Текст книги "Черные крылья"

Глава 9

Тнота жил за пару кварталов от меня, в Стойле. Лило как из ведра. Я, шатаясь от полбочонка бренди внутри, частью нес, частью тащил Тноту домой. Вторая половина бочонка была в Тноте. Я пытался выглядеть внимательным и боевитым – пусть еще и не полночь, мало ли что? Но удавалось не очень. Однако я сподобился затащить его домой и обнаружил там фраканца, не говорившего на дорте. Фраканец помог мне занести Тноту внутрь. У того частенько бывали земляки – то ли наезжающие родственники, то ли случайные постельные приятели. Я не спрашивал, а он не рассказывал. Мы уложили Тноту на кровать, окруженную дюжинами длиннолицых статуй смутных песьих очертаний. Он собирал эти напоминания о далекой южной стране, покупал их, где только видел, словно хотел однажды вернуть их на законное место во Фраку.

– Не совать, пока спит, – сурово предупредил я молодого фраканца.

Тот не понял. Ну, что поделаешь? Надо убираться восвояси.

Я побрел домой. Дождь разогнал ночных торговцев снедью, потому я не смог загрузить желудок. Взошел по лестнице к своей квартире на четвертом этаже, заметив маленькие мокрые отпечатки. Похоже, впереди шел ребенок. Но в этом доме, насколько я знаю, нет детей. Мой пьяный разум заверил, что если это «малыш», то я ему надеру уши и суну железо между глаз. Ха, как будто я смог бы такое трезвый. Однако я положил ладонь на рукоять десятидюймового ножа и попытался двигаться тише. Честно скажу: красться при моих размерах трудно, в особенности когда зальешь в них столько дешевейшего пойла. С таким же успехом можно было обвязаться чайниками и сплясать джигу. Я добрался доверху, грохоча чуть потише крепостной батареи.

А там меня покинул дар речи.

Не знаю, откуда она добыла стул. В этом коридоре моя квартира одна. А стул – не мой. Наверное, уже долго сидит. Непонятно кто – в капюшоне и при маске. Нет, капюшон вспоминается. Как ее там? Эгглебат? Эзальда?

Что-то вроде того. Имена трудно проходят сквозь алкогольный туман.

– Ты чего сидишь здесь? – осведомился я.

Под ней была лужица – накапало с толстого дождевика на плечах. Темные глаза блестели в бледном свете фоса.

– У меня нет твоей кареты, – признался я.

– Ты пьян, – сказала женщина и встала.

– А ты мне пройти не даешь, – возразил я.

Раз я не смог нормально огрызнуться, значит, она права. Я вдупель пьян. Я прибрел к двери и зашарил по карманам, пытаясь отыскать ключи. Нелегкая задача.

– Открыто, – сообщила то ли Эзраберта, то ли Энерва. – Наверное, ты забыл закрыть.

Она повернула ручку и показала, что и в самом деле не замкнуто.

– Не смей открывать мою дверь, – пожелал я.

Даже мне, пьяному, сказанное показалось глупостью. Я протиснулся в дверь и забрел в унылое собрание скопившегося за годы хлама.

На мою квартиру неприятно смотреть, в ней неприятно находиться и уж тем более жить. Спальня, кухня, гостиная – все в одном. Но, по крайней мере, нужник отдельно. В ноздри хлестнула волна вони: отсыревшая старая одежда, немытая посуда, едкий запах плесени на стенах. Честно говоря, я не живу здесь подолгу, да и бываю редко. С прохудившейся крыши капает на пятнистый деревянный пол. А мне и плевать. Я пьян. Так, наверное, каждую ночь. Сейчас повсюду течет и протекает, мать его.

– Приятное место, – заметила Эгглетон.

– Наверное, не привыкла к таким, а? – спросил я, забыв, зачем она явилась сюда.

Кстати, она сказала зачем? Или не сказала? Мать его, не вспомнить. Ради потрахаться? Но во мне таком мало толку. А вдруг она принесла бренди?

– Мне нужно поговорить с тобой, – сухо сказала она, заходя в квартиру.

Она постаралась ни к чему не притронуться.

– Говори, а я, если ты не против, посплю, – разрешил я.

Затем я приковылял к постели, плюхнулся на нее и принялся стягивать сапог.

