Текст книги "Римский король"

Никаких опасностей больше не предвиделось, и Мале с высоко поднятой головой, гордый, надменный, решительный, уверенно вошел в главный штаб, говоря себе:

«Наполеон не имеет больше никакого значения; его волшебный жезл теперь в моих руках!»

Он и не подозревал, что в руках старого солдата-великана находился настоящий волшебный жезл, которому предстояло разрушить всю феерию, обратить в простые тыквы чудесные экипажи и заменить тюрьмами импровизированные дворцы…

XVII

Расставшись с генералом Мале, Анрио медленно шел пешком по Сент-Антуанскому предместью, не обращая внимания на то, что встречалось ему по пути, и чувствуя себя совершенно разбитым.

Перед ним проносились тени прошлого. На душе у него было так же темно, как было темно вокруг него в этот грустный октябрьский вечер. Он шел тихо, тревожный, печальный, погруженный в свои думы, недовольный другими и самим собой. Он невольно спрашивал себя, честно ли он поступил, сообщив Мале пароль на нынешнюю ночь. Конечно, Мале не мог использовать его сообщение во вред государству: ведь дело происходило не на аванпостах, да и генерал, хотя и непримиримый враг императора, был, по его собственным словам, не способен совершить бесчестный поступок. Пароль был нужен ему лишь для того, чтобы вернуть себе свободу; в этом нет никакого вероломства, никакой измены, Анрио не поручали охрану заключенных. Никто не сочтет низким или преступным помочь политическому узнику, каким являлся Мале, обмануть бдительность тюремщиков и скрыться за границей.

Тем не менее Анрио не мог успокоиться; совесть громко упрекала его, так как пароль был дан ему для исполнения обязанностей службы, а вовсе не для того, чтобы помогать бегству государственных преступников. Хотя генерал никогда не посвящал его в свои планы, но можно было предполагать, что у него были связи со всеми врагами Наполеона. Может быть, замышлялся заговор и генерал после бегства из лечебницы теснее сблизился со своими друзьями. Он сказал, что едет в Англию, а оттуда в Соединенные Штаты; но, может быть, он останется на английской территории, дававшей приют самым ожесточенным противникам Наполеона: эмигрантам, бывшим предводителям шуанов? Анрио упрекал себя в том, что облегчил Мале возможность тревожить безопасность государства, вызывать смуту во Франции, проповедовать возмущение, да еще в такое опасное, грозное время.

Его собственная ненависть к Наполеону нисколько не уменьшилась; он по-прежнему ненавидел всесильного монарха, не задумавшегося похитить его счастье, отняв у него Алису; но, как он сказал Мале, он был прежде всего солдатом и французом и не хотел ничего предпринимать против императора, пока о его армии не было известий и сам он оставался в далекой России, как борец за Францию, воплощая в себе ее славу и, может быть, спасение всей армии. Пока Наполеон сражался, его личность была священна в глазах Анрио. Он подавил свою ненависть и отложил мщение. Когда же во главе победоносных войск Наполеон с торжеством вступит в свою празднично разубранную столицу – тогда Анрио решит, что ему делать; но до тех пор особа императора для него неприкосновенна: разве его жизнь не была тесно связана с самим существованием Франции?

Под влиянием этих угрызений совести Анрио пришла мысль поспешить в крепость и предложить изменить пароль из-за того, что по неосторожности он стал известен посторонним лицам. Но таким заявлением он обратит на себя внимание, его станут подозревать, учредят за ним продолжительный надзор, в этом случае ему нельзя будет по возвращении Наполеона исполнить свое намерение и отомстить любовнику Алисы. Кроме того, первым последствием его заявления будет арест генерала Мале при выезде из Парижа; сравнительно легкое заключение будет заменено самым строгим; может быть, его отправят на Сейшельские острова. Анрио не мог выдать доверившегося ему узника. Ему оставалось только молчать и терпеливо ждать окончания этой ночи, благоприятной для бегства Мале. Если генералу по той или другой причине не удастся сегодня бежать, Анрио не даст ему больше никаких сведений. Впрочем, Мале мог и не выбрать нынешнюю ночь для своего побега, и Анрио совершенно напрасно тревожился. Приходилось предоставить все судьбе.

