Текст книги "Минин и Пожарский. Покоритель Сибири. Великие битвы. Царская коронация"

Глава I

 
…Не замолчу. На то мне дан язык,
Чтоб говорить. И говорить я буду
По улицам, на площади, в избе
И пробуждать, как колокол воскресный
Уснувшие сердца.
 

Жив еще был русский народ, и не умерла еще в нем святая вера, его главная сила и опора. Опираясь на эту силу, он воспрянул духом и восторжествовал над своими врагами. В скорбную, безотрадную пору междуцарствия Троице-Сергиева лавра явилась истинным ковчегом спасения, верная духу и примеру святого основателя ее. Когда смолк голос патриарха Гермогена, этого страдальца за веру и отечество, запертого в тесное заключение и затем заморенного голодом, заговорил другой великий подвижник – Дионисий, архимандрит Троицкой лавры. Архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын[4]4
  Так назывались в старину монахи, заведовавшие монастырскими вотчинами и всеми недуховными делами. Авраамий Палицын, происходивший из знатного рода, известен еще и тем, что составил описание печальных событий, происходивших в Русской земле в его время, и особенно осады Троице-Сергиева монастыря.


[Закрыть] рассылали во все концы гибнувшего государства красноречивые увещательные грамоты, в которых яркими чертами изображали неистовство поляков, поругание святыни, гибель отечества и слезно умоляли весь народ русский собрать последние силы и идти на очищение Москвы от неприятеля. Эти грамоты, переписанные во множестве списков «борзыми писцами», пересылались из города в город и возбуждали в народе сильное религиозное воодушевление, особенно в северо-восточных областях России, менее других пострадавших от польских и казацких шаек.

Возбуждение народа было сильно. По всем важнейшим городам зашумели оживленные сходки. Сходились и горожане, и соседние крестьяне для земского совета, чтобы всем миром надуматься, как беде пособить. Города стали пересылаться между собой грамотами, побуждая друг друга стать заодно против общих врагов. Воодушевление народа росло. Нравственное и религиозное возбуждение становилось все сильнее и сильнее. Повсюду стала носиться молва о чудесных видениях и знамениях. Говорили, что в Нижнем Новгороде один благочестивый человек, Григорий, сподобился в полуночи страшного видения: видел он, будто крыша с его дома снялась, великий свет осиял его покой, и явились два благолепных мужа с воззванием о покаянии и очищении всего государства[5]5
  См.: Приложение I. С. 66.


[Закрыть]. Носились слухи о видениях во Владимире, в Троицкой лавре.

Набожный народ только от Божьей помощи ждал спасения и считал необходимым особенным способом очиститься от грехов и умилостивить Бога покаянием и постом. По всем городам приговорили поститься три дня в неделю, в понедельник, вторник и среду ничего не есть, а в четверг и пятницу сухо есть. Так готовился народ к великому делу. Настроение народа было таково, что он готов был всеми силами подняться на борьбу. Нужно было только начало, толчок да нужен был настоящий русский вождь.

Этот толчок был дан, и такой вождь нашелся.

В октябре 1611 года в Нижнем Новгороде получена была грамота из Троицкого монастыря. Воевода Алябьев с товарищем своим Репниным созвал к себе на воеводский двор старейших людей из города. Пришли туда Печерского монастыря архимандрит Феодосий, соборный протопоп Савва, священники, дьяконы, дворяне, дети боярские и посадские старосты, а в числе последних был Козьма Захарьевич Минин-Сухорук. Был он ремеслом говядарь, мясной торговец, или, вероятнее, торговец скотом. Прежде он служил в ратной службе воеводы Алябьева и был несколько знаком с ратным делом. Этот-то староста Козьма Захарьевич, пользовавшийся общим уважением в городе, сказал собравшимся такое слово:

– Вот прислана грамота из Троицкого Сергиева монастыря. Прикажите прочитать ее в церкви народу. А там – что Бог даст. Мне было видение: явился святой Сергий и сказал мне: «Разбуди спящих».

