Текст книги "Пятеро детей и оно"

Если бы речь шла о воровстве, я бы, естественно, самым решительным образом заявила, что они поступают дурно. Но ведь нашей голодной четверке план Сирила воровством не казался, и они самым искренним образом рассматривали его как честный деловой обмен. Да и откуда им было знать, что язык, который хозяин едва отведал, полтора цыпленка, буханку хлеба и сифон с содовой водой никак не удастся приобрести всего за полкроны. А ведь именно это все Сирил, достигший никем не замеченным и без малейших препятствий «края изобилия», передал сквозь окно Антее и Роберту в качестве совершенно необходимого для поддержания жизни. И ему казалось, что он поступил героически, не подпав под соблазн варенья, яблочных пирожков, торта и цукатов, в чем я, в общем-то, с ним должна согласиться.

Актом большого самопожертвования он счел и оставленный в кладовой пудинг с заварным кремом, но здесь лично мне его мужество кажется спорным. По-моему, здесь взяли верх скорее практические соображения. Пудинг-то ведь лежал на тарелке, и потом бы возникла большая проблема с ее возвратом. Потому что порядочный человек, хоть сто раз умирай он от голода, не должен ни под каким видом красть фарфоровых блюд с красивыми маленькими розовыми цветочками по белому полю, на которые выкладывают пироги и пудинги. Сифоны, конечно, тоже воровать грех, но с тем, который взял Роберт, особенных трудностей не предвиделось. На нем стояло клеймо магазина, и так как владелец его все равно неизбежно туда вернул бы для новой заправки содовой, а магазин находился в Рочестере на пути к их дому, то дети не сомневались, что, утолив жажду (а это не меньше, чем пища, являло собою сейчас настоятельную необходимость для поддержания жизни), могут оставить его на дороге, и он обязательно будет доставлен по назначению. Впрочем, они-то даже предполагали сами его занести ему в магазин, когда полетят обратно.

Взмыв с добытой провизией на колокольню, они расстелили поверх свинцовой крыши кухонную бумагу, которую Сирил нашел на полке в «краю изобилия», и Антея по этому поводу не преминула заметить:

– По-моему, это совсем не необходимо для поддержания жизни.

– А вот очень ты ошибаешься, – немедленно возразил ей Сирил. – Эта бумага нам совершенно необходима. Я слышал, как папа недавно сказал, что можно серьезнейше заболеть от мелкокробов в дождевой воде. А на крыше наверняка бывает полно дождевой воды. Она, конечно, сейчас уже высохла, но мелкокробы остались, и если бы мы стали есть прямо на них, запросто умерли бы от скарлатины.

– А что такое мелкокробы? – уставились на него остальные.

– Это ужасно маленькие дрыгающиеся штучки, которые можно увидеть только сквозь микроскоп, – с видом ученого мужа принялся объяснять им он. – И от них заражаются всеми заболеваниями, какие только есть в мире. Поэтому кухонная бумага нам сейчас так же необходима, как мясо, хлеб и вода. Ну, приступаем. Друзья мои, как же я голоден.

Не стану тратить чересчур много времени на описание их пикника. Вы и сами прекрасно его себе представляете. И, разумеется, вам известно, какая требуется сноровка, чтобы нарезать язык и цыпленка затупившимся перочинным ножиком всего с одним лезвием, да и то наполовину обломанным. Вы, наверное, худо-бедно с этим справлялись, и они тоже справились. Вам также не внове, что есть руками – дело, может быть, и приятное, но ужасно грязное, а тарелки, сварганенные из кухонной бумаги, необычайно быстро промасливаются, приобретая весьма мерзопакостный вид. Но одного даже вы представить себе не сможете. Это как поступает с вами сифон, когда он до краев наполнен, а вы попытаетесь выпить воду прямо из его носика. Воображение здесь, сколько ни напрягайте его, бессильно. Такое можно познать лишь на опыте. Попробуйте сами, если, конечно, кто-то из взрослых окажется столь наивен, что предоставит вам право пользоваться бесконтрольно сифоном. Чистый эксперимент у вас выйдет при соблюдении двух условий. Носик сифона нужно засунуть в рот, а потом резко и сильно нажать на клапан. Постарайтесь при этом остаться одни и лучше всего – на улице.