Но его совесть не была спокойна; он не мог отделаться от предчувствия громадной ответственности и косвенного бессознательного участия в каком-то деле, еще неизвестном, но очень серьезном, может быть – Даже ужасном.

Раздумывая и проверяя себя таким образом, молодой полковник дошел до Пале-Рояля; решив развлечься и прогнать обуревавшие его тревожные мысли, он вошел в знаменитые деревянные галереи.

В то время Пале-Рояль представлял собой город в городе. Здесь можно было найти все, чего только могла пожелать фантазия: каприз, роскошь, разврат, корыстолюбие. Теперь это кладбище с пустыми и гулкими аркадами, напоминающими Венецию и, подобно Венеции, представляющими призрак прошедшего; тогда здесь кипела шумная, страстная, лихорадочная жизнь; слышались звон золота, хлопанье пробок шампанского, звук поцелуев, песни, ругательства. Все это составляло странную и могучую симфонию, прерываемую иногда пистолетным выстрелом, которым какой-нибудь неудачный игрок кончал свою жизнь под одним из роскошных каштанов.

Прежний Пале-Кардинал, где регент вместе со своими приспешниками устраивал оргии, где Камилл Дэмулен, сорвав с дерева кокарду цвета надежды, увлекал народ к Бастилии, – Пале-Рояль сделался местом встречи иностранцев, праздношатающихся, военных, охотников до всяких новостей, спекулянтов всякого рода и публичных женщин. Весь легкомысленный и расточительный Париж, все прожигатели жизни сходились в этом привлекательном саду. В целом тогдашний Пале-Рояль был гораздо обширнее теперешнего. Деревянные галереи, замененные стеклянной вымощенной плитами галереей, известной под именем Орлеанской, походили на теперешние бульвары в первую неделю нового года. Ларьки и деревянные бараки представляли собой вечную ярмарку. Разрытые песчаные дорожки в дождливые дни превращались в болото, и толпа с ожесточением топталась в этой грязи.

Хозяевами этих примитивных лавок являлись книгопродавцы, торговцы модными товарами и парикмахеры. Галереи носили название «Татарский лагерь».

Различные любители новостей, зеваки, охотно ведущие политические разговоры на открытом воздухе, и мелкие биржевики всегда находили себе приют под гостеприимными каштанами Пале-Рояля. Попадались жалкие и смешные группы, встречающиеся теперь под деревьями у биржи, против улицы Банка. Сад был приблизительно такой же, как и теперь; посреди центрального бассейна возвышался деревянный цирк, впоследствии уничтоженный пожаром.

Главную приманку Пале-Рояля составляли игра и женщины, привлекавшие шулеров, опустившихся людей и кавалеров де Грие, ищущих своих Манон.

Игорных домов было очень много; из них № 113-й сделался легендарным; но это был притон низшего разряда, и в нем допускалась ставка в сорок су. Во «Фраскати» и в «Иностранном клубе» шла азартная игра; любимыми играми были: рулетка, тридцать и сорок, бириби, фараон и двадцать один. Здесь не существовало максимума ставки: иногда разыгрывалось сразу пятьдесят тысяч франков.

Одним словом, в Пале-Рояле собирались все классы общества, привлекаемые и объединяемые игрой.

Огромная толпа женщин каждый вечер шуршала своими более или менее обтрепанными юбками в «Татарском лагере» и по аллеям. Большинство из этих «нимф» Пале-Рояля, как их называли, гуляло в бальных платьях с большим вырезом и массой ожерелий и браслетов, усеянных грубыми имитациями бриллиантов и жемчуга.

Во времена империи в Пале-Рояле насчитывалось восемнадцать игорных домов, одиннадцать ломбардов, не считая массы тайных ссудных касс, и около тридцати ресторанов. В подвалах ютилась куча всякого сброда и помещались разные неприхотливые театрики и музеи редкостей. Мансарды были битком набиты женщинами. Кофе, кондитерские, мороженщики, торговцы съестными припасами, пирожники попадались на каждом шагу. Кроме того, там был вафельщик, который особенно славился, кабинет для чтения и лавочка ассоциации чистильщиков сапог с громкой вывеской: «Собрание искусств».