На другой день зазвонили в большой колокол у Святго Спаса – а день был не праздничный. Народ понял, что неспроста звонят большим звоном, и скоро весь собор был набит битком. Отслужили обедню. После обедни взошел на амвон протопоп Савва и обратился к народу с такой речью:

– Православные христиане, господа братии! Горе нам! Пришли дни конечной гибели нашей. Гибнет наше Московское государство, гибнет и православная вера! Горе нам, великое горе, лютое обстояние. Литовские и Польши люди в нечестивом совете своем умыслили Московское государство разорить и обратить истинную веру Христову в латинскую многопрелестную ересь. Кто не восплачется, кто не испустит источники слез! Ради грехов наших Господь попустил врагам нашим возноситься. Горе нашим женам и детям! Еретики разорили до основания богохранимый град Москву и предали всеядному мечу детей ее. Что нам творить? Не утвердиться ли нам на единение и не постоять ли за чистую и непорочную Христову веру и за святую соборную Церковь Богородицы, Ея честного Успения и за многоцелебные мощи московских чудотворцев? А вот грамота просительная властей Живоначальныя Троицы, монастыря Сергиева[6]6
  См.: Приложение II. С. 67.


[Закрыть].

Была затем прочтена грамота, призывающая весь народ на спасение православной веры и отечества. Народ умилился. Многие плакали. Говорили люди со слезами и жалостными стонами: «Горе нам, беда нам! Погибла Москва, царствующий град. Погибнет все наше Московское государство!»

Вышел народ из собора и столпился подле церкви. Тут староста Козьма Захарьевич Минин-Сухорук заговорил к народу громким голосом:

– Православные люди! Коли хотим помочь Московскому государству, не пожалеем достояния нашего, да не только достояния – дворы свои продадим, жен и детей в кабалу отдадим, будем бить челом, чтобы шли заступиться за истинную веру и был бы у нас начальный человек. Дело великое мы совершим, если Бог поможет нам. Слава будет нам от всей земли Русской, что от такого малого города произойдет такое великое дело. Я знаю: только мы на это дело подвигнемся, многие города к нам пристанут, и мы вместе с ними дружно отобьемся от иноземцев.

 
Друзья и братья! Русь святая гибнет!
Друзья и братья! Православной вере,
В которой мы родились и крестились,
Конечная погибель предстоит.
Святители, молитвенники наши,
О помощи взывают, молят слезно.
Вы слышали их слезное прошенье?
Поможем, братья, родине святой!
Что ж! Разве в нас сердца окаменели?
Но все ль мы, братья, от одной купели?
И аще, братья, похотим помочь,
Не пожалеем наших достояний,
Не пощадим казны и животов:
Мы продадим дворы свои и домы,
А будет мало – жен, детей заложим!
 

Горячая, вдохновенная речь Минина пришлась по сердцу всем: в ней сказалось то, что давно было в сердце у всех. У многих слезы брызнули из глаз.

Начались частые сходки. Козьма Минин всем орудовал, убеждал всех, что надо ополчаться, клич кликать по служилым людям. Но для содержания ратных людей требуется казна, деньги. Это был самый первый и существенный вопрос, от которого зависел успех всего дела. Минин первый понимал всю важность этого вопроса и уже решил его самым делом – в пример и в подражание своим согражданам. Ему принадлежало первое слово, и от него же пошло начало дела.

– Я, убогий, с товарищами своими, – объявил он нижегородцам, – всех нас две тысячи человек, а денег у нас в сборе тысяча семьсот рублей, дали третью деньгу. У меня было триста рублей, и я сто рублей в сборные деньги принес; то же и вы сделайте.

– Будь так, будь так! – согласились с ним все.

Итак, решено было в казну на содержание ратных людей собирать со всех по третьей деньге (то есть третью часть имущества). Желание послужить великому делу освобождения отечества было так сильно, что многие стали жертвовать гораздо больше, несли последнее достояние свое на общую пользу, говоря: «Почто нам сия суетня, когда вера Христова погибает?» Приносили кроме денег разные ценные вещи, много лет хранившиеся в сундуках, даже серебряные и золотые оклады со святых икон. Одна вдова, говорится в летописи, принесла к сборщикам десять тысяч рублей и сказала: «Я осталась после мужа бесчадна. Было у меня двенадцать тысяч; даю десять, а себе оставляю две». Были, правда, и такие уроды в семье, которые старались уклониться от необходимой жертвы на общее дело, ставя выше всего на свете свой личный интерес. Таких узкосердечных людей силой заставляли нести общую повинность.

