Текст книги "Минин и Пожарский. Покоритель Сибири. Великие битвы. Царская коронация"

Е. А. Тихомиров
Минин и Пожарский. Покоритель Сибири. Великие битвы. Царская коронация

© ЗАО «Мир Книги Ритейл», 2012

© ООО «РИЦ Литература», 2012

* * *

Минин и Пожарский

Предисловие

 
О Русь святая! Ты пережила
Тяжелую годину испытаний;
Но, чашу горькую испив страданий,
Ты духом вспрянула и ожила.
 

После нежданно-страшного и долгопамятного татарского погрома, в первой половине XIII века, земля Русская не переживала никогда такого печального и такого рокового времени, как в так называемое Смутное время, или в Лихолетье, когда государственная жизнь русского народа была потрясена до последних основ, когда отечеству нашему угрожала близкая опасность сделаться добычей враждебных соседей. Оно избежало этой опасности и не изнемогло в трудной борьбе благодаря религиозно-патриотическому одушевлению лучших сынов своих и вызванному ими всеобщему подъему народного духа.

В 1598 году царь Феодор Иоаннович скончался бездетным, и престол его занял шурин его Борис Годунов, добившийся венца хитростью, происками и убийством законного наследника престола, младшего сына Иоанна Грозного, царевича Дмитрия.

С воцарением Бориса Годунова для Русской земли, казалось, настала золотая пора. «Наружностью и умом он, по словам современника, всех людей превосходил, много устроил в Русском государстве похвальных вещей. Был он светлодушен, милостив и нищелюбив». Но народ видел в нем цареубийцу, и никакими щедротами не мог он купить народной любви. С другой стороны, многим знатным боярам была невыносима мысль, что Годунов, человек незнатный родом, да вдобавок потомок природного татарина, – царь, и им, потомкам Рюрика и Гедимина, приходится преклоняться пред ним. Князья Шуйские, Бельские, Голицыны и в особенности Романовы могли считать себя по своей родовитости более достойными, чем Годунов, занять престол. Борис знал, что у него много недоброхотов, и душу его волновала вечная боязнь и мелкая подозрительность. При нем постоянно было несколько иноземных врачей. Его окружала верная немецкая стража, осыпанная царскими милостями. Он придумал даже особую молитву о своем здравии и приказал громогласно читать ее всюду на пирах, когда пили за здравие царя. Главной целью его жизни стало охранить себя от всякой опасности и утвердить на престоле свой род.

Но вот в 1600 году начали носиться темные слухи, будто царевич Дмитрий не убит в Угличе, а спасен близкими людьми; будто вместо него погиб другой, сходный с ним ребенок. Слух этот должен был страшно поразить Бориса. Все его заветные мечты разбивались об ужасное для него имя Дмитрия. Что делать, если царевич действительно спасся от убийц? А Борис не мог быть уверен непоколебимо в том, что этого не могло случиться: ведь он своими глазами не видел тела Дмитрия. Коли сын Грозного жив, то ему, Борису, придется сойти с престола. Если даже и нет царевича в живых, а нашелся дерзкий самозванец, назвавшийся его именем, то и он очень опасный враг для Бориса, у которого было довольно врагов и в среде бояр, и в простом народе.

Борис понял, что ему готовится страшный удар. Но кто такой его враг, где он и существует ли в самом деле – или же он создан лишь враждебною молвой? Ничего этого Борис не знал. Положение его было крайне затруднительное. Ему надо было искать неведомого врага, не обнаруживая, кого именно он ищет. Покажи он явно, что ему страшно имя Дмитрия, настоящего или мнимого, – и враги не замедлят воспользоваться этим и создадут самозванца, если его еще нет. Надо было казаться спокойным и тайно выследить опасность.

Борис знал, что вражда к нему особенно сильна в среде бояр. Над ними надо было усилить тайный надзор. И вот он окружил себя шайкой доносчиков и наушников. По самому пустому подозрению, по первому, доносу начинаются розыски, пытки, мучения. За доносы и даже за клевету щедро награждали, и эта язва росла не по дням, а по часам. «Настала у Бориса в царстве великая смута. Доносили и попы, и дьяконы, и чернецы, и черницы, и проскурницы, жены – на мужьев, дети – на отцов, отцы – на детей. За доносами следовали пытки, лишения имущества, ссылки». Явных казней не было, но зато на полном ходу были тайные убийства. Много «тесноты и обид» испытал народ, много было захвачено и перемучено людей, ни в чем не виноватых. В числе прочих бояр пострадали в особенности Романовы. Старший и самый даровитый из них, Федор Никитич, был пострижен в монахи под именем Филарета.

