Текст книги "Тарзан и потерянная империя"

VIII. В КАСТРУМ МАРЕ

Маллиус Лепус, начальник караульной службы южных ворот города Каструм Маре, вывел фон Харбена из своего жилища и, подозвав солдата, приказал ему привести Габулу.

– Пойдешь со мной в качестве моего гостя, Эрих фон Харбен, – объявил Маллиус Лепус. – Готов поклясться, что Септимус Фавоний будет благодарен мне за такой сюрприз. Его званые обеды стали скучны из-за отсутствия каких-либо новых развлечений. Он давно исчерпал здешние возможности. Дошло даже до того, что он пригласил в качестве почетного гостя негритянского вождя из западного леса, а как-то раз созвал местную знать подивиться на большую обезьяну. Но зато теперь его друзья почтут за счастье познакомиться с вождем варваров из Германии. Ты ведь вождь, не так ли?

Фон Харбен собрался было ответить, но Маллиус Лепус остановил его нетерпеливым жестом.

– Впрочем, это не важно. Тебя представят как вождя, я же предпочитаю ни о чем не знать, чтобы меня потом не уличили во лжи.

Фон Харбен улыбнулся, отметив про себя, что человеческая природа во всем мире и во все времена одинакова.

– А вот и твой раб, – сказал Маллиус. – В доме у Септимуса Фавония у тебя будут другие, если захочешь, но свой – это совсем иное дело.

– Да, – сказал фон Харбен. – Габула очень мне предан. Я бы не хотел, чтобы нас разлучали.

Маллиус повел фон Харбена к длинной постройке, похожей на большую хижину, под крышей которой хранились носилки. Стоило Маллиусу показаться, как восьмерка негров подхватила носилки, припустила бегом во двор и встала перед своим господином.

– Любопытно было бы узнать, какие сейчас носилки в ходу у знатных римлян? Думаю, мои не хуже, а как по-твоему? – спросил Маллиус.

– Видишь ли, со времен Рима, описанного вашим историком Сангвинариусом, произошли значительные перемены буквально во всем. По сравнению с ними, носилки – это пустяк.

– Уверен, что форма носилок вряд ли сильно изменилась, – перебил его Маллиус. – Ни за что не поверю, что патриции перестали ими пользоваться.

– Их носилки разъезжают на колесах, – сказал фон Харбен.

– Невероятно! – воскликнул Маллиус. – Ведь это сущая пытка – трястись на больших деревянных колесах, которые используются в воловьих повозках, по неровным булыжным мостовым и деревенским улицам. Нет, Эрих фон Харбен, не могу поверить твоим словам.

– В настоящее время городские улицы уже не мостят булыжником, поверхность у них ровная-преровная, то же и в деревнях. Носилки современных граждан Рима катятся плавно и быстро на маленьких колесах с упругими покрышками. Нигде и в помине нет повозок на больших деревянных колесах, о которых ты говоришь, Маллиус Лепус.

Офицер отдал команду носильщикам, и те резво побежали.

– Ручаюсь тебе, Эрих фон Харбен, что во всем Риме не сыщется носилок быстрее моих, – с гордостью сказал Маллиус.

– И какая у нас сейчас скорость? – спросил фон Харбен.

– Более восьми тысяч шагов в час, – похвастался Маллиус.

– А для носилок на колесах и пятьдесят тысяч шагов в час далеко не предел, – заявил фон Харбен. – Мы называем их автомобилями.

– Ты произведешь фурор! – воскликнул Маллиус, хлопнув фон Харбена по плечу. – Да поразит меня Зевс, если гости Септимуса Фавония не скажут, что я открыл настоящее чудо. Только сообщи им, что сегодня в Риме носильщики могут бегать со скоростью пятьдесят тысяч шагов в час, и тебе будут шумно аплодировать как величайшему комику и величайшему лжецу, который когда-либо появлялся в Каструм Маре.

Фон Харбен от души рассмеялся.

– Однако согласись, дружище, что я отнюдь не утверждал, будто именно носильщики бегают с такой скоростью, – напомнил он Маллиусу.