Итак, вопрос о казне был решен. Теперь нужно было подумать о том, кого из бояр выбрать начальным человеком ратной силы. Такое святое дело, какое затевалось, надо было отдать в чистые руки. Нужно было выбрать такого вождя, который не только имел бы опытность в ратном деле, но и не был бы замешан в Русской земле ни в каком дурном деле. А такого выдающегося человека нелегко было найти с первого раза. Много бояр осрамили себя в прошлые годы: одни тем, что приставали к ведомому вору, тушинскому самозванцу, а другие тем, что кланялись полякам и держали их сторону. Теперь иные из них хоть и раскаялись, увидев ясно, что поляки только обманывают русских, – да народ уже им не верил. Притом же важнейшие бояре сидели в Москве, в Кремле, и если бы который из них и захотел пристать к своим, поляки не выпустили бы его из Кремля.

В уме Минина, правда, вопрос о воеводе был уже решен. Но ему нужно было еще увидаться с тем, на кого пал его выбор, и переговорить с ним предварительно, согласится ли он принять начальство над имеющим составиться ополчением. Поэтому, когда нижегородцы обратились к Козьме Захарьевичу за советом по занимавшему всех теперь вопросу, он не дал им положительного ответа, а попросил обождать несколько дней.

Глава II

 
Кто подымет,
Кто поведет народ? Он без вождя,
Как стадо робкое, рассеян розно.
 

Оставим на время «преименитый» Нижний Новгород, в котором уже мнилась заря спасения нашего отечества, и перенесемся за 120 поприщ (верст) от него в Суздальский уезд, где в описываемое нами время проживал в одном из своих имений другой главный герой нашего рассказа – князь Пожарский.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, большой стольник и воевода, происходил от древнего рода князей Стародубских[7]7
  Родоначальник князей Стародубских был Иван Всеволодович, сын великого князя Всеволода Большое Гнездо, получивший в 1236 году от брата своего, великого князя Ярослава Всеволодовича, город Стародуб на Клязьме, в Суздальской области (в 12–14 верстах от теперешнего уездного города Коврова, Владимирской губернии).


[Закрыть]. Он родился в 1578 году и двадцати лет от роду был уже стряпчим, подписав в этом звании грамоту об избрании Бориса Годунова на царство. В 1608 году он поразил под Коломной отряд тушинцев. В следующем году он разбил наголову при речке Пехорке Салькова, перехватившего со своею разбойничьей шайкой Коломенскую дорогу, по которой шли в Москву запасы из Рязанской земли. В 1610 году, когда города один за другим отлагались от царя Василия, он удержал в покорности ему город Зарайск. После низложения Шуйского, как только Прокопий Ляпунов поднялся против польской власти, князь Дмитрий Михайлович был из первых, вставших заодно с ним. На Страстной неделе 1611 года, во время приступа русского ополчения в Москве, занятой поляками, князь Пожарский оказал со своим передовым отрядом помощь москвичам против поляков: соединившись с пушкарями, он отбил напавшего неприятеля, втоптал его в Китай-город и поставил себе острожок (укрепление) у Введения на Лубянке. Во время этой схватки он был ранен и отвезен в Троицкую лавру, а оттуда перевезен в свое имение – село Пурих, где и жил в описываемое нами время и теперь чуть оправился от ран.

Итак, вот на кого пал выбор Козьмы Захарьевича Минина, вот кому он имел в виду «ударить челом, чтобы вступился за истинную православную веру и был у них начальным человеком». Выбор его пал на человека вполне достойного. Пожарский обладал всеми качествами, необходимыми для русского вождя в это трудное и опасное время. Он был чист во всех делах своих, не мыслил и не делал никакой неправды, не был в воровских шайках, не просил милости у польского короля, не кланялся и не мирволил полякам. И ко всему этому это был воевода опытный и искусный в ратном деле.

Но этот избранник лежит теперь больной от тяжелых ран, свидетельниц его любви к родине. В состоянии ли он будет принять на себя новые нелегкие труды? Необходимо было свидеться и переговорить с ним, заручиться его словом. И Козьма Захарьевич отправился к нему для предварительных личных переговоров.