Но в каких бы условиях вы ни ели, язык, курица и свежий хлеб остаются удивительно вкусными, содовая вода, обильно полившая вас, тоже приятна в столь знойный летний денек, а если вы к тому же изрядно голодны, то попросту с удовольствием уплетаете все за обе щеки. Именно это и делали дети на колокольне и, расправившись с трапезой, ощутили себя абсолютно сытыми и довольными жизнью. Ибо, как я уже говорила, язык, курица и свежий пшеничный хлеб – удивительно вкусные вещи.

Здесь я позволю себе подчеркнуть деталь, которую вы, верно, сами не раз подмечали. Если время обеда по какой-то причине затягивается и вам уже невтерпеж ожидание, то съедаете вы потом гораздо больше обычного, после чего, особенно если есть вам пришлось под жарким солнцем на крыше колокольни или в каких-то иных, но похожих условиях, вас до странного настоятельно начинает клонить ко сну. Антея, Джейн, Сирил и Роберт не сильно от вас отличаются в этом смысле. Съев все, позаимствованное в кладовой дорогого уважаемого преподобного священника, и исчерпав до последней капли воду в его сифоне, они почти сразу же ощутили приступ дремоты, и больше других – Антея, которая поднялась сегодня в столь ранний час.

Поначалу они еще переглядывались, затем один за другим начали отпадать от беседы, и не успело минуть еще и четверти часа после обеда, как вся компания, свернувшись клубочками и укрывшись большими мягкими крыльями, крепко заснула. Солнце медленно садилось на западе. (Я просто вынуждена уточнить, что оно садилось именно на западе, ибо сей непреложный факт упорно подчеркивают авторы большинства известных мне книг, опасаясь, по-видимому, как бы кому-нибудь из рассеянных читателей не померещилось, что оно садилось на востоке. На самом-то деле, если хотите уж знать мое мнение, оно садится и не совсем на западе, но все же, пожалуй, ближе к нему, чем к какой-то другой из оставшихся сторон света.)

Итак, повторяю: солнце медленно садилось на западе или, пожалуй, ближе к нему, чем к какой-то другой из оставшихся сторон света. Дети же спали на крыше в теплой неге, потому что такие крылья, как предоставил им Саммиад, уютнее даже самых качественных пуховых одеял. Колокольня уже начала отбрасывать тень. Она делалась все длиннее и гуще, пока целиком не накрыла церковный двор и дом дорогого уважаемого преподобного священника и простиравшиеся за ним поля. А потом солнце и вовсе ушло, и с ним исчезли и тень, и крылья у по-прежнему безмятежно спавших детей.

Сумерки в летний погожий день прекрасны и поэтичны, однако приносят с собой прохладу. И если застали вас спящими, а теплые крылья, которыми вы до этого укрывались… Да что мне особенно это расписывать вам. Сами ведь, сколь бы крепко ни спали, немедленно пробудитесь, стоит сестре или брату, которые поднялись раньше, стянуть с вас одеяло. Вот и наша компания проснулась совершенно продрогшей. Без крыльев. На крыше колокольни. С синеющим в сумерках небом над головой, на котором все ярче разгорались звезды. Во многих милях от дома. С тремя шиллингами и тремя полупенсовиками в карманах. И с аргументом насчет продуктов, необходимых для поддержания жизненных сил, – на случай, если их кто-то застукает с пустым сифоном и потребует объяснений.

Дети переглянулись. Сирил взял в руки сифон.

– Самое время избавиться от этой проклятой штуковины. Спустимся и поставим ее у двери священника. Сейчас ведь уже достаточно темно, чтобы нас никто не заметил. Во всяком случае, мне так кажется. Вот и пошли.