– Это важно, – сказала женщина. – Жизненно важно.

– Поспать – вот что важно, – сообщил я.

Чертов сапог. Отчего их делают такими тугими?

– Не выношу пьяных, – процедила она.

Ее голос хлестнул будто кнут. Ну отчего так трудно стянуть хренов сапог? Я ж раньше снимал их без всяких проблем.

– Тогда свали, – посоветовал я.

Да, хамлю. Мать ее, неужто я и пригласил ее? Наверное, под наметкой личико смазливое на зависть. Скотина я. Надо сказать что-нибудь. Извиниться, да. Вроде того. Она подходит ко мне – медленно, с опаской, будто я шальной зверь и могу цапнуть. Ну да. Хоть я этим не исчерпываюсь. Ага, я не снял перевязь с мечом, и сапоги застряли в ней. А с чего я расстегнул, но не снял? Я прижал ладони к глазам. Мать твою, как мерзко быть беспомощным с перепою.

К моему лбу прижались маленькие нежные пальцы.

– Будет больно. Чуть-чуть, – прошептала она.

Наверное, болело бы не чуть-чуть, если бы я соображал хоть что-то. Но спустя пару секунд я стал трезвей стеклышка, и вот тогда заболело. Мать твою, и как! Вспыхнуло ослепительное бело-золотое сияние, словно лампа на шесть катушек. Оно слепило и через закрытые веки. Меня окатило огнем, ядовитый жар хлынул с головы до ног, а потом назад. Я содрогнулся и шлепнулся на кровать. Притом я шмякнулся затылком о стену и от удара вдруг понял с кристальной ясностью: Эзабет Танза только что полностью выгнала из меня алкоголь.

– Что за хрень ты сотворила? – промямлил я.

Рот словно залит бренди, но оно отчего-то на вкус будто рвота.

– Отлично, – одобрила Эзабет. – Теперь думаем нормально?

Она отступила на шаг, уперла руки в бока. Всего пяти футов ростом – но словно заполнила собой всю комнату. Под тяжелым плащом я заметил синее платье. Внезапно просветленный и здравый, словно сестра-монашка, я захотел, чтобы Эзабет наконец сняла маску и показала лицо.

– Ты меня протрезвила? – спросил я.

Она рассматривала небольшой стальной приборчик, прикрепленный к поясу. Приборчик походил на фляжку для бренди, но я знал: это канистра для фоса, футляр для портативной катушки.

– Мне придется потратить две ночи на плетение, чтобы возместить фос, потраченный на твои мозги, – раздраженно сообщила она.

Хм, я ее не просил. Я и не представлял, что спиннер может употреблять фос на такое. Но те всегда богаты на сюрпризы. Она потратила на меня тысячи две марок. И это самое малое. Хорошая плата за толику внимания.

Наверное, я давно не видел свое логово трезвым. Ох ты, мать честная. В какой же отхожей яме я живу! Хоть бы в голову пришло прибраться…

В мойке батарея немытых тарелок, по всем столам, полу и стульям – куча старых оглодков: несъедобных закрайков пирога, заплесневелых горбушек, миска не съеденного супа – или туда просто кто-то наблевал? Белье на постели не меняли с год. А может, и больше. Все воняло.

– Чего ты пришла?

– Мне нужна твоя помощь. Ты сейчас трезв? Можешь говорить?

– Кажется, ты об этом основательно позаботилась, – ответил я, встал с постели и пошел к умывальнику.

Я пару раз качнул насос. Бочку на крыше наполнил дождь, и в мою чашку полилась хорошая его доза. Странно пить воду в такое время ночи.

– Отчего б тебе не снять маску? – предложил я. – Было бы удобнее.

Конечно, я думал про ее удобство. И вовсе не хотел видеть ее лицо. С какой стати, правда.

Она заколебалась.

– Я могу выглядеть не такой, какой ты меня помнишь.

– Я не то чтобы запомнил твое лицо, – соврал я.

Хоть я видел его совсем недолго, я мог бы написать его маслом, если потребуется. Хотя маслом я писать не умею. Но не важно. В общем, я очень хотел видеть ее лицо. Когда она потянулась к застежке, я заметил легкую дрожь в ее пальцах. Эзабет откинула платок и открыла лицо точь-в-точь как тогда, на станции. И как двадцать четыре года назад. Нежность совершенной юности, элегантности, красоты. Мне сдавило глотку, стиснуло сердце. Господи! Я сглотнул. Ей же почти как и мне – а она словно шестнадцатилетняя. Та, кто сидела напротив меня за столом столько лет назад.