От массы всяких театров и развлечений разбегались глаза. Там были «Французский театр», «Театр Монтазье», «Китайские тени», «Театр фантош», в котором «Пирам и Тизба» постоянно привлекали массу народа, «Каво», «Консер де Соваж» и т. п.

Кафе Пале-Рояля посещались особенно охотно и многие из них стали историческими, как, например, кафе «Де Фуа», место свидания аристократов; кафе «Лемблен», где во времена реставрации обыкновенно собирались отставные бонапартистские офицеры и где происходила масса дуэлей; кафе «Де Валуа», посещавшееся роялистами; кафе «Борель», куда ходили слушать чревовещателя; кафе «Тысяча колонн», где двенадцать искусно расставленных зеркал давали иллюзию бесконечного ряда хрустальных колонн; наконец, кафе «Мон Сен-Бернар», куда случай привел Анрио, подавленного нравственно и усталого физически от длинной прогулки пешком из лечебницы доктора Дюбюиссона.

Это кафе было устроено наподобие современных аристократических кабачков или загородных шантанов. Оно было декорировано гротами, ущельями скал, хижинками, горными тропинками и пропастями. Прислуживающие гостям лакеи были одеты в костюм итальянских или швейцарских горцев. Отдельные кабинеты, устроенные в виде горных ущелий, позволяли желающим скрыться от любопытных глаз, не теряя из вида ни общего зала, ни маленькой сцены, на которой под аккомпанемент оркестра, состоявшего из четырех музыкантов, гримасничало и ломалось несколько гаеров.

Разыскивая свободный столик, Анрио проходил по одному из ущелий этого альпийского кафе, когда вдруг в одном из гротов сидевшие там мужчина и женщина сделали движение и радостно воскликнули:

– Это полковник Анрио!

– Ба, да это доктор Марсель!

Мужчины поздоровались, и доктор пригласил Анрио присесть к нему за стол и познакомил его со своей женой Ренэ.

Анрио пришел в Пале-Рояль только от безделья Ему хотелось в движении и шуме пестрой толпы уйти от упреков совести и опасений. Он уже давно знал Марселя, а о приключениях Ренэ ему очень много рассказывали и Сан-Жень, и добряк ла Виолетт. Поэтому он не видел никаких оснований отказаться от сердечного приглашения и присел за их стол.

Они обменялись несколькими равнодушными фразами, рассеянно глядя на сцену, где два клоуна разыгрывали комическую сцену. Но видно было, что это зрелище очень мало интересовало их; все трое были погружены в свои думы. Во взгляде Ренэ сквозила грусть; глаза Марселя и Анрио выражали задумчивое беспокойство, и если они физически и находились в кафе «Мон Сен-Бернар», то душой уже давно улетели далеко далеко…

Вдруг Марсель достал часы и посмотрел на них.

– О, не уходи еще! – умоляюще сказала Ренэ, удерживая за рукав мужа. – Ведь еще рано; ты сказал, что уйдешь позднее!

– В моем распоряжении еще четверть часа, дорогая! А затем мне, как ты знаешь, необходимо уйти.

В глазах Ренэ мелькнуло выражение страха, и полный беспокойной мольбы жест показал, что она с трепетом считает оставшиеся минуты.

– Сегодняшний день показался мне и слишком коротким, и слишком длинным, – сказала Ренэ, – слишком длинным потому, что ты оставляешь меня так надолго одну, слишком коротким потому, что, как ты мне сказал, нам, быть может, не придется увидеться много дней.

– Да-да! – с нетерпением ответил Марсель, стараясь предотвратить какое-нибудь легкомысленное слово, которое могло бы выдать Анрио больше, чем было нужно.

– Крайне печально, что ты не можешь указать мне ни цель, ни продолжительность поездки, которую ты предпринимаешь, – настойчиво продолжала Ренэ. – Знаешь ли, я могла бы начать ревновать!

– Что ты за сумасшедшая! – ответил Марсель и взял ее за руку, чтобы приласкать и, быть может, заставить замолчать в присутствии Анрио.

