Текст книги "Из сегодня в завтра"

4

– Вы меня, наверное, осуждаете, ненавидите, – начинает мама, сделав несколько глотков и еще немного помолчав. – И правильно.

– Что ты несешь? – с грубоватой нежностью спрашивает Дебора.

– Ненавидим? – переспрашиваю я, наклоняя вперед голову. – Что за бред?

Мама быстро качает головой и жестом просит нас помолчать.

– Не успокаивайте меня и не кривите душой, – уже тверже произносит она. – Я заслуживаю и порицания, и даже ненависти. Но… – Ее взгляд останавливается на невидимой точке в воздухе, и у меня возникает чувство, будто мама мысленно куда-то уплывает от нас. В другие времена или иные измерения. – У меня есть причины на то, чтобы так говорить, – торопливо произносит она, глядя все туда же. – Может, они покажутся вам неубедительными, однако устранить их у меня не хватило ни ума, ни сил.

Дебора легонько похлопывает ее по руке, давая понять, что мы готовы слушать сколько понадобится и постараемся проявить великодушие. Мама едва заметно кивает в знак благодарности.

– Понимаете, мы с вашим отцом очень разные люди. Но почему-то встретились, влюбились друг в друга и даже поженились. Знаю, он всегда тяготился то ли моей внешностью, то ли артистическим прошлым, то ли обилием поклонников. Но ему наверняка ни разу не приходило в голову, что мне тоже нелегко. Примерно по той же причине.

Мы с Деборой удивленно переглядываемся.

– Как понять «по той же»? – спрашиваю я, ясно представляя себе изборожденный морщинами отцовский лоб и утомленные, давно не молодые глаза.

Мама делает еще один глоток виски и устремляет взгляд куда-то на стену. У меня возникает впечатление, что она видит сквозь песчаник и соседние постройки на моей улице и смотрит в туманную океанскую даль.

– В нравственном отношении папа во сто раз выше и достойнее меня, – произносит она голосом человека, делающего в отделении полиции чистосердечное признание, за которым неминуемо последует тюремное заключение.

Затаиваю дыхание. Мы переживаем одну из тех редких минут, в которые родственники благодаря неким откровениям становятся друг другу особенно близкими. Кажется, замерло даже время.

Мамино лицо вдруг делается по-прежнему немного горделивым, она даже приподнимает голову, потом медленно и со странным упрямством качает ею.

– Нет, я вовсе не о том, что вы сегодня… видели. Несмотря ни на что, я не… – Она поджимает губы, секунду-другую молча смотрит в пространство перед собой и договаривает тише и медленнее, словно превозмогая боль: – Я не потаскуха. Просто… Впрочем, об этом потом. А говорю, что отец достойнее, потому что он гораздо более целеустремленный, волевой… – она робко пожимает плечами, – и более великодушный, чем я.

Совершенно сбитая с толку, я вновь бросаю быстрый взгляд на сестру. Дебора смотрит на маму не мигая и сильно хмурится.

– Да-да, я поняла это, когда мы еще не были женаты. Мысль, что я ему не пара, стала изъедать меня еще тогда. – Мама умолкает.

Я, пользуясь удобной минутой, сажусь рядом, пошлепываю ее по гладкой холодной руке и осторожно произношу:

– О чем ты говоришь, мам? По-моему, у вас все наоборот, это очевидно. Это папа…

– Так только кажется, – перебивает меня она. – От этого мне гораздо тяжелее.

Дебора издает приглушенный возглас не то возмущения, не то протеста, не то нежелания верить матери и складывает руки на груди.

– Сдается мне, ты придумала себе несуществующую проблему. – Она усмехается. – Ты не пара папе! Кому скажи – покатятся со смеху.

– А мне сдается, что ты берешь в расчет только внешнюю сторону! – с нотками агрессии восклицает мама. – Даже странно! Ты же умная взрослая женщина, давным-давно живешь с мужчиной.

Дебора растерянно моргает и вопросительно поводит бровью. Я тоже смотрю на маму, напряженно ожидая продолжения.

– Папа, не имея богачей родителей, благодаря лишь собственным стараниям получил государственную стипендию, выучился в Андовере, потом в Принстоне! – горячась произносит она. – Представляете, что это такое? Пробивать себе дорогу среди тех, кто привык разбрасываться деньгами, заработанными не собственным потом, а толстосумами-папочками?