Эзабет отчего-то встревожилась, но тут же снова расслабилась и сказала:

– Спасибо. Иногда так приятно снять ее.

Затем она откинула капюшон, открыв пышную буйную гриву каштановых волос, прямо лучащуюся жизнью. Понятно же, отчего она так пленила меня давным-давно, в наивной юности. Годы не коснулись ее – ни единого седого волоска, ни морщинки.

Она спихнула мою старую грязную рубаху на пол, села за стол.

– Зачем ты вообще ее носишь?

Она замялась снова.

– …Э-э, придворная мода. Высший свет предпочитает скромность.

Хм, это мода тридцатилетней давности, и то в лучшем случае. Моя бабка носила наметку. Правда, я в последнее время не шибко интересуюсь корсажами и турнюрами.

– Чего тебе нужно?

– Я ищу Глека Малдона, – ответила она. – Мне сказали, ты знаешь его.

Да уж, прямиком к делу. Удивительно.

– Знал, – сказал я.

– Знал или знаешь?

– Я же сказал, знал. Он мертв.

Невозмутимое лицо Эзабет чуть дрогнуло.

– Ты уверен?

– Когда он удрал, послали за мной. Мне предложили кучу денег за возвращение Глека. А я и так искал его. Но в городе его нет, и ни на одной дороге его не было. То есть он ушел туда, где дорог нет. Значит, на восток. А если он ушел на восток – он мертв. А ты что, охотница за психами, подрядилась вернуть бедолагу в Мод? Что-то вроде «пошли спиннера ловить спиннера»?

– Нет, – выговорила она и нахмурилась. – Я помогала ему в исследованиях. Мне нужно отыскать его.

– Удачи, – пожелал я. – Меня просили найти Глека, и я перевернул каждый чертов камень, который только мог вообразить. Хочешь знать, что, по-моему, случилось? Он разнес себя в клочки, пытаясь выбраться из Мод.

Сосредоточившись, я отпил воду из стакана. В ней ощущался привкус металла и химии из фильтра.

– Он был твоим другом?

Я вздохнул, уселся поудобнее. Голову словно кололи ножом. Эзабет выжгла фосом алкоголь и оставила меня с гребаным похмельем.

– Здесь, на границе, люди иногда больше чем друзья. Глека приписали к моему батальону, когда я еще служил под маршалом. Глек был заносчивый наглый засранец, причем старше меня. Ему не нравилось, что я командую. Но когда твою задницу спасают несколько раз, поневоле проникнешься уважением. Потом я ушел из армии, сделался «Черным крылом». Иногда мне требовался спиннер. Глек был как живая наемная пушка. Хотя он не особо хотел денег. Ему просто нравилось взрывать и разносить в клочья. Все-таки лучший боевой спиннер Валенграда. Верней, был лучшим, пока не съехал с роликов. Последние два года было заметно, как он съезжает. Я виделся с ним все реже и реже.

– Мне очень жаль твоего друга, – сказала Эзабет.

Да, она из тех редких людей, кто говорит «мне жаль», – и видишь, что они по-настоящему скорбят о потере.

– Нам всем чего-то жаль, – сказал я. – В чем ты помогала ему?

Эзабет стиснула одетый в перчатку трехпалый кулачок, прижала к губам, посмотрела на меня, и в ее глазах отчетливо обозначился вопрос: можно ли тебе доверять, капитан? Я отчаянно хотел ее доверия.

– Если не хочешь – не говори, – заметил я.

– Так или иначе, ты – капитан «Черных крыльев», – сказала она. – А до того – солдат. Вся твоя жизнь посвящена охране границы.

– Ну, так мне выпали карты. И я играю с ними.

Она фыркнула.

– Ладно. В общем, у меня есть крайне важная информация, касающаяся защиты границы. Верней, отсутствия этой защиты. Верней, у меня была информация – до того, как я потеряла ее. Целые месяцы работы. Одни вычисления заняли полгода.