Но Ренэ оживленно воскликнула:

– Да что ему нужно от тебя? К чему генералу Мале требовать тебя ночью, когда ты и без того провел с ним целый день?

– Молчи! Молчи! Умоляю тебя, молчи! – поспешно шепнул ей Марсель, энергично сжав ее руку.

Анрио услыхал последнюю фразу:

– Вы знаете генерала Мале? – спросил он Марселя.

– Да, немножко… – ответил тот, видимо недовольный вопросом.

– Я тоже знаю его, – продолжал Анрио без всякой аффектации. – Я даже был у него сегодня в лечебнице, где он содержится под арестом.

– Вы? Впрочем, – вдруг понизив голос до шепота, сказал Марсель, – генерал под большим секретом рассказал мне о некоем офицере из комендантского управления, с которым он находился в тайных сношениях. Может быть, это вы?

– Должно быть, я, – спокойно ответил Анрио.

– Значит, вы из наших?

– И да, и нет, – уклончиво ответил полковник.

Подобный ответ не мог удовлетворить Марселя. Он не знал, кто именно из видных военных участвовал в заговоре Мале, так как все члены заговора были неизвестны друг другу, кроме пяти-шести человек, собравшихся сегодня у генерала. Мале уверял их, будто он располагает громадными средствами и опирается на очень большое количество соучастников, рассеянных во всех слоях общества, но главным образом в армии. Марсель не сомневался, что офицер, имевший с Мале совещание в такой день, как сегодня, должен быть участником заговора. Осторожное поведение и сдержанная речь Анрио еще более увеличивали это подозрение. Поэтому он решился во что бы то ни стало узнать, чего ему держаться.

Вытащив из кармана обрывок письма, разорванного Каманьо и предназначенного служить заговорщикам знаком, по которому они могли бы узнать друг друга, он подал его Анрио и сказал:

– Вам знакомо это?

Анрио спокойно посмотрел на клочок бумаги и сперва отнесся к этому знаку без всякого волнения и удивления. Но вдруг он вскрикнул:

– Постойте-ка! Может быть, этот кусок, оторванный от какого-то письма, подойдет… – И, не закончив начатую фразу, он, в свою очередь, вытащил письмо Каманьо, найденное у Мале, и сказал, протягивая его удивленному Марселю: – Мне кажется, что находящийся у вас клочок подойдет к этому письму. Поглядите-ка!

– В самом деле! – пробормотал Марсель. – Но откуда у вас это?

– Я нашел бумажонку на полу коридора у генерала Мале. Я был уверен, что она не представляет собой никакой важности, но все-таки продержал ее у себя весь день, чтобы она не попалась на глаза тем, кому ничего не следует знать. Ведь на другой стороне что-то написано.

И машинально, словно желая проверить, действительно ли оба обрывка относятся к одному и тому же письму, Анрио приставил их друг к другу и рассеянно пробежал исписанную страницу.

Но не успел он прочитать несколько слов, как вздрогнул и, сделав движение, словно собираясь скомкать письмо, пробормотал, впиваясь взглядом в пораженного Марселя:

– Это очень важно! Очевидно, это черновик. Вместо подписи – буква.

– Да что там написано? Вы пугаете меня! Могу я взглянуть?

– Прочтите! – ответил Анрио. – Раз вы знакомы с генералом Мале, то вам, быть может, удастся отгадать то, на что в письме только намекается. Может быть, вы уже знаете тайну, которую открывает письмо.

Марсель взял письмо и прочитал следующее:

«Дорогой мой Химинес!

Решительно все складывается для нас очень удачно. Если Мале решится воспользоваться благоприятным случаем, то наш Юпитер-Скапэн, как его удачно окрестил наш милейший Прадт, будет окончательно похоронен в болотах Польши и в обширных равнинах Московии. Императрица сбежит под крылышко папаши. Римский король не представит для нас никакого препятствия, так как некто Мобрейль, очень преданный и умный дворянин, предлагает свои услуги по воспитанию юного короля. Ну, а, побыв в его руках, Римский король вскоре избавит нас от всякого беспокойства.