На одном из углов колокольни чуть выступала вверх башенка с дверью. Вы бы, увидев ее, моментально поинтересовались, что за ней прячется, однако Антея, Джейн, Сирил и Роберт даже заметили ее только сейчас. Ведь если у вас есть крылья и вам открыт для обследования хоть весь небосклон, вы не станете обращать внимание на какую-то жалкую дверь.

Теперь они повернулись к ней.

– Разумеется, она ведет вниз, – уверенно произнес Сирил.

И он не ошибся. Только вот дверь оказалась заперта изнутри.

А тьма вокруг все сгущалась. И от дома их отделяло огромное расстояние. А в довершение к прочему при них был сифон из-под содовой воды.

Оставлю втайне от вас, заплакал ли кто-то из них, и если так, то кто именно из них плакал и сколько времени. Вы вполне сами способны себе представить, что почувствовали бы на их месте.

Глава 5
Без крыльев

Плакал кто-то из них или нет, но, скажем так, на какое-то время всех четверых посетило острое чувство утраты веры в счастливый исход. Наконец Антея, чуть успокоившись, убрала в карман носовой платок, обняла крепко Джейн и сказала:

– Но это же только до конца ночи. Утром мы сможем подать сигналы платками. Они к тому времени как раз высохнут. Кто-нибудь снизу заметит и выпустит нас отсюда.

– Да-а, да-а, – уныло протянул Сирил. – Заметят платки, поднимутся, обнаружат сифон и отправят нас за воровство в тюрьму.

– Но ты же нам говорил, что это не воровство. Ты полностью был уверен, что это не воровство, – подчеркнула Антея.

– Тогда был, а теперь не уверен, – коротко и ясно обосновал свою нынешнюю позицию старший брат.

– А давайте-ка выкинем эту гнусную штуку прямо туда, где гуща деревьев, – указал вниз Роберт. – Кто нам тогда чего сделает?

– И она засандалит кому-нибудь по башке и убьет, – трагически хохотнул Сирил. – И станем мы, кроме воров, еще и убийцами.

– Но нам нельзя оставаться тут на всю ночь, – прохныкала Джейн. – Мне обязательно нужно съесть то, что нам полагалось к пятичасовому чаю.

– Тебе совершенно не нужен пятичасовой чай, – возразил ей Роберт. – Ты только что пообедала.

– Нет нужен, – упорствовала она. – Я не смогу без него просидеть здесь всю ночь. Ох, Пантера, хочу домой! Хочу домой!

– Ну, ну, не надо, моя дорогая, – принялась успокаивать ее та. – Все как-нибудь образуется. Перестань, перестань.

– А может, пусть лучше как раз и ревет! – в полном отчаяньи выкрикнул Роберт. – Если она будет это делать долго и громко, может, кто-то услышит и выпустит нас.

– И увидит эту штуковину для содовой, – глянула на сифон Антея. – Роберт, не будь бездушной скотиной. А ты, Джейн, наберись мужества. Нам сейчас всем одинаково плохо.

Джейн попыталась набраться мужества, и вопли ее постепенно стихли до едва слышного похлюпыванья носом.

Повисла весьма продолжительная пауза. А потом Сирил сказал:

– Нам нельзя рисковать. Сифон – недвусмысленная улика. Я сейчас спрячу его под пиджак и застегнусь на все пуговицы. Тогда, может, никто ничего не заметит. А вы должны прикрывать меня спереди. В доме священника горит свет. Значит, спать там еще не легли. Поэтому мы сейчас станем орать. Роберт, ори, как гудок паровоза. Я буду орать, как австралийский бушмен, меня папа недавно этому научил. А девчонки просто могут орать, как им нравится, главное, чтобы как можно громче. Начинаем на мой счет три. Ну, раз, два…

Идиллию тихого летнего вечера прорезал душераздирающий вопль. Служанка священника стояла как раз у окна на втором этаже, собираясь задернуть штору, да так и застыла с шнурком от нее в руке.