Она забормотала что-то едва слышное, загибая пальцы. Кажется, она перестала видеть, где она и с кем. Так же было и с Глеком. Если она еще не двинулась, то уж точно недалеко.

– А что если б я сказала тебе: Машина Нолла больше не работает? – вдруг выговорила она.

В комнате внезапно стало холодней. Намного. Я оцепенел и только немо глядел на Эзабет. Она ожидала, нахмурившись.

– Я бы назвал тебя еретичкой, – выпрямившись, ответил я. – А если бы я услышал такое на улице, то отправил бы тебя в белую камеру по обвинению в подстрекательстве.

– Малдон первым обнаружил беду. Он пришел ко мне, потому что читал мои с братом ранние работы и мою диссертацию о рефракции света.

Эзабет встала, подошла к окну, покрытому коркой грязи, посмотрела сквозь нее на синие и красные городские огни.

– Ты знаешь, сколько нужно стандартных катушечных батарей, чтобы активировать Машину?

– Нужно спросить кого-нибудь из Общества инженеров эфира, – предположил я.

– Я спросила. Они солгали. Глек сумел раздобыть оригинальные схемы. По ним нужно семьсот двенадцать тысяч полностью заряженных катушек. На вычисление этого у нас и ушло полгода. А я потеряла расчеты на Двенадцатой станции.

Она криво усмехнулась.

– Я не могу повторить их одна.

– И что? – осведомился я.

– В последние шесть лет Ордену поставили только сто двенадцать тысяч катушек. Это малая часть необходимой энергии.

Мне совсем не понравилось услышанное. Я не шутил про белую камеру. Именно с такой предательской ложью все время выступали сектанты. Валенград живет в хрупком равновесии. Над ним – воющее небо, смрад оскверненных песков. В умах легко рождается отчаяние и подозрения. То и дело возникают секты, проповедующие скорую гибель. Но я невольно вспомнил пустые станки на мануфактуре Эроно. Я вспомнил цепи на двери в комнату управления на Двенадцатой станции и ее сумрачные коридоры. Я потер свои пересохшие раздраженные глаза. Слишком уж я устал. А проблем и без того выше крыши.

– И отчего, по-твоему, они лгут?

– Отчего вообще люди лгут? – сказала Эзабет. – Может, жадность. Или власть. Князья загоняют «таланты» до того, что у тех разум лопается и рассыпается, как стекло. И ради чего? Ради ламп? Духовок на фосе? Для очистителей воды? Князья оправдывают все нуждами Машины. Мол, только крошечная часть фоса идет на общественные нужды. Но фос производят повсюду – а сюда он не попадает.

– У тебя есть доказательства или ты предполагаешь?

Она запнулась, но посмотрела на меня решительно и гордо.

– Перед тем как исчезнуть, Глек отправил мне письмо: малопонятная, местами вообще бессмысленная болтовня о том, как разрешить парадокс. Глек открыл что-то про Машину, но отказался писать об этом. И пропал через день после отправки письма. Мне нужно найти Глека.

Я не знал, что и поделать.

Я помнил эту женщину юной, легкой и беззаботной. Осталось лишь ее далекое эхо, но мечтавший о ней мальчик еще жил во мне. А с другой стороны тянулась мрачная тень. Я – «Черное крыло». И это я весь. Я так выбрал. Я посылал людей на виселицу за меньшее, чем сейчас наговорила Эзабет.

Быть «Черным крылом» не значит носить униформу и выполнять приказы. «Черные крылья» живут своим разумом и нюхом. А нюх говорил мне: слушай.

Если Эзабет права, дело не просто в угнетении и обмане нескольких тысяч «талантов». Если она права, то Машина стоит без энергии, бесполезная и беззащитная. А значит, беззащитны мы все. Глубинным королям нечего бояться. То есть Великий союз Дортмарка полностью и бесповоротно грохнут, если только враг вздумает дохнуть в нашу сторону. Воронья Лапа и Леди Волн вдвоем не выстоят против шести Глубинных королей.

– Кто еще знает об этом? – спросил я.

– Завтра маршал Венцер вернется в город и состоится совет мастеров Ордена инженеров эфира. Посмотрим, что они скажут тогда.

Эзабет покачала головой:

– Мне так долго пришлось уговаривать, молить о встрече. Бюрократия просто не пускала меня к ним.