Ваш генерал Мале просто болван. Продолжайте по-прежнему обещать ему все, что впоследствии каждый получит по заслугам. Все, требующие гарантий, будут повешены. Других мы выгоним вон. Что же касается нас самих, то не бойтесь ничего: я буду назначен гофмаршалом, Фушэ будет первым министром, так как король уже обещал ему это место ввиду его выдающегося ума и способностей. Вам же будет предоставлена епархия по вашему выбору с сотней тысяч франков на погашение долгов. Король Фердинанд VII, восстановленный на троне предков, тоже, без сомнения, наградит вас за преданность и услуги династии. Но Фердинанд небогат, и я советовал бы вам остаться во Франции, где епископства очень доходны.

Что касается этого Мале, то в случае его благоразумия ему будут пожалованы чин фельдмаршала и пенсия в тысячу луидоров, причем после его смерти жена будет получать половину. Но в случае, если он будет предъявлять чрезмерные требования и настаивать на своих республиканских глупостях, которыми любит почваниться и которые годны только для того, чтобы привлечь на его сторону симпатии черни, то его сгноят в Пьер-Ансизе или в замке д'Иф. Но пока что обещайте все, принимайте все, не отказывайте ни в чем, чего потребуют от вас генерал Мале и его пособники; уверяйте их, что мы работаем ради восстановления республики; святой отец находит, что побивать якобинцев их же собственным оружием не составляет греха.

Итак, действуйте и торопите Мале! Другого такого удобного момента долго придется ждать. Т.».

– Подписано «Т.». Кто же это может быть? – спросил Анрио.

– Т.? Да Талейран, черт возьми! Вот двойной изменник! Вот что, полковник, не позволите ли предложить вам прогуляться со мной по саду? В этом письме такие важные вещи, что нам необходимо обменяться мыслями по этому поводу. Ренэ подождет нас минутку и полюбуется пока на представление.

– Идемте! – согласился Анрио, на которого все происшедшее произвело сильное впечатление.

Когда они очутились наедине под каштанами, Марсель заговорил с выражением глубокого отчаяния:

– Значит, Мале принимает участие в заговоре роялистов! Знали вы об этом, полковник?

– Я не имел никакого понятия о проектах генерала Мале. Я знал, что он раздражен на министров, которые засадили его в тюрьму, что он ненавидит императора, которому не может простить восемнадцатое брюмера, коронацию, самодержавие. Но, клянусь вам, я не знал, что он стоит во главе заговора, готового разразиться с минуты на минуту.

– И заговор с участием Талейрана, Фушэ – всех приверженцев нетерпимости, фанатизма, которые желают вернуть нам вместе с королем времена феодализма. О, негодяй! А я-то думал, что, приняв участие в заговоре Мале, буду способствовать священному делу народной свободы и подготовлю грядущую федерацию Соединенных Штатов Европы!

– Быть может, генерал Мале не подозревает, что является орудием в руках роялистов?

– Должен был заподозрить! Кто окружает его? Лафон – аббат; Бутре – недоучка-семинарист; его друзья – Полиньяки. А кого он наметил главой будущего правительства? Алексиса де Ноай и Монморанси, двух герцогов, двух неисправимых, фанатичных приверженцев старого строя. Это письмо, выпавшее из кармана кого-нибудь из гостей, рассеяло все мои иллюзии. Я спал, но теперь сразу проснулся! Я предоставляю вам, полковник, продолжать действовать совместно с Мале, я же лично отказываюсь от всякого участия.

– Но я и не собирался принимать участие в заговоре! Я заявил это генералу не далее как сегодня!

– Ах, так? Значит, сегодня вечером… сегодня ночью. Словом, вы ничего не знаете?

– Ровно ничего! Генерал не посвятил меня в положение вещей. Единственно, что он мне сказал, – это о своем намерении сегодня ночью бежать из лечебницы, где его держат под арестом.

– А он не говорил вам, что собирается делать, когда очутится на свободе?

– Нет. Я даже не представляю себе, что вы хотите сказать этим. А вы, кажется, посвящены во все детали плана генерала Мале?

– Да, я посвящен. Но для вас, полковник, будет лучше остаться в неведении. Значит, вы не хотите больше служить роялистам и содействовать возрождению во Франции прежней абсолютной монархии?