Дебора усмехается.

– Еще и как знаем.

Мама смотрит на нее сначала несколько рассеянно, потом, видимо вспомнив, что Дебора тоже сама прокладывала себе путь, едва заметно кивает.

– Ты вся в него, – говорит она. – Даже еще упрямее. Если бы не твоя неукротимая жажда независимости, папа спокойно платил бы за твою учебу.

Дебора, весьма довольная собой, чуть наклоняет голову набок.

– Лучше бы стал богачом, как родители его сокурсников. Он же… – Она со снисходительным видом пожимает плечами. – В итоге не добился ничего особенного.

Мама резко поворачивает голову и приковывает к Деборе горящий от возмущения взгляд.

– Он небезызвестный в городе человек…

– «В городе» – слишком громко сказано, – тотчас поправляет ее Дебора. – Разве что в «Стивен О’Коннел инкорпорейтед». Другой на его месте с подобным образованием и такими мозгами давно был бы правой рукой старика О’Коннела и готовился бы не сегодня завтра принять у него дела.

– Отец с легкостью занял бы это место! – гневно восклицает мама.

Удивляюсь, что она так расходится. В жизни не подумала бы, что отец настолько ей дорог. Передо мной вообще будто незнакомая женщина в обличье нашей матери.

– Просто он не из тех, кто ради власти и денег пойдет по головам, станет кого-то чернить, выставлять в невыгодном свете, подсиживать, – с чувством добавляет мама. – Это человек кристальной души…

Ошеломленные, мы с Деборой снова переглядываемся. Что происходит?

– Я же в сравнении с ним… – мама вяло взмахивает рукой, и ее прекрасные глаза опять грустнеют, – полнейшее ничтожество…

В порыве возразить я сжимаю ее руку и немного наклоняюсь вперед, но не могу подобрать нужных слов. Внутри все бушует и путается. Хочется найти всему объяснение, расставить все по своим местам, доказать, что не настолько безнадежно их с папой положение, равно как и положение сотен других страдающих пар, однако доводов не находится, отчего душа мечется из стороны в сторону.

Зачем мне искать аргументы? Ведь в отношениях родителей я не смогу разобраться при всем желании. Оказывается, они куда более сложные, чем я думала все это время. А сама я свободна и не должна принимать так близко к сердцу то, что меня не касается.

Свободна ли? – задаюсь я странным вопросом. Будто услышав его, в моем кармане звонит сотовый. Я не встаю – вспрыгиваю с дивана и густо краснею, будто подросток, застуканный с порножурналом в руках.

Мама и Дебора смотрят на меня с одинаковым выражением любопытства. Я глупо хихикаю, выбегаю из гостиной на балкон, подношу к уху трубку и произношу на выдохе:

– Алло?

Прежде чем произнести первое слово, мой собеседник прочищает горло, и, удивительное дело, я мгновенно узнаю его и тотчас забываю о нашей семейной трагедии и о том, что из-за нее еще сильнее пошатнулась моя вера в любовь.

– Эви? Ты еще не спишь?

– Так рано? – усмехаюсь я, но тут вспоминаю, что давно потеряла счет времени, и умолкаю. Который теперь час, я не имею понятия. – Не сплю.

– Это Джерард.

– Я узнала. – Я оглядываюсь на раскрытую дверь в комнату. Мама и Дебора молча смотрят на меня. Качая головой, закрываю дверь.

– Знаешь… я совсем забыл, что хотел спросить у тебя о… – начинает Джерард, но не договаривает.

– О чем? – гадая, что его так интересует, спрашиваю я.

В ответ он смеется своим необыкновенным смехом. Честное слово, после излияний мамы и пережитых мною страхов за них с отцом, этот смех точно целебный бальзам.

– Признаюсь честно, – виноватым голосом произносит Джерард, – ни о чем я не собирался спрашивать. Точнее, вопросов у меня море, потому что хочется узнать про тебя как можно больше, но в данную минуту… – Он вздыхает и после паузы продолжает: – В данную минуту мне вдруг просто приспичило пожелать тебе спокойной ночи.