К этой «великой смуте» присоединилось еще зло другого рода: отечество наше постигли страшные бедствия – голод и моровое поветрие. В продолжение трех лет, начиная от 1601 года, были неурожаи. Народ стал голодать. Многие мелкие землевладельцы, не видя возможности прокармливать многочисленную дворню, прогоняли от себя своих холопов, увеличивавших собой толпы голодных нищих. Черный люд и бедняки стали умирать с голоду. Царь велел открыть свои житницы, продавать хлеб по дешевой цене, а беднякам раздавать деньги. Но между раздающими деньги нашлось много людей бессовестных, не стыдившихся утягивать гроши у нищих, умирающих с голоду; при раздаче милостыни являлись одетые в лохмотья родичи и приятели раздающих, а настоящие нищие, калеки, немощные и дотолпиться не могли. Несчастные ели сено, солому, собак, кошек, мышей, падаль. Целыми сотнями ежедневно умирал по улицам голодный люд. Стали ходить ужасные слухи, будто иные, обезумевшие от голода, пожирали человеческое мясо… Начался страшный мор. В одной Москве, говорят, погибло несколько сотен тысяч народу от голода и мора. «И пременились тогда, – говорит современник, – жилища человеческие в жилища диких зверей: медведи, волки и лисицы стали обитать на местах сел человеческих, и хищные птицы из дремучих лесов слетались над грудами человеческих трупов, и горы могил воздвигались на Руси» (Авраамий Палицын).

Голод и мор сопровождались грабежами и разбоями. От разбойничьих шаек не было проезду не только в глухих местах, но и по большим дорогам, даже под самой Москвой. Атаман одной многочисленной разбойничьей шайки, Хлопка Косолап, задумал даже сделать набег на саму Москву, так что пришлось выслать против разбойников целое войско.

Но настоящим гнездом и притоном людей, подобных Хлопке Косолапу и его товарищам, была Северная Украина (нынешние губернии Черниговская, Курская и Орловская), куда уходили толпы холопов, выгнанных господами, вместе с беглыми крестьянами (незадолго перед этим окончательно прикрепленными к земле и к господам), где находили себе пристанище все обиженные, недовольные, беспокойные, бесприютные. Здесь скоплялось все больше и больше разного недовольного, озлобленного люда, отбившегося от мирного труда. Здесь любой дерзкий проходимец мог навербовать себе целые полчища лихих людей, готовых ради корысти на всякое дело.

Среди этого гулящего, беспокойного люда уже ходила молва о том, что в Польше явился царевич Дмитрий, который намерен воевать за отцовское наследие с Борисом. И молва эта не была совсем неосновательна. В 1603 году в Польше действительно явился человек, выдававший себя за царевича Дмитрия, спасшегося в Угличе от убийц, подосланных Годуновым[1]1
  До сих пор не разъяснено еще окончательно, кто именно был первый самозванец. Некоторые думают, что явившийся в Польше царевич Дмитрий, был дерзкий самозванец и полагают, что на самом деле он был беглым иноком Гришкой Отрепьевым, родом из мелких дворян. Но вернее предполагают, что бояре, враги Бориса, убедили кого-нибудь безродного, но честолюбивого и предприимчивого юношу в том, что он царевич Дмитрий, и тот с полной верой в правоту своего дела шел на Бориса. С другой стороны, несомненно, что истинный царевич Дмитрий был убит в Угличе и соперником Бориса был Лжедмитрий, хотя сам и не сознавал этого (В. Д. Сиповский. Родная старина. Выпуск 11, 1862. С. 318).


[Закрыть]. Он был еще молод, лет двадцати с небольшим, и неказист с виду, но отличался удальством и живым, увлекающимся характером. Этот-то московский удалец нашел радушный прием у влиятельных польских вельмож, князей Вишневецких, и сошелся затем с сандомирским воеводой Юрием Мнишеком. При содействии иезуитов, давно уже искавших случая ввести в Московском государстве католическую религию, и под покровительством, хотя и негласным, польского короля Сигизмунда III самозванец успел набрать небольшое войско из праздной воинственной польской шляхты (мелких дворян), к которому присоединились разные московские беглецы и несколько тысяч запорожских казаков.

16 октября 1604 года Лжедмитрий со своим небольшим отрядом перешел Днепр и вступил в русские пределы. Украинские города один за другим отворяли ему ворота как законному государю. Сопротивление оказал только Новгород-Северский, в котором начальствовал мужественный воевода Петр Басманов. Вслед за тем самозванец потерпел решительное поражение под Севском, и положение его было очень плохо. Но московские воеводы не воспользовались своей победой и дали ему время опять оправиться и усилиться.

Вдруг распространилась весть, что царь Борис внезапно скончался (13 апреля 1605 года). Жители Москвы по призыву патриарха спокойно присягнули шестнадцатилетнему Феодору Борисовичу и матери его, причем клялись: «К вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать». Новый царь главным начальником войска назначил Басманова, на которого, казалось, можно было вполне положиться.

Между тем в Северщине народ все более переходил на сторону самозванца. Видя кругом себя колебание и неохоту сражаться против Лжедмитрия, Басманов изменил своему законному государю и перешел на сторону его соперника; примеру вождя последовало и все войско. Несколько изменников отправились в столицу, возмутили ее жителей, и Годуновы были низвержены.

20 июня самозванец с торжеством вступил в Москву. Но недолго, всего только 11 месяцев, поцарствовал самозваный царь: его погубила легкомысленная самоуверенность, презрение к старым русским обычаям и дружба с поляками и иезуитами (между прочим, он вступил в брак с католичкой Мариною Мнишек, и венчание происходило 8 мая, в четверг на пятницу, под Николин день).

Бояре, принявшие сторону самозванца только для того, чтобы низложить Годуновых, воспользовались неудовольствием народным против Лжедмитрия и составили против него заговор, главным руководителем которого быль Василий Иванович Шуйский.

17 мая 1606 года, рано поутру, заговорщики прорвались с толпой народа в Кремль, и мнимый сын Грозного был убит. Царем объявлен был Шуйский. Возведенный на престол толпой своих приверженцев, а не великой земской думой, Шуйский сделал многие уступки боярам и дал клятву не предпринимать ничего важного без их совета. Это обязательство ограничивало его самодержавную власть и произвело в народе неблагоприятное впечатление. Народ видел в Шуйском не настоящего царя, а только полуцаря, или боярского царя.

Скупой, нерешительный и неискусный в управлении государством, Шуйский скоро заслужил общее нерасположение. И вот уже во второй год его царствования стал распространяться слух, будто Лжедмитрий спасся в Москве от смерти и опять нашел убежище в Литве. Василий Иванович думал, что самым лучшим средством против самозванцев, прикрывающихся именем Дмитрия, будет перенесение в Москву мощей царевича. 3 июня мощи царевича с большим торжеством внесены были в столицу. Сам царь по всей Москве нес их до Архангельского собора, причем прославляли святость невинного младенца, погибшего под ножами убийц, Но это чествование Дмитрия напоминало народу вероломство и криводушие самого царя: в Москве помнили очень хорошо, как он свидетельствовал всенародно в 1591 году, что царевич сам умертвил себя в припадке падучей болезни.

Первое восстание в пользу мнимо спасенного царевича произошло опять в Северской Украине, которую на этот раз возмутил путивльский воевода князь Шаховской. Одним из начальников восстания явился Иван Болотников, бывший прежде холопом, а теперь только что воротившийся из татарского плена. Набрав войско из казаков, беглых крестьян и холопей, он разбил царских воевод и подступил к Москве. С ним соединились рязанские мятежники под начальством дворянина Прокопия Ляпунова и воеводы Сунбулова. Но Ляпунов и Сунбулов скоро помирились с царем, а Болотников, разбитый царским племянником Михаилом Скопиным, заперся в Туле вместе с князем Шаховским и одним казацким самозванцем, называвшим себя сыном Феодора Иоанновича, Петром.

Царь собрал большое войско и лично осадил Тулу. Угрожаемые голодной смертью, мятежники сдались. Болотников и Лжепетр были казнены, а главный защитник восстания, Шаховской, как боярин, был только сослан.

Наконец в Стародубе-Северском явился и новый Лжедмитрий (Лжедмитрий II) во главе буйной вольницы из беглых крестьян и холопей[2]2
  Кто был этот второй Лжедмитрий – трудно сказать по разноречивости известий о нем. По наиболее вероятному сказанию, он был родом из Стародуба, по происхождению попович. Во всяком случае, это был хитрый и смелый самозванец.


[Закрыть]. К нему присоединились казаки и поляки под начальством гетмана, главного начальника войска Рожинского.

Самозванец расположился в 12 верстах от Москвы, в селе Тушине, откуда и получил прозвание Тушинского вора. Сюда насильно привезли к мнимому ее мужу и несчастную Марину Мнишек.

Между тем как Тушинский вор с Рожинским стояли под Москвой, силясь овладеть ею, литовские налеты (наездники), Сапега и Лисовский, занялись осадой Троицкой лавры в надежде воспользоваться ее прославленными богатствами. Но монахи с несколькими сотнями стрельцов (троицкие сидельцы) целых 16 месяцев оборонялись от неприятелей и, с помощью Божьей, отстояли святую лавру.

В то же время легкие тушинские отряды, рассеявшись по всему государству, приводили города один за другим в подданство самозванцу. Тушинский лагерь скоро превратился в целый город. В самой Москве нельзя было положиться на верность ратных людей: многие ради жалованья или высшего титула переходили на службу к тушинскому царику, а потом возвращались к московскому полуцарю с изъявлением мнимого раскаяния, не стыдясь по нескольку раз повторять эту измену (таких в насмешку называли перелетами). Смятение во всем государстве было несказанное: все дышало крамолой и изменой, везде было брожение и шатость.

В таком страшном положении царь Василий решился искать иноземной помощи: он послал своего племянника Скопина в Новгород просить помощи у шведского короля Карла IX. Шведский король, опасаясь господства поляков в России, отправил на подмогу царю московскому 5 тысяч человек под начальством генерала Делагарди. Шведское войско соединилось с ополчением, набранным Скопиным в северо-западной Руси, и двинулось на очищение государства от тушинцев.

Вскоре дела приняли оборот, благоприятный для Шуйского – отпавшие области снова признали его царем. Скопин-Шуйский разбил Сапегу при Колязине монастыре и собирался разметать Тушинский лагерь. Когда польский король Сигизмунд III подступил к Смоленску, поляки, бывшие с самозванцем в Тушине, перешли к своему королю. Тушинский вор убежал в Калугу, куда вслед за ним прискакала и злополучная Марина, переодетая гусаром. Тогда Рожинский сжег лагерь и отступил с поляками на запад. Казаки, многие русские изменники, холопы и беглые крестьяне опять пристали к самозванцу.

Между тем Московское государство стало оправляться. Герой Скопин, с восторгом встреченный москвичами как избавитель, готовился идти на Сигизмунда под Смоленск, но вдруг занемог и умер, отравленный, по свидетельству современников, на пиру у князя Воротынского женой царского боярина Дмитрия Шуйского, надеявшегося наследовать престол после бездетного Василия и видевшего в общем любимце-племяннике соперника себе.

По смерти Скопина царь Василий стал еще ненавистнее народу. Когда же в Москву пришла весть о поражении близ деревни Клушина гетманом Жолкевским царского войска, отправленного под начальством Дмитрия Шуйского, столица, взволнованная Захарием Ляпуновым, братом Прокопия, возмутилась. Василия низложили с престола (1610). Вслед за тем он был насильно пострижен в монахи и заключен в Чудов монастырь.

Наступило безгосударное время. Правительственная власть перешла в руки верховной думы, состоявшей из семи бояр (Семибоярщина), между которыми первым был князь Мстиславский. Надлежало прежде всего решить, кому быть царем. Но тут обнаружилось сильное разногласие: некоторые держали сторону тушинского Лжедмитрия; патриарх Гермоген, возведенный в патриарший сан при Василии Шуйском, советовал избрать государя из среды русских бояр; верховная дума предлагала пригласить на царство Владислава, сына польского короля Сигизмунда.

Появление гетмана Жолкевского с войском под стенами Москвы решило спорный вопрос в пользу королевича. Бояре вступили в сношения с Жолкевским и согласились присягнуть Владиславу, однако с тем непременным условием, чтобы он принял православную веру, женился на русской и правил с властью, ограниченной боярами и высшим духовенством. Для окончательного решения дела отправлено было к польскому королю посольство, во главе которого находились князь Василий Васильевич Голицын и ростовский митрополит Филарет[3]3
  Прежде боярин Феодор Никитич Романов. В царствование сына его, Михаила Феодоровича, он получил сан патриарха всероссийского.


[Закрыть]. Гетман Жолкевский с согласия бояр занял столицу со своим войском, но узнав, что Сигизмунд желает сам быть царем Московским, немедленно уехал под Смоленск, оставив в Москве гарнизон под начальством Гонсевского.

Между тем русские послы вели под Смоленском бесполезные переговоры с польскими вельможами, которые в первую голову требовали сдачи Смоленска, осаждаемого Сигизмундом. Так как послы наши никак не хотели согласиться на это, то Сигизмунд объявил их пленниками и отправил в Польшу, куда отвезли также и бывшего царя Василия с братьями.

Почти в то же время тушинский самозванец был застрелен одним из своих приближенных, крещеным татарином Урусовым. Смерть его развязала руки тем из русских, которые согласились признать царем Владислава только из страха ко второму Лжедмитрию. Притом же весть о замыслах Сигизмунда, ярого католика, возбуждала в Москве общий ропот.

Патриарх Гермоген, «начальный человек» в это безгосударное время, разослал по городам грамоты, в которых призывал ратных людей на защиту веры и отечества. Составилось ополчение. Дружины двадцати пяти городов подступили к Москве. К ним присоединилась служившая прежде Тушинскому вору казацкая вольница под начальством Трубецкого, Заруцкого и других предводителей.

Ополчение, подступив к Москве, на ее месте нашло одно пепелище, среди которого возвышались стены Кремля и Китай-города: на Страстной неделе (1611) поляки, теснимые взбунтовавшимися против них москвичами, сожгли столицу. Польский гарнизон крепко засел в стенах Кремля и Китай-города и мужественно выдерживал осаду русского ополчения, подступавшего в числе 100 тысяч человек.

Установлено было временное правительство. С общего согласия начальство над войском и управление государственными делами приняли на себя трое вождей: князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, Иван Мартынович Заруцкий и думный дворянин Прокопий Петрович Ляпунов. Но эти вожди постоянно ссорились между собой. По уму и горячей преданности общему делу из них выдавался особенно Ляпунов. Но он возбудил против себя неудовольствие своим крутым нравом и неуступчивостью.

Особенно ненавистен он стал казакам, которых строго преследовал за убийство и грабежи. Этой ненавистью казаков воспользовался Гонсевский, чтобы погубить Ляпунова как человека наиболее опасного для поляков: он переслал в казацкий стан подложную грамоту, написанную от имени Ляпунова и заключавшую в себе приказ истреблять казаков. Казаки, по своему обычаю, собрались в круг, призвали Ляпунова к ответу и изрубили его саблями.

Со смертью главного вождя земское ополчение расстроилось, дворяне разъехались по домам, а казаки хотя и остались под стенами столицы, но занимались более грабежом соседних областей, нежели осадой.

Беда за бедой обрушивалась над Русской землей. Смоленск после двадцатимесячной доблестной обороны сдался Сигизмунду. Новгород, еще не забывший своей древней политической независимости, отделился от Москвы и отдался под покровительство Швеции. Псков, в котором в Смутное время происходила борьба между лучшими гражданами, сторонниками московского правительства, и меньшими людьми, приверженцами казацкой вольницы и простонародья, признал царем Лжедмитрия III (бывшего дьякона Исидора, по другим известиям – московского дьякона Матвея).

В разных местах появились отряды «шишей» (партизан). Казань присягнула сыну Марины (от второго Лжедмитрия). В Астрахани происходили сильные смуты, и явились один за другим самозванцы. С юга набегали на русские земли татары. На востоке взбунтовалась черемиса.

Более плачевного состояния не бывало на Русской земле. Казалось, ее разорвут на части. Шведы в Новгороде, самозванец во Пскове, поляки в Смоленске и в самом сердце Русской земли, в Москве, в священном Кремле. Шайки их рыщут по дорогам и селам, грабят все, чего недограбили раньше, разоряют то, чего прежде недокончили. Казацкие полчища под Москвой под видом защиты русского дела ищут только наживы; ватаги их, посылаемые за кормом по волостям, обирают и теснят несчастный люд не меньше поляков.

Земля опустошена, святыни поруганы, всякое правительство уничтожено, враги-хищники и внутри земли, и по окраинам ее.

В довершение всех бедствий настал голод. «И было тогда, – говорит современное сказание, – такое лютое время Божия гнева, что люди и не чаяли впереди спасения себе. Чуть не вся земля Русская запустела. И прозвали старики наши это лютое время Лихолетьем, потому что тогда была на Русскую землю такая беда, какой не бывало с начала мира: великий гнев Божий на людях, глады, моры, зябели на всякий плод земной. Звери пожирали живых людей, и люди людей ели. Пленение было великое людям! Жигимонт, польский король, все Московское государство велел предать огню и мечу, ниспровергнуть всю красоту благодеяния земли Русской».

Казалось, пришел конец Русской земли…

В подобном безвыходном положении находилась некогда (в начале XV в.) Франция, которой угрожало английское завоевание. Когда, казалось, все погибло, явилась из Лотарингии вдохновенная Иоанна д’Арк. Чего не могли сделать при всех усилиях король и его вельможи, то совершила без труда Орлеанская дева: Францию спасла молодая простодушная крестьянка.

И на святой Руси, когда она стояла на краю погибели, явился такой вдохновенный, простой и незнатный человек, с именем которого неразрывно связано спасение ее от лютых врагов.