– Нет! Кроме того, в настоящий момент, когда Наполеону приходится сражаться за Францию под стенами Москвы, я не хотел бы предпринимать что-либо против него!

– Это вполне ваше дело. Но послушайте меня: не мешайтесь в предприятие Мале. А теперь пойдем к Ренэ, которая, должно быть, уже заждалась нас. Выкинем Мале из головы – пусть он составляет свой заговор вместе со своим попом, пусть на свою голову призывает Бурбонов! Пойдемте, полковник! Ни вы, ни я не должны стать игрушкой в руках таких негодяев, которые сделали из Мале паяца, не сознающего, что его дергают за веревочку подлецы роялисты!

И возмущенный, рассерженный, стараясь подавить раздражение, Марсель потащил Анрио в кафе.

Когда они вошли туда, то заметили какое-то волнение. Слышались крики, шум, ссоры. Посетители, частью повскакав со своих мест, заслоняли маленькую сцену, с которой доносились крики и проклятия.

Марсель сказал несколько слов Ренэ, и она сейчас же встала.

– Простите нас, – сказал Марсель, протягивая руку Анрио, – нам нужно уходить. То, что я только что узнал, заставляет меня немедленно сообщить генералу Мале, что он ни в коем случае не может рассчитывать на меня.

– Можете передать то же и от моего имени, хоть я и не связывал себя никакими обещаниями, – произнес Анрио.

– Я просто скажу, что видел вас, он уже сам догадается. Да сожгите эту бумажонку, которая может бесполезно скомпрометировать вас, если потеряется еще раз.

– Как вы осторожны!

– Это потому, что я уже давно участвую в заговорах, – улыбаясь ответил Марсель. – Но теперь с этим надолго покончено. Ренэ недавно узнала, что ее приемный отец умер, оставив ей в наследство хорошенькое имение в департаменте Майени. Она собиралась отправиться туда одна, чтобы получить наследство. Но теперь мы едем вместе. И в ожидании, пока пробьет час освобождения народов и сгладятся все искусственные разделения и границы, мы будем сажать капусту и собирать яблоки. Правда, Ренэ?

– О, как я буду счастлива! – воскликнула Ренэ, та самая, которая в войсках республики получила прозвище Красавчика Сержанта, в, воскликнув это, расцеловала Марселя, уверенная, что это пройдет незамеченным среди все возраставшего вокруг них шума.

Ссора перешла в драку. Через зал полетели табуретки и стаканы. Крики усилились, и Марсель услыхал, как буфетчица приказала подручному:

– Позови поскорее полицию!

– Скорей, скорей отсюда! – поспешно сказал Марсель жене. – Тут может произойти здоровая свалка, а в моем положении нельзя дать задержать себя из-за кабацкой ссоры. Еще потащут свидетелем, а мне необходимо предупредить генерала об отказе от соучастия. До свидания, полковник!

С этими словами Марсель вышел под руку с Ренэ из кафе «Мон Сен-Бернар», где тем временем шум все увеличивался, стянув всех посетителей к сцене.

Желая узнать, в чем дело, Анрио тоже подошел и вдруг вскрикнул:

– Господи, да это ла Виолетт!

Он заметил бывшего тамбурмажора среди большой толпы, которая старалась вырвать из его рук почти задушенного им человека. Да, это был он, тамбурмажор гренадер, его наставник в армии Рейна и Мозеля, его спаситель в Данциге, преданный управляющий герцогини Лефевр. Но что произошло с ним здесь?

Узнав голос Анрио, ла Виолетт отпустил человека, которого душил за горло, и сделал шаг вперед, чтобы подойти к своему ученику. Ведь он не видел его с того дня, когда в замке Комбо внезапно не состоялась свадьба.

Атакованный им человек, почувствовав себя на свободе, хотел удрать. Но ла Виолетт немедленно придержал его, схватив край его балахона.

Это был один из артистов фарса, который был разыгран на сцене кафе. Вид его был самый несчастный. Одна из бакенбард съехала на сторону, другая отклеилась совершенно. Шляпа была сброшена на пол, красный жилет расстегнут. Во время борьбы с ла Виолеттом его парик съехал набок. Он весь дрожал, и даже под гримом его лицо поражало бледностью.