– Раз, два, три! – снова скомандовал Роберт, и новый разноголосый пронзительный вопль всполошил сов и скворцов, затрепыхавших крыльями под сводами звонницы, над которой стояли дети.

Служанка отпрянула от священнического окна и кинулась вниз по священнической лестнице в священническую кухню, где почти тут же лишилась чувств, но не раньше, чем рассказала слуге, кухарке и кухаркиному кузену, что видела привидение. Это, конечно, была неправда, но, по-видимому, у девушки от ужасных криков временно пострадали нервы.

– Раз! Два! Три!

Третий залп жутких воплей окончательно убедил священника, или, точнее, викария, тамошнего прихода, что это не слуховая галлюцинация, и он стремглав вылетел из гостиной в прихожую.

– Кажется, моя милая, на колокольне творится смертоубийство, – сказал он стоявшей рядом жене. – Дай мне поскорее шляпу и толстую трость. И вели Эндрю, чтобы он шел со мной. Боюсь, нам придется иметь дело с тем самым безумцем, который украл язык.

Он распахнул дверь на улицу, и дети увидели вспышку света. А затем он вышел за дверь, и дети увидели его черный силуэт. И, прекратив крики, они решили чуть отдышаться, а заодно посмотреть, что он собирается делать дальше. Когда он повернулся взять шляпу из рук у жены, Сирил обеспокоенно проговорил:

– Он считает, ему показалось, что он что-то слышал. Орем снова и очень громко. Раз, два, три!

Это был вопль максимальной силы. Жена викария обхватила мужа за шею и в свою очередь возопила, что, впрочем, в сравнении с грандиозным воплем детей звучало не более впечатляюще, чем писк комара.

– Ты не должен туда идти, – взмолилась она. – Я не пущу тебя одного. Джесси!

Служанка уже пришла в чувство и, вылетев пулей из кухни, остановилась перед хозяйкой с разинутым ртом в ожидании приказаний.

– Пришли к нам немедленно Эндрю, – распорядилась жена викария. – В церковь проник опасный безумец. Пусть идет туда и поймает его.

Джесси кинулась к кухне, на ходу с обожанием бормоча:

– Уж такой-то мужчина как пить дать поймает. Такой-то мужчина видный. Эндрю! – проорала она, едва оказавшись на кухне. – Там, в церкви, ктой-то как сумасшедший вопит. И от хозяйки тебе приказание пойти и поймать его.

– Один не пойду, – тихо, но твердо ответил ей видный мужчина Эндрю, а хозяину он ответил громко и коротко: – Да, сэр.

– Ты эти крики-то слышал? – поинтересовался викарий.

– Да вроде, кажись, чегой-то такое было, – ответил слуга.

– Ну вот и пошли, – сказал викарий. – Дорогая, я должен, – мягко, но решительно затолкал он в дом стоявшую на пути жену, изо всех сил пытавшуюся предоставить слуге возможность единолично сразиться с опасным безумцем, и, захлопнув дверь, потащил Эндрю за руку к церкви.

Их встретил новый залп воплей, а когда они стихли, видный мужчина Эндрю, почему-то не торопясь им навстречу, остановился и крикнул:

– Эй, вы там! Это чего, вы нас звали?

– Да-а! – прокричали в ответ четыре далеких голоса.

– Феноменально! – воскликнул священник. – Можно подумать, они где-то в небе.

– Эй, где вы есть-то? – по-прежнему не двигался с места слуга.

И Сирил ему в ответ прокричал самым низким из всех голосов, на которые был способен:

– Церковная! Колокольня! На крыше!

– Ну и спускайтесь оттуда живо! – грозным голосом гаркнул видный мужчина Эндрю, но в тоне его не ощущалось уверенности, что он мечтает о встрече.