Летописи не сохранили нам положительных свидетельств о первом свидании двух великих людей, имевшем столь важное значение для великого дела, совершенного ими. Говорят, впрочем, что князь Дмитрий Михайлович сначала не придал никакого значения посещению нижегородского посадского старосты. Но когда этот староста, допущенный в опочивальню больного князя, с необыкновенным одушевлением заговорил о бедствиях и страданиях отечества, о необходимости неотложной помощи и о приготовлениях, начатых в его родном городе, князь сразу почуял в нем родственную себе душу. Забыв в эту минуту свои страдания, он приподнялся на постели и с горячим вниманием и сочувствием слушал задушевно-вдохновенную речь своего гостя.

Затем Минин перешел к прямой цели своего посещения и с таким жаром умолял князя сжалиться над бедствиями отечества и встать во главе имеющего составиться ополчения, что доблестный князь не мог не склониться на его убеждения. Подавая своему будущему сподвижнику руку и указывая на свой меч, Пожарский сказал: «Мужаемся и укрепимся о людех наших и о градех Бога нашего, и Господь сотворит благое пред очима Своима».

Таким образом, у одра болезни князя Пожарского предрешена была будущая участь нашего отечества!

Заручившись согласием князя Дмитрия Михайловича, Минин предложил на сходке своим согражданам выбрать его начальником ополчения. Предложение его было принято с единодушным согласием. «Хотим, хотим его, люб он нам!» – неслось со всех сторон. Тогда решено было отправить к нему посольство.

 
Воля Божья!
Пожарского избрали мы всем миром,
Ему и править нами. Глас народа –
Глас Божий. Выборных людей пошлем
Просить и кланяться, чтоб шел к нам на спех.
 

Послами были отправлены печерский архимандрит Феодосий и дворянин добрый Ждан Петрович Болтин, да изо всех чинов лучшие люди. Они просили Пожарского от всего Нижнего Новгорода постоять за землю Русскую и принять начальство над ополчением. Князь Пожарский сказал послам: «Я рад за православную веру пострадать до смерти; и вы изберите из посадских людей такого человека, чтоб ему вмочь и за обычай было со мною быть у нашего великого дела: ведал бы он казну на жалованье ратным людям». Послы стали думать, кто бы на это дело годился, но Пожарский не дал им долго ломать головы и сказал: «У вас в городе есть такой человек – Козьма Захарьевич Минин-Сухорук. Человек он бывалый, ему такое дело на обычай».

Возвратившись домой, послы рассказали на сходке, что им отвечал князь Дмитрий Михайлович. Тогда весь мир приступил к Козьме Захарьевичу; отправились к нему нижегородцы на дом[8]8
  Минин жил в Благовещенской слободе, в приходе Рождества святого Иоанна Предтечи.


[Закрыть] и стали просить, чтобы он был у великого дела, собирал бы казну и заведовал ею. Минин сначала отговаривался, но не оттого, что в самом деле не хотел принимать на себя важного дела, а за тем, чтобы его поболее просили и чтобы вытребовать себе полную власть, необходимую для успеха самого дела. Наконец он принял предлагаемую должность и сказал: «Когда так, я прошу, поставьте приговор, приложите руки на том, чтобы слушаться меня и князя Дмитрия Михайловича Пожарского, ни в чем не противиться, давать деньги, нужные на жалованье ратным людям; а если денег не будет, то силою брать у вас животы, даже жен и детей в кабалу отдавать, чтобы ратным людям скудости не было».

Приговор был составлен и подписан миром. Благоразумный и предусмотрительный Минин тотчас же отправил этот приговор к князю Дмитрию Михайловичу: он сделал это затем, чтобы нижегородцы не одумались и не переменили своей воли, когда у них остынет первый пыл увлечения. Затевалось дело великое, неизбежно требовавшее и жертв великих. Минин назначил оценщиков и велел ценить у всех дворы, скот, имущество, и от всего брал пятую деньгу (то есть пятую часть); а у кого не было денег, у того продавал имущество. Не давал он ослабы ни духовенству, ни монастырям, ни богатым, ни бедным. Положено было, чтобы никто не остался, не дав своей доли для общего дела.