Теперь, без парика, без бакенбард, он являлся в своем естественном виде, и всем присутствующим, равно как и Анрио, невольно бросилось в глаза поразительное сходство этого гаера с Наполеоном.

– Но ведь это император! – закричали все вокруг них.

– Да, этот негодяй позволил себе украсть у нашего императора его августейшее лицо! – воскликнул ла Виолетт с комическим негодованием. – Ну, если бы он украл только это!

– Я не красть! Я артист! Я, Самуил Баркер, английский подданный! – прорычал лже-Наполеон, стараясь избавиться от слишком тесных объятий ла Виолетта и пытаясь обрести поддержку среди зрителей.

– Ты вор! – с силой продолжал тамбурмажор. – Представьте себе, полковник, – обратился он к Анрио, как будто это был единственный человек среди всех посетителей, кому стоило давать какие бы то ни было объяснения, – представьте себе, я подобрал эту обезьяну однажды ночью в замке Комбо!

– Сядьте! Сядьте! – кричали отдаленные зрители, недовольные тем, что повскакивавшие со своих мест закрывали от них эту неожиданную сцену.

Не обращая внимания на поднявшийся крик, ла Виолетт продолжал:

– Обходя дозором парк, я набрел на этого рябчика, который сновал по парку. Он собрался напасть на меня, но я лягнул его ногой так, что он отлетел от меня к черту. Подхожу – он лежит в траве и стонет! Я поднял его – ведь я нисколько не сердился на него, – взял к себе, ухаживал за ним, словом, поставил его на ноги. Знаете ли, чем этот негодяй отплатил мне за мою заботу и гостеприимство? В один прекрасный день он скрылся и унес мое платье, немного денег и крест Почетного легиона, пожалованный мне самим императором! Он скрылся, не оставив мне своего адреса. Но, по счастью, один из кучеров герцогини сообщил мне, что видел его в этих краях, в Пале-Рояле. Я сейчас же отправился сюда, осмотрел все балаганы и нашел негодяя здесь; ну, я уж не мог удержаться, чтобы не всыпать ему как следует! Вот и все, полковник!

Аудитория хохотала от чистого сердца. Вдруг около двери послышались мерный стук шагов и бряцанье оружия. Появились четыре солдата под предводительством капрала, позванные с ближайшего полицейского поста. Капрал сказал Самуилу Баркеру:

– Следуйте за нами, да поскорей!

Баркер, дрожа от страха, отправился под эскортом четырех стражей.

– Вы обвиняете его в воровстве, так пожалуйте за нами в участок! – обратился капрал к ла Виолетту.

Солдаты ушли, уводя с собой арестованного. Ла Виолетт шел сзади, объясняя капралу, в чем дело.

Когда процессия вышла в сад, Анрио, издали следивший за маленьким отрядом, подошел к капралу и назвал себя.

– Отдайте мне этого субъекта, мне необходимо допросить его, – сказал он. – Если он нужен вам, то мы с ла Виолеттом доставим вам его по назначению!

Капрал задумался на мгновение, но чин полковника заставил его повиноваться. Поэтому он удовольствовался тем, что спросил у ла Виолетта:

– Вы берете жалобу назад?

– Беру! – величественно ответил тот по знаку Анрио.

– В таком случае пол-оборота налево! – скомандовал капрал.

Стража освободила дрожавшего Самуила Баркера, который очутился между ла Виолеттом и Анрио, пытливо всматривавшимся в него.

– Значит, этот субъект обокрал тебя? – спросил Анрио ла Виолетта. – А ты принял его у себя, в замке?

– Да уж сделал эту глупость, полковник! – ответил ла Виолетт. – Что поделаешь – слабость может одолеть всякого. Ведь я серьезно повредил ему физиономию, а потом сжалился. Да и в сущности я против него ничего не имел; я сам был виноват, поскольку ударил его так сильно. А он в благодарность за гостеприимство обокрал меня! Смотри, разбойник, лучше отдай крест добром, а то тебе придется дорого заплатить!

