Электронная библиотека » Эдмон Лепеллетье » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Прачка-герцогиня"


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 16:44


Автор книги: Эдмон Лепеллетье


Жанр: Историческая литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

X

Любила ли когда-нибудь Наполеона Мария Луиза? Возможно, что в первые месяцы этого брака, заключенного австрийским двором в качестве перемирия с врагом, молодая австриячка нашла прелесть в удовольствиях замужества и почувствовала некоторую признательность к тому, кто познакомил ее с ними. Однако позже она не только забыла про этот медовый месяц, но даже не стыдилась признаться, что всегда была равнодушна к Наполеону.

Вот, например, как она приняла известие о фатальной развязке, сделавшей ее вдовой императора.

Курьер привез ей в Парму лаконичную депешу от отца, гласившую:

«Генерал Бонапарт скончался на острове Св. Елены после продолжительной и тяжкой болезни 5 мая 1821 года, в 5 часов 45 мин. вечера. Шлю тебе, дорогая дочь, мои самые нежные утешения. Генерал Бонапарт умер как христианин. Присоединяя мои молитвы об упокоении его души к твоим, прошу Бога сохранить тебя под Своей защитой. Франц».

Мария Луиза тотчас же ответила отцу. Уведомляя его о получении депеши, сообщавшей печальную новость, она написала:

«Признаюсь, что я крайне поражена. Хотя я никогда не питала к нему каких бы то ни было чувств, я все же помню, что он является отцом моего сына; правда, говорили, что он дурно обходился со мной, но я заявляю здесь, что он всегда выказывал по отношению ко мне полное уважение и внимание, а в сущности говоря, это все, чего можно требовать в политическом браке. Я очень огорчена, и, хотя нужно было бы радоваться, что он окончил, как христианин, свое несчастное существование, тем не менее я желала бы ему долгих лет счастья и жизни, только подальше от меня».

Какое суровое, жестокое письмо! А между тем Мария Луиза была горячо любима тем, кто сначала руководствовался лишь простым тщеславным желанием. Наполеон добивался руки дочери австрийского императора и желал иметь детей от эрцгерцогини; позже, сделавшись повелителем и мужем, он стал влюбленным и рабом. В Марии Луизе он действительно любил женщину. Он всеми силами старался ей понравиться, он осыпал ее подарками, расточал знаки внимания, но Мария Луиза принимала все это с равнодушной надменностью, как должную дань. Для своей Луизы, которую он называл «ты», требуя того же от нее, что, впрочем, нисколько не смущало эту принцессу, отличавшуюся мещанскими вкусами, Наполеон был готов на все.

Так, например, он изменил своей закоренелой привычке есть быстро и смотреть на обед как на простой перерыв в дневной работе. У Марии Луизы был волчий аппетит. За столом, изобиловавшим яствами, приходилось сидеть долго. Однако Наполеон покорился этому, считая за счастье смотреть, как его супруга объедается в свое удовольствие.

Сама она даже в возрасте сорока одного года сохранила все привычки ранней молодости, веселость выпущенной на свободу школьницы, съезжавшей по перилам лестницы, играющей в жмурки и горелки в парке Мальмезон. Наполеон играл с ней в мяч, в прятки и в кошки-мышки. Вечером под сенью деревьев в Компьене или Сен-Клу он устраивал с придворными дамами игры, и можно было часто видеть победителя Европы «собирающим мнения» или за ширмой спрашивающим «сестру Луизу» в качестве привратника монастыря.

Мария Луиза захотела иметь лошадь, и Наполеон тотчас же обратился в берейтора, а когда она выучилась ездить верхом, он впервые в своей жизни пренебрег важнейшими государственными делами, диктовкой повелений, проверкой отчетов и вообще всеми мелочами, касавшимися управления обширной империей, в которые он вникал лично, чтобы отправиться сопровождать верхом молодую амазонку. К несчастью, сложные политические отношения заставляли его не раз прерывать верховую езду и возвращаться в свой кабинет. Он удалялся с тяжелым сердцем, оставляя Марию Луизу беззаботной, скорее веселой, продолжать без него прогулку. Тогда, выждав момент, когда император должен был удалиться, граф Нейпперг показывался императрице; она дружелюбно подзывала его, и он приближался.

