать ее дочерей по имени. Я наткнулась на них всего через каких-нибудь триста ярдов – они выглядывали из-за дерева. Конечно, Мбили подошла ко мне первая и пошла за мной к Пиппе – а ведь та, должно быть, все время знала, что дети здесь, поблизости. Они ласково облизывали друг друга, поджидая Уайти, а потом не торопясь ушли в темноту. Тату шла за ними на приличном расстоянии – в моем присутствии она не подходила к матери.

С этих пор молодые отсутствовали подолгу, а 20 декабря Мбили отправилась бродить сама по себе. Я в это время уехала дня на два к доктору в Найроби. Пока меня не было, Локаль встретил семейство ниже по реке – они шли в Кенмер, а немного спустя там видели одну Пиппу. На следующее утро он обнаружил Мбили, прятавшуюся под деревом недалеко от Кенмер-Лоджа. Это дерево мы называли Деревом мужа, потому что супруг Пиппы неизменно проходил мимо него, когда бывал в этих местах. Мбили была голодна и подпустила Локаля совсем близко, ожидая, что он ее накормит. Но у него не было с собой ни кусочка мяса, и он пошел за ним в лагерь, а вернувшись, не нашел ни Мбили, ни других гепардов. В эту ночь несколько львов своим ревом не давали уснуть егерям в Кенмер-Лодже. Я вернулась из Найроби часов в пять, и в это же время пришла Пиппа. Она отказалась заходить в лагерь и ждала на дороге, пока я принесу ей мясо. Но каково же было мое удивление, когда я увидела, что она не прикоснулась к еде и решительно побежала рысцой вдоль дороги обратно в Кенмер. Я подумала, что она хочет отвести нас к молодым, и попросила Локаля пойти за ней, а сама побежала в лагерь, чтобы взять побольше мяса. Когда я догнала Локаля возле Дерева мужа, он все еще не мог отдышаться: Пиппа бежала рысью всю дорогу до этого дерева, а потом припустилась к равнине с такой скоростью, что угнаться за ней не было никаких сил. Потеряв ее из виду, он вернулся к дороге и стал дожидаться меня.

Мы шли по следу Пиппы, пока совсем не стемнело, и продолжили поиски на следующее утро. Вернувшись к полудню в лагерь, мы узнали, что Пиппа приходила, основательно поела и пошла по дороге к Скале Леопарда. А вчера она повела нас в противоположную сторону. Быть может, она хотела избежать встречи со львом, голос которого мы слышали за рекой в эту ночь? Мы не нашли ее следов, зато встретили Уайти и Тату на следующий день у Грязного дерева в двух милях от лагеря. Обе держались очень настороженно, но не смогли устоять перед мясом, предложенным нами. Они уволокли его в колючий куст, а мы пошли дальше, надеясь разыскать остальных гепардов. Пиппу мы нашли только через два часа, хотя она была всего в полумиле от этого места. После того как я обобрала с нее клещей и покормила ее, она медленно пошла за нами к своим дочерям и, даже не лизнув их, как обычно, легла неподалеку. Но где же Мбили?

Она не появлялась уже четыре дня. Я вспомнила, как Пиппа волновалась, когда мы забирали у нее маленького Дьюме, а потом Уайти, и мне хотелось, чтобы она помогла нам разыскать Мбили. Для этого я принялась звать Мбили, однако Пиппа никак на это не реагировала и в конце концов задремала. Мы проискали Мбили до самого вечера, но найти ее так и не удалось. На другой день у Грязного дерева мы нашли только Пиппу с Уайти и Тату. Наступило 24 декабря, и мы очень хотели устроить им большой праздничный обед.

Последние три года рождество приносило нам одни огорчения. На этот раз не только тревога за Мбили омрачала наш праздник – мы узнали ужасную новость: бедный Аран Шарма утонул в море во время своего отпуска. Мы ждали его к рождеству, и весть о его смерти глубоко потрясла нас. В день рождества мы нашли возле Грязного дерева только Уайти и Тату. След Пиппы уходил далеко на равнину, где она родила малышей, и оттуда еще мили за три – в такую даль она до сих пор еще не заходила. В этой открытой сухой местности нам легко удавалось разбирать следы дукеров и дикдиков на красноватом песке. За следующую неделю мы дважды находили там следы одинокого гепарда, а один раз видели двойной след. Локаль считал, что более мелкие следы принадлежат Пиппе, потому что, Мбили стала крупнее матери, но точно сказать, кто оставил эти крупные следы – она или муж Пиппы, – мы не могли.

Тем временем Уайти и Тату держались возле Грязного дерева и вели себя так, как будто им было приказано там оставаться. Они обе с каждым днем все больше дичали и совсем не скрывали, что терпят нас только за то, что мы приносим мясо. Если я осмеливалась, подойти к ним поближе, они норовили ударить меня когтями. Я старалась не волноваться за Мбили, утешая себя тем, что она, должно быть, бродит вместе с матерью. Но в день Нового года Пиппа объявилась в лагере одна. Она пришла очень рано, все время вынюхивая что-то на земле и повторяя свое тревожное и-хн, и-хн. Я решила, что где-нибудь поблизости затаилась Мбили. Чтобы выманить ее из укрытия, я дала Пиппе мясо, но это не помогло – Мбили не показывалась, а Пиппа даже не притронулась к мясу. Ушла она в ту сторону, где мы видели Уайти и Тату в течение последней недели. Она прошла две мили очень быстро, словно знала, что возле Грязного дерева ее поджидают дети. Там они встретились, и их поведение меня поразило. Они просто-напросто занялись обедом. Но и Пиппа вела себя очень странно. Можно было подумать, что она оставила молодых на мое попечение на те восемь дней, пока была в отлучке. Как же иначе объяснить, что она пришла ко мне в лагерь, стала звать их и отказалась есть, пока они не собрались все вместе? Она так уверенно шла к Грязному дереву, как будто не сомневалась, что детям ничто не угрожает и они обязательно ждут ее там. Может быть, ее полное безразличие к отсутствию Мбили тоже надо считать хорошим знаком? Ведь Мбили не было уже двенадцать дней.