А Сирил опять отозвался самым низким из всех голосов:

– Не можем! Дверь! Заперта!

– Святые небеса! – всплеснул руками викарий. – Эндрю, беги в конюшню за фонарем. А может быть, даже стоит позвать на подмогу людей из деревни.

– Ежели остальная часть ихней банды вокруг ошивается и свой момент ожидает, чтобы напасть, то очень даже и стоит, – с большим воодушевлением поддержал предложение о подмоге видный и смелый мужчина Эндрю. – Чтобы мне лопнуть, сэр, коли на колокольне это у них не ловушка. Здесь, кстати, сейчас возле кухни, у черной двери кузен кухаркин стоит. А он егерь, сэр, с опасными личностями дело иметь привычный. И ружье при нем, сэр.

– Эй, там! – прокричал с колокольни Сирил. – Идите сюда! Нас нужно скорее выпустить!

– Скоро придем! – проорал в ответ Эндрю. – Только за полицейским и за ружьем сперва сбегаю!

– Эндрю, побойся Бога, – с осуждением покачал головой викарий. – Это ведь ложь.

– Кому, может, и ложь, а таким, как они, считайте, что чистая правда, – несколько по-другому смотрел на вещи слуга.

Он понесся за фонарем и кузеном кухарки, а из дома вновь вышла жена викария с обращенными к мужу мольбами соблюдать предельную осторожность.

Пересекая церковный двор, который теперь тонул в густой тьме, священник, слуга и кузен кухарки обсуждали возникшую ситуацию. Викарий по-прежнему был убежден, что на колокольне обосновался безумец, оставивший в кладовой бредовейшее письмо и похитивший из нее холодный язык вместе с прочими вкусностями, Эндрю упорно отстаивал версию хитрой ловушки, расставленной крайне опасной бандой грабителей, кухаркин кузен же вообще ничего не пытался предположить, но вел себя с полной невозмутимостью и спокойствием.

– Много шума, знать, зубы коротки, – прибег он к какой-то своей лесной поговорке. – Опасные-то потише себя ведут.

И он совсем не боялся. Правда, у него было ружье. Поэтому и удостоился он доверия подниматься первым по порядком истертым крутым ступеням узенькой винтовой лестницы, ведущей на колокольню. И он возглавил процессию, держа в одной руке фонарь, а в другой ружье. Эндрю поднимался вторым и позже бахвалился, что как-никак проявил куда больше смелости, чем хозяин, хотя на самом-то деле ему не давала покоя мысль о ловушке и он рассчитывал, что, оказавшись посередине, избежит нападения сзади, которое, если уж и случится, настигнет викария.

И вот так, один за другим, они поднимались все выше и выше, одолевая виток за витком старинной узенькой крутой лестницы, миновали хоры, где с потолка свисали, словно гигантские гусеницы, распушенные на концах веревки от колоколов, потом по еще одной лестнице достигли звонницы, где висели уснувшие на ночь сами колокола, за звонницей одолели еще приставную лестницу с широкими ступеньками, а за ней – еще несколько каменных ступенек, которые привели их к маленькой, запертой на засов дверце.

Кузен кухарки, служивший егерем, пнул сапогом эту дверь и сказал:

– Эй, вы там!

И дети, стоящие по ту стороны двери, вцепились друг в друга. Их била дрожь, а голоса настолько осипли от воплей, что они едва могли говорить. Сирил, однако, нашел в себе силы с трудом просипеть:

– Эй вы, привет вам там.

– Ну, и каким вас ветром сюда занесло? – спросил по другую сторону двери егерь.

Объяснять, что они залетели на крыльях, вряд ли имело смысл, поэтому Сирил ответил:

– Ну, мы забрались сюда, а потом кто-то двери закрыл. Выпустите нас.

– И какое ж вас там количество? – задал новый вопрос егерь.

– Только четверо, – поторопился внести ясность Сирил.