– Поезжай, Наполеон, – говорила императрица в таких случаях супругу, – я не хочу соперничать ни с Савари, ни с Талейраном. Отправляйся к своим солдатам и полицейским шпионам, а я сделаю еще два или три тура галопом. О, не беспокойся… со мной ничего не случится. Кроме того, меня будет сопровождать Нейпперг.

С тяжелым вздохом император поворачивал лошадь и возвращался во дворец, нисколько не беспокоясь относительно Нейпперга. Этот австрийский адъютант был приставлен к Марии Луизе ее отцом. Он был своего рода опекуном, избранным Францем I, и Наполеону и в голову не могло прийти заподозрить его в любовной интриге с Марией Луизой. Возраст Нейпперга и его подчиненное положение устраняли какое бы то ни было недоверие императора.

Но у женщин, даже носящих титул императрицы, самое невероятное часто становится истиной и самые худшие предположения оправдываются.

Ревность к Нейппергу у Наполеона проснулась внезапно.

Однажды он сопровождал императрицу в одной из ее верховых прогулок в Сен-Клу, когда на повороте дороги у подъема на холм близ Монтрету они встретили человека, стоявшего у дороги. Этот человек, правильнее говоря – великан, был одет в поношенную солдатскую шинель, на которой выделялся знак отличия военного ордена; на голове у него была плоская фуражка. Левая рука была на перевязи, но правую он держал горизонтально, как бы салютуя толстой и длинной палкой с серебряным набалдашником. Он стоял при въезде на мост с очевидным намерением обратить на себя внимание императора, галопировавшего возле императрицы в сопровождении только графа Нейпперга и верного Рустана, в его обычном костюме мамелюка, с тюрбаном на голове, в широких шароварах, при палаше и с пистолетами, заткнутыми за пояс. Более чем храбрый, отважный даже перед подосланными убийцами, Наполеон, находясь вместе с императрицей, принимал некоторые меры предосторожности. Он увидал этого необычайно высокого человека, как будто подстерегавшего его на дороге, и, несколько задержав свою лошадь, стал приглядываться к нему без малейшего беспокойства, даже не подзывая к себе Рустана. Крик «Да здравствует император!» вырвался из груди великана, продолжавшего салютовать своей большой палкой с серебряным набалдашником как ружьем. Наполеон круто остановил лошадь и подозвал незнакомца.

Великан подошел, по-прежнему держа с серьезным видом свою палку.

– Я где-то видел тебя! – сказал вдруг император. – Постой, не был ли ты тамбурмажором в первом гренадерском полку моей гвардии?

– Да, я там был, ваше величество!

– Почему же тебя там теперь нет?

– Моя рука, ваше величество. Картечная пуля попала в нее при высадке на остров Лобау.

– Ах! Ужасное сражение. Эсслинг! Асперн! Могила моих храбрецов… Здесь я потерял Ланна. Ты служил под начальством герцога Монтебелло? – спросил Наполеон печальным тоном, потому что воспоминание об этом сражении с сомнительным исходом, в котором пал один из его лучших друзей, не оставлявший его в дни несчастий, всегда вызывало у императора тяжелое чувство.

– Ваше величество, под Берлином он был позади меня, когда я первым, с моей тростью тамбурмажора в руке, во главе первого гренадерского полка вошел в столицу пруссаков.

Наполеон расхохотался.

– Ей-Богу, я узнал тебя. Я же сам и надел на тебя орден. Вечером под Иеной… ты один взял в плен целый эскадрон красных драгунов?

– Со мной была моя трость! К тому же ваше величество, все знали, что вы были поблизости!

– Хорошо, льстец! Ну, теперь я вспомнил… Тебя зовут л а Виолетт?

– Точно так, ваше величество!

И ла Виолетт взял по всем правилам «на караул», испугав этим лошадь императрицы, безучастно прислушивавшуюся к беседе императора со старым солдатом.