Мое нутро чуть не кричало в уши, мол, помоги ей. Рассудок его давил и загонял на место. Сеять раскол и панику – не шутка. Прощать такое до добра не доведет. Я уж точно не стал бы сдерживаться, явись кто другой с подобной злой и опасной чушью.

– Ты себе заработаешь на петлю, – заметил я. – Я не для того тебя тащил сюда, чтобы вешать своими руками. Я должен тебе за работу на Двенадцатой, но это не повод терпеть ересь.

Она не обратила внимания. Наивная идеалистка! Пусть она изображает невозмутимость, я-то вижу: внутри она чуть не подпрыгивает, ей не терпится в дело, объявить все и всем.

– «Таланты» страдают на мануфактурах, – сказала она. – Прямо сейчас, пока мы разговариваем, они истекают кровью, чахнут, умирают.

Она принялась застегивать плащ – аккуратно, но резко, дергано. Дождь все так же стучал за окном.

– Я должна отыскать Малдона. Если ты выяснишь хоть что-нибудь или найдешь, пожалуйста, свяжись со мной. Я в своем доме, в Уиллоуз.

Она ушла. Я приглушил свет и лег на мерзкую вонючую постель. Внешне я оставался спокойным, но сердце прямо грохотало, колотясь о ребра. Цепи, мать их. Всякий раз, закрывая глаза, я видел чертовы цепи на двери Машины.

Глек был не в себе задолго до того, как его объявили безумцем. До того как он поджег ту несчастную портняжную лавку. Что он отыскал? Что узнал?

Да, проблемы. И самая близкая – прямо перед носом. Как же, мать его, уснуть, когда трезвый?

Глава 10

В дверь били кулаками, и я понял, что уже не сплю. Ненавижу, когда кулаком в дверь. Наверное, когда-нибудь смерть придет ко мне и разбудит именно так, чтобы я помучился, просыпаясь перед нею. Смерть – она подлая мелочная скотина.

Посыльный уронил в мои руки письмо и был таков. Маршал границы Венцер вернулся и жаждал меня видеть. Самое гребаное время, так его перетак. Я натянул лучшую одежду. Не сказать, чтобы очень свежую, но рубашка большей частью белая, в кожаном дублете не слишком много дырок, а брюки почти подходят к чулкам. Конечно, ничего придворного и модного, но даже наемнику стоит блюсти марку.

Цитадель огромна, она царит над городом. Строение примыкает к большой обводной стене, равно загораживающей богатство, нищету и казармы от близкого Морока. Цитадель Венцера – сердце границы, а под ней лежит трещащее разрядами сердце Машины Нолла. Цитадель – символ упорства и противостояния, гениальности, магии, вплетенной в машину.

На пути к маршальскому кабинету слишком много ступенек.

– Тебе туда сейчас точно не стоит, – загородив проход, сказал мне стражник, боевой спиннер с тяжелыми канистрами фоса, притороченными к поясу.

– Я выгляжу как тип, наносящий визиты вежливости? – осведомился я.

– Выглядишь ты как дерьмо, – ответил спиннер.

Да, венцеровские маги такие. Никто им не указ. Конечно, здорово быть магом и тянуть свет с месяца. Но, ей-же-ей, иногда думаешь: добросовестному пекарю и то лучше живется, чем капитану непонятно кого.

– С этим трудно спорить, – согласился я. – Кто у него?

– Леди Волн, – скривившись, сообщил маг.

У меня пробежал холодок по спине.

– Ты мне лапшу вешаешь? – усомнился я.

Тот покачал головой. В его лице не было и тени улыбки.

По всей границе – может, пара сотен среднего разряда колдунов, не считая несчастных рабов-«талантов». И отчего-то все они стремглав перлись в мою жизнь. Раньше Леди Волн никогда не покидала своего острова-крепости Пайр. Холод и Песнобег мертвы, Нолл и Мелкая Могила исчезли многие годы назад. Она и Воронья Лапа – последние из Безымянных. И вот я стою, отделенный от самой странной из них всего лишь стеной и дубовой панелью.

– Меня всегда удивляло, отчего их зовут Безымянными, – поделился сомнениями спиннер. – У них же есть имена.

– Думаешь, они настоящие? Думаешь, кто-то назвал своего новорожденного сынишку Воронья Лапа? Или Мелкая Могила? Это не их имена. Просто мы так зовем их.

– У всех есть имена, – проворчал спиннер.

Хм, дружок, этот раунд выиграл я. И почувствовал себя немного лучше. Посмотрел на ворона, примостившегося среди обычных татуировок на моей руке. Кожа шелушится, словно после солнечного ожога. Ворон почти такой же темный, как раньше.

Я уже принялся изобретать повод для того, чтобы поковылять вниз по бесконечным лестницам. Меня удерживала только презрительная ухмылка колдуна. И тут наконец меня позвали.

Железный Козел сидел в кресле, где свободно поместился бы второй такой же, как он. Я-то видел его по стойке «смирно» на парадах и формальных инспекциях, но, в общем, Венцер не выносил церемоний. Он продвинулся в званиях тогда, когда вовсю кипела война на границе и обучение офицеров значило пять недель отпуска в колледже и неизбежную и неприятную смерть на фронте. Будущий маршал проломил стены Витески, а потом удрал из самых когтей Шавады. Тогда Глубинный король повел целый легион через пол-Морока в погоню за Венцером. Великие князья засыпали маршала золотом и самоцветами из шахт в колониях на западе, но внутри Венцер оставался добровольцем-рядовым, злобным и отчаянным куском пушечного мяса, привыкшим неделями месить грязь. У него не хватало пальцев, половины уха и большинства зубов с левой стороны. Ну, никто из нас не остается красивым навсегда. А кое-кто никогда и не был красивым.

У Венцера в руке большая металлическая чашка. Наверное же, не молоко он из нее пьет. Старик выглядел усталым. Хуже – изнуренным. Интересно, он спал сегодня? На столе хаос: стопки документов, блокноты, папки, гроссбухи, тарелка с нетронутой едой, нож для бумаги, загнанный острием в дерево. Обычно Железный Козел гораздо аккуратней – и суровее. Несмотря на увечья и возраст, превративший каждый клочок маршальской шкуры в коллекцию морщин, раньше от Венцера так и веяло суровой мощной энергией. Когда маршал шел через лес, казалось, сзади рождается пустота и туда засасывает палые листья. Прежний острый ум в глазах – но плоть усохла, сжалась. Даже «таланты», прикованные к своим креслам на мануфактуре, и то выглядели здоровее.

Гребаные колдуны. Что делают с человеком!

– Не беспокойся. Она уже ушла, – прошепелявил маршал.

Зубов нет, обвисшие губы. Одни говорили, маршала лягнул конь. Другие – что в лицо срикошетило заклятие «малыша». Дхьяра не раз и не два пыталась захватить Венцера живьем. Они даже послали Шаваду – а Глубинные короли не любят рисковать, идя в Морок.

Да, наша живая легенда выглядит сегодня прискорбно, несмотря на широкополую красную шляпу. Кстати, я никогда не видел его без шляпы. Она стала символом его ранга, и в куда большей мере, чем свисающие с эполетов побрякушки.

– В самом деле? – спросил я.

– Она никогда не приходит надолго. Ненавидит оставлять свой остров больше чем на пару минут. Галхэрроу, считай, тебе повезло, что не приходится иметь дело еще и с ней. От этого ничего хорошего.

Я только кивнул. Я его понимаю. Немногим известно о моей связи с Вороньей Лапой. Для населения «Черные крылья» были бандой охотников за монстрами и шпионами, следователями с особым разрешением вырезать гниль и прижигать рану. Да, страшные люди, но ведь просто люди. А что еще думать народу? Правду я открыл лишь считанной горсти людей. Венцер, Ненн, Тнота и Малдон знали, насколько глубоко Безымянный вогнал в меня когти. Из шести прочих капитанов я встречался только с четырьмя. И не пылал желанием встречаться еще с двумя.

Венцер махнул в сторону кресла и указал на полупустую бутыль на столе. Я поблагодарил и налил себе стопку ярко-желтой жидкости консистенции молока.

– Абрикосовый шнапс, – поведал Венцер. – Семьдесят марок за дозу. Князь Вайтланда прислал мне две дюжины бутылок. Солдат он не шлет, откупается выпивкой.

– Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок, – заметил я.

Маршал хохотнул, залпом выпил. Со мной ему было спокойно, как и мне с ним. Мы давно знали друг друга.

– Кажется мне, кого-то надо поздравлять. Княгиня Эроно доложила мне о том, что ты управился с «невестой» в мое отсутствие. А я чуял: есть она где-то в городе. И кто бы заподозрил графа Дигада! Он всегда казался таким благоразумным и воздержанным.

– Сейчас он кажется трупом, – заметил я.

– Да, жизнь – нелегкая штука, – изрек маршал.

Между нами пролегло многое: и скверно пролитая кровь, и ошибки. Но, несмотря ни на что, маршал разговаривал со мной как с равным.

– Всегда была – и будет, – согласился я.

Маршал выпрямился.

– Мне следовало уйти в отставку многие годы назад. У меня четыре поместья в четырех княжествах. Хозяева поместий – мои сыновья. Они молоды и, надеюсь, крепки. В последний раз я видел их совсем карапузами. Если бы их теперь выстроить, я, наверное, и не различил бы.

Престарелые сентиментальные маршалы спьяну – постыдное зрелище.

– Кстати, у меня рапорт, – заметил я, желая непринужденно сменить тему.

– Я его читал. И расспросил о том, что случилось на Двенадцатой. Говорят, ты там впечатляюще поработал.

– Да, прикончил пару драджей.

– Само собой. Галхэрроу, настали черные времена. «Малыши» обнаглели настолько, что лезут в крепость и убивают моих солдат. Скверные времена.

– А почему закрыта комната управления Машиной? – не удержавшись, спросил я. – Драджи напали на границу, а Машина не действует. Почему?

– По моему приказу. И так на всех станциях вдоль границы.

– Сэр, при всем моем уважении, какого гребаного хрена?

Венцер вздохнул, потер кривые, распухшие от старости пальцы.

– Галхэрроу, ты – уникум. Ты сам захотел дерьмовейшей работы во всем Мороке: охотиться за дезертирами, вешать приспешников, вырывать мужей у плачущих жен, рубить головы монстрам. Ты отказываешься от всякой моей помощи. Ты ж знаешь, что мог бы нормально получать, иметь должность в цитадели, свою команду и жалованье. И больше никакой ловли беглецов, чтобы свести концы с концами.

Святые духи, как мне нужны деньги! Но есть обещание, которое дал сам себе. И клятва. И своя гордость на кону. Есть то, ради чего стоит помучиться.

– Всякий раз, когда мы видимся, мне предлагают должность и жалованье.

– Да, и всякий раз ты демонстративно плюешь на них, – сказал Венцер, тыча в меня костлявым пальцем. – А все потому, что не хочешь носить униформу. Тебе не приходило в голову, что «Черное крыло» лучше послужило бы республике, если б не жило ремеслом наемников?

– Я уже был частью армейской машины. Нам обоим известно, чем это обернулось. Дерьмово оно вышло и для меня, и для Тороло Манконо. И для его жены с детьми. «Черные крылья» живут как живут – и ладно. А вообще, какое это имеет отношение к Двенадцатой станции?

Опять мы теребим старое. Да я скорей провалюсь в ад, чем снова окажусь под приказами князей.

– Ты что думаешь о Джеррике, бывшем коммандере Двенадцатой? Компетентный офицер? Самоотверженный? Сильный?

– Никчемный обжора. И дурак, – ответил я.

– Хотя дух милосердия призывает говорить о мертвых или хорошо, или ничего, скажу прямо: я рад тому, что могу заменить Джеррика. Место свое он купил. Ты ж этому не удивишься, правда? В конце концов, твой отец купил тебе батальон. Князья шлют мне своих ублюдков и племянников, младших умственно отсталых отпрысков и самых бездарных кузенов. Я не могу доверить Машину Нолла их трясущимся пальцам. Ты сам знаешь, чем может обернуться ложная тревога и каковы последствия. Потому я запер Машину, но дал коммуникаторы. Если через Морок пойдут войска, Машину задействуют отсюда, от самого ее сердца. Я не доверю ее рычаги никому, кроме самого себя.

Да, прозвучало очень даже здраво. Главное в маршале Венцере – способность двигать людей и мир вокруг себя, заставлять их работать как надо, даже если они дерьмо и мусор.

– Нолл хотел не так, – указал я.