Глава III

 
Спешите, верные сыны,
Спасать отчизну дорогую!
 

Не успел еще избранный воевода прибыть в Нижний Новгород, а уж ополчение собиралось. По всем ближайшим городам быстро разнеслась весть, что нижегородцы встали и готовы на всякие пожертвования для ратных людей. Пришли в Нижний смоляне из Арзамаса. Это были прежние помещики Смоленский земли. Выгнанные поляками после завоевания Смоленской области, они пришли под Москву и просили у начальников подмосковного ополчения крова и хлеба. Их отправили в Арзамас – поселиться в тамошних дворцовых волостях. Но когда они пришли в Арзамас, дворовые люди не хотели слушать грамот Заруцкого и Трубецкого и служить прибывшим дворянам. Тогда последние ушли в Нижний Новгород. Нижегородцы приняли скитальцев; они составили первое ядро будущей рати. Из числа их некоторые были отправлены к князю Пожарскому челобитчиками – просить его, чтобы он скорее приезжал в Нижний.

Пожарский, уже выступив из своей вотчины, на дороге встретил дорогобужан и вязьмичей, детей боярских. Заруцкий отправил их селиться в Ерополче (или Ярополче – нынешние Вязники, уездный город Владимирской губернии), но там им не дали поместья, и они отправились к Нижнему Новгороду.

Наконец князь Пожарский прибыл в Нижний, где его ждали с таким нетерпением, и был встречен с великой честью. Прежде всего новый начальник ополчения занялся раздачей жалованья ратным людям. Но скоро нижегородской казны стало недостаточно; нужно было писать во все города, просить их содействия. От имени главного вождя и всех ратных и земских людей Нижнего Новгорода написана была возбудительная грамота и разослана в списках по городам с гонцами в Кострому, Вологду, Казань, Ярославль, Углич, Белоозеро, Владимир, Рязань и во многие другие города. В этой грамоте говорилось:

«По Христову слову встали многие лжехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала междоусобная брань в Российском государстве и длится не малое время. Усмотря между нами такую рознь, хищники нашего спасения, польские и литовские люди, умыслили Московское государство разорить, и Бог их злокозненному замыслу попустил совершиться. Видя такую их неправду, все города Московского государства, сославшись друг с другом, утвердились крестным целованием, быть нам всем, православным христианам, в любви и соединении, прежнего междоусобия не начинать, Московское государство от врагов очищать и своим произволом, без совета всей земли государя не выбирать, а просить у Бога, чтоб дал нам государя благочестивого, подобного прежним природным христианским государям. Изо всех городов Московского государства дворяне и дети боярские под Москвою были, польских и литовских людей осадили крепкою осадою; но потом дворяне и дети боярские из-под Москвы разъехались для временной сладости, для грабежей и похищенья; многие покушаются, чтоб быть на Московском государстве панье Маринке с законопреступным сыном ее. Но теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, сославшись с Казанью и со всеми городами понизовыми и поволжскими, собравшись со многими ратными людьми, видя Московскому государству конечное разорение, прося у Бога милости, идем все головами своими на помощь Московскому государству; да к нам же приехали в Нижний из Арзамаса смоляне, дорогобужане и вязьмичи и других многих городов дворяне и дети боярские. И мы, всякие люди Нижнего Новгорода, посоветовавшись между собою, приговорили животы свои и дома с ними разделить, жалованье им и подмогу дать и послать их на помощь Московскому государству. И вам бы, господа, помнить свое крестное целование, что нам против врагов наших до смерти стоять: идти бы теперь на литовских людей всем вскоре. Если вы, господа дворяне и дети боярские, опасаетесь от казаков какого-нибудь налогу или каких-нибудь воровских заводов, то вам бы никак этого не опасаться: как будем все верховые и понизовые города в сходу, то мы всею землею о том совет учиним и дурна никакого ворам делать не дадим; самим вам известно, что к дурну ни к какому до сих пор мы не приставали, да и вперед никакого дурна не захотим. Непременно быть бы вам с нами в одном совете и ратными людьми на польских и литовских людей идти вместе, чтоб казаки по прежнему не разогнали низовой рати воровством, грабежом, иными воровскими заводами и Маринкиным сыном. А как мы будем с вами в сходе, то станем над польскими и литовскими людьми промышлять вместе заодно, сколько милосердый Бог помощи подаст, о всяком земском деле учиним крепкий совет, и которые люди под Москвою или в каких-нибудь городах захотят дурно учинить или Маринкою и сыном ее, новую кровь захотят начать, то мы дурна никакого им сделать не дадим. Мы, всякие люди Нижнего Новгорода, утвердились на том и в Москву к боярам и ко всей земле писали, что Маринки и сына ее и того вора, который стоит под Псковом, до смерти своей в государи на Московское государство не хотим, точно так же и литовского короля».