– Хорошо, – сказал император, наклоняясь к лошади и сильно ущипнув за ухо ла Виолетта. – О чем ты просишь?

Ла Виолетт показал на молодую женщину в трауре, стоявшую на коленях в нескольких шагах, и произнес:

– Ваше величество, у нее прошение…

Император сделал нетерпеливое движение.

– Что нужно этой женщине? Пенсию? Имеет ли она на нее право? Что, она – вдова одного из моих солдат?

Ла Виолетт вместо ответа подал женщине знак приблизиться.

Поднявшись с колен, дрожащая, с покрасневшими глазами, просительница пролепетала:

– Ваше величество, я прошу справедливости… милосердия. Прошу вас, ваше величество, прочтите! – И она подала императору бумагу.

Наполеон развернул ее, прочел подпись и воскликнул:

– Генерал Мале… это о генерале Мале, неисправимом якобинце, заговорщике, изменнике, идеологе. Что ему нужно от меня? Я мог бы расстрелять его за все проделки и интриги, но ограничился лишь отправкой в Сент-Пелажи. Пусть он там и останется. Пусть он даст забыть о себе.

– Соблаговолите прочесть, ваше величество, – пролепетала женщина, набравшись немного смелости.

Наполеон быстро пробежал поданное ему прошение; это было письмо, составленное в очень почтительных выражениях, от генерала Мале, арестованного два года тому назад за попытку на покушение филадельфов, раскрытую благодаря промаху одного из заговорщиков – генерала Гийома, который пытался склонить к измене своего друга генерала Лемуана, находившегося не у дел. Последний, желая заслужить расположение и милость Наполеона и загладить свое прошлое, предупредил начальника полиции о заговоре и выдал всех, чьи имена были известны. Мале был мало замешан в это дело, и лишь на одного Демайо ложилась вся тяжесть доноса.

Письмо Мале заключало в себе следующее:

«Ваше Величество! Сделав все, что предписывали мне долг и честь, чтобы указать Вам мою невиновность и непричастность к этому печальному делу, я решил ожидать молчаливо того акта справедливости и милосердия, который может вернуть мне свободу. Два года прошло с тех пор, Ваше Величество, а меня еще держат в тюрьме как преступника за намерения, быть может, нескромные, но во всяком случае преувеличенные и истолкованные в дурную сторону из желания возвести на мою голову гнусные подозрения, единственной защитой от которых могла бы служить память о моей прежней службе. Так как она. забыта, а заслуги, которые я имел счастье оказать Вам, Ваше Величество, быть может, никогда не доходили до Вашего сведения, то я считаю необходимым вкратце напомнить о них, прилагая эту записку, содержанию которой умоляю Вас уделить минуту внимания».

Император, которого покаянные выражения прошения привели в более милостивое настроение, быстро пробежал список заслуг генерала Мале, между которыми тот не забыл упомянуть о своей приверженности к делу 18 брюмера.

– Оказывается, Мале вовсе не так страшен, как мне расписал его Фушэ, – пробормотал император, удовлетворенный почтительным тоном просителя, – он вовсе не был таким неукротимым заговорщиком, каким мне изображали его в полицейских донесениях.

После этого Наполеон перелистал несколько страниц записки и бросил взгляд на ее конец. Генерал Мале, перечислив все свои несчастья, заканчивал письмо следующими словами:

«Такие невзгоды могли бы вселить скорбь в самую мужественную душу, но меня утешает мысль о том, что лучшим доказательством могущества монархической власти является право прекращать и одним словом исправлять незаслуженные несчастья осужденных. Этого слова я жду, Ваше Величество, надеясь на Вашу справедливость и доброту, которые могут вернуть мне свободу. Находясь в силу повеления от 31 мая 1808 года в заключении, я скорблю при мысли о том, что не могу быть более полезен своей службой Вам, Ваше Величество, и умоляю Вас приказать военному министру разрешить мне вернуться в Иль де Франс, где я мог бы снова вступить в свою семью, если, конечно, Вы найдете это уместным. Остаюсь с глубоким уважением покорным, послушным и верным слугой Вашего Величества. Генерал Мале».