– Вы вооружены? – привык по работе все выяснять до конца кухаркин кузен.

– Мы? Что?

– Учтите, ружье у меня на взводе, – не привык миндальничать с нарушителями кузен кухарки. – Так что без вывертов там всяких мне. А коли откроем дверь, обязуетесь тихо, без ерунды, спуститься?

– Да! О, да! – отозвался сиплый нестройный хор.

– Святое благословение! – произнес совершенно ошеломленный викарий. – Неужто моих ушей и впрямь достиг женский голос?

– Дверь-то мне как, отпирать или нет, сэр? – деловито осведомился кухаркин кузен.

Видный и смелый мужчина Эндрю, нервозно хихикнув, попятился несколькими ступеньками ниже – исключительно, как говорил он позже, чтобы не помешать.

– Да, – ответил викарий. – Отпирай. – И, склонившись к замочной скважине, обратился к стоявшим снаружи: – Мы пришли вас освободить. Даете ли вы обещание, что воздержитесь от насильственных действий?

– Ну и засовы, – натужно пыхтел в это время егерь. – Будто намертво в скобах засели. Можно подумать, их лет полста не трогали.

Так, в общем, дело с ними примерно и обстояло, и егерь изрядно с ними намучился, прежде чем отодвинул, а потом зычным голосом произнес в замочную скважину:

– Отойдите к другой стороне колокольни. Иначе не отопру. И ежели кто приближаться начнет без моей команды, стреляю.

– Мы уже все на другой стороне, – сообщили немедленно голоса.

Кухаркин кузен распахнул с решимостью истинно героической личности дверь и, ступив на свинцовую крышу, высветил фонарем из вечерней тьмы тесно прижавшуюся к парапету с другой стороны колокольни группу отчаявшихся.

Рука с ружьем опустилась, фонарь из другой руки чуть не выпал на землю, и егерь в полном ошеломлении пробормотал:

– Чтоб мне лопнуть, коль это не кучка детей.

– Как вы сюда попали? – вышел из дверцы на крышу викарий. – Немедленно отвечайте.

– Ой, отведите сначала нас вниз, – подбежав, вцепилась в его одежду Джейн. – А потом мы расскажем вам все, что хотите. Вы, конечно, нам не поверите, но это не важно. Ой, только скорее, пожалуйста, вниз.

Остальные его обступили с мольбой о том же. Все, кроме Сирила. Ему было не до того. Обе его руки, внимание и энергию целиком поглощала борьба с сифоном для содовой, который упорно стремился выскользнуть из пиджачка. Но, пусть и стараясь держаться в тени, он все-таки тоже издали произнес:

– Пожалуйста, отведите нас вниз.

И их повели вниз. И спускаться вниз в темноте с незнакомой колокольни оказалось совсем не просто, но егерь им помогал. Всем, кроме Сирила, который по-прежнему вынужден был хранить независимость из-за сифона для содовой, норовящего, как и прежде, удрать. На полпути вниз ему это даже почти удалось, но Сирил, едва удержавшись на узенькой винтовой лестнице, все же сумел в последний момент схватить беглеца за металлический носик. Вот почему лицо его было землисто-бледно и неподвижно, а тело тряслось мелкой дрожью, когда наконец долгий спуск завершился и все ступили на каменные плиты церковного крыльца.

Егерь внезапно схватил обоих мальчиков за руки.

– А вы, сэр, девчонок ведите, – обратился он к викарию. – Вместе с Эндрю как раз с ними справитесь.

– Отпустите! – охватило негодование Сирила. – Мы же не собираемся никуда убегать. И вашей церкви ничего плохого не сделали. Отпустите!

– Лучше пошевели-ка ногами, – не внял его доводам егерь.

И Сирил смирился, потому что сифон в это время опять обуяла жажда свободы, и он начал самым решительным образом от него ускользать.

Едва их ввели в кабинет викария, туда тут же влетела его жена.

– О, Уильям, ты жив и не ранен? – вскричала она.