Смешно, но у меня от прилива нелепого счастья на миг замирает сердце. И кажется, что фонари под окнами дома вдруг засветили более мягким и ласковым светом, а отдаленный гул машин зазвучал с милым задором.

– Глупо, правда? – тихо спрашивает Джерард. – Эта мысль пришла мне в голову, когда я уже набрал твой номер. Мне сделалось стыдно и неловко. Я начал суматошно придумывать, чем бы объяснить этот свой звонок. Но достойного предлога так и не нашлось. – Он снова смеется.

Бог знает почему, но мне кажется, что каждый последующий звук этого смеха приближает нас друг к другу, преодолевая расстояние и многочисленные городские препятствия.

– Не нахожу в этом ничего глупого.

– Правда? – с ненавязчивой надеждой в голосе спрашивает Джерард. – А я уж было подумал, что покажусь назойливым.

– Пожелание спокойной ночи мне придется очень кстати, – говорю я, снова оглядываясь на дверь.

Мама и Дебора сидят молча. Сестра права: общаться с родителями без меня ей сложновато. Или, может, дело сейчас в том, что мысли обеих переключились на мое нелепое девичье смущение и таинственность этого звонка. Бесшумно вздыхаю.

Джерард, чудом угадывая этот вздох, спрашивает изменившимся голосом:

– У тебя какие-то неприятности?

– Мм… – мычу я в трубку, задумываясь о том, стоит ли посвящать его в подробности наших неурядиц. – Да, в некотором смысле… – поневоле слетает с губ.

– В каком смысле? – без тени обычной веселости интересуется Джерард.

– Гм… кое-какие семейные проблемы, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал не слишком траурно. Выходит, по-моему, чересчур бодро. Черт!

Джерард несколько мгновений молчит и осторожно уточняет:

– Семейные? Ты что… – кашляет, – замужем?

Смеюсь. Слишком громко и заливисто. Наверное, это оттого, что день был насыщен крайне неприятными событиями.

– Если бы я была замужем, тогда не пробовала бы выяснить, что такое свидание вслепую.

Джерард смеется. Как мне кажется, с облегчением.

– Тогда в чем же твои проблемы? Папа не желает оплачивать кругосветное путешествие?

– Я давно сама плачу за свои развлечения, да и за все остальное тоже, – говорю я, вспоминая о неоконченном разговоре с мамой.

– Это правильно, – серьезным тоном говорит Джерард.

Наступает непродолжительное молчание. Во мне борются два желания: теперь же, по телефону, посвятить своего нового знакомого в наши семейные тайны и нежелание обременять его ими. А он, по-видимому, галантно дает мне возможность переложить половину тяжести на его плечи.

– У моих родителей… очень сложные отношения, – почти шепотом, чтобы не услышала мама, говорю я, еще до конца не решив, стоит ли затрагивать эту тему. – Мне всю жизнь казалось, что отец стесняется своей обыкновенности, а теперь выясняется, что все наоборот.

– Как это так? – В голосе Джерарда звучит ровно столько участия и готовности предложить посильную помощь, сколько требуется для того, чтобы не произвести впечатления охотника сунуть нос не в свои дела.

Тяжело вздыхаю, на миг чувствуя себя слабой женщиной, привыкшей, что все трудности вместо нее преодолевает сильный мужчина.

– Оказывается, это мама стеснялась своей ординарности. Она у нас красавица, но профессиональных заслуг у нее почти нет. В общем, они оба считают себя не достойными друг друга. Звучит смешно.

– Даже отчасти романтично, – задумчиво добавляет Джерард.

Со вздохом киваю.

– Вот-вот. На самом же деле это завело их в тупик, превратило жизнь в сущий ад. Есть ли выход из этого лабиринта, не знаю.

Джерард с минуту молчит. Я шестым чувством чувствую, что он тянет время отнюдь не для отвода глаз и вовсе не притворяется, что обдумывает мои слова, а на самом деле прикидывает, не в силах ли как-нибудь помочь. От этого становится немного легче и зарождаются неясные светлые надежды.

– Мы обязательно вернемся к этому разговору, – наконец произносит Джерард. – Проблема ваша, судя по всему, крайне серьезная. Спасибо, что доверила мне эту тайну.

– Тебе спасибо… что не остался равнодушным.