Император пробормотал:

– Это писано от чистого сердца. Я рад убедиться в искреннем раскаянии генерала Мале. Но я не могу даровать ему свободу, о которой он умоляет; это послужило бы нежелательным примером. Необходимо сперва заглушить даже малейшие признаки мятежного духа в армии. Все, что я могу сделать, – обратился он к женщине, – это разрешить генералу Мале выйти из тюрьмы Сент-Пелажи; но он будет еще на некоторое время помещен в госпиталь, и таким образом его заточение будет несколько облегчено. Потом я подумаю. Ну, ты рад, ла Виолетт?

Наполеон весело обернулся к тамбурмажору; в глубине души он был доволен своим милосердием, проявленным по отношению к такому несерьезному врагу, каким оказался генерал Мале. Он уже хотел пустить лошадь легкой рысью, чтобы нагнать императрицу, когда просительница сказала:

– Ваше величество, вы только что оказали мне милость: теперь я прошу о справедливости.

Император сейчас же остановил лошадь и сказал:

– Прежде всего скажите, кто вы? Родственница генерала Мале, его жена, дочь?

– Нет, ваше величество! Спросите ла Виолетта, он скажет вам, кто я. Этому свидетелю вы можете поверить.

– Говори! – сказал император красному и смущенному тамбурмажору, сунувшему свою трость под мышку, чтобы отдать честь, приложив руку к фуражке.

– Ваше величество, – заговорил ла Виолетт, – эта женщина солдат. Она была в походе со мной… и ее звали Красавчик Сержант.

– Красавчик Сержант? Мне знакомо это имя. Подойдите сюда! Я, кажется, видел вас когда-то?

– Да, ваше величество, это было довольно давно. В Париже, в гостинице «Мец». Вы тогда очень позаботились обо мне… о нас… я хочу сказать – о Марселе, который был полковым лекарем в Валенсе и благодаря вашему покровительству был переведен в Верден…

– Марсель? Постойте, мне кажется, что это имя мне уже знакомо! Что сталось с ним?

– Ваше величество, его также арестовали вместе с генералом Мале. Он заключен в тюрьму в Гаме. Марсель никогда не был на стороне врагов вашего величества. Убедившись, что один человек, которого он считал таким же честным французом, как и самого себя, замышляет восстановить королевскую династию во Франции, он указал на этого агента графу де Прованс.

– Вы знаете имя этого агента?

– Ваше величество, его зовут маркиз де Лавиньи.

– Он не арестован?

– Он на свободе, тогда как Марсель в тюрьме.

– Я проверю и выясню все, что вы сказали мне. Но, – спросил император после минутного размышления, – кому сообщил Марсель о планах этого агента Бурбонов?

– Министру полиции, ваше величество, герцогу д'Отранту!

– Фушэ ничего не сказал мне. Он не говорил мне ни о маркизе де Лавиньи, ни об этом заговоре… Ах мошенник! Он, пожалуй, заодно с ними! – проворчал император возбужденным тоном, а затем продолжал: – Хорошо! Если дело обстоит так, как вы говорите, я подумаю и поступлю по справедливости!

После этого император, очень взволнованный, повернув лошадь, пустился в том направлении, куда уехала императрица.

Ренэ, успокоенная участием императора, воспрянула духом и сказала ла Виолетту, указывая ему на таверну, зеленая беседка которой манила отдохнуть:

– Вы, вероятно, чувствуете жажду. Пойдемте, я угощу вас.

– От бутылочки я никогда не отказываюсь, Красавчик Сержант, а сегодня, кстати, жарко, да и разговор с императором вогнал меня в краску.

– Я хочу написать моему узнику, – сказала Ренэ, – я горю желанием поделиться с ним хорошими вестями. Перевод Мале в госпиталь – уже шаг к свободе. Что касается Марселя, то император, подробно разузнав, не оставит его в тюрьме.