– Он абсолютно жив и ничуть не ранен, – подтвердил Роберт. – Мы не причинили ему никакого вреда. Только, пожалуйста, мы уже очень сильно опаздываем, и дома о нас тревожатся. Не могли бы вы нас отправить туда в вашем экипаже?

– Или просто нам подскажите, где здесь ближайшая гостиница, тогда мы в ней сможем сами нанять экипаж, – подхватила Антея. – А то, боюсь, Марта действительно беспокоится.

Потрясенный и утомленный викарий рухнул на стул. Сирил тоже сел, но вынужден был, удерживая под пиджаком сифон, наклониться вперед и упереть локти в колени.

– Как же случилось вам оказаться запертыми на колокольне? – окинул детей растерянным взглядом викарий.

– Ну, мы поднялись наверх, – начал медленно Роберт. – А так как к этому моменту уже были очень утомлены, то заснули. А проснувшись, вдруг обнаружили: дверь заперта. Что нам еще после этого оставалось, как только кричать.

– Да уж. – Жена викария просто кипела от возмущения. – Перепугали тут всех нас до полусмерти. Вам должно быть ужасно стыдно.

– А нам и ужасно стыдно, – сочла за лучшее согласиться с ней Джейн.

– Но кто же там запер дверь? – по-прежнему мало что понимал викарий.

– Вот этого я совершенно не знаю, – сказал чистую правду Роберт. – Пожалуйста, помогите нам поскорее добраться домой.

– Ну что же, – вздохнул викарий. – Кажется, нам в самом деле именно это и надо сделать. Эндрю, запрягай экипаж. Отвези их домой.

– Не-а, один не поеду, – решительно заявил сам себе этот видный мужчина.

– И пусть этот случай станет для вас хорошим уроком на будущее, – счел своим долгом прочесть назидание детям викарий.

И оно у него получилось ужасно длинным, и дети с тоскою слушали, а вот егерь не слушал, потому что его внимание было поглощено бедолагой Сирилом. У этого егеря накопился богатый опыт в борьбе с браконьерами, и взгляд его моментально улавливал человека, который старается что-то спрятать. И вот в тот момент, когда преподобный дошел в своей назидательной речи до утверждения, что праведным детям надо стремиться быть для своих родителей благом, а не позором, егерь вмешался:

– А вы лучше б, сэр, попросили его показать, чегой-то он там под своим пиджаком-то удерживает?

И Сирилу стало ясно: больше ему ничего не надо скрывать. Он поднялся, расправил пошире плечи в стремлении выглядеть именно так, как выглядели в его любимых книгах юноши с чистыми помыслами, когда кто-нибудь подвергал сомнению славу и благородство их рода или готовность пожертвовать жизнью во имя долга, чести и справедливости. И именно с таким видом Сирил извлек сифон из-за пазухи, произнеся самым что ни на есть благородным тоном:

– Ну вот. Тогда вот он.

В кабинете викария сделалось очень тихо, и Сирил понял: ему придется продолжить. И он продолжил:

– Ну да. Мы взяли это из вашей кладовки. А еще – курицу, язык и хлеб. Мы были очень голодные. Поэтому мы не взяли ни пудинга с заварным кремом, ни джем, а взяли только хлеб, мясо и воду. И мы не виноваты, что вода у вас была только в сифоне для содовой. Мы взяли только необходимое для поддержания наших жизненных сил. И оставили вам в уплату полкроны с письмом. И нам очень-очень жаль. И наш папа, конечно, заплатит вам штраф и все остальное, что вы захотите, только не надо нас отправлять в тюрьму. Наша мама такого не вынесет. Вы же нам сами сейчас сказали, что мы не должны быть позором. Вот и не надо нас превращать в позор для родителей, если мы уже обо всем так ужасно жалеем. Вот.

– Но как вы сумели забраться в окно кладовки? – спросила жена викария.