– Приятных снов, – почти шепчет Джерард. – Пообещай, что, когда ляжешь в постель, постараешься на время забыть обо всех невзгодах и хорошенько отдохнуть.

Улыбаюсь затаившейся меж ветвей темноте и теплому фонарному сиянию.

– Обещаю.

Когда я вхожу в комнату, мама будто возвращается из гипнотического сна. Она смотрит на меня так, будто почти не узнает, потом вдруг резко вскидывает руку и прижимает ее к груди.

– Который час?

Смотрю на стенные часы.

– Начало десятого. – Хмурю брови. Как незаметно пролетело время! Завтра рано вставать, а наш разговор – точнее, своего рода мамина исповедь – прервался в самом разгаре. Смотрю на ее непривычно испуганное лицо, и мне делается совестно. Как я смею тяготиться подобными вещами?

– Отец, наверное, уже потерял меня… – говорит мама. – Надо бы мне ехать, но… – Она быстро качает головой. – Я пока не могу. Как я посмотрю ему в глаза? После всего, что сегодня опять случилось… – Ее глаза вдруг загораются нездоровым блеском, между бровями образуется складка, что придает всему ее виду незащищенность и уязвимость. Она смотрит сначала на Дебору, потом на меня. – Сначала мне нужно хотя бы все объяснить вам. А уж потом… – Ее рука безвольно падает с колена на диван.

Меня снова охватывает странное чувство: страдает твой близкий. Ты обязана действовать. Сажусь рядом с мамой и обнимаю ее за плечи. Удивительно, но в то мгновение, когда она доверчиво кладет мне на плечо свою обычно горделиво поднятую голову, кажется, что она ребенок, а я мать. Это вселяет в меня уверенность.

– Мы будем слушать тебя столько, сколько потребуется. Потом уложим спать прямо на этом диване. Завтра встанешь на часок пораньше, успеешь заехать домой и переодеться перед работой. А папе мы сейчас позвоним. – Достаю из кармана телефон и, увлеченная своей новой, более зрелой взрослостью, набираю номер, толком не придумав, что говорить.

– Алло? – тотчас отвечает отец.

– Пап! – весело восклицаю я. – Ты дома?

– Разумеется! – с нотками недовольства произносит он. – Завтра рабочий день, болтаться неизвестно где, если ты помнишь, не в моих правилах.

Внутри я вся сжимаюсь, снаружи же, как мне кажется, остаюсь почти невозмутимой.

– Если ты намекаешь на маму, то, во-первых, время еще детское, а во-вторых, она не болтается неизвестно где, а сидит у меня в гостиной.

– У тебя? – недоуменно переспрашивает отец.

Квартирка у меня весьма скромных размеров. Родители здесь бывали всего пару раз. Если мы договариваемся встретиться, то обычно я еду к ним.

– Мы здесь втроем: я, мама и Дебора. Встретились в «Блуминдейле», долго примеряли блузки и брюки, потом поехали ко мне, – на ходу сочиняю я. Оказывается, во мне погибает актриса! – Не желаешь к нам присоединиться? – Зажмуриваюсь, успев заметить, как напрягается мамино бледное лицо.

Отец секунду-другую медлит и ворчливо отвечает:

– Нет.

Вздыхаю с облегчением, открываю глаза и подмигиваю маме. Она слабо улыбается своими всегда несколько бледными губами.

– Жаль, – говорю я. – Тогда, может, соберемся у меня все вместе как-нибудь в следующий раз? И Кента позовем. Я тут подумала: почему я никогда не приглашаю к себе родственников? Что скажешь?

– Поживем – увидим.

Смеюсь.

– Не слишком-то тебя обрадовала моя идея!

– Я не сказал, что не обрадовала, – говорит отец. – Просто… гм… – Он шумно откашливается.

Я прекрасно понимаю, что наш бедный папа весь вечер метался из угла в угол, сгорая от ревности и в сотый раз представляя себе, как обретает свободу от горькой любви, которая капля за каплей убивает его. Понимаю и то, что именно из-за этого он и ворчит и не принял моего предложения. Однако прикидываюсь дурой.

– Просто, судя по всему, ты встал сегодня не с той ноги. – Хихикаю. – Надеюсь, в тот день, когда мы решим собраться всей семьей, встанешь с нужной.

– Я тоже на это надеюсь.

– Ну пока. Любим, целуем! Да, кстати! – вскрикиваю я. – Если мы вдруг заболтаемся за кофе, я оставлю маму у себя. Ей ехать через весь город. Лучше пусть сначала выспится.

– Мм, – неопределенно мычит отец.

Убираю от уха трубку и смотрю на мать и сестру с торжеством победителя.

– Когда ты позвала его сюда, – говорит мама, по-прежнему прижимая руку к груди, – мне чуть не сделалось плохо. Вдруг он согласился бы?

Хитро прищуриваюсь, стараясь не обращать внимания на дрожь внутри.

– Что-то мне подсказывало: не согласится. – Щелкаю пальцами и улыбаюсь. – Зато теперь его оставят сомнения. Раз мы не побоялись позвать его, значит, нам нечего скрывать!

Мама медленно кивает и проводит рукой по лицу. Дебора качает головой и шумно вздыхает.

– По-моему, нам в самом деле не помешает подкрепиться кофе. – Она кивает в сторону кухни и смотрит на меня. – Сваришь?

– Конечно.

– А я пока звякну Кенту. Он звонил, когда ты бегала в магазин. Я пообещала, что свяжусь с ним чуть погодя, а сама до сих пор молчу.

– Мне бы не кофе, а еще виски, – жалобно протягивает мама.

Обе приковываем к ней строгие взгляды.

– Еще немного – и нам придется везти тебя в реабилитационную клинику, – говорит Дебора.

– Женский алкоголизм практически неизлечим, – добавляю я.

Мама взмахивает рукой.

– Я не алкоголичка, девочки, – говорит она. – Могу в любую минуту вообще отказаться от спиртного.

У меня по спине пробегает морозец страха.

– Так говорят все, кому вот-вот потребуется профессиональная помощь…

– Не некать тут надо! – с напором восклицает Дебора. – А твердо сказать себе: да, дела плохи. Мама! – Она подскакивает к матери, берет ее за плечи и легонько встряхивает. – Ты же невообразимая красавица, и с папой еще не все потеряно!.. Оставь свои попытки спастись от проблем при помощи виски или этого… – Ее голос обрывается.

Нам всем делается неловко, и мы потупляемся.

– Взгляни трудностям в лицо и начинай их решать, – гораздо тише договаривает Дебора.

Мама несколько мгновений смотрит на свои тонкие пальцы, украшенные лишь двумя весьма скромными кольцами, потом поднимает на Дебору глаза и смотрит на нее так, будто ничего не услышала и собирается снова попросить выпить. Однако лишь смущенно улыбается, в который раз грустнеет и медленно кивает.

Я спешу на кухню и варю кофе. Дебора звонит Кенту и объясняет, что задержится.

Минут десять спустя мы сидим с чашками в руках, потягиваем кофе и молчим. Мама явно хочет продолжить беседу, но ей нужно настроиться на прежний лад, а без очередного стаканчика «Джека Дэниелза» сделать это довольно трудно.

Представляю себе нашу красавицу маму алкоголичкой, отдавшейся власти того хама из «Уолдорфа», и делается до того страшно, что хочется спрятаться от всего мира, изо всех сил зажмуриться и очутиться в том времени, когда меня, еще несмышленую девочку, родительские раздоры благополучно обходили стороной.

Нет, твердо говорю я себе. Ты давно не ребенок и должна сделать все возможное, чтобы семью не постигла непоправимая беда.

В эту минуту мама отставляет чашку, берет бутылочку из-под виски, рассеянно заглядывает в нее и решительно приподнимает подбородок.

– Думаете, это отец запретил мне быть певицей? Ничего подобного! Я сама все бросила, разругавшись из-за одного пустяка с владельцем клуба, в котором я пела.

Она принимается нервно крутить бутылку в руках. Я осторожно забираю ее, боясь, что мама снова предельно разволнуется и запустит ее в стену. Она будто ничего не замечает и продолжает говорить:

– Что называется, дернула плечиком. И чего этим добилась? Живу, сама не знаю для чего. Три раза в неделю для успокоения совести езжу в торговый зал, где почти ничего не покупают, болтаюсь там как неприкаянная… Это моя так называемая работа.

– Не говори так, – беззлобно ворчу я. – Ты живешь для нас, для папы, да и просто украшаешь жизнь!

Дебора кивает.

– Это точно. И потом ты упорно занимаешься плаванием, профессионально следишь за собой, наконец! Далеко не у каждой получается так выглядеть в твои-то годы.

– Плавание меня успокаивает, почти как виски. Но от него гораздо больше пользы. А хорошо выглядеть… – Она тяжело вздыхает и качает головой. – Знаете, девочки, бывает, я смотрю на независимых деятельных женщин и такая зависть берет, что, кажется, лучше бы у меня было лицо в морщинах или висел живот, но была бы твердая почва под ногами. Нередко я сама себе делаюсь противна, – произносит она, наклоняясь, утыкая локти в колени и упираясь подбородком в ладони. – Живу за счет мужчины, которого… – спотыкается и опускает глаза, – как ни смешно, ценю и уважаю, поэтому обманываю. Даже петь почти разучилась…

В комнате воцаряется неестественная тишина. Слышать, как родная мать упоминает в беседе с тобой о любовнике, действует на душу, как заморозка на десны в стоматологическом кабинете. Мама собирается с духом и продолжает глухим чужим голосом:

– Этот тип… тот, с кем вы меня видели… его зовут Грег Катц. Я знаю его много лет. Еду к нему, когда чувствую себя совсем никчемной и хочу пасть еще ниже. Это как наркотик. Ненавидишь его и в сотый раз ищешь в нем спасения. Постоянно говоришь себе: все в прошлом, такого больше никогда не повторится, но наступает черный день – и ты опять невольно падаешь в ту же самую пропасть… – Последние слова она произносит шепотом, снова глядя на стену и будто видя сквозь нее.

Удивительно, но то чувство, которое меня охватило, когда я поняла, что речь идет о мамином любовнике, вдруг исчезает, уступая место предельной жалости и желанию действовать.

– Ты его любишь? – спрашиваю я. – Или любила… скажем, когда-нибудь в прошлом?

Мама медленно качает головой, не глядя ни на меня, ни на Дебору.

Я вскакиваю, объятая желанием сию же секунду что-нибудь предпринять.

– Тогда брось его! Скажи, что он тебе отвратителен! Начни жить по-новому! Папе ведь и не нужно, чтобы ты была великой певицей, или выдающимся врачом, или кем угодно другим! Он любит тебя такой, какая ты есть. Только… – Мой пыл внезапно сходит на нет.

Мама мрачно усмехается.

– Только не может показать это, потому что мучается собственными бесконечными черными мыслями, неуверенностью и страхами. К тому же не верит мне, считает, что я не способна быть добропорядочной женой.

Мне в который раз за сегодняшний вечер кажется, что передо мной не мама, а посторонняя очень похожая на нее женщина. Ее двойник. Такое чувство, что я жила все эти годы, не удосуживаясь повернуться и рассмотреть материнские черты, прислушаться к ее словам. И тут вдруг столкнулась с ней лоб в лоб и была вынуждена увидеть и узнать ее всю, с многочисленными достоинствами и недостатками.

– Папа видел меня с Грегом, – виноватым голосом признается мама, глядя в пол. – А в другой раз вошел в комнату, когда я звонила ему…

– Ты звонила этому своему… Грегу прямо из дому?! – возмущенно и требовательно спрашивает Дебора. – А я-то думала, что отец знает о нем исключительно от доброжелателей, которые и сами-то ни в чем не уверены.

Мама прочищает горло.

– Это случилось после нашего с отцом очередного грандиозного скандала. Мне в те минуты было на все наплевать. К тому же его не было дома. Я совершенно не слышала, как он вернулся… Впрочем… – Она вяло взмахивает рукой и опускает плечи. – Я же говорю: так мне и надо. Осуждайте меня, презирайте… Я сама во всем виновата.

– Нет! – неожиданно для самой себя с жаром восклицаю я. – Виновата не одна ты. Но и папа тоже, а, может, отчасти мы, да и жизнь в целом!

Мама, явно не ожидая от меня такой реакции, смотрит мне в глаза с изумлением и робкой надеждой. Беру ее руки и крепко их сжимаю.

– Сейчас не виноватых надо искать, а правильный выход. Мы найдем его. Обещаю, найдем!