– Выпьем же за его освобождение и за здоровье императора! – весело сказал ла Виолетт, усаживаясь за стол в беседке вместе с Ренэ, менее печальной и даже почти улыбавшейся.

В то время как Ренэ писала Марселю, а ла Виолетт вспоминал о своих походах, опоражнивая бутылку, Наполеон ехал по парку, разыскивая свою супругу.

Он заметил свежие следы лошадиных копыт на одной из аллей, а потом следы вдруг исчезли. По примятой траве было видно, что всадники свернули с дороги, чтобы углубиться в лес.

– Странно, – проговорил про себя император, – зачем Луиза свернула с дороги? Не случилось ли чего-нибудь? Не понесла ли лошадь?

Волнуясь, он свернул в свою очередь с дороги в лес, сопровождаемый Рустаном, и, проехав немного, Увидел двух лошадей, привязанных к дереву.

Наполеон узнал скакуна императрицы, тотчас сошел с коня, так как густые ветви деревьев затрудняли дальнейшее движение, и, бросив поводья Рустану, направился в чащу.

Неподалеку находилась лужайка с простой беседкой посредине, из которой доносились звуки голосов.

Наполеон узнал резкий голос императрицы, к которому присоединился мужской баритон. Его глаза свирепо сверкнули, а рука, державшая хлыст, слегка задрожала.

В голове в одно мгновение промелькнули тысячи раздражающих, тяжелых, скорбных мыслей, в мозгу зашевелилось неопределенное подозрение, смутные догадки, ревность.

Вместо того чтобы сдержать себя, обождать, отдать себе отчет, потому что разговор лиц, находившихся в беседке, был настолько громок, что он мог слышать его, Наполеон бросился как бешеный в беседку, крича Нейппергу, стоявшему на почтительном отдалении от императрицы, которая сидела:

– Что вы здесь делаете? Уходите! Императрица не должна оставаться наедине с вами в глубине леса!

Нейпперг поклонился и, ничего не сказав, вышел.

Императрица, не изменяя своему обычному спокойствию, смеясь сказала:

– Что с тобой, Наполеон? Уж не ревнуешь ли ты?

Император, гнев которого остыл при виде его прелестной супруги, всецело властвовавшей над ним, стал бормотать возражения.

Ревность – низкое чувство, и такой человек, как Наполеон, не должен был бы поддаваться ей; к тому же Нейпперг, приставленный австрийским императором к дочери, не мог внушить ему подозрение; однако видимая близость и глубокая привязанность, которую, казалось, питала императрица к этому кавалеру, требовали его удаления. Он получил вместе с хорошим вознаграждением приказ возвратиться в Австрию.

Мария Луиза не настаивала на сохранении при себе этого адъютанта, но страшно рассердилась на Наполеона за такое решение. Он казался ей смешным со своими подозрениями, отвратительным в своей ревности. Зато Нейпперг, которому она все время выказывала знаки благоволения, стал в ее глазах жертвой супружеской тирании. Она думала о нем, мысленно вспоминала тысячи мелких подробностей из их ежедневных бесед, и в ее мыслях он занял одно из важных мест. Мария Луиза с умилением вспоминала о первой встрече с ним. Приключение на пруду с цветами получило теперь в ее глазах совершенно особенное значение. Она поняла, что Нейпперг любил ее. Мария Луиза созналась себе, что и он ей не был противен, и перебирала в уме его любезности, заботливость, манеру держать себя всегда почтительно, но в то же время с некоторым оттенком превосходства; последнее так действовало на нее, что она, вообще крайне гордая, при нем чувствовала себя слабой, покорной, побежденной.

В течение всего дня, когда Нейпперг уезжал, она проплакала в укромном уголке своей комнаты, удалив Наполеона под предлогом головной боли, а в тот момент, когда Нейпперг садился в карету, горничная передала ему маленькую шкатулку, которую он открыл с волнением и чувством счастья. В шкатулке были перстень и голубая незабудка.