– Разве ты не говорил, что носилки движутся с этой скоростью? Или их уже не переносят носильщики? Может, вместо людей стали впрягать лошадей? Но откуда бы взялись лошади, способные пробежать пятьдесят тысяч шагов в час?

– Ни лошади, ни люди здесь не при чем. Нынче обходятся без них, Маллиус, – сказал фон Харбен.

Откинувшись на мягкие подушки, офицер зашелся в смехе.

– Не иначе как носилки стали летать по воздуху, – произнес он шутливым тоном. – О, Геркулес! Непременно расскажи об этом Септимусу Фавонию. Он будет от тебя в восторге, это я тебе гарантирую.

Они выехали на большую аллею, обсаженную вековыми деревьями. Проезжая часть была земляная, покрытая толстым слоем пыли. Тянувшиеся вдоль дороги дома соединялись между собой высокой стеной, так что обе стороны аллеи представляли собой сплошной каменный массив, прерываемый арками, внушительными воротами и маленькими зарешеченными окошками без стекол.

– Это жилые дома? – спросил фон Харбен, показывая на проплывающие мимо здания.

– Да, – ответил Маллиус.

– Судя по надежным воротам и решеткам на окнах, в городе немало преступников, – прокомментировал фон Харбен.

Маллиус покачал головой.

– Не угадал, – возразил он. – В Каструм Маре преступников почти нет. А то, что ты видишь, оборонительные сооружения на случай восстания рабов или нашествия варваров. Со времени основания города такое случалось несколько раз, поэтому при строительстве мы стараемся все предусмотреть и принимаем меры предосторожности. Но даже при всем том мы не запираем ворота на ночь, ибо у нас нет ни воров, ни преступников, которые угрожали бы жизни наших людей. Если человек совершил дурной поступок по отношению к другому, то он вправе ожидать справедливого возмездия, но если совесть у человека чиста, то опасаться ему нечего.

– Не могу представить город без преступных элементов, – проговорил фон Харбен. – Как такое возможно?

– Очень просто, – ответил Маллиус. – Когда Онус Аста восстал и основал город Каструм Маре в 935 году по римскому летоисчислению, в Кастра Сангвинариусе развелось столько разбойников, что никто из жителей не осмеливался выходить вечером без вооруженной охраны. Даже в собственном доме люди не ощущали себя в безопасности. И Онус Аста, ставший первым императором Востока, поклялся, что в Каструм Маре не будет ни одного преступника. Он издал очень суровые законы, по которым воров и убийц ожидала смертная казнь. По правде говоря, законы Онуса Аста покарали не только самих преступников, но и всех членов их семей. В итоге не осталось ни одного человека с порочной наследственностью. Многие считали Онуса Аста жестоким тираном, однако время показало, что его решения были мудрыми, и, конечно же, отсутствие преступников можно объяснить тем, что законы Онуса Аста воспрепятствовали рождению новых. Грабежи и убийства стали нынче такой редкостью, что, если такое и случается, то весь город выходит на площадь, чтобы присутствовать на казни преступника и его семьи.

Достигнув района с домами побогаче, носильщики остановились перед резной дверью. Маллиус и Эрих слезли с носилок. По приказу Маллиуса раб отворил дверь, и фон Харбен последовал за своим новым другом через мощеный двор в сад, где под сенью дерева за низким столом расположился пожилой мужчина крепкого телосложения.

Фон Харбена охватило сильное волнение при виде античной римской чернильницы, тростникового пера и пергаментного свитка, которыми человек пользовался с такой естественностью, словно и не прошло тысячи лет со времени их применения.

– Здравствуй, дядя! – поздоровался Маллиус. Не успел человек обернуться, как он продолжал:

– Я привел к тебе уникального гостя. Такого ни у кого из жителей Каструм Маре не было за всю историю города. Познакомься – Эрих фон Харбен, вождь варваров из далекой Германии.

Затем он обратился к фон Харбену:

– Мой уважаемый дядя Септимус Фавоний.

Септимус Фавоний поднялся на ноги, приветствуя фон Харбена с радушием и вместе с тем с нескрываемым превосходством, ибо не считал варвара, пусть даже вождя и гостя, равным себе, гражданину Рима.

Маллиус вкратце рассказал дяде о том, как он встретился с фон Харбеном. Септимус Фавоний без колебаний согласился предоставить свой кров гостю, а затем попросил Маллиуса отвести фон Харбена в его покои и облачить в новую одежду.

Спустя час Эрих, свежевыбритый и одетый под стать молодому римскому патрицию, прошествовал в покои Маллиуса Лепуса.

– Ступай в сад, – сказал Маллиус. – Я переоденусь и приду.

Проходя по дому Септимуса Фавония, фон Харбен с удивлением разглядывал необычное смешение стилей в архитектуре и в убранстве здания.

Стены и колонны следовали более простым линиям греческой архитектуры, а ковры, обои и настенная лепка явно свидетельствовали о восточном и африканском влиянии. Если последнее было вполне естественно, то откуда здесь могли взяться восточные мотивы, если Потерянное Племя на протяжении многих веков не имело никаких контактов с внешним миром, за исключением племени багего?

Выйдя в сад, фон Харбен столкнулся с очередным смешением черт Рима и дикой Африки – крыша главной части здания была покрыта черепицей, в то время как пристройки имели крыши из соломы, а небольшой домик в глубине сада напоминал хижину племени багего.

Не найдя Септимуса Фавония в саду, фон Харбен воспользовался этим, чтобы осмотреться. Сад пересекали извилистые дорожки, усыпанные гравием, вдоль которых росли кусты, цветы и вековые деревья.

Захваченный открывшейся его взору красотой фон Харбен с волнением двинулся по дорожке. Обогнув высокий декоративный куст, он неожиданно оказался лицом к лицу с юной девушкой.

При виде незнакомца девушка удивилась и широко распахнула глаза. Они застыли на месте, внимательно разглядывая друг друга, и фон Харбен осознал, что никогда прежде не видел такой красавицы.

Первой тишину нарушила девушка.

– Кто ты? – тихо спросила она.

– Я чужеземец, – ответил фон Харбен. – Прости, что нарушил твое уединение. Мне казалось, что в саду никого нет.

– Кто ты? – повторила девушка. – Я вижу тебя впервые.

– И я никогда не видел девушку, подобную тебе, – проговорил фон Харбен. – Может, ты мне снишься? Может, тебя и не существует вовсе, ибо кажется невероятным, чтобы такая, как ты, существовала в мире реальных вещей.

Девушка зарделась.

– Ты не из Каструм Маре, – сказала она. – Это видно сразу.

Тон ее стал сухим и надменным.

– Ты обиделась? – огорчился фон Харбен. – Извини. Я не хотел. Просто, увидев тебя, я растерялся от неожиданности.

– Разве так себя ведут? – укорила его девушка. – Однако глаза твои улыбаются.

– Так прощаешь?

– Сначала ответь, кто ты и что привело тебя сюда. Я должна знать, враг ты или варвар. Фон Харбен рассмеялся.

– Маллиус Лепус, который пригласил меня сюда, утверждает, что я варвар, но если даже это не так, то я гость Септимуса Фавония, его дяди.

Девушка дернула плечиком.

– Меня это не удивляет. Мой отец славится своим гостеприимством.

– Так ты дочь Фавония?

– Да, – ответила девушка. – А теперь расскажи о себе.

– Меня зовут Эрих фон Харбен. Я из Германии, – ответил молодой человек.

– Германия! – воскликнула девушка. – О ней писали Цезарь и Сангвинариус. Твоя родина, наверное, очень далеко отсюда?

– Сейчас она кажется мне дальше, чем когда-либо, – сказал фон Харбен. – Тысячи миль ничто по сравнению с веками, которые нас разделяют.

Девушка наморщила лоб.

– Не понимаю, – сказала она.

– Вполне естественно, – заметил фон Харбен, – и и твоей вины в этом нет.

– Ты, разумеется, вождь?

Фон Харбен не стал опровергать предположение девушки. Поведение встреченных им патрициев говорило о том, что в Каструм Маре существуют четкие социальные различия. Так, обычного варвара ставили гораздо ниже, чем варвара титулованного. Гордясь своей национальной принадлежностью, фон Харбен ясно видел всю разницу, существовавшую между европейскими варварами времен Цезаря и их просвещенными потомками двадцатого века, однако и сознавал, что ни за что не сумеет убедить этих людей в том, что со времени написания их истории произошли разительные перемены. Кроме того, он вдруг поймал себя на том, что очарован прекрасными глазами и точеной фигурой этой прелестной девушки из далекого прошлого.

– Фавония!

Фон Харбену с трудом далось ее имя.

Девушка вопросительно взглянула на него.

– Что?

– Какое чудесное имя, – проговорил он. – Никогда не слышал его раньше.

– Тебе нравится мое имя?

– Очень. Правда-правда.

Девушка нахмурилась. У нее были красиво очерченные брови, а лоб говорил о живом уме, сквозившем также в выражении ее глаз, манерах и речи.

– Мне приятно, что тебе нравится мое имя, хотя и не понимаю, почему я должна этому радоваться. Ты утверждаешь, что ты варвар, а держишься и выглядишь как патриций, хотя ведешь себя дерзко с незнакомой девушкой. Так и быть, на первый раз прощаю.

– Обещаю вести себя по-варварски, – неловко пошутил фон Харбен. – А может, я и есть варвар? Может, ты снова простишь меня, если я скажу, что ты самая красивая из всех девушек, которую я когда-либо встречал, и единственная, кого я мог бы…

Он замялся.

– Мог бы что?

– Даже варвару не приличествует говорить того, что я только что сказал девушке, с которой знаком двенадцать минут.

– Кто бы ты ни был, ты проявляешь незаурядную проницательность, – произнес за спиной фон Харбена иронический голос.

Девушка удивленно подняла глаза, фон Харбен резко обернулся. Ни он, ни девушка не заметили присутствия постороннего. Фон Харбен увидел темноволосого юношу среднего роста с жеманными манерами, который был одет в тунику и стоял, положив руку на рукоятку меча, висевшего на боку. На его лице застыла недобрая усмешка, адресованная фон Харбену.

– Кто он, твой дружок-варвар? – обратился он к Фавонии.

– Эрих фон Харбен, гость Септимуса Фавония, – высокомерно ответила девушка.

Повернувшись к фон Харбену, она произнесла:

– Это Фульвус Фупус, который так часто пользуется гостеприимством Септимуса Фавония, что считает своим долгом критиковать его гостя.

Фупус покраснел.

– Прошу прощения, – сказал он, – но здесь бывает такая разношерстная публика, что легко попасть впросак. Последний гость, насколько я помню, был обезьяной, а до него пригласили варвара, негра из внешней деревни. Как вы видите, гости здесь становятся все интереснее, и я уверен, что варвар Эрих фон Харбен не составит исключения из правила.

Тон его был таким саркастическим и неприятным, что фон Харбен насилу сдержался.

К счастью, в этот момент подошел Маллиус Лепус, и фон Харбен был официально представлен Фавонии. С этой минуты Фульвус Фупус перестал обращать внимание на фон Харбена и всецело посвятил себя Фавонии. Из их беседы фон Харбен понял, что они состоят в дружеских отношениях, причем довольно близких, и пришел к выводу, что Фупус влюблен в Фавонию.

И еще одно открытие сделал фон Харбен: он сам влюбился в Фавонию. Влюбился пылко, чего с ним ранее не бывало и даже возненавидел Фульвуса Фупуса, которого еще четверть часа назад даже не знал, за то, что тот глядел на Фавонию с нескрываемым обожанием.

Вскоре явился Септимус Фавоний, предложивший пройти в термы, на что Маллиус Лепус шепнул фон Харбену, что его дядя горит желанием показать нового гостя своим знакомым.

Термы располагались в помпезном здании, перед которым собрались приглашенные.

Слуги препроводили купальщиков в раздевалки, мужчин в один конец здания, женщин в другой.

Оказавшись в жарком помещении, фон Харбен снял с себя одежду, после чего его тело умастили благоухающими маслами, а затем его повели в очень жарко натопленную комнату, откуда вместе с другими мужчинами он прошел в зал, где собрались мужчины и женщины. В центре находился бассейн, вокруг которого было установлено множество скамей из полированного гранита.

Предвкушая предстоящее погружение в чистую, свекую воду фригидария, прохладного помещения в термах, фон Харбен тем не менее больше всего жаждал насладиться обществом Фавонии, которая неторопливо плавала кругами в бассейне.

Разбежавшись издалека, он мастерски нырнул в воду и в несколько гребков настиг девушку. Публика разразилась овациями, которые фон Харбен пропустил мимо ушей, поскольку не ведал, что прыжки в воду были не знакомы жителям Каструм Маре.

Вошедший в фригидарий Фульвус Фупус презрительно усмехнулся, увидев прыжок фон Харбена и услышав аплодисменты. Такое он видел впервые, однако решил, что без труда сумеет проделать то же самое, утерев нос варвару и возвысившись в глазах патрициев, не говоря уже о Фавонии.

Подражая фон Харбену, он подбежал к краю бассейна, оттолкнулся и рухнул вниз, плюхнувшись на живот, от чего у него перехватило дыхание.

Хватая воздух ртом, он еле добрался до края бассейна, где его встретил смех забрызганных им патрициев. Залившись от стыда краской, он метнул на фон Харбена ненавидящий взгляд, вылез из бассейна злой как черт и бросился в раздевалку.

– Уже уходишь, Фупус? – спросил молодой патриций, снимая с себя одежду.

– Да, – буркнул Фупус.

– Я слышал, что ты пришел с Септимусом Фавонием и его новым диковинным гостем. Что он из себя представляет?

– Я тебе скажу, Цецилий Метеллус. Человека этого зовут Эрих фон Харбен. Он выдает себя за вождя Германии, но я ему не верю.

– А по-твоему, кто он? – равнодушно спросил Метеллус.

Фупус приблизился к нему вплотную.

– Я полагаю, он шпион из Кастра Сангвинариуса, – зашептал он, – а прикидывается варваром.

– Однако в народе поговаривают, что он с трудом изъясняется по-нашему.

– Он водит нас за нос, – сказал Фупус. Метеллус покачал головой.

– Септимус Фавоний не глуп. Его вокруг пальца не обведешь, – проговорил он.

– Только один человек может установить истину. Немедленно иду к нему.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил Метеллус.

– Валидуса Августа, императора Востока.

– Не дури, Фупус, – попытался отговорить его Метеллус. – Тебя же поднимут на смех, – в лучшем случае. Или ты забыл, что Септимус Фавоний пользуется расположением императора?

– Возможно. Но мне также известно, что Септимус Фавоний – друг Кассия Асты, племянника императора, которого Валидус Август обвинил в измене и изгнал из страны. Придется раскрыть императору глаза на то, что Эрих фон Харбен – тайный агент Кассия Асты, который, как утверждает молва, бежал в Кастра Сангвинариус.

Цецилий Метеллус засмеялся.

– Что ж, выставляй себя на посмешище, раз тебе невтерпеж.

IX. ИМПЕРАТОР ЗАПАДА

Тарзан сидел на корточках, привалившись спиной к стене, и тоскливо глядел в оконный просвет на звезды. Будучи детищем дикой природы, не терпящим над собой насилия, человек-обезьяна, как и любой другой зверь, попавший в клетку, остро переживал вынужденное заточение. А обладая человеческим разумом, он, без сомнения, страдал куда сильнее, чем низшие животные.

Лукеди и остальные товарищи по плену давно заснули, а Тарзан все глядел и глядел на вольные звезды, завидуя их свободе, пока не заслышал тихий звук со стороны арены, которая находилась вровень с открытым окном камеры.

Снаружи раздавались чьи-то осторожные шаги, приглушенные песком, покрывавшем арену. Немного погодя в окне на фоне неба обозначился знакомый силуэт.

Тарзан улыбнулся и едва слышно шепнул имя. В следующий миг Нкима скользнул между прутьев, спрыгнул на пол и обвил шею хозяина длинными мускулистыми лапками.

– Ну пойдем домой, – молил Нкима. – Почему ты сидишь под землей в этой темной дыре?

– Видел ли ты клетку, где держали Джад-бал-джа, золотого льва? – спросил Тарзан.

– Да, – ответил Нкима.

– Джад-бал-джа не смог бы выйти, не открой мы решетку, – объяснил Тарзан. – Вот и я оказался в клетке и не могу выйти, пока не откроют дверь.

– Я приведу Мувиро и его гомангани с острыми палками, – сказал Нкима. – Они вызволят тебя.

– Нет, Нкима, – возразил Тарзан. – Придется мне выбираться самому – Мувиро не поспеет. А если даже поспел бы, то многие из моих храбрых вазири полегли бы здесь вместе с Мувиро.

Через некоторое время Тарзан заснул вместе с Нкимой, забравшимся к нему на руки, а когда человек-обезьяна проснулся, Нкимы уже и след простыл.

Утром дверь открыли, и в камеру ввалились солдаты. Среди них был молодой офицер в сопровождении чернокожего раба. Офицер заговорил с Тарзаном на местном наречии, но человек-обезьяна отрицательно покачал головой, показывая, что не понимает. Тогда белый что-то сказал рабу, и тот на диалекте багего спросил, понимает ли его пленник.

– Да, – ответил человек-обезьяна. Затем офицер приступил к допросу.

– Кто ты, белый человек, и что привело тебя в деревню багего? – спросил офицер.

– Я – Тарзан из племени обезьян, – пояснил заключенный. – Я искал одного белого человека, который пропал в этих горах. На откосе я потерял равновесие, упал и лишился чувств. Тут меня захватили багего, а потом на их деревню напали ваши и обнаружили меня там. Теперь ты знаешь, кто я, и надеюсь, отпустишь меня.

– С какой стати? – спросил офицер. – Разве ты гражданин Рима?

– Нет, конечно, – ответил Тарзан. – Но при чем тут это?

– Поскольку ты не римский гражданин, то, скорее всего, враг. Кто может подтвердить, что ты не из Каструм Маре?

Тарзан пожал плечами.

– Как бы тебе втолковать, что я даже не знаю, что означает Каструм Маре.

– Ты так говоришь, потому что хочешь нас провести, – сказал офицер. – Мог бы хотя бы прикинуться, что не знаешь нашего языка. Но ты еще увидишь, что нас не легко обмануть. Мы не простачки, как считают в Каструм Маре.

– Что за Каструм Маре, и где это? – спросил Тарзан.

Офицер хохотнул.

– А ты ловкий малый, – сказал он.

– Ты уверяешь, что я не смогу вас обмануть. Постарайся поверить мне хоть на минуту и ответь на мой вопрос.

– Спрашивай.

– Появлялся ли здесь недавно какой-нибудь белый? Я его разыскиваю.

– Ни один белый не приходил в эту страну с того самого дня, когда Маркус Криспус Сангвинариус повел третий отряд десятого легиона против варваров тысяча восемьсот двадцать три года тому назад.

– То есть ты знал бы о любом появлении чужеземца? – спросил Тарзан.

– Да, если речь идет о Кастра Сангвинариусе, – ответил офицер. – Другое дело, если бы он появился в Каструм Маре с востока. А сейчас давай пошевеливайся. Меня послали сюда не за тем, чтобы отвечать на твои вопросы, а доставить к тому, кто станет их тебе задавать.

По команде офицера сопровождавшие его солдаты вывели Тарзана из темницы и повели по уже знакомому коридору к выходу. Пройдя более мили по городским улицам, они подошли к внушительному строению, перед которым несла службу военная гвардия, чьи роскошные латы, шлемы и гребни на них указывали на то, что это был отборный корпус.

Тарзану показалось, что латы и шлемы изготовлены из золота. Рукоятки мечей и ножны украшали разноцветные каменья и тонкая резьба. Пышный наряд завершали плащи алого цвета.

Тарзана немедленно повели внутрь здания, а затем по широкому коридору с множеством дверей в большой прямоугольный зал, по периметру которого высились величественные колонны. В глубине зала в огромном кресле, установленном на возвышении, восседал дородный мужчина.

Здесь было много людей в живописных ярких плащах поверх красочных туник и лат. Некоторые были одеты в простые ниспадающие тоги, преимущественно белого цвета. Рабы, гонцы и офицеры то и дело выбегали с поручениями. Конвоиры Тарзана отошли за колонны и остались там.

– Где мы? – спросил Тарзан у переводчика. – Кто этот человек?

– Мы в тронном зале императора, а это сам император Сублатус.

Тарзан с любопытством наблюдал за происходящим. Люди разных сословий по очереди подходили к трону, обращаясь к императору, и хотя Тарзан не понимал, о чем идет речь, ему показалось, что все обращаются к нему с просьбами.

Среди посетителей были патриции, купцы с темным цветом кожи, варвары, негры в экзотических нарядах и даже рабы.

Император Сублатус имел внушительный вид. Поверх белой льняной туники красовались золотые латы, с плеч ниспадала пурпурная тога цезарей, ноги были обуты в белые сандалии с золотыми пряжками. Расшитая льняная лента, повязанная на лбу, являлась единственной отличительной приметой его сана.

Тут подошел судя по всему церемониймейстер и, обратившись к офицеру, приведшему Тарзана из Колизея, спросил:

– Ты Максимус Прекларус?

– Да, – ответил офицер.

– Представься с пленником.

Оказавшись перед троном, Тарзан не стал дожидаться, когда с ним заговорят, а, обратившись к переводчику багего, произнес:

– Спроси Сублатуса, почему меня задержали, и скажи ему, что я требую, чтобы меня немедленно освободили.

Негр в испуге попятился.

– Делай, что тебе говорят, – велел Тарзан.

– Что он сказал? – спросил Сублатус у переводчика.

– Я боюсь повторить его слова императору, – ответил негр.

– Я тебе приказываю, – сказал Сублатус.

– Он спрашивает, почему его задержали, и требует отпустить его.

– Кто он такой, чтобы приказывать императору? – гневно вскричал Сублатус.

– Скажи ему, – проговорил Тарзан после того, как ему перевели слова императора, – что я Тарзан из племени обезьян, но если мое имя для него в новинку, как и его имя для меня, то я найду способ показать себя. Скажи также, что я, как и он, привык требовать исполнения своих приказов.

– Увести дерзкого, – вспылил император, выслушав перевод.

Солдаты схватили Тарзана, но он рывком вырвался из их рук.

– Передай ему, – властно сказал человек-обезьяна, – что как белый человек от белого человека я требую ответа на свой вопрос. Скажи ему, что я явился сюда как друг и что не покину это помещение прежде, чем мне будет оказан достойный прием, ибо я имею на это право.

Когда его слова были переведены Сублатусу, лицо императора запылало тем же цветом, что и его императорская мантия.

– Убрать его! – закричал он. – Вызовите охрану. Максимуса Прекларуса заковать в цепи за то, что позволил пленнику оскорблять Сублатуса.

Двое солдат схватили Тарзана слева и справа, но он стряхнул их с себя с такой силой, что те стукнулись головами и упали на пол, потеряв сознание.

Человек-обезьяна с кошачьей ловкостью запрыгнул на пьедестал, на котором восседал император Сублатус. Опешив от неожиданности, воины замешкались и не успели защитить императора от последовавшего позорища. Схватив Сублатуса за грудки, Тарзан вырвал его из кресла, заставил описать круг в воздухе, после чего сгреб одной рукой за шиворот, другой за нижний край лат, и поднял перед собой, загораживаясь, словно щитом. Подскочившие с копьями воины не посмели пустить в ход оружие, опасаясь поранить орущего благим матом Сублатуса.

– Скажи им, что если мне помешают добраться до дороги, я сверну императору шею, – сказал Тарзан переводчику багего. – Пусть Сублатус велит им отойти в сторону. Если он послушается, то я его отпущу, как только выберусь отсюда, а откажется – пусть пеняет на себя.

Когда слова Тарзана были переведены, Сублатус тут же приказал выпустить их из дворца. Подняв императора высоко над головой, Тарзан спрыгнул с постамента, между тем как Сублатус велел сбившимся в угол придворным отвернуться, чтобы те не видели его унижения.

Пронеся императора через весь тронный зал, Тарзан вышел во двор, где велел переводчику идти впереди, однако необходимость в этом тут же отпала, так как Сублатус дрожащим от ярости, страха и унижения голосом выкрикивал команды, запрещая кому бы то ни было преграждать им дорогу.

У ворот их встретила встревоженная охрана, порывавшаяся освободить Сублатуса и отомстить за нанесенное оскорбление, но император приказал пропустить захватчика, который обещал освободить его, как только дойдет до дороги.

Город Кастра Сангвинариус раскинулся в девственном лесу на западной стороне каньона. Основатели города как нельзя кстати вырубили деревья лишь там, где прокладывались дороги и возводились здания. Смыкаясь могучими кронами, зеленые великаны нависали над низкими крышами домов, придавая городу невыразимое очарование.

Человек-обезьяна остановился посреди широкой аллеи и опустил Сублатуса на землю. Высыпавшие из ворот солдаты столпились неподалеку.

– Пусть возвращаются во дворец, – сказал Тарзан переводчику, – только при этом условии я освобожу императора.

Тарзан вовсе не собирался отпускать от себя Сублатуса, пока ему угрожали два десятка копий.

Услышав перевод ультиматума, охрана заколебалась, но Сублатус приказал им повиноваться, ибо другого пути к спасению не было. Едва за воротами скрылся последний воин, как Тарзан отпустил императора. Сублатус рванулся к воротам, и в тот же миг на дорогу выскочили охранники. При виде их Тарзан разбежался, пружиной взвился в воздух и исчез среди листвы дуба. Вслед ему полетела дюжина копий, солдаты бросились вперед, задрав голову кверху, но человек словно испарился. Прибежал запыхавшийся Сублатус.

– Быстрей! – закричал он. – Догнать его! Тысяча динаров тому, кто снимет варвара оттуда.

– Вот он! – крикнул охранник, показывая на дерево.

– Да нет, – закричал другой, указывая в другую сторону. – Он там, среди листвы. Я видел, как шевелились ветки.

Тем временем человек-обезьяна стремительно перелетал с ветки на ветку вдоль дороги, затем соскочил на крышу, пересек ее и прыгнул на дерево, росшее в саду. Здесь он замер, прислушиваясь к нараставшим звукам погони, потом бесшумно двинулся дальше, ничем не выдавая своего присутствия находившейся внизу парочке, при виде которой Тарзан застыл на месте.

Судя по всему, молодой человек пытался добиться расположения своей несговорчивой возлюбленной. Тарзану не нужно было знания языка, чтобы разобраться в их взаимоотношениях. Жесты, взгляды и выражение страстной мольбы на лице молодого человека говорили сами за себя, как и холодная отчужденность девушки.

Когда молодой человек наклонял голову, девушка оказывалась к Тарзану в профиль, и человек-обезьяна отметил, что она очень красива, тогда как лицо ее ухажера напоминало морду Памбы-крысы.

Было ясно, что его ухаживания не приносят успеха, несмотря на все потуги. Когда в его голосе зазвучали недовольные нотки, девушка гордо встала и, холодно простившись, пошла прочь. Молодой человек вскочил со скамьи и грубо схватил ее за руку. Девушка негодующе обернулась, собираясь позвать на помощь, но тут человек с крысиным лицом зажал ей рот рукой, а другой порывисто притянул к себе.

Тарзан вовсе не собирался вмешиваться. Для дикого человека-обезьяны женщины города Кастра Сангвинариуса ничем не отличались от женщин деревни Ниуото, вождя багего, как не отличались от львицы Сабор или же от женщин племени То-Ята. Но Тарзан из племени обезьян нередко действовал под влиянием минутного настроения. Человек с крысиным лицом вызвал у него антипатию, в то время как девушка, с которой он обошелся по-хамски, была ему вдвойне симпатична из-за неприязни, проявляемой к своему мучителю.

Человек опрокинул хрупкое тело девушки на скамью и навалился сверху, ища жадным ртом ее губы, как вдруг земля дрогнула, и, оторопело подняв глаза, он увидел гигантскую полуобнаженную фигуру. Незнакомец с секунду глядел на него холодным бесстрастным взором, затем сгреб за ворот и отшвырнул в сторону, после чего помог девушке подняться.