– Он исчез, – ворчливо возразил маршал. – Если он вздумает вернуться, пусть поправит меня. А до того здесь я и моя граница, за которую я в ответе.

Да, Железный Козел не любил Безымянных и уж точно не боялся их. Мало в этом мире настолько бесстрашных людей.

– Кстати, ты знаешь, что Эзабет Танза собирается предложить сегодня на совете?

Старик застиг меня врасплох. С чего подобные вопросы? Он даже не захотел расспросить меня про чертова негодяя-«малыша», про удивительное заклятие Эзабет Танза и как мы буквально чудом не потеряли станцию.

– Это не мое дело, – сухо ответил я, и был прав.

– Как я понимаю, она заходила к тебе в гости прошлой ночью, – заметил маршал.

– За ней хвост? Зачем?

– Если б я хотел, чтобы ты мне задавал вопросы, я б с порога швырнул тебе свою шляпу. Теперь я спрашиваю – ты отвечаешь. Итак, она пришла к тебе в квартиру?

Да, редкое событие. Венцер уже много лет не тряс передо мной маршальскими регалиями. В последний раз это случилось, когда я в уличной драке расквасил нос бригадиру и маршалу пришлось устроить мне головомойку. А теперь… ну, мешки под глазами, визит Леди Волн. Старика здорово укатало. От общества Безымянной у кого угодно заболит голова, а Леди далеко не такая обходительная, как Нолл. По-моему, он лучший из них всех. То бишь когда он расправляется с недругами, пытки длятся всего день-другой. С тех пор как он пропал, с двумя оставшимися все хуже и хуже. Некоторые говорят, они вовсе свихнулись.

Венцер допрашивал в той же манере, в какой управлял армией: точно, просто, аккуратно. Я чувствовал себя мелким торговцем белой дурью, которого поймали с поличным и колют. Чего Танза хотела? О чем говорила? Как долго оставалась? Упоминала ли свою работу? Зачем она искала меня?

Я ступил в маршальский кабинет, не имея ни малейшего желания покрывать Эзабет. Пусть я и «Черное крыло», Венцер – маршал границы, и он по статусу старше любого, кроме князей, но даже и те склонялись перед маршальской мудростью и знаниями во всем, касающемся границы. А Эзабет поставила ее под угрозу. Если уж сдавать безумную магичку, то сейчас.

Я не сказал маршалу ни слова.

– Пусть она всего лишь школяр среднего калибра, но все-таки спиннер, и она опасна, – заметил Венцер, когда исчерпал список вопросов. – Мне кажется, безумие света, завладевшее Глеком Малдоном, разрушило и ее разум. Она подстрекает к смуте, создает проблемы, злит не тех людей. Если она распространит слухи о своих нелепых открытиях, город взбунтуется. Несомненно, она рехнулась – целиком ли, частью ли, уже не суть. Но она родственница княгини Эроно. Я не могу посадить леди Танза под замок без веской причины. Если она снова придет к тебе по какому бы ни было поводу – сообщи мне. Галхэрроу, ты сделаешь это ради меня?

– Сэр, если вы хотите информацию о «малышах» на ваших станциях – пожалуйста, обращайтесь ко мне. Если вы хотите узнать о красивых девочках – матроны с Шелковой улицы помогут вам лучше меня. Простите, у меня много работы.

– Когда я занял это кресло, капитанов «Черных крыльев» уважали, – холодно произнес маршал. – Люди со связями и положением старались удостоиться железной печати. А что сейчас? Ты, Силпур, Василов – всего лишь палачи с громким именем.

Я встал. Мне еще не позволили удалиться, но для меня разговор с маршалом закончился. Железный Козел выждал пару секунд, затем махнул рукой – мол, ступай.

Когда я уже взялся за дверную ручку, он холодно добавил:

– Ты низко пал. Не жалеешь о своем выборе, когда заканчивается выпивка?

– Когда понимаешь, что карабкался в гору, сплошь состоящую из дерьма, падать как-то веселее, – сказал я и открыл дверь.

В нее ворвался клерк, оператор коммуникатора. Парень не обратил на меня внимания и, не утруждая себя отдать честь, кинулся к маршалу, на ходу разворачивая длинный рулон бумаги, испещренный точками и тире. Парень с юга, похоже, из Пайра, но кожа его теперь стала светлее моей и лоснилась от пота.