И ла Виолетт заключил фразу таким ударом по плечу, что несчастный Сам очутился на коленях.

– За добро часто платят злом, милый ла Виолетт! – ответил Анрио. – Но ты не сказал мне, каким образом этот субъект очутился ночью в парке Комбо? Что ему там было нужно?

– Уж этого не знаю, полковник. Я подумал, что он вздумал поухаживать за одной из горничных герцогини. По крайней мере он мне так сказал. Но потом мне пришло в голову, что он врал. Видите ли, через несколько дней после того, как этот китаец нашел приют в моем доме, Томас, младший садовник, очищая граблями дно ручейка, вытащил оттуда довольно-таки странную вещь – узелок, в котором были завязаны серый стрелковый мундир и маленькая шапочка. Можно было подумать, что император купался там и затем бросил платье в ручей.

– Это странно! А как ты объяснил эту находку?

– Да никак не объяснил! Я спросил этого рябчика, не было ли у него с собой какого-нибудь узелка, но при первом же известии о находке он удрал, ограбив меня.

– Значит, между императорской одеждой и появлением этого субъекта в парке Комбо должна быть какая-то связь… Но какая?

– Уж и не знаю, полковник. Но, между прочим, еще в Комбо, несмотря на то что повязка закрывала половину лица этого субъекта, я обратил внимание, насколько он имеет нахальство походить на его величество!

– В самом деле, он поразительно похож!

– Узнав его в этом шутовском наряде, я вскочил на сцену. О, это было выше моих сил! Я не мог удержаться. Я упал, словно бомба, среди всех этих шутов гороховых, схватил англичанина за голову, но в моих руках остался парик, и я даже отскочил от удивления. Ну, чего полиция смотрит? Как она позволяет, чтобы кто-нибудь мог так походить на императора!

Анрио погрузился в глубокую задумчивость. Смутное предчувствие истины зароилось в его мозгу, освещая многое непонятное из предыдущих событий, случившихся в Комбо.

– Ты вор? – спросил он, строго глядя на Баркера.

– Нет, я английский подданный! – ответил тот.

– Это все равно. Наши законы карают за воровство без различия национальности и подданства, – возразил ему Анрио. – Я на время избавил тебя от полиции, которая хотела отправить тебя под арест, но достаточно, чтобы мы с ла Виолеттом захотели, и ты очутишься там. А оттуда тебя сведут в тюрьму. Хочешь избавиться от неизбежного наказания?

– А что для этого надо сделать? – спросил агент Мобрейля. – Я в ваших руках, джентльмены, и вы можете требовать от меня все, чего хотите. Если то, чего вы от меня потребуете, не слишком неисполнимо, то обещаю исполнить ваши приказания.

– Хорошо, – ответил Анрио, – увидим. В таком случае скажи, зачем ты пробрался в Комбо?

– Вам только это и нужно? – радостно сказал Сам.

Он ждал, что от него потребуют чего-нибудь несравненно худшего.

– Смотри, не вздумай обмануть меня!

– А к чему мне лгать вашей милости? Я не боюсь сказать правду, потому что все дело так просто, так неважно, что вы просто не поверите! Надо сказать вашей милости, что прежде, еще в Англии, я был на службе у некоего генерала, который являлся чем-то вроде дипломата…

– Ara! A как звали его?

– Графом Нейппергом.

У Анрио вырвался страдальческий крик; он схватился за сердце.

Нейпперг! Его отец! Словно привидение, перед ним встала физиономия австрийского генерального консула, который в Данциге открыл ему тайну его рождения и уговаривал изменить французскому знамени. Разумеется, он чувствовал себя свободным от каких-либо обязанностей по отношению к господину Нейппергу, который его не воспитывал, не любил, с которым у него не было ничего общего. Его истинным отцом был маршал Лефевр, который взял его к себе еще ребенком, который сделал из него человека, солдата, француза; а его родней были милая Екатерина Лефевр, ла Виолетт, наконец, Алиса… Он ни в чем не мог упрекнуть Нейпперга, но, услыхав его имя, вдруг представил себе прусский город, где его собирались расстрелять, и дипломата, раскрывающего ему свои объятия. И все это мучительно взволновало Анрио.