– Это я вам не могу объяснить, – стоически изрек Сирил.

– И вы мне сказали всю правду? – смерил его испытующим взглядом викарий.

– Нет, – объявила вдруг Джейн. – Это чистая правда, но только не вся. Но всю мы сказать вам не можем, и вы ее даже у нас не спрашивайте. Ой, лучше простите, пожалуйста, нас и скорее отправьте домой.

Она подбежала к жене викария и обняла ее. Жена викария в свою очередь обняла Джейн. А егерь, прикрыв рот ладонью, зашептал викарию на ухо:

– С ними полный порядок, сэр. Небось приятеля своего какого-то прикрывают. Он их с кладовкой-то и надоумил, а они стучать на него не хотят. Хитроумные ребятишки.

– Скажите, не принимал ли участие в этой истории кто-то еще, кого вам не хочется выдавать? – мягко и очень по-доброму осведомился викарий.

– Да, – кивнула Антея, имея в виду Саммиада. – Только он, в общем, не виноват.

– Ну что ж, мои дорогие, тогда и покончим с этим, – махнул рукой викарий. – Мне только хотелось бы знать, зачем вы мне написали такое причудливое письмо?

– Не знаю, – растерянно пожал плечами Сирил. – Антея его очень быстро писала, и тогда нам казалось, что это совсем и не воровство, но потом, когда мы уже не смогли слезть с крыши, нам показалось совсем по-другому. И нам всем теперь очень жаль и…

– Ни слова больше, – перебила жена викария. – Только в другой раз думайте, прежде чем покушаться на языки чужих людей. Ну, а теперь, может, по пирожку и стакану молока, прежде чем возвращаться домой?

Когда Эндрю пришел объявить, что запряг экипаж, а заодно и спросить, неужто его и впрямь одного отправляют в опасную ловушку разбойников, которую он отчетливо распознал уже в самом начале этой истории, ему открылась такая картина: дети едят пироги, запивая их молоком, и смеются шуткам викария, а Джейн спокойно себе сидит на коленях его жены.

Словом, все разрешилось гораздо лучше, чем дети заслуживали.

Егерь, он же кузен кухарки, поблагодарив хозяев за гостеприимство, решил проводить детей до самого дома. Смелый Эндрю заметно приободрился. Он ведь по-прежнему был убежден в опасной ловушке, и общество егеря, да еще с ружьем, несколько успокаивало его отважную душу.

К тому моменту, когда коляска викария остановилась около дома, стоящего между гравийным и меловым карьерами, уже очень сонные дети чувствовали, что теперь они с егерем друзья на всю жизнь.

Эндрю, высадив всю компанию возле железной калитки, не произнес ни единого слова.

– Ну, а теперь дуй, братец, домой, – сказал ему егерь, он же кузен кухарки. – Я лучше потом к себе на своих двоих доберусь.

И Эндрю поехал назад в одиночестве, что, конечно, решительно не могло понравиться такому смелому человеку, как он. А егерь, он же кузен кухарки, довел детей до двери, когда же они под градом упреков отправились спать, остался для объяснения Марте, кухарке и служанке, что именно произошло сегодня с их подопечными.

И объяснил он все так хорошо, что Марта наутро с детьми обращалась вполне по-доброму и вообще была в замечательном настроении.

Егерь с тех пор стал часто к ним приходить повидаться с Мартой и в конце концов… Но это, как любит писать уважаемый мистер Киплинг, уже совсем другая история.

Марта, конечно, волей-неволей вынуждена была исполнить обещанное возвратившимся так поздно вечером детям, и они весь следующий день просидели дома. Но даже и наказание у нее в этот раз получилось на удивление мягким, и когда Роберт сказал, что ему нужно выйти всего на полчаса по очень важному делу, она отпустила его. А важное дело, конечно, было ничем иным, как новым желанием.

Роберт бросился со всех ног в гравийный карьер, откопал Саммиада и пожелал… Но это тоже совсем другая история.