XI

Вызвав к себе великого канцлера Камбасереса, император заперся с ним в обширном кабинете и занялся рассмотрением дела маркиза де Лавиньи. Слова Ренэ и подозрение министра полиции в измене только подтвердили опасения, зародившиеся у него благодаря внутренним военным заговорам. Ему небезызвестны были деяния графа де Прованса в Лондоне, но Фушэ каждый раз, когда император спрашивал его, отвечал с уверенностью, что с той стороны нечего опасаться беды. Таким образом и сам Наполеон стал понемногу забывать о тех, кто на чужбине в ожидании его поражения готовились к реставрации, считавшейся в то время невозможной и невероятной.

Итак, опасность перестала угрожать со стороны недовольных военных вроде Мале, мечтавшего о возмущении полков и содействии гарнизона гибели Наполеона. Эти казарменные мятежи были невероятны. Выражения в письме генерала Мале доказывали, что по крайней мере в данный момент филадельфы отказались от своих планов.

Оставались неведомыми замышляемые роялистами ухищрения Бурбонов, сношения, которые поддерживались во Франции принцами с помощью денег и с помощью Англии. Пожалуй, тут-то и таилась настоящая опасность.

Де Лавиньи, тайного агента, тем более опасного, следовало бы арестовать десять раз. Без сомнения, уже предупрежденный в настоящее время, он мог ускользнуть обратно в Англию.

Фушэ оставил его на свободе. Со стороны министра тут была или преступность, или глупость: он или не знал о его роли агента принцев и тогда заслуживал просто отставки за свою неспособность, или же ему были известны как присутствие де Лавиньи в Париже, так и цель, которую он преследовал; в последнем случае Фушэ оказывался изменником, достойным жестокой кары.

Раздраженный приключением в беседке, недовольный своей горячностью, которую он не мог сдержать при виде Нейпперга возле императрицы, Наполеон поспешно послал в полицейскую префектуру за сведениями о филадельфах и маркизе де Лавиньи. Он отдал этот приказ таким резким, нетерпеливым тоном, что секретарь, посланный за этими бумагами, находясь в очень хороших отношениях с Дюбуа, префектом полиции, не мог умолчать о явном гневе Наполеона.

Граф Дюбуа встревожился и, сев в карету, сам повез во дворец потребованные от него справки. Когда Наполеон принял его в своем кабинете, там уже был Камбасерес.

Император казался сильно взволнованным. Он прохаживался взад и вперед по комнате. На письменном столе лежал лист бумаги большого формата, на котором было набросано несколько строк его совершенно неразборчивым почерком. Император, круто повернувшись, внезапно остановился пред графом Дюбуа и сказал:

– Дюбуа, этот Фушэ – страшный негодяй.

Префект полиции, враг Фушэ, поклонился, не говоря ни слова. Он не одобрил и не подтвердил это определение, сделанное императором его начальнику.

Принявшись снова шагать по кабинету, Наполеон обратился тогда к Камбасересу:

– Да, это негодяй! Страшный негодяй! Но пусть он не рассчитывает сделать со мной то, что сделал со своим Богом, своим конвентом и своей директорией, которые были поочередно преданы и проданы им на самый низкий манер. Я дальновиднее Барраса и сладить со мной будет потруднее! Пусть Фушэ остерегается. Но у него есть мои записи, инструкции, и я хочу получить их обратно. – Тут, вернувшись опять к Дюбуа, император прибавил: – Я знаю, что вы и Фушэ – заклятые враги, однако, несмотря на это, я избрал именно вас, чтобы вы исполнили важное поручение, относящееся к этому человеку. Важное в особенности для него, потому что здесь дело идет о его голове!

– Ваше величество, – сказал Дюбуа, – соблаговолите избавить меня от такой чести. Вы сами изволили сказать, что герцог д'Отранте – мой враг; он вообразит, что я пришел к нему с враждебной целью.

– Молчать! – продолжал император. – Вы поедете к Фушэ, чтобы исполнить государственную миссию, с которой не справиться никому, кроме вас. Слушайте внимательно! Герцог в бытность свою министром получил от меня много записок, конфиденциальных писем: нужно добыть их обратно.

– А вы требовали их у него раньше, ваше величество?