Как только эта призывная грамота, возвещавшая второе восстание земли, приходила в какой-нибудь город, воеводы посылали бирючей (рассыльщиков) собирать в город людей. Приказывали прочитать грамоту в соборной церкви; потом народ собирался на сходку. Там постановляли миром взять такую-то деньгу со всех по разверстке (известную часть с оценки имущества), составить ополчение; назначали, куда ему выходить и куда идти, кому оставаться беречь город. Готовили поход и оружие, а женщины пекли сухари и приготовляли сухое толокно в поход ратным людям. Собирались деньги на жалованье ратным людям и отсылались нижегородцам, а потом отправлялись к Нижнему и ополчения.

Скоро стали приходить в Нижний ратные люди из соседних городов. Князь Пожарский устраивал на свой счет кормы, а Минин раздавал им жалованье по статьям, кто чего был достоин по своей службе (первой статье – 50 руб., второй – 45 руб., третьей – 40 руб. и меньше; 30 руб. жалованья не было). Дворяне и дети боярские, у которых были поместья, отказались от денежного жалованья, а раздавалось жалованье казакам и стрельцам.

Первыми пришли в Нижний коломенцы, изгнанники из родного города, бывшего тогда в руках Марины; за ними пришли рязанцы; вслед за тем пришли служилые люди украинских городов, пришли добрые казаки и стрельцы, сидевшие в Москве в осаде с царем Василием.

Между тем дурные вести пришли оттуда, откуда менее всего можно было ожидать их. Казань, до сих пор так сильно увещевавшая другие города к общему делу, теперь сама отказалась участвовать в нем по заводу дьяка Никанора Шульгина. Как видно, Шульгин был недоволен тем, что не царственная Казань, главный город Понизовья, и не он, Шульгин, захвативший в ней всю власть, стали в челе восстания, а второстепенный Нижний со своим земским старостой. На сторону Шульгина перешел и стряпчий Биркин, посланный из Нижнего в Казань к тамошним властям для совета о Московском государстве и также недовольный первенством Пожарского и Минина в Нижнем.

Получив весть о недобром совете Шульгина и Биркина, князь Пожарский, Минин и все ратные люди положили упование на Бога, и как Иерусалим был очищен последними людьми, так и в Московском государстве последние люди собрались и пошли против безбожных латинян и против своих изменников.

Так кончился 1611-й и начался 1612 год.

Между тем в Москве и под Москвой в это время творилось недоброе: мнимые защитники Москвы, казаки, дошли до крайних пределов бесчинства. В конце января в Костроме и Ярославле явились грамоты от московских бояр с увещанием отложиться от Заруцкого и быть верными царю Владиславу. «Теперь, – писали бояре, – князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий стоят под Москвой на христианское кровопролитие и всем городам на конечное разорение; ездят от них из табора по городам беспрестанно казаки, грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают. Церкви разоряют, иконы святые обдирают и многие скаредные дела на иконах делают, чего ум наш страшится написать. А польские и литовские люди, видя наше непокорство, также города наши опустошают и воюют… Теперь вновь те же воры Ивашка Заруцкий с товарищами государей выбирают себе таких же воров казаков: сына калужского вора, о котором и поминать непригоже; а за другим вором под Псков послали, таких же воров и бездушников… И такими воровскими государями крепко ли Московское государство будет и кровь христианская литься и Московское государство пустошисти вперед перестанет ли?»

Бояре писали правду: казаки действительно вошли в сношения с псковским самозванцем, и 2 марта подмосковный стан присягнул этому воровскому государю.

Около этого времени скончался смертью мученика добрый подвижник за веру и отечество, патриарх Гермоген, преподав заочно благословение нижегородскому ополчению. Когда в Москву дошла весть о том, что в Нижнем составляется ополчение, она всполошила не только осажденных поляков, но и осаждавших – казаков. Поляки и русские изменники приступили к Гермогену и требовали, чтобы он написал в Нижний и велел распустить ополчение и остаться верными присяге, данной Владиславу. Но твердый и несокрушимый старец отвечал: «Да будет над ними милость Господа и Бога, а от нашего смирения – благословение; а на изменников да излияется гнев от Бога, а от нашего смирения да будут прокляты они в сем веке и в будущем». За это патриарха стали содержать в большей тесноте и томить голодом. Он скончался 17 февраля голодной смертью и погребен был в Чудовом монастыре[9]9
  В царствование Алексея Михайловича тело патриарха Гермогена перенесено (в 1652 году) из Чудова монастыря в Успенский собор и с большим торжеством поставлено поверх земли.


[Закрыть].

Заруцкий понял, что ему и его своевольному полчищу грозит опасность от новой земской ратной силы. Он послал от имени Марины посла в Персию, чтобы найти там себе союз; но письмо его было перехвачено в Казани. С другой стороны, Заруцкий заботился о том, чтобы нижегородское ополчение не захватило верховых городов Поволжья, и отправил в Ярославль Андрея Просовецкого мешать ярославцам соединиться с нижегородским ополчением. Князь Трубецкой, конечно, не замечал, что затевает его властелин товарищ. Вот как было хотели встретить нижегородцев из-под Москвы те именно воеводы, к которым на помощь призывали народ троицкие грамоты. Правду говорили нижегородцы, отправляясь в поход, что они теперь – последние люди.

Однако вероломная попытка Заруцкого не удалась: ярославцы, проведав заранее о его замыслах, дали знать Пожарскому. Предводитель ополчения немедленно послал передовой отряд под начальством своего двоюродного брата, князя Дмитрия Петровича Пожарского-Лопаты, и дьяка Семена Самсонова занять Ярославль. Они вошли в этот город прежде, чем дошел до него Просовецкий, и посадили в тюрьму присланных им казаков. Узнав, что Ярославль перехвачен, Просовецкий не пошел туда.

Ярославцы ожидали нижегородцев, но ополчение медлило с выходом из Нижнего, ожидая помощи из Казани. Князь Пожарский и Минин, подождав казанцев, догадались, что в Казани происходит что-нибудь недоброе, и решились не ожидать оттуда помощи.

Великим постом, в начале марта, нижегородское ополчение наконец тронулось в поход к ярославцам. В этом городе задумано было устроить главную квартиру для ополчения, потому что он был в самом деле срединным городом для сбора рати. Трогательны были проводы ополчения: при звоне колоколов, при звуке ратных труб ратные люди, отряд за отрядом, выступали из Нижегородского кремля. Весь город был на ногах; все молились и плакали, провожали – кто мужа, кто брата, кто отца, кто детей на великое и славное дело.

 
Аксенов
(старик, торговый человек)
Нижегородцы Нижнего Посада.
Тебя наш воевода, князь Димитрий
Михайлович, и с выборным, с Кузьмою
Захарьичем, в дорогу с хлебом с солью
Желаем проводить.
(Подает хлеб-соль.)
 
 
Пожарский
Нижегородцы! Мы за вас идем
С врагами биться, жизни не жалея;
А вы всещедрого молите Бога,
Чтобы Московское нам государство
В соединенье видеть, как и прежде,
Как при великих государях было;
Кровопролитье б в людях перестало,
А видеть бы покой и тишину,
Как и доселе было в государстве.
 
 
Минин
Друзья, нижегородцы! Ваше войско
Пошло к Москве; его вы снарядили
И проводили. Буде Бог пошлет,
И нашим подвигом мы Русь избавим,
Великую от Бога примет милость
За избавленье христианских душ.
И во все роды, в будущие веки,
К навечной похвале нам учиниться,
На славу нам и на помин душ наших.
 
 
Пожарский
Пойдемте с Богом!
Войско трогается.
Народ. Прощайте, Божьи воины! Помоги вам Господь! Вы за нас страдальцы, а мы за вас богомольцы.