Текст книги "Безукоризненное деловое соглашение"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Давай-ка мне ее.

Дори медленно проснулась. До нее дошло, что лошадь остановилась и Коул поддерживает ее. От нее слева – с поднятыми с жадной готовностью руками – стоял один из этих страшных людей, пытавшихся убить ее мужа. В ту минуту, как полностью проснулась, Дори не успела припомнить историю, которую рассказала этим людям, и забыла, что якобы ненавидит Коула Хантера. Она инстинктивно отреагировала на вид страшного мужчины, протягивающего к ней руки, – повернулась, обвила Коула за шею руками и крепко к нему прижалась.

Вайнотка Форд блестящим умом не отличался, но был достаточно сообразителен, чтобы понять, в чем суть, когда это увидел. Ему всегда не нравилось, когда его выставляли дураком. Изогнувшись в седле, он пристально взглянул на Коула.

– Что происходит? – спросил он тихим угрожающим голосом.

Коул старался действовать так, как будто ничего особенного не произошло.

– У меня было время, чтобы с ней договориться… – Так как Форд все еще не спускал с него глаз, Коул пожал плечами. – Может, вам нужно сильно хлопотать, завлекая женщину, а мне хватит трех часов наедине, и я смогу ее уговорить на все, что захочу.

С этими словами он спешился и протянул здоровую руку, помогая Дори.

Целую минуту Форд и его люди осмысливали сказанное Коулом. Что им оставалось делать, как не признать его правоту? Который из них мог выйти вперед и признаться, что неспособен уговорить женщину на все? Эти мужчины требовали и угрожали, шантажировали и приказывали, но ни один из них даже не использовал нежных и ласковых слов. Никогда им не удалось с помощью слов сделать так, чтобы женщина добровольно повисла на ком-нибудь из них, обвив шею руками.

Коулу страстно хотелось унести Дори от этих подозрительно глазеющих людей, но из-за больной правой руки он сделать этого не мог. К тому же он потерял силу, которую давал револьвер на бедре, упустил средство для ее защиты. Теперь единственным оружием у него были его сила, репутация и способность гипнотизировать людей взглядом.

До рассвета оставалось не больше двух часов, и Форд решил, что лошадям нужен отдых, так что люди пока могли поспать. Пытаясь установить некоторую независимость, Коул положил свое седло подальше от других, насколько возможно. Он не хотел, чтобы они подумали, что он настолько глуп, что попытается скрыться, пока другие спят. Конечно, он бы попробовал, если бы с ним не было Дори, но он не мог сделать что-нибудь такое, что увеличивало бы опасность для ее жизни.

Один из бандитов развел костер, поставил на огонь кофейник и поджарил немного бекона. Через несколько минут, когда Дори вернулась после личных дел, которые совершала среди деревьев, тот подал ей чашку горячего кофе с таким подлым видом, что она закашлялась и все выплюнула.

– Выпей. Это тебя согреет, – сказал ласково Коул, закрывая ее своим телом от взглядов мужчин, сидящих на корточках вокруг костра. Пока что у Форда и его людей было мало времени обдумать то, что произошло, но, может быть, сейчас они это делают. Форд замышлял убить Коула Хантера, знаменитого гангстера, известного тем, что его никогда не преследовали по суду. Все, что должен был сделать Форд, – это сказать, что бой был честным, найти нескольких очевидцев, и он чист. Прошлое Коула удержало бы людей от мысли, что было что-то, кроме боя, честного или нет. Но вместо простой расправы с мужиком теперь Форд имел дело с двумя заложниками. Он не допускал мысли, что Коул украл женщину, – ведь он был ее мужем. А если с ней что-нибудь случится, это у Форда, а не у кого-то другого, могут быть неприятности. Так что ему оставалось сказать, что лучше уж ей заплатить за то беспокойство, которое она ему причинила.

– Выпей кофе и съешь вот это, – сказал Коул, протягивая Дори кусок жесткого бекона.

Без удовольствия Дори стала жевать свинину и пить кофе. Не то чтобы она не хотела есть, да только свинина была как старая подметка, а вода отдавала ржавчиной от канистры. Однако все было горячее. Коул хотел, чтобы она ела, вот она и ела.

Коул посмотрел на нее, на полосу грязи на ее щеке, на то, как она сидит в лунном свете в ночной сорочке, которая когда-то была такой чистой, а сейчас помялась и испачкалась, и остро почувствовал вину перед ней. Это он ее во все втянул. Если бы она с ним не встретилась, то сейчас находилась бы в безопасности, не ожидая смерти всякую минуту. Глядя на нее, он поклялся, что постарается вызволить ее, даже если погибнет при этой попытке.

Форд оставил на страже человека, чтобы тот следил за Коулом, а заодно наблюдал, не появятся ли охотники-добровольцы, желающие получить вознаграждение за головы преступников. Остальные, растянувшись на одеялах, уже через секунду крепко спали.

Коул велел Дори занять постель, которую он ей соорудил со всеми удобствами, которые были в его распоряжении. Но Дори отказалась укладываться в относительном комфорте на одеялах, в то время как он собирался спать прямо на земле в нескольких дюймах от нее.

– Единственную постель я занимать не хочу, – прошептала она. Мужчина на страже бессовестно наблюдал за ними, и иногда, хоть и было темно, что-то в его глазах поблескивало, от чего у Дори бежали по телу мурашки.

– Тебе нужно немного поспать, – сказал Коул в некотором раздражении.

– Ты замерзнешь без одеяла. Костер в десяти футах отсюда.

– По множеству причин именно тебе нужно взять одеяла и седло под голову. Я привык обходиться без постели и чистых простыней. Сейчас у тебя должно быть лучшее место для сна.

Он осознал, что, если она будет упрямиться, они проспорят всю ночь, а ему хотелось поспать как можно дольше. Только Бог знал, что сулит им наступающий день.

– Хорошо, – согласился он, желая скорее решить этот вопрос, – будем спать вместе. Он поднялся с земли, растянул одеяло и, подняв его здоровой рукой, пригласил ее лечь с ним. Он ожидал, что она перечислит ему причины, почему им нельзя спать вместе, но она ни минуты не раздумывала. Быстро и даже, кажется, очень охотно она подвинулась под его руки, умело прижалась к его телу, а голову положил на его руку, скользнув твердым бедром вдоль его бедер.

– О Господи, – прошептал Коул. Никогда он так хорошо не чувствовал женское тело возле себя. Любая женщина, которой он обладал раньше, была или проституткой, или чьей-то сестрой, или чьей-то женой, в общем, так или иначе принадлежала другому мужчине. А вот эта принадлежала ему. Может быть, не навсегда, может быть, не по правилам, но по крайней мере сейчас она принадлежала ему. Может, это и нелепо, потому что все так нереально и так временно, но, наверное, мысль, что у него есть право ее обнимать, заставит ее относиться к нему лучше.

Он думал, что она крошечная, а оказалось – нет. Она была просто того самого размера, чтобы точно заполнить все изгибы его тела, как будто они оба были созданы друг для друга. Она прижалась к его груди, отчего сердце Коула гулко забилось.

«Или она совершенно невинна, как новорожденное дитя, или же она самая распутная маленькая проститутка на свете», – думал он. Но кем бы она ни была, Коул знал, что если бы кто-то в этот момент попытался ее у него отнять, он бы его убил.

Что до Дори, то никогда в жизни ей не было так хорошо, как рядом с Коулом. И не только потому, что она была девственницей, но также потому, что она долгое время была лишена чувственного удовольствия. В детстве Дори не знала объятий. Когда была жива мать, она обнимала и ласкала старшую дочь, но умерла при родах Дори. Отец решил, что даже обычные проявления чувств ведут к «баловству», так что запрещал самые обычные ласки в отношении своих детей. Приветливая натура Ровены заставляла забывать о запретах, но маленькая Дори со своей спокойной манерой и холодными глазками – точная копия отца – заставляла людей дважды подумать, прежде чем ее приласкать. В результате Дори прожила жизнь без нежности и ласки, которые другим детям казались даже надоедливыми.

Люди считали, что мисс Дори чересчур независима и ей больше никто не нужен, а это была неправда. Ей хотелось пригреться у кого-нибудь на коленях, как, она видела, делала Ровена, но она не знала, как заставить взрослого захотеть ее обнять. А как попросить, она даже и не представляла.

Коул Хантер был единственным, кроме Ровены, кто рискнул подойти поближе к ней, столь холодной внешне. И Коул увидел то, что Ровена всегда знала: холодность Дори – это только попытка спрятать от мира то, в чем она нуждалась больше всего.

Когда Коул обнял ее, он, казалось, освободил что-то, захороненное глубоко внутри Дори: необходимость слышать сердцебиение другого человека у своего сердца, смешивать свое дыхание с чужим, касаться кожей кожи другого человеческого существа. Когда Коул взял ее на руки, она поняла, что это для тепла и защиты, но было еще что-то, что ощущалось как очень хорошее и очень верное. Она хотела слиться с ним, сделаться еще ближе к нему, чем уже была.

Ее сердце забилось чаще. Ей захотелось не только слышать его сердце у своей щеки, ей хотелось его чувствовать, быть как можно теснее, но их разделяла ткань рубашки. Ей представлялось, что ткань была такой же толстой и непроницаемой, как кожа.

Она опомнилась, когда он спросил с удивлением в голосе:

– Что ты делаешь?

Но это не остановило ее – она расстегнула его рубашку и прижала щеку к его коже. Она ответила, что пуговицы давят на щеки, и это была правда. Даже шелк был мучителен для ее кожи, для ее сердца.

Когда Дори сдвинула его рубашку и пригрелась на его широкой груди, Коул, подняв глаза к небу, про себя произнес несколько проклятий.

Улыбаясь, счастливая как никогда в жизни, Дори водила щекой по его груди и, когда губами коснулась его кожи, поцеловала ее, не задумываясь.

– Прекрати! – приказал он, схватив ее за плечо и отодвигая от себя, его голос звучал свирепо.

Дори заморгала, не совсем соображая, что она делает и почему делает такую запретную вещь – целует широкую грудь этого мужчины.

– Я… Извините, мистер Хантер, – пролепетала она, когда до нее дошло, что она делает и почему он так рассердился. Ясно, что он не хотел, чтобы она касалась его больше, чем это необходимо. Она застыла в его руках, в течение секунды превратившись из податливо-мягкой в несгибаемую. – Не представляю, что на меня нашло, мистер Хантер, я…

– Оставь ее! – фыркнул он, потому что она стала натягивать на него и опять застегивать его рубашку.

– Но я…

Прежде чем она договорила, он вернул ее голову на прежнее место.

Но Дори не могла успокоиться. Она, должно быть, устала, но в то же время она была просто переполнена энергией. Где-то в мыслях бродило, что она должна вести себя как леди, но она все время спрашивала себя, какое значение имеет ее поведение сейчас, когда, видимо, ее убьют в течение двадцати четырех часов. Когда этот страшный человек, Форд, обнаружит, что в ее доме нет золота, не похоже что он просто засмеется и скажет: «Неплохо подшутили надо мной» – и разрешит им уйти. Наверное, выстрелит в сердце, и второй раз уже о них не подумает. Когда она умрет, люди должны написать на ее могильном камне: «Она оставалась леди до самого конца».

– Это удивительно? – спросила она Коула.

– Что – удивительно? – проворчал он, стараясь, чтобы голос звучал так, как будто она вырывает его из сна.

Если бы Дори не прижималась ухом к его груди и не чувствовала как ухает его сердце, она могла бы решить, что он спит, и прекратить распросы. Но она знала, что он такой же сонный, как она сама.

– Заниматься любовью, – прошептала она, – это очень приятно?

Когда он промолчал, она заговорила снова:

– Ровена ничего не рассказала мне об этом. Я имею в виду, что знаю, как это делается, но точно не знаю, что при этом чувствуют. Ровена говорила, что муж должен научить жену всему, что ей нужно знать, по думаю, что у меня так не будет. Я имею в виду – не будет мужа. – Она помолчала, а потом быстро закончила: – Сейчас я не считаю, что ты в самом деле мой муж. Я знаю, что не муж. Но дела у нас складываются так, что у меня другого мужа не будет, и вот я подумала, что спрошу у тебя.

Она ждала ответа, а он так долго не отвечал, что она уже решила, что он так и промолчит.

– Да, это приятно, – наконец ответил он. – Но я думаю, это может быть еще лучше.

Это заставило ее приподнять голову, чтобы взглянуть на него, но он немедленно вернул ее голову на то же место. Казалось, он не может позволить, чтобы даже квадратный дюйм ее тела от него отодвинулся.

– Не спрашивай меня о том, как заниматься любовью. Мне известно только, как заниматься блудом. Я знал, что все должно быть быстро – и конец. Как можно скорее, прежде чем кто-нибудь придет с оружием, или же кому-нибудь понадобится постель.

– Но определенно…

– Может, и было несколько хороших случаев, но мне всегда было интересно знать, как это бывает с женщиной, которая принадлежит тебе, только одному тебе. – Он понизил голос. – С женщиной, которая никогда другому мужчине не принадлежала. И не собирается принадлежать никому, кроме меня.

– У меня никогда… не было другого, – сказала она проникновенно.

– Я знаю. И вот почему ты заслуживаешь лучшего, чем стареющий гангстер.

– А-а, – протянула она, – ты хочешь сказать, что слишком стар для того, чтобы…

Она была не уверена: то ли точно сказала не то, то ли точно то, что и должна была сказать, но он положил ей руку на затылок и приподнял ее голову, чтобы поцеловать. Вот о каком поцелуе она мечтала. Все дни, сидя молча с отцом, она воображала себя прекрасной, как Ровена, и как некий красивый мужчина войдет к ней и поцелует с нежностью и страстью.

Он повернул ее голову и стал целовать еще крепче, а когда его рука скользнула вниз и он обхватил ее грудь, Дори и не подумала от него отодвинуться. Взглянув на нее несколько недель назад, мужчина предположил бы, что она острижет любого, кто осмелится до нее дотронуться, а вот когда Коул до нее дотронулся, казалось, для него открылось ее тело. Скользнув ногой по его ноге повыше, она подвинулась так, что ее бедра прижались к его, и она услышала его вздох у самых своих губ, когда еще подвинула ногу.

Когда он отодвинулся от нее, Дори попыталась вернуть его снова, но он прижал ее голову опять к себе так, что ее губы оказались рядом с его губами.

– Мистер Хантер, можно я буду звать тебя Коул?

– Нет, – сказал он жестко. – Послушай меня, Дори, и слушай внимательно. Я не тот, кем тебе кажусь. Не твой проклятый герой. Я – то, что ты мне сказала, когда в первый раз увидела: стареющий гангстер. Я не знаю, как случилось, что я так долго прожил, – случайность природы, думаю. Ты права: большинство погибало, не дожив и до тридцати. Как раз сейчас я доживаю позаимствованные годы. Сейчас я уже не должен бы жить, и уверен – мне недолго осталось.

– Но…

– Нет! – жестко возразил он. – Я способен это почувствовать. – Но, говоря все это, он не сумел удержаться, чтобы его рука не спустилась по ее спине, проходя по всем ее изгибам. И он также не удержался, чтобы не обхватить ее круглые ягодицы. А также не смог удержаться, чтобы не вздохнуть. Он бы просто умер, прежде чем признался ей, что она самая желанная женщина из всех, которых он когда-нибудь знал; что ему важнее одна ночь с ней, чем с любой другой женщиной, даже с женщиной в два раза красивее – вроде ее сестры. – Мы будем вместе, пока я не смогу, вызволить тебя из этой переделки, но потом ты вернешься в свой мир, а я в свой. Мы пришли из миров разных и не относимся к одному человеческому роду.

– Может, мы с тобой одного вида, а просто родились в разных местах. Может быть, ты все равно бы отличался от меня, даже если бы был сыном моего отца.

– Тогда, возможно, он нанял бы убийцу прикончить незаконнорожденного, – тихо сказал он.

Дори улыбнулась. Она поняла, что он не любит ее отца за то, что тот не был с ней добр.

Удовлетворенно улыбаясь, она уютно устроилась около него.

– Ты мне нравишься, – призналась она. – Очень нравишься. Ты – хороший человек.

Она представления не имела, что эти слова его испугали. Несколько женщин говорили ему, что любят его, но ни одна не говорила, что он нравится ей, или что он хороший человек. И когда Дори сказала это, он почти ей поверил.

Он прижал ее крепче, ощущая ее тело и чистоту. Было странно, что, когда она рядом, он и чувствовал себя хорошим человеком. И все перестрелки в его жизни, казалось, случились не с ним, а с кем-то еще. И когда Дори взглянула на него, он почувствовал, что кое-что может сделать.

– Я вытащу тебя из этого, солнышко, – прошептал он.

Она не ответила, потому что уснула. Она полностью ему доверилась, так что уснула в его руках. Коул знал, что он скорее умрет, чем позволит чему-нибудь или кому-нибудь причинить ей вред.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– И не подумаю! – сказала Дори. Сложив на груди руки и глядя прямо перед собой, она стояла рядом с лошадью, на которой они с Коулом ехали верхом. – Я не собираюсь это делать, и все. Вы можете меня пристрелить, но я не буду это делать!

Как решил Коул, всякая его хорошая мысль о Дори, да и о женщинах вообще, была происком дьявола. Только дьявол мог внушить ему хорошие мысли об этом существе – таком упрямом. Не говоря уж о его глупости, вот хоть об этой.

Пережив шок – до этого случая лишь несколько мужчин, но ни одна женщина не сказали ему «нет» – Форд вынул револьвер из кобуры. А Коул тогда встал между Дори и пулей, которую могли в нее выпустить.

Я должен быть спокойным, приказал он себе. Я должен ее урезонить, попытаться ее уговорить. Женщинам нравятся ласковые слова.

– Проклятье! – было первым, что слетело с его губ, это слово он произнес, сжав зубы. – Ты хотя бы представляешь всю серьезность положения? Тебя могут убить. Тебя могут…

– Я не скажу ему, где золото, даже если он убьет меня, – ответила Дори, не взглянув на Коула. Ее рот был твердо сжат.

– Дори… – начал было он. – Что за черт! – затем воскликнул он, схватив ее за талию и пытаясь силой усадить на лошадь.

Она была маленькой, но в неистовстве, а у него действовала только одна рука. Когда он попытался подсадить ее наверх, она билась с ним, молотя руками и ногами, изворачивалась и опять колотила по нему руками и ногами.

В течение каких-то секунд, казалось, у них было равенство в борьбе мускулов с упрямством.

Ржавый, уже известный им смех Форда заставил Коула отпустить ее, чтобы затем попытаться ухватить получше.

– Отпусти ее, – приказал Форд.

Коул сейчас же усадил Дори на землю и отгородил ее своим телом от Форда.

– Ты ей ничего не сделаешь, – грозно сказал он, сверкнул глазами.

Форд фыркнул:

– Хантер, я думаю, может, вы оба врали, что не любите друг друга.

При этих словах Коул почувствовал, как по нему побежал холодок. Если Форд решил, что они солгали об этом, он сообразит, что они и о другом солгали тоже. И скоро он сообразит, что в живых их оставлять незачем.

Только сейчас он подумал, что готов с удовольствием придушить Дори. Несколько дней он думал, что впервые в своей жизни встретил женщину, у которой есть немного здравого смысла. Но потом, в это утро, она повела себя… ну просто женщиной из женщин. А это было худшее, что могло ему прийти в голову, чтобы обругать ее. В голове у нее мозгов не было.

Этим утром, после двух часов сна им велели оседлать лошадей. Потом в течение трех часов они ехали верхом, пока не добрались до гребня горы, возвышающейся над маленьким городком. Городок, по-видимому, когда-то представлял благоприятную возможность поселения пар, живших в незаконном браке. Когда-то грех стал причиной возникновения этого городка, но это было так давно, что никто уже не вспоминал и не задумывался, почему здесь возникло поселение. Но при последних тлеющих угольках жизни в городке картежники и убийцы сменили уехавших на заработки жителей. Сейчас это было не что иное, как место, где мужчины – или женщины – теряли свои деньги или жизнь. Это и была, конечно, база Вайнотки Форда, единственное место на земле, где он чувствовал себя в безопасности.

Разглядывая сверху несколько разрушенных зданий, они задержались на вершине гребня достаточно долго, чтобы убедиться, что там нет отряда с шерифом, нет солдат, нет никого, кто может их побеспокоить.

Это случилось, пока она и Коул, все еще сидя на лошади, смотрели вниз на городок, и тут Дори спросила:

– Мы туда спустимся?

– Да, – ответил Коул, пытавшийся обдумать, как он сможет выбраться оттуда. У него не было денег для подкупа, и он не мог отстреливаться, выбираясь. Однажды они спаслись, а как они собираются выйти отсюда?

– Я не могу появиться в городке, одетой в ночную рубашку, – сказала Дори таким голосом, как будто могла и расплакаться.

– Никто этого не заметит, – сказал он отстраненно, мысленно интересуясь, нет ли в городке некоторых знакомых ему людей; он надеялся, что не убил никого из их родственников.

– Как ты не понимаешь! – воскликнула Дори. – Я не могу этого сделать.

Ну почему она надоедает ему тем, что не имеет никакого значения?

– Дори, в течение двух дней ты пропутешествовала через весь штат Техас, одетая только в ночную рубашку. Какая разница – еще два часа? Мы тебе достанем что-нибудь из одежды, когда въедем в город.

У него не было представления, как он достанет деньги для покупки платья, но признаться ей в этом он не хотел.

– Нет! – возразила она отчаянным голосом. – Никто меня до сих пор не видел. А когда я въеду в город, там могут быть женщины.

Он взглянул на нее так, что она поняла: он думает – она спятила.

– Ты одета в ночную рубашку перед мужчинами. Разве это не хуже, чем если тебя увидят женщины?

«Почему мужчины так глупы? – удивлялась она. – Как же удается матерям всего мира научить их зашнуровывать ботинки, когда у них нет мозгов»? Она взглянула на него с большим терпением.

– Мужчинам нравится видеть женщин в ночных сорочках, я это знаю даже по своему небольшому опыту. – Ее тон дал ему понять: почему же он этого не знает? – А женщины смеются над другими женщинами, въезжающими в городок верхом на лошади одетыми только в грязные ночные сорочки.

Челюсть Коула отвисла в изумлении.

– Четверо опасных мужчин готовы убить тебя, а ты беспокоишься о женщинах, смеющихся над тобой?

Она скрестила руки на груди:

– Это вопрос самолюбия.

– Это вопрос жизни и смерти.

Он провел рукой по лицу. Ну, способен ли какой-нибудь мужчина понять женщину?

– Взгляни только на это место, там внизу, – сказал он, глядя через ее плечо на городок, расположенный в долине. В нем сохранилось только около восьми строений. Пара из них была с обгоревшими стенами, но одно выглядело так, будто его крыша тяжело дышит от избытка энергии.

Даже за то время, что они смотрели на городок, три человека стали стрелять друг в друга, и за эти несколько секунд один из них был уже мертв. Другие люди, толпящиеся поблизости, только на минуту оторвались от своих занятий при виде окровавленного трупа, этого самого обычного для них зрелища. Мужчина, который выглядел как работник похоронного бюро, поволок мертвого мужчину по улице.

– Мы вот-вот въедем в такой город, а тебя заботит, что тебя увидят в ночной сорочке? – Он усмехнулся ей в затылок. – Боишызя, что они не позволят тебе войти в местное общество дам, если ты будешь несоответственно одета?

Ясно, Коул вообще ее не понимал. Одним гибким движением она соскользнула с лошади и сказала ему, что не собирается появляться в городе, одетая в ночную сорочку, и ему не удалось уговорить ее переменить решение.

– Дори, – повторил он с едва сдерживаемым раздражением, – на тебе сейчас больше одежды, чем на любой женщине в городке. Ты ведь не декольтирована до неприличия.

Она не собиралась ему отвечать, потому что это не имело смысла. Но она твердо знала, что не может въехать верхом на лошади в этот странный маленький городок, одетая только в пятнадцать ярдов когда-то белого шелка.

– Дори, ты… – начал Коул.

– Поезжай и достань ей платье, – приказал Форд, взглянув на одного из своих людей и указав ему револьвером на городок.

При этом Коул обменялся с Фордом взглядом, старым как мир. Они сказали друг другу, что мужчина не понимает и никогда не поймет женщину, и не нужно даже стараться.

Дори, радуясь тому, что спешилась, отправилась в единственное тенистое место – под пинию – и уселась там, расправляя складки своей ночной рубашки вокруг себя так, как положено леди, которой она и была, как ей известно.

Коул безнадежно махнул здоровой рукой, снял с лошади канистру с водой и пошел к ней – предложить напиться. Он не отважился сказать ей хоть слово из опасения, что – может окончательно испортить себе настроение. Если она была так упряма, не откажется ли она делать то, что должна будет делать, когда они попытаются освободиться?

Растянувшись на траве позади нее и закрыв лицо шляпой, он сразу же крепко уснул.

Заслышав топот лошади, скачущей по направлению к ним, он автоматически дернулся за пистолетом, потом скорчился от боли, потревожив простреленную руку и очень огорчился, не обнаружив пистолета.

– Я достал, – сказал один из людей Форда ликующим, как у мальчишки, голосом. Без сомнения, он в первый раз и – насколько Коул знал его способы действия – в последний покупал платье для дамы. Бандит спешился и стал обо всем рассказывать Форду, а его лицо сияло счастьем, как будто он только что завершил свое первое банковское дело.

– Было нетрудно его достать. Я его взял у Элли, потому что только она одна в городе такая же маленькая, похожа на эту. Она сказала, что не хочет, чтобы его испачкали кровью.

Он с гордостью держал в руке ворох темно-красного бархата и мешок с бельем.

– Это все пришло из Парижа, – добавил он. Коул хохотнул с иронией.

– Париж в Теннесси? – спросил он, оглядывая платье. Это было платье для проститутки: очень мало чего над талией, потом на бедрах гладко и с волнующим турнюром, чтобы подчеркнуть изгибы женской задницы.

– Вези обратно, – сказал он. – Она его не наденет.

– А вот и надену, – возразила Дори, выступив вперед и выхватив платье из грязных рук мужчины.

– Не наденешь! – воскликнул негодующе Коул. – Здесь ничего нет сверху… Ты будешь… Тебя будет видно.

– Ты говоришь почти как священник в Уиллоубай.

Коул был поражен.

– Уиллоубай?

– Где я живу, и где есть золото, – сказала она значительно.

Коул был раздражен из-за платья, но от ее заявления он прямо-таки рассвирепел и не знал, как ему себя вести. Эта женщина выскользнула из его рук.

– Это платье ты не наденешь, – повторил он, выхватывая его у нее из рук.

– Нет, надену!

Она попыталась отобрать платье, но он спрятал его за спиной.

Тогда она повернулась к Коулу спиной, сложив руки на груди.

– Если я не надену это платье, я в город не поеду и никто не получит никакого золота.

Коул никогда не сталкивался с подобной проблемой. Благодаря своей красивой внешности он мог не беспокоиться о том, как заставить женщину сказать «да». Кроме того, он никогда не был настолько глуп, чтобы запрещать женщине делать то, что она явно хотела сделать.

Инстинктивно он повернулся к другим мужчинам, но, к своему огорчению, увидел, что они наблюдают за всем так, словно он и Дори – странствующие актеры, разыгрывающие представление только затем, чтобы их позабавить. Даже Форд, чистивший ногти огромным ножом, что сгодился бы и быка освежевать, казалось, не спешил прекратить спор.

– Дори, ты должна выслушать меня, – сказал Коул, делая шаг к ней.

Она обернулась:

– Что со мной случится, если я надену это платье? Ты думаешь, что в городке большой выбор женских платьев, которые надевают в церковь? А кроме того – какое твое дело?

Уже и так рассерженный, Коул при этом заявлении просто осатанел.

– Я не хочу, чтобы весь городок на тебя пялился! – закричал он. – Ты моя жена!

К его огорчению, лицо Дори расплылось в улыбке. Казалось, что он доставил ей большое удовольствие.

– Отдай мне платье, – попросила она ласково, протянув руку.

Как могло такое маленькое существо довести мужчину просто до безумия? Или, может быть, это и не сумасшествие, а горечь опустошенности, которая заполнила его душу? Он никогда бы не усадил ее на лошадь в одной ночной сорочке, но ведь и не может купить ей приличное платье.

С покорностью на лице он подал ей платье, и Дори пошла за ближайший камень, чтобы его надеть.

Только удалившись от его взгляда, она с наслаждением прикоснулась к бархату. Ей хотелось одеться во что-то приличное, конечно, но это было намного, намного лучше того, что она ожидала. Это было платье, о котором мечтает каждая женщина, платье, которое заставляет мужчин ее заметить. А кроме того – такое платье ей никогда не позволяли носить в отцовском доме. Он всегда следил за тем, чтобы волосы были причесаны гладко, чтобы был закрыт каждый дюйм ее кожи. Он сердился, когда она не надевала перчаток, желая, чтобы и руки были закрыты от мужских взглядов.

Она сняла ночную рубашку и начала долгий и сложный процесс одевания: сорочка, панталоны с алыми бантами, красивые черные чулки – только с одной дыркой, кружевные подвязки. Корсет, который ее отец считал неприличным, – черный атлас с алой лентой, две нижние юбки с каймой и, наконец, платье.

Затаив дыхание, она скользнула в нежный бархат.

Платье было из темно-красного бархата, но примерно через каждые шесть дюймов были сделаны вертикальные вставки из малинового атласа. Уже когда платье скользило через голову, Дори почувствовала, что оно ей в самый раз. И точно. Она должна была, конечно, не дышать, чтобы платье сошлось на талии, но дышать – это мелочь, какое это имеет значение?! Лиф у этого платья был вырезан так низко, что почти полностью обнажал груди. И, как заметила сама Дори, темно-красный цвет по сравнению с ее кожей цвета слоновой кости, не загоравшей ни разу за всю ее жизнь, создавал, пожалуй, приятный контраст.

К ее удовольствию, платье застегивалось спереди, что называется сотнями крючков с петлями. Она представления не имела, почему здесь застежка спереди – обычно она бывает сзади, но, столкнувшись с этим, поняла, что так платье намного легче снимать и надевать, а это, конечно, немаловажно.

Когда хорошенькие маленькие туфли были обуты, она вышла из-за камня и взглянула на лица четырех онемевших мужчин.

И сердце у нее воспарило.

Ведь тысячи, тысячи раз она наблюдала, как Ровена входила в комнату и мужчины столбенели. Смолкали все голоса, женщины и мужчины устремляли на нее взгляд. Не однажды она видела, как замолкали большие группы школьников при виде ее красавицы сестры. И никогда подобного не случалось с Дори. Она могла въехать в комнату на белом слоне в сопровождении духового оркестра, и все равно никто бы не обратил внимания. Наконец-то случилось то, о чем она думала беспрестанно.

– Как я выгляжу? – спросила она смущенным тоном, которым, как она слышала, говорила Ровена всю жизнь. И она – так же, как и все другие, – думала всегда примерно так: «Разве ее не обожают? Она прекрасна, но даже не осознает этого. Как всякий другой, она спрашивает, все ли у нее в порядке?» В этот момент Дори осознала, насколько дружелюбна на самом деле ее сестра. Ровене не надо спрашивать, как она выглядит: глаза людей были ее зеркалом, и они заверяли ее, что она выглядит удивительно. Спрашивая, как она выглядит, Ровена старалась, чтобы люди не конфузились, чтобы они не благоговели перед ее красотой. Она позволяла им верить, что она представления не имеет, насколько ошеломляет ее красота.