– Требовал, и не раз. И знаете, что он мне отвечал? Будто эти бумаги сожжены им! Чтобы он, Фушэ, стал жечь мои бумаги, бумаги, написанные моей рукой! Никогда не поверю!

– Ваше величество, я потребую обратно эти записки.

– Да, мне они нужны сейчас! Я только что получил доказательство, что Фушэ изменял мне, что он был в сношениях с роялистскими агентами. Я хочу лишить его возможности вредить мне; он уже не министр полиции. Отправляйтесь в его замок Ферьер, где он теперь находится, и моим именем потребуйте у него бумаги.

– Ваше величество, мне был бы нужен их список.

– Вот он! – сказал Наполеон, кидая Дюбуа большой лист, испещренный иероглифами.

– А если его светлость герцог д'Отранте ответит отказом? – спросил префект, убежденный заранее, что хитрый министр ни за что не расстанется с бумагами, которые служили ему охраной, с бумагами, имевшими отношение к казни герцога д'Энтьена.

– «Если он ответит отказом»?! – гневно воскликнул император. – Возьмите с собой десятерых жандармов, и пускай его отведут тогда в Аббатство, а я покажу ему, как скоро можно решать судебные дела! Ступайте, Дюбуа, и постарайтесь избавить меня от этого изменника!

Облегчив себя таким крутым поступком, император подписал декрет, которым герцог де Ровиго назначался министром полиции, и его ярость утихла. Он с улыбкой отпустил Камбасереса и Дюбуа, после чего сошел вниз к императрице.

Дюбуа старательно исполнил поручение, однако ему не удалось ничего захватить в замке Ферьер; Фушэ заранее спрятал в безопасное место бумаги, которые продал впоследствии Людовику XVIII. Впрочем, эти документы не представляли той важности, которую приписывал им Наполеон. Они устанавливали прежде всего, что казнь герцога д'Энтьена произошла по наущению Савари, получившего потом титул герцога де Ровиго и назначенного как раз преемником Фушэ.

Отрешенный от должности министр заверил Дюбуа в своей почтительности к императору, с которой он принял постигшую его опалу, и сообщил о своем предстоящем отъезде в Рим, а сам тайно покинул Ферьер и засел в Париже, устроившись в маленьком домике невзрачного вида. Окруженный здесь надежными агентами, которыми он пользовался для личных целей, организовав собственную контрполицию, Фушэ зорко следил за каждым шагом императора, императрицы и всех лиц, приближавшихся к ним.

В бытность министром ему случалось получать довольно темные донесения, содержание которых, однако, живо интересовало его. Они касались шталмейстера-австрийца, назначенного его величеством Францем II состоять при Марии Луизе, графа Нейпперга. Кое-какие личные наблюдения позволили Фушэ проверить точность сведений, доставленных его сыщиками.

– Граф Нейпперг влюблен в императрицу, – сказал он, улыбаясь про себя, и его лисий профиль принял выражение необычайного лукавства. – Дело очевидное… даже слишком очевидное, если император заметил что-то неладное и удалил графа. Но любит ли его императрица? Этот вопрос, требующий проверки. Впрочем, я увижу сам. Нейпперг уехал, но он вернется; я уверен, что он покажется в Вене лишь на короткое время, как раз достаточное для того, чтобы французский посланник успел убедиться в его присутствии, а потом уедет снова, не мешкая. – Фушэ понюхал табакерку и пробормотал: – Как заяц в нору, вернется этот любезник во дворец. Тут я его сцапаю и притащу, как верный пес, императору, который поневоле признает мое усердие и поспешит загладить свою теперешнюю несправедливость. Или же – ведь императрица могущественна и пользуется большим влиянием на супруга! – я предупрежу ее об опасности… возьму ее под свою защиту и спасу ее. Тогда Мария Луиза изъявит мне свою признательность. – И, восторгаясь своей проницательностью, Фушэ, обнадеженный, успокоенный, сказал сам себе, потирая руки: – Пусть Нейпперг вернется через два месяца… тогда я отошлю вас в ваши поместья, герцог де Ровиго!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации